Текст книги "Гиблое место"

Автор книги: Александр Рибенек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Я с твоими ребятами пойду туда. А ты минут через пятнадцать шумни тут. Шредер с Головиным бросятся к окнам отбивать атаку, а тут и мы вылезем и повяжем их!

– Хорошо, сделаем, – ответил лейтенант.

Свинцов поправил автомат ППШ, висевший на плече, и повернулся к бойцам, ожидавшим его команды:

– Ну, пошли!

– А мне что делать? – услышал он голос Лизы.

– А ты… – Свинцов задумался. – Отправить бы тебя обратно, да ночью шататься небезопасно… Мельниченко!

– Я! – откликнулся боец, охранявший Лизу.

– Отведешь ее к Смирнову, – Свинцов кивнул на Лизу. – Она останется там до приезда смершевцев. Смотрите, чтобы она больше не возвращалась сюда, передай Смирнову, что он отвечает за это головой!

– Есть, товарищ младший лейтенант! – ответил Мельниченко, но почему-то не спешил выполнять приказ. – Разрешите вопрос?

– Что еще? – удивился Свинцов.

– А что делать, когда смершевцы приедут?

– Пусть оставит ее с водителем. Она не должна здесь появляться…

– Есть! – ответил боец, козыряя ему, и сказал, обращаясь к девушке. – Пойдем, красавица!

Свинцов невольно поморщился от такой фамильярности, но ничего не сказал. Лиза и Мельниченко ушли, а он с бойцами пополз к тому месту, которое ему указала девушка…

Люк он отыскал не сразу. Холм так зарос травой, что даже вблизи трудно было обнаружить крышку лаза. Свинцов осторожно поднял ее, и они спустились в подземный ход.

Они шли, стараясь не шуметь. В длинном коридоре было очень темно, но огонь Свинцов не решился зажечь, чтобы не выдать раньше времени своего присутствия, если вдруг кто-нибудь из диверсантов окажется здесь. Так и брели они наощупь, утопая по колено в холодной воде, пока не уткнулись в люк.

Осторожно приподняв крышку, Свинцов прислушался. В подполе было тихо, из дома тоже не доносилось ни одного звука. Стараясь как можно меньше шуметь, группа захвата вылезла наверх и затаилась у лестницы, ведущей к выходу в сторожку. Свинцов опять прислушался, но ничего не услышал. И это настораживало. Либо эти люди вообще не спали, либо они спали, не производя никакого шума, что, в принципе было возможно, но маловероятно. Был, правда, еще и третий вариант: в доме вообще могло не быть людей. Но об этом варианте Свинцов предпочитал не думать…

Вдруг снаружи послышалась стрельбы. Это Дворянкин со своими ребятами открыл отвлекающий огонь по сторожке. Сверху не было слышно ни топота бросившихся к окнам людей, ни ответной стрельбы. И это очень не понравилось Свинцову. Он повернулся к сопровождавшим его бойцам и поинтересовался, пытаясь разглядеть во тьме их лица:

– Готовы?

– Готовы, товарищ младший лейтенант! – послышалось в ответ из темноты.

Свинцов облизнул пересохшие от волнения губы и скомандовал:

– Тогда пошли!

– Ну, что там? – с нетерпением поинтересовался Смирнов, когда Мельниченко с Лизой подошли к нему. – Я слышал стрельбу.

Смирнов и Мельниченко были закадычными друзьями. Они дружили с того самого дня, как попали в этот батальон. За три года, которые они провели здесь, друзей даже не ранило, хотя многие их товарищи выбыли за это время. Так что младший сержант Смирнов и ефрейтор Мельниченко были опытными бойцами.

– Решили брать их через подземный ход, который показала она, – Мельниченко кивнул на Лизу. – Наверное, уже взяли…

– А с ней что? – Смирнов показал глазами на девушку.

– А ее энкаведешник приказал охранять пуще глаза, чтобы не сбежала туда, к ним.

Смирнов покачал головой.

– Смотри ж ты! И чего это он так о ней печется?

– Да я так понял, что это – его знакомая, – ответил Мельниченко. – Девка настырная, обязательно хотела быть там, когда будут брать диверсантов. Вот младший лейтенант и отправил ее под конвоем от греха подальше.

– А, тогда понятно! – сказал Смирнов и вытащил из кармана кисет. – Ну, это его дело. Садись, браток, закурим.

– Это можно, – согласился Мельниченко.

Они уселись на ствол поваленной сосны, свернули самокрутки и затянулись душистым самосадом, поглядывая то на дорогу, то на девушку. А Лиза тем временем о чем-то напряженно думала. Вдруг она решительно шагнула в сторону автоматчиков и сказала:

– Товарищи бойцы, мне бы… до ветру надо.

Девушка выжидающе смотрела на них. Смирнов с Мельниченко переглянулись, потом последний махнул рукой и сказал:

– Ладно, иди. Только побыстрей.

– Я быстренько! – обрадованно ответила девушка и побежала в лес.

– Вот бабы какой народ! – заметил Смирнов, глядя ей вослед. – Надо же, приспичило в самый неподходящий момент!..

Когда девушка не появилась ни через пять, ни через десять минут, Мельниченко заволновался. А когда она не откликнулась на его зов, он бросился ее искать. Мельниченко обшарил тот участок леса, в котором она скрылась, но Лиза как в воду канула.

– Вот и верь после этого бабам! – в сердцах выругался он, возвращаясь к своему другу. – Обманула, стерва, обвела вокруг пальца!

– Не кипятись, Коля! – сказал ему Смирнов и улыбнулся. – Не мог же ты с ней идти по такому делу!

– Не мог, – согласился Мельниченко. – Только от энкаведешника мне все одно попадет! Думаю, она туда подалась…

Он нервно заходил взад-вперед, потом вдруг заявил:

– Знаешь, что?.. Побегу-ка я туда. Может, успею перехватить по дороге… А не успею, так хоть предупрежу, чтобы не удивлялись, если увидят ее…

III

Оперативная группа «Смерша» прибыла уже под утро. Возглавлял ее высокий красавец-майор, энергичный молодой мужчина лет двадцати семи. Кроме него в группе было еще трое крепких офицеров. Краснов не заметил у них никакого оружия, кроме пистолетов, но это его не удивило. Он знал, на что способны были контрразведчики…

– Майор Стрельцов, Управление военной контрразведки, – представился командир группы и показал удостоверение в красных корочках.

– Здравствуйте, майор, – сказал Краснов, пожимая ему руку. – Мы вас давно уже ждем.

Он пригласил контрразведчиков сесть на стулья. Когда все расселись, начальник райотдела НКВД доложил о том, какой информацией они располагали на данный момент. Когда он сказал о том, что Свинцов отправился блокировать диверсантов в сторожке, Стрельцов только выругался.

– Вы с ума сошли! Вас же просили ничего не предпринимать до нашего приезда!

– Да не волнуйтесь вы так, майор, – попытался успокоить его Краснов. – Свинцов – опытный оперативник, не первый год ловит диверсантов. Он не подведет.

Начальник райотдела НКВД сидел за своим столом. Стрельцов подошел к нему и наклонился так, что его лицо оказалось очень близко к лицу Краснова. Было хорошо заметно, что он очень зол.

– Вы ничего не поняли, капитан! – сказал командир группы «Смерша». – За этим Шредером уже давно идет охота! Несколько раз его уже практически брали, но всякий раз ему удавалось уходить. Он – потомственный разведчик, его отец еще во время первой мировой войны работал в разведке, сейчас служит в Управлении абвера. Один только послужной список чего стоит! Тридцать шестой – Испания, – Стрельцов начал загибать пальцы, считая. – Затем – школа разведки, один из самых блистательных выпускников. Первое задание – обеспечение взаимодействия частей вермахта и отрядов СС во время аншлюса Австрии. Служил в полку «Бранденбург-800», который подчинялся непосредственно отделу «Абвер II». Этот полк специально предназначался для диверсионных действий, а батальон, в котором тогда проходил службу Шредер, специализировался на восточном направлении. В его личном деле упоминается о почти двух десятках успешно проведенных операций. Имеет множество наград, среди которых – Рыцарский Крест, врученный ему лично Гитлером! Этот человек очень опасен, майор! Ваш Свинцов может все испортить!

– Не надо давить мне на психику! – Краснов был невозмутим. – Мы здесь тоже не лыком шиты, майор! Нам тоже постоянно приходится иметь дело с диверсантами и разнообразными немецкими агентами… Свинцов с группой бойцов лишь блокирует Шредера в сторожке, чтобы он не смог улизнуть. В противном случае вам придется гоняться за ним по всему лесу, а леса в наших краях глухие, с глубокими топями. Проводником у Шредера – сын местного лесника, знающий эти места, как свои пять пальцев!

Стрельцов покачал головой.

– Если Шредер обнаружит их присутствие, он и так улизнет от них. И не думайте, что ваши люди его удержат. Этот человек может проскользнуть в любую мало-мальски пригодную для этого щелку. И убивать умеет тоже слишком хорошо. Кстати, его напарник под стать ему. Головин сумел дослужиться до лейтенанта абвера, а это многое значит, раз немцы настолько признали его заслуги, что присвоили не арийцу по происхождению офицерское звание…

У командира группы «Смерша» были все основания для беспокойства. Контрразведка давно охотилась за Шредером, принесшим немало вреда стране. К глубокому разочарованию смершевцев он после тяжелого ранения, полученного при проведении операции против партизан, надолго отошел от дел. Шредер работал инструктором в одной из школ абвера, готовившей диверсантов, террористов и других специалистов разведывательно-диверсионного направления. Казалось, он никогда не попадет в зону досягаемости контрразведки, но несколько недель назад Шредер куда-то исчез из школы. Конечно, этот факт сам по себе мало что значил, но на всякий случай «Смерш» разослал ориентировки во все Управления НКВД, милицию и войска. Интуиция их не подвела: Шредер объявился в тылу… Теперь операция по захвату этого матерого диверсанта могла сорваться из-за поспешных действий этих энкаведешников…

– Нам нужна машина и проводник, – сказал Стрельцов Краснову. – И молите бога, капитан, чтобы ваш Свинцов не наломал там дров!

– Я в бога не верю, – огрызнулся тот.

– И правильно делаете, – ответил Стрельцов. – Теперь все зависит только от того, насколько быстро мы сумеем добраться до места…

Свинцов был страшно зол. Им не удалось взять Шредера с Головиным. Когда они ворвались в сторожку, их там уже не было. Бойцы обшарили все, даже чердак, но кроме следов пребывания диверсантов ничего не обнаружили.

Он обреченно сел на скамью у стола. Теперь придется долго шататься по лесам, чтобы поймать Шредера с Головиным. Если это им вообще удастся.

И почему Лиза не появилась раньше! Свинцов был на сто процентов уверен, что Шредер с Головиным ушли через подземный ход еще до того, как ему стало известно о его существовании. Видимо, чем-то его бойцы выдали себя…

Больше всего в сложившейся ситуации Свинцов винил себя. Не оправдал доверия, упустил врага, дал им уйти из-под самого носа! Он представил, что скажут смершевцы, узнав об этом, и от этой мысли ему стало еще хуже.

Вошел Дворянкин и сел рядом с ним, положив автомат на колени.

– Что будем делать?

Свинцов посмотрел на него долгим тяжелым взглядом.

– Дождемся утра и попробуем найти их по следам.

– А как же смершевцы?

Свинцов пожал плечами.

– Успеют добраться сюда до того, как мы уйдем, – хорошо. Не успеют – тем лучше для нас.

Дворянкин покачал головой.

– Может, лучше все-таки дождаться? И так уже много дров наломали…

Лицо Свинцова покраснело.

– Я наломал, я и исправлю.

По выражению лица лейтенанта было хорошо заметно, что он сомневается в целесообразности того, что собирался сделать Свинцов. Они не должны были ничего предпринимать до прибытия военных контрразведчиков, так считал Дворянкин. Но он ничего не сказал, только поинтересовался:

– Ты уверен, что мы сможем их разыскать? Людей-то у нас маловато…

– Уверен. Если у них есть конкретная цель (а она у них есть), ночью они не пойдут, чтобы не заплутать. Васька хорошо знает эти места и ему ведомо, как легко сбиться с дороги в ночную пору. Скорее всего, они уйдут подальше в лес и затаятся до утра. Так что, лейтенант, разрыв между нами не будет слишком большим. Утром я разыщу следы, и если мы будем двигаться достаточно быстро, то скоро сможем их настигнуть.

Дворянкин хорошо понимал, что в чем-то Свинцов прав. Наверное, это и сыграло свою роль в том, что он откинул в сторону сомнения.

– Так, до рассвета осталось немного, – сказал лейтенант, доставая из кармана трофейные часы и глядя на циферблат. – Пойду, скажу людям, чтобы пока отдыхали.

Он ушел, но в сторожку практически сразу вошел запыхавшийся Мельниченко.

– Разрешите доложить, товарищ младший лейтенант?

Увидев его, Свинцов еще больше помрачнел. Он догадывался, с чем к нему пришел этот солдат.

– Докладывай…

Мельниченко кратко рассказал о том, что произошло. После того, как он закончил, Свинцов некоторое время молчал, глядя в одну точку, потом сказал:

– Ну и черт с ней! Что мы, еще ее будем разыскивать? – он посмотрел на бойца. – Возвращайся обратно и приведи сюда Смирнова. Теперь нет необходимости держать там человека.

– Есть! – откликнулся с облегчением Мельниченко, ожидавший нагоняя от младшего лейтенанта.

Он повернулся и чуть ли не бегом выскочил из дома. Ему предстояло еще раз пройти этим путем, от сторожки и до дороги. Но на этот раз, кажется, в последний. Больше ему не придется мотаться туда-сюда из-за этой вздорной девчонки…

– Здесь дождемся рассвета, – сказал Головин, останавливаясь. – Дальше начинаются топи. Ночью туда соваться бесполезно. Как только рассветет, мы переберемся на ту сторону и отсидимся там, пока они нас будут тут искать. Потом вернемся и двинемся дальше.

Перед ними простиралось открытое пространство, в котором угадывалось болото. Оттуда тянуло сыростью и затхлостью, иногда доносились какие-то глухие звуки, словно кто-то громко вздыхал. От этого любой другой человек почувствовал бы себя неуютно, но Головину приходилось бывать ночью на болоте, и его дыхание топи не пугало. А Шредер, если что и почувствовал, не показал вида.

Они сбросили с плеч вещмешки и уселись на землю, привалившись спинами к деревьям.

– Слушай, Головин, – Шредер положил гранатомет на колени, – та девушка… Ну, с которой ты о чем-то разговаривал на дороге… Ты ведь с нею знаком?

– С чего это вы взяли, господин майор?

Шредер почувствовал его испуг и усмехнулся.

– Не отпирайся. Похоже, именно она сдала нас русским… Откуда ты ее знаешь?

Головин помолчал немного, обдумывая, что сказать.

– Мы с нею когда-то дружили.

Шредер ощутил в словах парня ностальгию.

– Ты ее любил?

– Да, наверное.

– А она тебя?

– Думаю, тоже, – неохотно ответил Головин, которому совсем не хотелось обсуждать такую сугубо личную тему с немцем.

– Скажи, Головин, почему ты служишь нам? – Шредер посмотрел на него. – Только не говори, что ты ярый и убежденный противник большевиков. Я повидал много таких, как ты. Все они говорили о своей ненависти к Советской власти, только вот на самом деле причина крылась не в убеждениях. У каждого была своя обида, за которую им очень хотелось отомстить. Одни обижались на то, что большевики отобрали состояние у родителей, сделав их нищими. Другие не вылезали из тюрем. Третьи спасали свою шкуру от смерти в наших концлагерях. Четвертых отвергали девушки, и им хотелось иметь власть над людьми. И все… Что толкнуло тебя на этот шаг?

Он почувствовал, как Головин ушел в себя еще глубже, пытаясь избежать ответа. Видимо, он своими словами попал точно в цель.

А Головину просто было неприятно вспоминать то, что постоянно грызло его душу, выматывало, изводило, не давая покоя. Но воспоминания сами собой всплывали из той глубины, куда их пытался прятать этот молчаливый и замкнутый парень…

Послышался шум подъезжающей машины. Отец выглянул в окно и стал быстро одеваться.

Через некоторое время в дверь забарабанили. Практически полностью одетый отец открыл, и в дом ворвались какие-то люди в штатском.

– Головин Иван Андреевич? Вы арестованы.

– Могу я узнать за что?

Отец был спокоен и невозмутим, словно то, что говорили эти люди, его не касалось.

– Вы обвиняетесь в антисоветской деятельности.

Может быть, они ждали, что он начнет возражать, кричать, что это – ошибка, что он ни в чем не виноват. Но отец ничего не сказал, только кивнул в ответ на эти слова.

– Могу я попрощаться с сыном?

– Можете. Только быстро.

Отец подошел к печи, на которой он спал, и тихо позвал:

– Сынок!

Он давно уже бодрствовал, прислушиваясь к разговору, поэтому быстро спустился и встал перед ним. Отец обнял его и поцеловал в лоб.

– Васька, я ухожу. Наверное, навсегда…

– Что случилось, батя?

– Случилось страшное. Меня обвиняют в антисоветской деятельности. Но, сынок, хочу, чтобы ты знал… Я никогда не был врагом Советской власти и не делал ничего против нее! То, что сейчас происходит, – поклеп на твоего отца!

– Тебе нечего бояться, батя! Они отпустят тебя, когда разберутся…

Отец покачал головой.

– Я слишком хорошо знаю, что будет дальше. Послушай меня, сынок… Тебе придется очень трудно одному, но, что бы ни случилось, всегда оставайся человеком. Слышишь?

– Ну хватит, пошли! – прикрикнул на него один из приехавших и схватил его за рукав.

Только сейчас он понял, что отца забирают туда, откуда, возможно, он никогда не вернется.

– Батя! – закричал он и прижался к нему всем телом.

Один из незваных гостей попытался оторвать его от отца, но он крепко держался за него обеими руками. С трудом мужчине удалось их разомкнуть и отшвырнуть его в сторону, как котенка. Он ударился головой о печку и потерял сознание. Последним, что он услышал, прежде чем на сознание опустилась тьма, был сильный грохот, будто на пол упало что-то тяжелое…

Когда он очнулся, в доме никого уже не было. Хлопала на ветру незапертая дверь. Он встал и осмотрелся. На полу виднелись лужицы какой-то темной жидкости, и только после более пристального рассмотрения он понял, что это – кровь. Лавка была опрокинута, стол сдвинут, черепки от разбитой посуды разлетелись по всей комнате. Видимо, отец пытался сопротивляться, если судить по царившему здесь беспорядку.

Он вышел на улицу. В свете занимающегося дня он смог рассмотреть, как от крыльца к месту, на котором стояла машина, ведут две борозды в пыли и там обрываются. Словно кто-то тащил бесчувственное тело…

Только теперь он осознал, что остался абсолютно один. У него не было матери, а сейчас забрали и отца. Горький комок подступил к горлу, глаза заволокла мутная пелена, и он заплакал, опустившись прямо в пыль…

Комсомольское собрание. Фанатичные лица комсомольцев, которые совсем недавно считали его своим товарищем, а теперь готовы были втоптать в грязь. Безжалостный вопрос секретаря ячейки:

– Головин, выслушав своих товарищей, что ты можешь теперь нам сказать?

Он обвел взглядом эти безжалостные лица и сказал:

– То же, что и говорил. Отец – не враг Советской власти! Я не отрекусь от него, как вам того хочется!

Суровый приговор последовал незамедлительно:

– Головина Василия, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, исключить из рядов Ленинского комсомола за проявленную несознательность…

Парни били его с каким-то звериным ожесточением, норовя ударить по самым болезненным местам. Били ногами и приговаривали:

– Вот тебе, сволочь! Получай! Плохо живется тебе при Советской власти? На, получай, гад!

Он сопротивлялся, сколько мог, а потом просто закрывал руками лицо. Боль уже практически не чувствовалась, его тело превратилось в один сплошной кровоподтек, а сознание туманилось. В паре шагов от него стоял его лучший друг, Толик Свинцов. Он молча наблюдал за избиением и даже не пытался помешать, прекратить эту бойню…

– Вы ведь читали мое личное дело, – ответил Головин. – Там все написано.

– Я хотел бы услышать твое мнение по этому поводу, – сказал Шредер тоном, не терпящим возражений.

Поняв, что ему не удастся отмолчаться, Головин горько усмехнулся и ответил:

– До сентября тридцать восьмого года у меня было все: друзья, коллектив, любимая девушка, отец, будущее… Всего этого в одночасье я лишился. Отца обвинили в заговоре против Советской власти и расстреляли только за то, что он осмелился критиковать политику советского руководства и лично товарища Сталина. Ему не нравилась борьба с так называемыми «врагами народа», принявшая к тому времени ужасающие масштабы. Он не боялся говорить об этом открыто, и вот однажды приехали люди в штатском и забрали его… От меня отказались все, выгнали из комсомола. Лучший друг предал меня! Я оказался в изоляции… Потом и меня арестовали. Был скорый суд, меня осудили и отправили в лагерь на Колыму. Четыре года отпахал я там, четыре года терпел издевательства охранников и уголовников. Сколько раз мне казалось, что вот сегодня придет долгожданная смерть, а с нею – и избавление от этих мучений! Но, в отличие от многих политических заключенных, я выжил…

Когда началась война, я забросал лагерное начальство просьбами отправить меня на фронт, где я мог бы кровью смыть свою «вину». Отчаявшись, написал письмо Сталину. Каково же было мое удивление, когда летом сорок второго года меня вызвали к начальнику лагеря, и он сообщил мне, что моя просьба удовлетворена! Я был, наверное, единственным из политзаключенных, кто поехал на фронт. Правда, попал в штрафбат, но был страшно рад, что мне удалось вырваться из этого ада!..

Как оказалось, радовался я преждевременно. Вы знаете, что такое штрафбат, господин майор?.. Команда смертников! В бой нас посылали, как на убой, вооружив лишь винтовками, которые выдавали перед началом боя и сразу же забирали по его окончании. А сзади нас караулили энкаведешники, чтобы положить всех, если вздумаем отступить или откажемся подчиняться. Потому что в штрафбате все были в основном из бывших заключенных или из тех, кто совершил тяжкий проступок в армии. Даже офицеры у нас были из штрафников…

Там я сошелся с одним уголовником из «бывших», который так же, как я, имел зуб на Советскую власть. Во время одной из отчаянных, но неудачных контратак мы притворились мертвыми и, таким образом, оказались в тылу немецких войск. Потом был концлагерь, вербовщик из абвера… Я по собственной воле пошел работать в разведку, потому что ненавидел тех людей, которые сделали меня таким!..

– Впрочем, разве вам это понять, господин майор? – в глазах Головина Шредер увидел сильную ненависть. – Вам-то не приходилось испытывать ничего подобного!

Он ничего не ответил на слова своего проводника. Конечно, Головин не мог знать о том, что пришлось пережить мальчику Эриху Шредеру, прежде чем он стал тем, кем был. А если бы знал, вряд ли стал бы так говорить…

Рассказ Головина вызвал у него яркие воспоминания детства. Воспоминания о тех событиях, которые до сих пор отзывались в его душе сильной болью, терзавшей его не меньше, а, может быть, даже и больше, чем этого парня. Эти события, наверное, и повлияли на выбор того пути, которым он до сих пор шел…

Священник в черной рясе с большим православным крестом на груди, стоявший перед ним, заменил ему и отца, и мать. Этому уже немолодому мужчине он был многим обязан в жизни. Эрих очень любил отца Алексея. Любил той преданной детской любовью, какая могла быть у десятилетнего мальчишки к своему отцу. Эрих не знал родного отца, как не помнил и своей матери, умершей от тифа, когда ему было всего три года. С тех пор его воспитывал отец Алексей…

На этот раз его приемный отец был очень серьезен. На его лице не было обычной доброй улыбки, к которой привык Эрих. Казалось, отца Алексея гложет какая-то печаль.

– Послушай меня, сынок, – он помедлил немного, прежде чем продолжить, и Эрих почувствовал, что ему очень тяжело сказать то, что собирался. – Пришла пора нам расстаться.

Мальчик смотрел на него широко распахнутыми глазами, ничего не понимая. Почему расстаться? Что случилось?

– Мы с Нюрой собрали тебе кое-что в дорогу, – отец Алексей указал на котомку, лежавшую на лавке. – Там продукты, твои документы и письмо моему брату в Казань. Ты поедешь к нему.

– Не хочу! – заплакал Эрих, обнимая его и крепко прижимаясь к телу. – Я никуда не поеду от вас!

Он погладил его по голове.

– Так надо, сынок. Все, что мог, я тебе дал. Теперь мне предстоит покинуть этот грешный мир. Господь призывает меня к себе, а тебе надо жить. Помни о том, чему я тебя учил. Используй эти знания, они помогут тебе выжить в нашем жестоком мире. Только не злоупотребляй своими способностями. Помни, что рано или поздно любому человеку приходится держать ответ перед Верховным Судьей. Поступай так, чтобы потом не было больно за содеянное. Знания, которые я передал тебе, накладывают определенные обязательства. Хотя и не всему, что знал, я успел научить тебя, но и того, что имеется, хватит, чтобы творить не только Добро, но и Зло. Помни, Зло часто принимает вид конкретного человека или группы людей. И очень трудно провести ту грань, где оканчивается Добро, и начинается Зло. Вроде, кажется, делает человек добрый поступок, но его последствия могут привести к такой беде!.. Не зря ведь говорят: «Дорога в ад вымощена благими намерениями». Прежде чем сделать что-то, подумай, – а к чему это приведет?.. Впрочем, ты – мальчик умный. Думаю, ты сам со временем во всем разберешься… Мать, иди, попрощайся…

Со своим приемным отцом он больше не увиделся. Один из прихожан отвез его к брату отца Алексея в Казань. И тогда, в духоте и тесноте общего вагона, Эрих в первый раз увидел тот сон…

В их избе за столом сидели какие-то грязные, заросшие бородами, вооруженные люди. Они ели, сквернословили и пили какую-то мутную жидкость из больших бутылей. Бог и святые, казалось, осуждающе взирали с многочисленных икон на это безобразие. А люди были пьяны, вели себя вызывающе и плевали на то, что находились не у себя дома.

Отец Алексей с хмурым видом стоял в стороне, не принимая участия в трапезе. По его непроницаемому лицу нельзя было судить, что творилось у него в душе за этой маской безразличия. И Эриху было непонятно, как он может допускать такое безобразие в своем доме…

Вдруг снаружи послышались выстрелы. Те, кто сумел встать из-за стола, похватали оружие и метнулись к окнам. Зазвенело разбитое стекло, в комнату влетели какие-то округлые предметы. Рассмотреть подробнее, что это было, Эрих не успел. Что-то сильно грохнуло, послышались стоны и проклятия…

Потом он увидел, как красноармейцы выносили из избы тела и складывали их на землю. Среди них – отец Алексей и его жена Анна Николаевна. Лицо священника было спокойным и умиротворенным, словно он наконец-то обрел долгожданный покой. Они оба казались мирно спящими, если бы не кровь. И тогда он осознал, что его приемные родители были мертвы! Он видел смерть и знал, как она выглядит…

Проснулся Эрих от собственного крика. Долго еще дядя Коля, регент церковного хора, которого отец Алексей попросил отвезти мальчика, и соседи по вагону успокаивали его, совали разные гостинцы. Тогда он еще не знал, что тот сон был вещим. Он просто плакал, потому что тяжело терять родных и близких, пусть даже и во сне…

Известие о гибели отца Алексея и его жены настигло его уже в Казани. Скорбную весть принес брат священника, офицер Красной Армии Теленин Сергей Иванович, чья семья приютила Эриха на два года. Подробностей тогда никто не знал. Формулировка звучала просто: был пособником бандитов, убит при захвате банды. Но Эрих не верил в это. Он знал, что отец Алексей никогда не поддерживал бандитов…

В сорок первом он специально прибыл в село, только что занятое немецкими войсками, чтобы, наконец, выяснить у местных жителей, что же на самом деле случилось тогда. Конечно же, никто не узнал в подтянутом немецком офицере того мальчишку, который жил среди них столько лет. Эрих чувствовал удивление людей, в их глазах читался немой вопрос: «Почему этот немец интересуется событиями, до которых ему не должно быть никакого дела»?

Из местных жителей тоже мало кто знал, что же тогда произошло на самом деле. То, что они рассказывали, ему было известно и без них, а Эриху хотелось знать правду! И, в конце концов, он нашел ответ на мучавший его долгие годы вопрос. Вырисовывалась следующая картина…

Вечером того дня, когда Эриха отправили в Казань, в дом священника постучали. Открыв дверь, отец Алексей обнаружил на пороге бывшего кулака Ковригина. С ним было несколько человек – все, что осталось от его банды, преследуемой по пятам чекистами. Ковригин попросил пустить их переночевать Христа ради. Отец Алексей не мог отказать в ночлеге просящему именем Бога, хотя и знал, чем это может ему грозить, да еще в то время, когда власть смотрела на любого священника, как на потенциального врага и пережиток темного прошлого. Но в его доме всегда находили приют те, кто нуждался в ночлеге, несмотря на то, кем они были: простыми путниками или бандитами. Как истинно верующий человек, по-другому он не мог поступить.

На его несчастье все это видел один из комсомольских активистов села, который и сообщил в районный центр, что в поповском доме ночует бандит Ковригин с сообщниками. Чекисты примчались очень быстро. У них был приказ: бандитов, отличавшихся особой жестокостью, живыми не брать…

Это ему рассказал тот самый человек, который «сдал» отца Алексея чекистам. Такая преданность Советской власти не осталась без внимания: к началу войны он уже был секретарем партийной организации колхоза «Светлый путь», но почему-то не успел уйти из села, и был схвачен солдатами по указке одного из жителей, жаждавшего выслужиться перед новой властью. Этот человек тоже не узнал его, а когда Эрих сказал ему, кем является отцу Алексею, бывший активист побледнел, как полотно. Он понимал, что ждать снисхождения от этого офицера ему не приходилось.

Секретаря партийной организации повесили на сельской площади. Эрих безо всякой жалости смотрел, как на шею этого человека надели петлю, как зачитали приговор и выбили табуретку из-под ног приговоренного, как дергалось его тело… Но, странное дело, он не почувствовал удовлетворения! Казалось, непосредственный виновник смерти приемного отца наказан, и на этом можно успокоиться. Но долгожданного покоя он не обрел. Все равно чего-то не хватало.

В гордом одиночестве Эрих бродил по селу. Оно сильно изменилось, появились новые дома взамен старых халуп. Церковь большевики превратили в склад, предварительно скинув колокола и сбив лики святых со стен. Но дом отца Алексея сохранился таким, каким он его запомнил. В нем поселили многодетную семью, но сейчас они вынуждены были перебраться в сарай, так как дом облюбовал себе под жилье командир подразделения, остановившегося в селе на постой.

Когда Эрих увидел чумазые мордашки детей, с любопытством выглядывавшие на него из дверного проема сарая, их мать с натруженными руками, чей муж наверняка воевал в Красной Армии, в его сердце что-то дрогнуло. Капитан никак не хотел возвращать дом его истинным владельцем, и ему пришлось прочистить этому вояке мозги. Долго, наверное, удивлялась эта женщина, когда грубый и надменный немец вежливо попросил ее вернуться на свое прежнее место…

На следующую ночь ему приснился отец Алексей. Приемный отец укоризненно посмотрел на него и покачал головой, словно осуждая. И Эрих знал, за что. Бог учил прощать людям их прегрешения, но разве мог он простить бедняге, болтавшемуся на виселице, смерть близкого ему человека?.. Наверное, мог. Но не хотел. И дело было не только в том, что этот человек послужил причиной гибели приемных отца и матери. Он был коммунистом, а Эрих лютой ненавистью ненавидел таких людей, считая, что они несут Зло. Они отняли у него не только приемных отца и мать. В тридцать седьмом году расстреляли, как врага народа и Сергея Ивановича Теленина, занимавшего в то время крупный пост в штабе Московского округа. Комбригу припомнили все: и брата, «пособника кулаков», и общение с немецкими военными в конце двадцатых – начале тридцатых годов. В обвинительном акте значилось – шпионаж в пользу Германии. Но пострадал не только Сергей Иванович. Его семья тоже была арестована и сослана в лагеря.