Текст книги "Волны (В стране любви)"

Автор книги: Александр Амфитеатров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Альберто. Эй, Джулія, берегись! У меня глаза есть.

Джyлія. А y меня есть руки, чтобы глаза твои выцарапать. Право, хоть бы знать: откуда ты взялъ власть надо мною? Я теб сказала: что дальше будетъ, посмотримъ, а покуда ты мн ни мужъ, ни женихъ, ни любовникъ, и я длаю, что хочу.

Альберто. Хорошихъ делъ ты хочешь. Ты думаешь, я не вижу, къ чему ты ведешь? Молодая ты девчонка, а завертеться хочешь. Ну, да ладно,– этому не бывать. Ты къ нему позировать больше не пойдешь.

Джyлія. Вотъ какъ! значить, ты мн запретишь?

Альберто. Не тебе, а ему.

Джyлія. Ты, Альберто, кажется, воображаешь, будто ты одинъ мужчина на свет, а остальные все бабы и тряпки. Прикрикнешь ты на нихъ, и они спрячутся по угламъ и все сделаютъ по-твоему. Запрещать такому человеку, какъ синьоръ Андреа, легко на словахъ…

Альберто. Ты увидишь, ты увидишь.

Джyлія. И ты думаешь, онъ тебя послушаетъ?

Альберто. Послушаетъ, если…

Джyлія. Ну?

Альберто. Если живъ быть хочетъ.

Джyлія. Э… угрозы? Вотъ что!… Такъ знай же ты, мой любезный, что послушаетъ тебя синьоръ Андреа, или не послушаетъ, мне дела нетъ. Я, слышишь ты, я, а не онъ хочу, чтобы онъ рисовалъ меня. Я хочу быть на его картин. Хочу, чтобы меня видели въ Рим и въ Россіи, и на всемъ беломъ свтъ, чтобы все знали, что была такая двушка, какъ я… такая красивая! И ты въ это дело не мешайся, говорю тебе. Слышалъ?

Съ вызовомъ смотритъ на него, потомъ, резко повернувшись, гордою, медленною походкою поднимается на лестницу веранды.

Альберто. Слышалъ. Мое дело предупредить, а послушать или нетъ ваше.

Ларцевъ, Кистяковъ и Леманъ переходятъ глубину сцены отъ spiаggiа.

Альберто ( пропустивъ мимо своя Кистякова и Лемана, остановилъ Ларцева). Синьоръ Андреа, я желалъ бы сказать вамъ несколько словъ.

Ларцевъ. Вы какъ будто разстроены? Надюсь, не случилось никакой беды?

Альберто. Видите ли, синьоръ, я много доволенъ вами. Вы щедры, господинъ, и даете хорошо зарабатывать бедному человеку.

Ларцевъ. Безъ предисловій, Альберто. Въ чемъ дело?

Альберто. Дело простое, синьоръ. Зачемъ вы сбиваете съ пути Джулію?

Ларцевъ. Я? сбиваю Джулію съ пути? Альберто! Какъ вы смете задавать мн такіе вопросы?

Альберто. Простите, синьоръ. Конечно, я помню разстояніе между нами. Но когда речь идетъ о моей невесте…

Ларцевъ. Джулія ваша невеста? Давно ли?

Альберто. Я посватался къ ней въ день Троицы.

Ларцевъ. И она приняла ваше предложеніе?

Альберто. Нетъ, не хочу лгать. Она не сказала мн ни да, ни нетъ. Сказала: подожди, а я подумаю… Она ведь еще такъ молода, синьоръ. Но она скажетъ да, синьоръ, клянусь вамъ, что скажетъ… если только… если…

Ларцевъ. По вашей выразительной физіономіи легко догадаться, что значить это если. Успокойтесь. Мн столько же дела до вашей Джуліи, какъ вонъ до той волны. Она красивая двушка. Я художникъ. Вотъ теперь затялъ писать "Миньону": вы ведь, кажется, были y меня въ мастерской, видели?… Боле подходящей модели, чемъ Джулія, я представить себ не могу. Я натурщицъ десять перемнилъ, пока не нашелъ. Затемъ, y насъ съ Джуліей точно такія отношенія, какъ съ вами. Вы возите меня въ лодке по морю это доставляетъ мн удовольствіе, я вамъ плачу. Джулія позируетъ для меня часъ другой, это полезно моей картин,– я плачу. Вотъ и все.

Альберто. Все это такъ, синьоръ. Я и самъ полагалъ, что такой прекрасный господинъ не захочетъ ставить ловушку бедной двушке. Но ведь вотъ оказія. Вы, я вамъ верю, вы ничего не хотите дурного, синьоръ, а девка-то въ васъ влюбилась. Честное слово, влюбилась.

Ларцевъ. Полно вамъ, Альберто! У васъ, бедныхъ южныхъ чертей, воображеніе вчно отравлено любовью и ревностью.

Альберто. Нтъ, ужъ вы мн, синьоръ, поверьте. Вдь я ее люблю. У насъ, влюбленныхъ, особенное чутье. Мы чуемъ соперника, какъ собака лисицу. Она, синьоръ, думаетъ, что вы и живете-то здесь для нея.

Ларцевъ. Въ этомъ, какъ вы слышали, она не ошибается.

Альберто. Нетъ, для нея, для нея самой, а не для картины. Оставьте вы Джулію, синьоръ. Ну ее къ бесу, эту вашу картину.

Ларцевъ. Какъ "ну ее", Альберто? Богъ съ вами! Да ни за что! Я не ремесленникъ, не поденщикъ; мн мое искусство дорого.

Альберто. Вамъ жаль малеваннаго полотна, а живыхъ людей вы не жалете. Ведь вы нехотя можете погубить двушку, а съ нею и меня. Да ужъ что скрывать? Прежде, чемъ меня-то, и себя. Потому что, если Джулія меня броситъ, мн жить не дня чего. Но обиды этой я ни вамъ, ни ей не прощу.

Ларцевъ. Вы меня не пугайте, Альберто. Я этого терпеть не могу. Говорятъ вамъ, чортъ возьми, толкомъ, что до вашей Джуліи мн нетъ никакого дела.

Альберто. Ахъ, синьоръ. Да ведь Джулія молода, красива, любитъ васъ. Что же вы, деревянный что ли? Сегодня нетъ дела, завтра нетъ дела, а посл завтра глядь, и закипла кровь. Бросьте вы эту картину, синьоръ. Право, бросьте. Ну, пожалуйста! Для меня бросьте…

Ларцевъ. Чудакъ вы, Альберто!

Альберто. А то найдите себе другую, какъ вы ее тамъ зовете? Миньону, что ли? Не одною Джуліей светъ сошелся?

Ларцевъ. Да слушайте же вы, упрямая голова. Неужели вы не понимаете, что вы, собственно, даже и права не имете приставать ко мн съ этимъ. Какой вы женихъ Джуліи? Она васъ не любитъ; пойдетъ за васъ или нетъ, неизвстно: вы сами сознались. Вы ревнуете Джулію ко мне. Зачемъ же вы не ревнуете ее ко всей золотой молодежи, что вьется вокругъ нея, нашептываетъ ей нежности, беретъ ее за подбородокъ, щиплетъ, обнимаетъ? Вдь y меня въ мастерской ничего подобнаго быть не можетъ.

Альберто. Я знаю, синьоръ.

Ларцевъ. Да и сами вы – какой святой! Джулія еще не царапала вамъ глаза за то, какъ вы учите форестьерокъ плавать?

Альберто. За что же, синьоръ? Это мое ремесло. Во всякомъ ремесл есть своя манера.

Ларцевъ. Вотъ какъ? Отлично. И y меня есть своя манера: брать хорошую натурщицу тамъ, гд я нахожу.

Альберто. Это ваше послднее слово, синьоръ?

Ларцевъ. Послднее, ршительное, окончательное, и баста толковать объ этомъ.

Альберто ( блденъ, говорить тихо, раздльно, внятно). Такъ вотъ же вамъ, синьоръ, и мое послднее слово. Если Джулія еще разъ будетъ y васъ въ мастерской, мы враги. И чмъ скоре удете вы изъ Віареджіо, тмъ лучше для васъ. Имю честь кланяться!

Уходить.

Ларцевъ. Вотъ не было печали, черти накачали!

Занавсъ.

ДЕЙСТВІЕ II

Хорошо меблированный салонъ буржуазнаго типа, устроенный въ нижнемъ этажъ стариннаго дома. Комната, окнами на улицу, центральная въ дом, А потому со множествомъ выходовъ. Вс окна, двери, притолоки очень глубокія. Налво, въ глубин сцены, витая лестница: ходъ въ мастерскую Ларцева. Прямо – широчайшее окно, дверь на улицу; она – съ белыми, какъ снегъ, домами и известковой мостовой. Черезъ улицу, насупротивъ дома, маленькая «боттега» (бакалейная лавка съ винною продажею) и проспектъ съ олеандровыми деревьями. Направо, въ самой глубин, дверь въ смежную комнату, А ближе къ рамп другая – широкій и красивый выходъ, съ колоннами на внутреннюю парадную лестницу, открытый, безъ створокъ. Налево две двери: одна въ глубин, близъ лестницы – къ Ларцеву; другая, возле рампы – въ кабинет Лештукова. Сводчатый потолокъ росписанъ плохою живописью. На стенахъ превосходные, старые часы, нисколько порядочныхъ копій старыхъ художниковъ. На некоторыхъ дверяхъ начаты и не кончены наброски масляными красками; голова двушки, морякъ съ трубкою въ зубахъ, фантастическое чудовище со зминымъ хвостомъ. Посреди комнаты круглый столъ, съ остатками только-что конченнаго обеда. При подняли занавса, русская компанія шумно встаетъ изъ-за стола. Маргарита Николаевна сейчасъ же проходить по широкой лестнице направо, наверхъ. Прислуга, две дюжія итальянки, поспешно убираютъ со стола и выносятъ его. Лештуковъ проходитъ къ качалке, помещающейся между парадной лестницей налево и рампою, садится, вынимаетъ изъ кармана несколько русскихъ газетъ и просматриваетъ одну за другою, роняя ихъ потомъ на полъ. Вечеръ, красный светъ заката.

Франческо ( очень красивый, рослый, широкогрудый и широкоплечій молодецъ великорусскаго типа, въ рубенсовской бородке; одетъ итальянцемъ больше всехъ итальянцевъ; въ рубашке фантэзи съ широчайшимъ поясомъ, по которому ползетъ цепочка съ тяжеловсными брелоками; белыя туфли-скороходы, пестрйшій длинный галстукъ съ огромнымъ солитеромъ въ булавк; персты также блещутъ камнями). Богъ напиталъ, никто не видалъ, А кто и видлъ, тотъ не обидлъ. Берточк съ Амальхенъ, хозяюшкамъ прелестнымъ, наше собственное мерси и граціэ. Всей честной публике за компанію нижайшее.

Амалія. Благодарите Дмитрія Владимировича: мы все сегодня y него въ гостяхъ; А то негде бы и пообдать: въ верхней столовой ремонтъ.

Кистяковъ. А пречудесно это вы придумали, милыя барышни, – домъ нанять. Куда привлекательне отельнаго житья.

Франческо. Главное: харчъ хорошъ. Пишша русская. Помилуйте: борщъ ли. Въ Италіи борщъ! Ровно въ большомъ Московскомъ.

Кистяковъ. Смотрите, только не прокормитесь. Берете дешево, кормите жирно,– сведете ли концы съ концами?

Амалія. Да вдь мы о выгод не мечтаемъ: больше для компаніи и удовольствія.

Леманъ. Небось, не прогадаютъ. Немки на обух рожь молотятъ.

Амалія. Ахъ, ахъ, ахъ, какой!

Берта. Самъ-то кто?

Амалія. Ужъ какія мы нмки! На Васильевскомъ острову родились, по-немецки двухъ словъ связать не умемъ.

Берта. А, главное, только съ такимъ нахлбникомъ, какъ Леманчикъ, молотить рожь на обух. Вы, душечка, которую недлю "не при суммахъ-съ"?

Леманъ. Ш-ш-ш! Счеты меркантильные не должны тревожить уши благородныя.

Амалія. Кофе, господа, какъ всегда, въ салон, наверху.

Кистяковъ. Бениссимо.

Лештуковъ. Господъ курильщиковъ просятъ честью туда же.

Кистяковъ. Да, ужъ знаемъ, знаемъ.

Бежитъ на верхъ по парадной лстниц.

Лештуковъ. Мн, Берта Карловна, если можно, прикажите подать сюда.

Берта. Конечно, можно.

Амалія. Какъ же? А пніе-то? Джованни хотлъ придти. Неужели не придете слушать?

Наверху раздается несколько небрежныхъ аккордовъ, потомъ модный вальсъ, играемый довольно дилеттантскою рукою.

Леманъ. Слышите? Маргарита Николаевна уже возбряцала.

Лештуковъ. Газеты изъ Россіи пришли. Надо просмотрть.

Франческо. И я спою.

Леманъ. Да ну? Падите, стены Іерихонскія!

Франческо. Да-съ, насчетъ чего другого, а, что касающее силы въ грудяхъ, вне конкуренціи-съ.

Стучитъ кулакомъ въ грудь.

Намедни y маестры…

Амалія. Ахъ, маэстро!

Берта. Ахъ, маэстро!

Франческо осматриваетъ ихъ строго и величественно.

Лештуковъ. Что же намедни y маэстро, Франческо?

Франческо. Дуетъ онъ далъ намъ съ Амаліей Карловной…

Леманъ. Ангелъ мой, говорятъ "дуэтъ", А не дуетъ. Дуетъ изъ окна, А дуэтъ изъ оперы.

Амалія. Ай, Леманъ! ай, Леманъ! Какъ неудачно!

Берта. Воздуха, воздуха!

Бжитъ и открываетъ дверь на улицу.

Амалія. Не растворять дверей: соберете къ Дмитрію Владимировичу пыль со всего города.

Лештуковъ. Ничего. А то здсь ужасная жара.

Франческо ( возвышаетъ голосъ, очень недовольный, что о немъ какъ будто забыли). Далъ намъ маестро дуетъ съ Амаліей Карловной…

Амалія. Ахъ, это вы про "Гугеноты" хотите разсказать?

Франческо. Про ихъ самые. Голосочки наши вамъ, господа компанія, извстны. Выучили мы урки, приходимъ къ маестр… Кантато? Чрезвычайно, много кантато, маестро. – Ведремо… И зоветъ къ пьянину-съ. У Амальхенъ сейчасъ блдный колеръ по лику и трясеніе въ поджилкахъ. Потому онъ, по дамской слабости, маестру ужасть какъ обожаютъ, А боятся, такъ даже до трепета-съ.

Амалія. Ахъ, маэстро!

Франческо. А мн такъ довольно даже все равно.

Берта. Неправда, неправда, и вы тоже боитесь.

Франческо. Я? (по-итальянски) Іо? (делаетъ передъ своимъ лицомъ итальянскій жестъ отрицанія однимъ указательнымъ пальцемъ).

Амалія. Еще какъ боитесь-то. Всякій разъ, какъ идти на урокъ, коньякъ пьете.

Франческо. Коньяку я всегда согласенъ выпить, потому что коньякъ басъ чиститъ. Но, чтобы бояться… Дмитрій Владимировичъ, справедливый господинъ: ну, съ какой статьи мн итальянской маестры бояться? Это имъ, дамскому полу, онъ точно грозенъ, потому что, при малодушіи ихнемъ, форсъ на себя напущаетъ, въ томъ разсчет, чтобы больше денегъ брать-съ. Либо вотъ Джованьк, потому что даромъ учится и голосъ y него теноре ди грація. Стало быть, безъ страха къ себ, жидкій. А мы, слава теб Господи-съ! Я, Дмитрій Владимировичъ, бывало, въ Нижнемъ, на ярмарк-съ, зыкну съ откоса: "Посматривай!"… Черезъ Волгу въ Семеновскомъ узд слышно-съ. Могу ли я посл этого, при такой аподжіо, какого-нибудь маестры бояться?

Лештуковъ. Решительно не можете.

Франческо. Кто кому чинквелиру за уроки платитъ? Я ему, али онъ мне. Странное дело. Я плати, да я же еще нанятаго человека опасайся. Удивительная вы посл этого публика, братцы мои!

Леманъ. Да ты не отвлекайся, про дуэтъ-то разскажи.

Берта ( топаетъ ножками). Дуэтъ, дуэтъ, дуэтъ.

Франческо. Хе-хе-хе! что же дуетъ? Очень просто. Маестра слъ. Мы стали… Говорю: Амалька, держись!

Амалія. Никогда вы меня Амалькой не называли. Что за гадости?

Франческо. Амалька, говорю, не выдавай! Покажемъ силу… Запли-съ. А онъ, окаянный, маестра-то, оказывается въ капризъ своихъ чувствъ. Воче, кричитъ, воче фуори… Это по итальянскому выходить, Дмитрій Владимировичъ, стало быть, голосъ ему подавай, звука мало.

Лештуковъ. Благодарю васъ, понялъ.

Франческо. Воче теб? Воче? Звука дьяволу? На-жъ теб!… получай! Амалька, вали!

Поетъ, что есть силы.

Нель оррор ди квеста но-о-о-отте!

Какъ я ревану, какъ Амалія Карловна реванутъ – Господи! стекла дрожать, пьянинъ трепещетъ, на улиц публики полный кварталъ! А маестра пьянинъ бросилъ, за голову лысую руками схватился. Черти, кричитъ, дьяволы! Голоса! горла! пушки! Что же вы со мною, изверги, длаете? Нешто такъ можно? Я тебя не слышу, ее не слышу, піанино не слышу, ничего не слышу, ревъ одинъ слышу. – Что же, маестра? отвчаю ему, вы хотли, чтобы звукъ дать. А ежели вамъ угодно, чтобы піаниссимо очень просто… Да какъ ему змарцировалъ…

Закрываешь глаза и, повернувшись на одной ножк, съ блаженною улыбкою, посылаетъ въ пространство воздушный поцлуй.

Вотъ– съ, какъ мы поемъ.

Джованни ( очень приличный молодой человкъ показывается въ дверяхъ съ улицы и останавливается, улыбаясь съ вжливымъ поклономъ).

Франческо. А Джованька! Коллега!… Андьямо сопра. Исполнимъ что-нибудь. Каписко? Квальке коза адората. Амалія Карловна, оркестръ нашъ! андьямъ!

Бгутъ вчетверомъ наверхъ. Тамъ сейчасъ же начинается музыка и пніе, иногда рукоплесканія, смхъ.

Лештуковъ просматриваетъ газету за газетою.

Ларцевъ въ рабочей блуз – выглядываетъ изъ своей мастерской.

Ларцевъ. Э! А я васъ предполагалъ наверху. Слышу: Джованни поетъ. Ну, думаю, значить, Дмитрій Владимировичъ состоитъ при піанино. А вы, оказывается, тутъ уединились.

Опускается внизъ.

Лештуковъ. А вы что размялись?

ЛАpцевъ. Победу, батюшка, одержалъ: мазокъ нашелъ. Дв недели ходилъ вокругъ него, подлеца, вокругъ да около. И вдругъ сегодня этакое озареніе осенило: самъ не знаю, какъ мазнулъ Гляжу – оно, оно. То есть какъ разъ оно то самое. "Миньона" родилась, батюшка, настоящая Миньона.

Лештуковъ. Поздравляю. Это называется "точку найти ".

Ларцевъ. Ахъ, Дмитрій Владимировичъ. Вы заверните ко мн завтра, непременно заверните. Вы Миньоны не узнаете. Совсмъ другая стала. И кто бы поврилъ, что отъ одного мазка. Ну, право же, отъ одного. Отъ этакаго маленькаго, маленькаго…

Лештуковъ ( съ завистью). Ишь, счастливецъ! Какъ прочно всталъ на свою стезю. Совсмъ человкомъ не отъ міра сего сдлался.

Ларцевъ. Все мн "Миньона" загородила, и, покуда не сойдетъ она съ моего горизонта, я для всякаго прочаго интереса человкъ мертвый.

Вверху изъ мастерской стучатъ.

Лештуковъ. Войдите!

Джулія сходитъ по лстниц изъ мастерской. Музыка и пніе наверху продолжаются съ короткими перерывами. Когда Джулія входить къ Ларцеву и Лештукову, Альберто проходить по улиц,– входить въ боттегу и садится тамъ къ столику, за стаканъ вина.

Ларцевъ. Ага, моя радость! Гд вы пропадали? Прошли черезъ мастерскую? Видели? Вы почти готовы.

Джyлія ( отрицательно качаетъ головою, лицо ея озабочено и хмуро). Вы слишкомъ добры, синьоръ Андреа. Это очень красиво, очаровательно… только это не я…

Киваетъ головою Лештукову.

Добрый вечеръ, синьоръ.

Лештуковъ. Добрый вечеръ, Джулія. Что вы такъ строго? Если Миньона не вы, я ужъ и не знаю, какого сходства еще надо.

Джyлія. Чудно! Изумительно! А все-таки это не я. Это святая! Она такъ смотритъ, будто лестницу на небе видитъ. А я?… Ахъ, да не до Миньоны мн!… Скажите: я вамъ нужна еще для вашей картины? Не правда ли, нужна?

Ларцевъ. Да, Джулія… Если бы вы подарили мн еще два-три сеанса…

Джyлія. Подождите. Синьоръ Деметріо вашъ другъ, не такъ ли? Я могу говорить при немъ откровенно, какъ будто съ вами самимъ?

Лештуковъ. Если надо, я могу уйти…

Джyлія. О, нтъ. Напротивъ, я хотла бы, чтобы все, что я скажу, слышали и знали все хорошіе люди на свете. Синьоръ Андреа, я должна васъ предупредить, что эти сеансы могутъ принести вамъ большую непріятность.

Ларцевъ. Знаю, Джулія. Альберто говорилъ. Только это глупо съ его стороны.

Джyлія. Глупо? Скажите: подло! гадко! возмутительно! Но надеюсь, вы не боитесь, синьоръ? Вы не уступите ему? Я не вещь, чтобы мною распоряжался какой-нибудь матросъ. Я хочу этой картины и буду служить вамъ, покуда вы желаете.

Ларцевъ. Если вы, Джулія, не боитесь, то я и подавно.

Джyлія. Онъ чортъ. Отъ него всего дождешься. Вы будьте осторожны. А я знаю, какъ уберечь себя. Не видать ему меня, какъ своихъ ушей. Пусть ищетъ себе жену на рынке, такую же грубую мужичку, какъ онъ самъ.

Ларцевъ ( кротко, но очень серьезно). Это очень грустно, Джулія. Жаль будетъ, если изъ-за моей работы вы разобьете счастіе добраго малаго. Ведь Альберто искренно любить васъ. Да какъ знать? Можетъ быть, и своего счастія лишитесь. Картина – вещь хорошая, но жизнь лучше.

Джyлія ( блдная, вскочила, всплеснула руками). Вы же за него заступаетесь… Не будетъ никогда свадьбы. Слышите? Не могу я! Не будетъ! Не изъ-за картины вашей не будетъ, А потому что такая моя воля… Потому что…

Она въ страшномъ волненіи; стыдливый и гнвный румянецъ заливаетъ лицо ея; она нервно комкаетъ свой передникъ.

Потому что… потому что…

Обводить ихъ полными слезъ глазами; она прекрасна; Ларцевъ совершенно растерялся, Лештуковъ молча любуется ею какъ картинкою.

Потому что…

Смотритъ на Ларцева съ полнымъ страсти упрекомъ.

Нетъ… я… я… Доброй ночи, доброй ночи…

Порывисто убегаетъ въ дверь на улицу. Ларцевъ разводить руками съ видомъ чело-века, сбитаго съ толку. Лештуковъ хохочетъ. Альберто   срывается съ места, выбегаетъ на улицу и долго смотритъ вслед Джуліи. Потомъ угрюмо возвращается къ своему столу.

Лештуковъ. Позвольте поздравить васъ съ формальнымъ объясненіемъ въ любви. Ну-съ, что вы на это скажете, о, рыжебородый Торъ?

Ларцевъ. Я знаю одно: что я живу въ Бедлам, и глупыми сценами мн безъ ножа ржутъ мою картину.

Лештуковъ ( смотритъ на него съ одобреніемъ). Молодцомъ! большой и хорошій мастеръ долженъ изъ васъ выйти…

Ларцевъ. Нетъ, въ самомъ деле, какая тамъ любовь? Баловаться съ нею я не хочу: она хорошая двушка – стыдно. А въ серьезъ?… Въ серьезъ мне все женщины безразличны, право. Моя душа – вонъ тамъ, въ мастерской. Можетъ быть, налечу еще на такую, что мн голову свернетъ, но пока Богъ милостивъ.

Лештуковъ. Нетъ, вы не налетите. Вы Богомъ отмчены. На васъ печать. Искусство всегда станетъ между вами и рабствомъ y женщинъ. Но все это прекрасно. Однако, какъ же вамъ быть съ Джуліей и, въ особенности, съ Альберто?… Кстати: онъ сидитъ напротивъ, въ боттег, и между бровями y него Этна и Везувій.

Ларцевъ. Чортъ его возьми!

Лештуковъ. Любить Джулію вы не желаете. Получить изъ-за нея тычекъ ножомъ, того мене. Картину дописывать надо. А, пожалуй, Джулія къ вамъ на натуру больше уже не придетъ.

Ларцевъ. Что же делать? Допишу и безъ нея.

Лештуковъ. Но картина отъ этого потеряетъ?

Ларцевъ ( посл некотораго колебанія). Нетъ. Еще третьяго дня утромъ, когда я спорилъ съ Альберто, Джулія была моимъ откровеніемъ, моимъ вдохновеніемъ. Но посл этого мазка – помните, я вамъ говорилъ? Миньона вся y меня тутъ.

Показываетъ на лобъ.

Лештуковъ. Въ такомъ случае, Ларцевъ, мой дружескій советъ вамъ: узжайте отсюда. Оставьте вы этихъ людей съ ихъ страстями и бурями. Они безхитростныя дети земли. День ихъ, векъ ихъ. Въ страсти удержатъ: она ихъ право, ихъ логика. А вы рисковать собою не имеете права. Вы талантъ, вы гражданинъ грядущихъ поколній. Пусть ихъ мирятся, ссорятся, какъ хотятъ. Вы имъ ничемъ помочь не можете. Узжайте.

Ларцевъ. Досадно, Дмитрій Владимировичъ, за труса почтутъ.

Пеніе и музыка наверху прекратились; слышно, какъ хлопнула крышка піанино, задвигали стульями; затмъ по улиц мимо дверей, слва направо проходятъ Амалія подъ руку съ Кистяковымъ, Берта съ Леманомъ, Франческо и Джованни.

Лештуковъ. А, полно. Словно васъ не знаютъ.

Ларцевъ. Оно, положимъ: картину писать настроеніе нужно. А какое ужъ тамъ настроеніе, коли одна на шею вшается, А другой за угломъ съ ножомъ сторожитъ? Онъ-то, пожалуй, вретъ – меня не убьетъ, А вотъ какъ бы я его подъ горячую руку не ухлопалъ.

Лештуковъ. Вотъ видите.

Ларцевъ. Я, парень смирный, не изъ брыкливыхъ телокъ. Но при мн языкомъ болтай – рукамъ воли не давай. Не выношу кулачной расправы и поножовщины этихъ. Ничего тогда не помню: въ глазахъ скачутъ красные мальчики, все въ туман – и я способенъ натворить Богъ знаетъ чего. Силищу-то мою проклятую вы знаете.

Лештуковъ. Узжайте.

Ларцевъ. Подумаю.

Лештуковъ ( смотритъ въ окно). Ого! наши всей компаніей.

Ларцевъ. Да, ужъ луна восходить… на молъ пошли…

Лештуковъ. И вы, по обыкновенію?

Ларцевъ. Да, вотъ только перемню эту хламиду.

Поднимается къ себ съ мастерскую. Лештуковъ, оставшись одинъ, подходить къ двери-окну, хочетъ затворитъ ее и опуститъ гардину. Альберто быстро заглядываетъ къ нему въ комнату съ улицы.

Альберто. Добрый вечеръ, синьоръ Дмитріо.

Лештуковъ. Добрый вечеръ. Что угодно?

Альберто. Джулія была сегодня y художника, синьоръ?

Лештуковъ. Вы сами видли, какъ она вошла и вышла. Что же спрашивать, Альберто?

Альберто. Синьоръ, я говорилъ съ вашимъ другомъ; я просилъ его, молилъ, грозилъ, наконецъ. Ему все равно. Онъ сердца не иметъ; не жаль ему бднаго малаго. Хорошо же. Теперь пусть онъ бережется.

Лештуковъ. Ахъ, Альберто! Что вы только, безумный человкъ, съ собою длаете?

Альберто. Вы, синьоръ, должно быть, очень счастливо любите, иначе вы поняли бы меня. Вы большой баринъ, я мужикъ, простой матросъ. Но сдланы мы изъ одного тста. И посмотрлъ бы я, что стали бы вы длать, если бы… Можно все говорить, синьоръ?

Лештуковъ. Говорите.

Альберто. Если бы ходила позировать къ вашему другу и оставалась съ нимъ съ глазу на глазъ каждый день по три часа не Джулія, А синьора Маргарита?

Лештуковъ. Что за вздоръ, Альберто? При чемъ тутъ синьора Маргарита?

Альберто. Простите; вы дали мн право говорить; я такъ и сказалъ, какъ думалъ. Потому что я хочу, чтобы вы меня, какъ слдуетъ, сердцемъ поняли. Не смущайтесь, синьоръ: разговоръ этотъ между нами.

Отступилъ и быстро исчезъ въ наступающихъ сумеркахъ. На улиц вспыхнулъ электрическій фонарь. Лештуковъ медленно запираетъ дверь-окно и задергиваетъ нижнюю частъ его занавскою, потомъ проходитъ къ себ въ кабинетъ. Свтъ падаетъ только изъ верхнихъ стеколъ. Маргарита Николаевна, въ голубомъ шелковомъ платк, на плечахъ, спускается внизъ по большой лстниц.

Маргарита Николаевна ( садится въ качалку). Кажется, Альберто былъ? Драма все еще продолжается?

Лештуковъ ( изъ кабинета). Больше, чмъ когда-либо.

Выходитъ, оставляя дверь кабинета незапертою; мало-по-малу, въ дальнйшемъ дйствіи, оттуда начинаетъ падать на сцену сперва слабая, потомъ все сильне и сильне полоса луннаго свта.

Маргарита Николаевна. Охъ, эти драмы!… Вс вы, мужчины, на нихъ мастера.

Лештуковъ ( беретъ ея руку и цлуетъ). И я?

Маргарита Николаевна. Не усплъ еще. Мы съ тобой въ медовомъ мсяц.

Ларцевъ ( cвepxy). А… хмъ…

Сбгаетъ съ лстницы.

Маргарита Николаевна. Ой, какимъ франтомъ. На молъ?

Ларцевъ. Да. Одно вдь y насъ по вечерамъ мсто…

Маргарита Николаевна. А мн лнь: надоло… Скажите нашимъ, что-бы не загуливались.

ЛАpцевъ. Оченно хорошо-съ.

Хочетъ уйти въ среднюю дверь, которую только что заперъ Лештуковъ, и конфузится, найдя ее запертою.

Лештуковъ. Тутъ заперто. Я собирался заниматься. Постойте, я вамъ открою…

Ларцевъ. Да, не безпокойтесь, пожалуйста, я могу пройти и здсь.

Поспшно уходить черезъ крайнюю правую дверь.

Лештуковъ. Слава Богу, одни. Я такъ боялся, что онъ останется и испортить намъ вечеръ.

Маргарита Николаевна молчитъ. Лештуковъ легъ на полъ, къ ея ногамъ, взялъ ея руку, положилъ ладонью на свое лицо.

Маргарита Николаевна. Знаешь, это глупо вышло, что онъ ушелъ. Богъ знаетъ, что онъ можетъ подумать.

Лештуковъ. А пускай!

Откинулъ голову на колни Маргариты Николаевны и ждетъ ея поцлуя. Она отодвинулась съ досадою.

Маргарита Николаевна. Какъ я не люблю тебя такимъ.

Лештуковъ. Какимъ "какимъ"?

Маргарита Николаевна. Когда теб все на свт "пускай", когда теб ршительно все равно, что будутъ обо мн говорить и думать.

Лештуковъ ( слъ на скамеечку y ногъ ея). Прости меня, но я не понимаю: какъ же мн вести себя?

Маргарита Николаевна. Такъ, чтобы наши отношенія не рзали людямъ глаза, чтобы о насъ не думали больше, чмъ слдуетъ.

Лештуковъ. Поврь мн, Ларцевъ больше, чмъ слдуетъ и не подумалъ.

Маргарита Николаевна. То есть, онъ ушелъ въ увренности, что мы съ вами въ связи. Очень пріятно.

Лештуковъ. Если и такъ, что за бда?

Маргарита Николаевна. Да вы, кажется, съ ума сошли, Дмитрій Владимировичъ?

Лештуковъ. Ничуть.

Маргарита Николаевна. Какъ? Вамъ ничего, если мое имя будетъ трепаться по улицамъ? Если будутъ говорить, что я, Маргарита Рехтбергъ, ваша любовница, вамъ все равно?

Лештуковъ ( всталъ на ноги и прислонился къ дверной колонна, направо). Нтъ, не все равно. Когда я услышу такое слово, я подойду къ тому, кто его произнесъ, и скажу: вы ошибаетесь: Маргарита – не любовница, но жена моя.

Маргарита Николаевна ( рзко смется). Да, только этого не доставало.

Она также встала съ качалки и прислонилась къ другой дверной колонн, лицомъ къ лицу съ Лештуковымъ.

Вы какой– то безумный, васъ лчить надо… Пускай говорятъ, что любовница. Скажу, что жена… И, главное, вдь отъ васъ станется. Думаете ли вы о томъ, что говорите? Неужели вамъ не приходить въ голову, что y меня есть репутація? Что я ношу чужое имя и обязана сохранить его чистымъ?

Лештуковъ. Теперь не приходить. Приходило раньше, когда и вамъ объ этомъ надо было думать.

Маргарита Николаевна. Что вы хотите сказать? Что, уступивъ вашей любви, я погибла, и ко мн можно прибивать какія угодно вывски?

Лештуковъ. Пожалуйста, перестаньте нервничать. Вы отлично знаете, что ничего подобнаго я сказать не хотлъ. Каждый, кто попробуетъ оскорбить васъ, встртитъ отъ меня хорошій отпоръ. Зачмъ эти выходки?

Маргарита Николаевна. Я не могла предвидть, что вы поставите меня такъ, что я потеряла въ глазахъ общества всякое уваженіе. Вы думаете, я не вижу, какъ на меня здсь смотрятъ?

Лештуковъ. Никто на васъ не смотритъ дурно и ничьего уваженія вы не теряли. Послушайте, Маргарита. Я люблю васъ сильно. Вы единственная женщина, съ которою я хотлъ бы связать свою жизнь. Я человкъ по пятому десятку лтъ, бросилъ все: свою семью, своихъ друзей, свою родину, свое любимое дло и мечусь за вами по Европ, какъ вчный жидъ. Не идіотъ же я и не сатиръ козлоногій, чтобы продлывать безумства – ради того лишь… ну, словомъ, ради интрижки съ пикантной женщиной. Женщинъ для интрижекъ всегда и везд больше, чмъ надо.

Маргарита Николаевна. Я, кажется, въ ихъ число не напрашивалась. Если бъ я была женщиной, способною на интрижку, то, я думаю, не заставила бы васъ продлывать вс эти "безумства", какъ вы выражаетесь, не особенно любезно, замтьте. Вы серьезно чувствовали, я серьезно на ваши чувства смотрла.

Лештуковъ. И, въ результат, все-таки предлагаете мн интрижку.

Маргарита Николаевна. Это несносно, наконецъ.

Лештуковъ. Какъ же иначе-то? Посудите сами. Я предлагаю вамъ открытую свободную любовь, я готовъ защищать честь своего чувства передъ цлымъ свтомъ. Я горжусь тмъ, что люблю васъ. А вы мою гордость считаете позоромъ своимъ. Говорите: нтъ, спрячемся какъ можно глубже, въ потемки, и чтобы никто, никто не смлъ подумать, будто я снизошла до любви къ вамъ. Именно это охотники въ чужихъ поляхъ и называютъ интрижкою на благородныхъ основаніяхъ. Есть скверная пріятность добиваться подобныхъ отношеній отъ женщины, когда ее презираешь, но разв они мыслимы, если женщину боготворишь? Въ потемкахъ женщина – самка. Самокъ я могъ бы найти и лучше васъ, и красиве. А въ васъ я искалъ жену.

Маргарита Николаевна. Въ замужней-то женщин? Ха-ха-ха! Да это сцена изъ "Ревизора" на трагическій манеръ.

Лештуковъ ( выпрямился, лицо его строго). Да. Въ замужней женщин, которая всмъ своимъ поведеніемъ, каждымъ словомъ, каждымъ поступкомъ давала мн понять, что ея бракъ огромное недоразумніе и несчастіе ея жизни. Въ замужней женщинъ, которая заставила меня думать, что она еще не знала истинной любви, и что я первый зажегъ въ ней искру страсти. Въ замужней женщин, которая такъ искренно и хорошо говорила о своемъ семейномъ долг, о своемъ уваженіи къ нелюбимому мужу, что именно объ интрижк-то не смлъ я подумать. Я васъ слишкомъ уважалъ, чтобы считать способною на лавировку между мужемъ и любовникомъ. Преслдовалъ ли я васъ своими притязаніями, прежде чмъ вы сами не сказали мн: «я твоя»? А вдь мы съ вами проводили цлые дни долгіе вечера.

Маргарита Николаевна. Ахъ, оставьте вы эту беллетристику, ваши психологическія тонкости. Попросту вы хотите сказать, что ждали, пока я сама брошусь вамъ на шею. Что же? Можете торжествовать; дождались. Только вы хвалитесь своимъ рыцарствомъ, А это ужъ боле, чмъ не по-рыцарски напоминать женщинъ ея прошлую глупость.

Лештуковъ. Я только хотлъ сказать, что никогда не возникло бы между нами отношеній, допускающихъ подобныя сцены, если бы я не ошибся: не поврилъ вамъ, что вы именно такъ же хорошо любите меня, какъ я васъ.

Молчаніе. Маргарита Николаевна, кутаясь въ платокъ, всматривается въ Лештукова съ кокетливымъ любопытствомъ. Ей и жутко, и пріятно, что ее такъ любятъ.

Маргарита Николаевна. Ты иногда какой-то страшный бываешь… о, тебя бояться можно.

Лештуковъ молчитъ.

Маргарита Николаевна. Ты, пожалуй, убить способенъ?

Лештуковъ. Тебя?

Маргарита Николаевна. Пойми же ты. Я вдь не спорю: ты правъ. Но, если я не могу? Я не знаю, что такое воспитаніе ли мое, натура ли заячья, но я всякихъ рзкихъ ршеній боюсь, А ужъ въ семейныхъ вопросахъ, не говори. Я дрожу, я теряюсь, я дурой длаюсь.