Текст книги "Повстанец (СИ)"

Автор книги: Александр Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

И отключил рацию.

Эшбер за первые полхорра полёта изрядно надоел сержанту.

Он ходил по салону, подозрительно приглядываясь к арестантам, стальными ошейниками прикованных к свисающим с потолка массивным цепям. Время от времени Эшбер подскакивал к какому-нибудь арестанту, тряс его за плечо и резко дёргал звенящую при рывке цепь.

Потом, убедившись в крепости металла и полуобморочном состоянии арестованного, победным жестом поднимал большой палец и приговаривал:

– Не выйдет… Ишь. Чего захотели.

Сержанта же одолевал сон. Ватная апатия.

Голова тяжелела, падала на грудь. И почему-то было больно глотать.

"Не заболел ли я тут часом?" с тревогой думал сержант. "Климат сырой, утром туманы. И дожди зарядили… У нас в тёплое время дожди редки. Хорошо, сухо…".

Сержант, хоть и был родом из метрополии, но родился и жил (пока служба не забросила его в Тёмный пояс) в дальнем степном краю, на границе субтропиков. В засушливых степях дожди и впрямь были редки, воздух был сух, лёгок, настоян на ароматных, наполненных эфирными маслами травах.

В его родные места, в маленький городок на берегу петляющей по степи замысловатыми зигзагами синей степной речки, приезжали из самых дальних городов Готтарда больные.

В городке их называли: "дамы и господа курортники".

Курорта там, конечно, никакого не было. Была пара гостиниц, трактир с весьма достойным по провинциальным меркам постоялым двором. И, чуть в стороне от городка, мотель для туристических гравилётов, привозивших особенно знатную публику из столицы.

Главным богатством городка был его воздух. И приезжавшие за ним "господа курортники".

В разгар курортного сезона дни были долгими, наполненными звенящей, изнуряющей жарой.

В степи ставили шатёр. Большой, красно-белый, украшенный закреплёнными по периметру разноцветными флагами шатёр.

Рядом с шатром была закрытая белым тентом палатка. В палатке – гордость городка. Городской оркестр.

Он играл старинные вальсы.

Официанты в белом с золотым шитьём костюмах на серебряных подносах разносили охлаждённое белое вино.

В небе парили аэростаты. Над головами трещали на ветру пергаментными крыльями синие воздушные змеи.

Дамы и господа важно прогуливались по лужайке. Беседовали, степенно и важно раскланивались друг с другом…

О чём говорили? А ему откуда знать!

Он стоял в оцеплении, слишком далеко от этого летнего праздника.

Он – малый из городка, местный пацан, когда-то удачно устроившийся охранником в службу безопасности мотеля.

И как же ненавидел он эту парадную форму охранника, которую надо было каждый раз нацеплять, отправляясь на такое вот праздничное дежурство!

Тяжёлая фуражка давила на лоб, от козырька несло тошнотворным запахом раскалённого на солнце пластика.

Узкий и приталенный мундир стягивал и грудь, и живот, мешая дышать.

А к вечеру, в довершении прочих мучений, ботинки натирали ноги. А из оцепления надо было уходить с улыбкой на лице, печатая шаг.

Дамы и господа не должны сомневаться в бодрости и выносливости охраняющих их молодцов…

"Вот интересно, а от кого же мы их охраняли?" подумал сержант.

Не то, чтобы вопрос этот и в самом деле вызывал у него интерес и желание непременно докопаться до ответа.

"Так, интересно…" неизменно говорил себе сержант.

Наверное, просто так охраняли. Чтобы порядок был. Потому что порядок должен быть, а иначе – какой же праздник?

"Нет свободы без порядка" повтрил накрепко заученную фразу сержант и потёр виски, отгоняя снова подкравшийся сон.

Да, хоршо всё-таки было. И платили неплохо. По местным меркам, так очень даже неплохо. Он уже и женитьбе подумывал.

Демон!

Эшбер, в очередной раз пробегая по салону, рукой случайно заехал сержанту по затылку.

И больно же!

Сержант подскочил, схватил Эшбера за ремень портупеи и резко развернул к себе.

Эшбер, поймав белеющий от ярости взгляд сержанта, смущённо заулыбался и закивал в ответ на каждое слово командира.

– Если ты, – свистящим и грозным шёпотом медленно произнёс сержант, – гад такой, не успокоишься и не свалишь от меня подальше, то я лично разукрашу тебе твою наглую, тупую и давно надоевшую мне морду. И хватит дёргать цепи, придурок, они стальные! И не крутись рядом с арестантами, это запрещено инструкцией. Понял?!

Эшбер кивнул особенно убедительно и вытянул руки по швам. Сержант толкнул его кулаком в грудь и прошипел:

– Исчезни!

Потом снова сел в кресло. И мысленно попытался вернуться в тот полдень, что…

Да какой там! Этот выскочка и карьерист, этот суматошный Эшбер совершенно вывел его из себя.

Никаких праздников… Да, говорили, что случилась беда. Что-то с речкой. Она изменила цвет.

Воздух, кажется, стал другой. Появился запах…

Исчезли господа курортники. И их прекрасные дамы. Городские, недосягаемые, конечно же, для местного парня, но такие притягательные столичной своей, какой-то особенной красотой дамы.

И праздников больше не было.

Потом закрылся мотель.

И куда ему – в городке, с профессией охранника. Тогда и передали по одному из новостных каналов, что жандармерии требуются крепкие и выносливые парни с железными нервами, преданным Республике сердцем и горячим желанием защищать свободу и благополучие Готтарда.

А что, пошёл, конечно… Что оставалось делать?

Кто ж знал, что для таких как он вакансий в метрополии нет. И звали его вовсе не для службы в метрополии.

А вот для этой… конвойной каторги на планетах Тёмного пояса.

Нет, не убивал он никого. Ни к чему это…

Боги, как же спать хочется! Эти вон, арестованные, дрыхнут и в ус не дуют. И правильно. Для них уже всё плохое позади.

В лагере никто их мучить не будет. Наверное…

Может, совсем чуть-чуть. Если охранники попадутся вроде Эшбера.

А так: допрос и ликвидация.

А что ещё с ними делать? Они всё равно уже не жильцы. Доходяги.

Хотя вот тот… Доктор он, вроде? Мужин на вид крепкий, жилистый. И бабу ту нёс как пушинку. Без одышки.

Да всё равно… И ему ни к чему жить. Его планета – теперь часть Республики. А он?

А он – прошлое. Отжившее, ненужное прошлое. Пора и ему успокоиться. Так для него же будет лучше.

"Да уж лучше бы мне всего этого не видеть" подумал сержант.

И тут же устыдился собственного малодушия.

"Говорят же, что так надо. А если бы ты к этим… повстанцам попал? Тогда что? Едва ли тебя пожалели бы. Так что… так и должно быть. Только так!"

Нурис едва не ослеп от вспышек: солдаты забрасывали повстанцев световыми гранатами, не давая вести прицелбный огонь.

Он давно уже не слышал крика детей. Непрестанный, нарастающий грохот выстрелов и разрывов давно уже оглушил его, как и всех других обороняющихся у входа в шахту повстанцев.

Женщины и дети, спрятавшись за камнями, уже и не пытались кричать: одни от подступившей к ним слабости, другие – от охватывающего их отчаяния, перерастающего в покорность судьбе и безразличие к собственной участи и даже – участи погибающих детей.

Огонь солдат становился всё плотнее и плотнее. Над головами повстанцев непрерывными, сплошными белыми сходящимися линиями сверкали в воздухе трассирующие пулемётные очереди.

Нурис перекатился за скальный выступ. Не высовываясь, с вытянутых рук выпустил обойму по серым, прыгающим теням у входы в шахту.

И крикнул бойцам:

– Пулемётчики и радист со мной! Остальные вместе с беженцами отходят к Касси.

И тут, словно прилетев на его голос, выпущенные из гранатомётов заряды ударили по скале, выворачивая крошащиеся от взрывов в пыль куски гранита.

Взрывной волной Нуриса выбросило из его укрытия. И снова в его сторону понеслись следы трассеров.

– А за командиром! – крикнул Боггер.

Прижавшись, вдавив себя в землю, Боггер подполз к Нуриса, схватил его за капюшон куртки и с силой потянул на себя.

И тут же, отпустив на мгновение командира, прикрыл голову ладонями, спасаясь от полетевших на него дождём острых щепок.

Боггер застонал – по пальцам из появившися на них порезов заструилась кровь.

"Откуда это?" подумал Боггер.

И тут же, краем глаза, увидел: будто огромные невидимые зубы грызли деревянные крепи шахты, выхватывая куски тёмного от времени дерева.

Солдаты били по ним из крупнокалиберных пулемётов.

"Свод рухнет!" подумал Боггер. "Уходить…"

Он опять схватил Нуриса за капюшон. И снова потянул на себя, отползая дальше и дальше от входа, в спасительную глубину шахты.

И тут же… Какой-то обрывок мысли, важной, но из-за суматошной горячки боя до конца не обдуманной, промелькнул у него в голове.

"Они не идут… Не идут за нами… мы уже не стреляем в ответ, а они…"

Земля, по которой полз Боггер, неожиданно качнулась и подкинула его в воздух.

Тяжёлый, испепеляющий, стягивающий кожу огненный поток перекатился через него.

Тёмная пелена поплыла перед глазами и Боггер почувствовал во рту кисло-солёный вкус подтекающей из горла крови.

Захлебнувшись, он закашлялся, выплёвывая чёрные, липнущие к губам сгустки.

Потерял сознание…

Когда очнулся – увидел лежащего рядом с ним Нуриса. Командир…

"Живой, надо же!"

…смотрел на него всё ещё немного мутными, будто туманом затянутыми глазами.

Нурис с турдом приподнял руку и поднёс палец к губам.

"Тишина" подумал Боггер.

Сначала ему показалось, что он оглох от контузии. Ведь не может же быть так тихо во время боя!

И только чуть погодя, оглядевшись по сторонам и прислушавшись, он понял: уши его не подводят.

Бой, похоже, закончился. Но солдаты вперёд не пошли.

Они остановились у входа в шахту.

Боггер слышал их голоса, топот подошв по камням, ругань вполголоса, отрывистые и приглушённые звуки команд.

Они, кажется, переносили что-то тяжёлое… Ящики? Коробки? Контейнеры?

– Заряды, – прошептал Нурис. – Они ставят заряды.

– Ка…

Боггер тихо кашлянул, прочищая горло, и снова попробовал.

– Какие заряды?

– Да кто их знает, – ответил всё тем же шёпотом Нурис. – Надеюсь, не газы или кислота… Они нас не видят, Боггер… Они думают – нам крышка.

Боггер медленно повернулся на бок. Подполз к ближайшему камню и осторожно выглянул.

Он ничего не увидел, кроме размытых силуэтов и прыгающих теней на стене.

"Тени? Свет?"

– Она прожекторами подсвечивают, – шепнул, повернувшись к командиру, Боггер.

Тот кивнул в ответ. И без пояснений было понятно, чем им грозят прожектора. Стоит им высунутся из укрытия – солдаты тут же увидят их. И тогда уж точно не выпустят…

Боггер протянул руку, поводил ею по земле, нащупывая оружие.

Нурис покачал головой и, привстав, протянул ему свой автомат.

– Там половина обоймы, – сказал он. – Не промахнись…

Боггер набросил ремень на плечо, широко расставленными локтями упёрся в ложбинку на камне и медленно повернул ствол: туда, на белые пятна света.

– По команде, – одними губами произнёс Нурис и, расстегнув куртку, снял с фиксаторов две гранаты.

Надавил пальцами на кнопки, ставя их на взвод, и взял на изготовку.

– На счёт "два"… Раз…

Боггер немного прищурил глаза. Теперь расплывающиеся световые пятна стали кругами. Белыми кругами.

– Два!

Эхо от загремевших выстрелов суматошно и весело запрыгало по подземной галерее.

И тут же Боггер услышал звон стекла. Крики.

И – спасительная темнота.

С коротким интервалом – две вспышки от взрывов гранат.

– Бежим! – крикнул Нурис.

Подскочив, они прыгнули в скрывающую темноту, и побежали, побежали – быстро, не останавливаясь, не оглядываясь.

Выстрелы вдогонку… Солдаты пришли в себя и открыли огонь. Неприцельный, бестолковый, слепой.

Но опасный. И по бокам и даже впереди вспыхивали коротки огнями выбитые из камней искры. Над головами, едва не задевая волосы, коротко и страшно просвистывали пули.

– Пригнись! – крикнул Нурис. – И не стреляй в ответ – они нас по огню засекут. И беги, беги…

В темноте они спотыкались, падали. Боггер едва не выбил зубы. На повороте Нурис задел какую-то выступающую из стены покосившуюся доску.

Они не останавливались. Бежали. Стира на ходу кровь с рассечённой кожи.

И только совсем выбившись из сил, остановились.

Наклонившись, они долго стояли, с хрипами выдыхая воздух.

– А наши… далеко ушли, – сказал, отдышавшись, Нурис.

Боггер ничего не ответил ему.

На ощупь достал из внутреннего кармана небольшую осветительную трубку из мягкого пластика и, встряхнув, перегнул её посередине.

Трубка, вспыхнув, засветилась мягким зеленовато-жёлтым светом.

Боггер поводил трубкой, наблюдая за плывущими по стенам тенями.

– Ты дорогу-то помнишь? – спросил Боггер командира.

Нурис наморщил лоб.

– Ну…

Даже в таком тусклом свете Боггер разглядел эту гримасу смущения.

– Мешок-то мой где?

– Я ребятам кинул, когда они уходили, – ответил Боггер. – Я уж, признаться, нас обоих похоронил… Ну, стало быть, чтобы добро не пропадало…

Нурис вздохнули потёр ладонью затылок.

– Добрый ты, Боггер, как я посмотрю. И оптимист, к тому…

Потом подумал и решительно сказал:

– Пошли вперёд! Сообразим как-нибудь…

– И то правда! – радостно согласился Боггер. – Чего тут стоять?

Он повернулся и быстрым шагом пошёл вперёд. Трубку он нёс на вытянутых руках, словно факел.

Шагов через пятьдесят они вышли к развилке.

– Куда? – спросил Боггер, попеременно всматриваясь то в правую от них галерею, то в леву.

– Аот ведь не ошибиться бы, после контузии это… – сокрушённо прошептал Нурис.

И спросил:

– А этого, светильника твоего, надолго хватит?

– На сутки, – уверенно ответил Боггер.

И тут, словно спохватившись, вздрогнул и спросил:

– Ты что, столько плутать тут собрался?

Нурис ничего не успел ответить.

Странный звук отвлёк их внимание.

Сначала тихий, едва слышный, потом – всё более и более отчётливый.

Из правой галереи… Да, точно – из правой?

– Что это? – удивлённо прошептал Боггер.

Сначала казалось… Да нет, вполне определённо.

Из правой галереи, откуда-то из темноты, явственно доносился приглушённый детский плач.

В тот день, на исходе Сезона Цветения, парк был почти безлюден. Так странно было в погожий, тёплый, полным солнечным мёдом день видеть парк пустым. Парк замер в коротком светлом сне, полдневном забытье, которое не тревожили тихие звуки лета.

В воздухе медленно плыли по ветру длинные серебристые паутинки, вспыхивая в разогретом воздухе прозрачными блёстками.

Деревья роняли с клонящихся к земле, отяжелевших веток оранжевый, красный и белый пух созревших семян. Подхваченный ветром, он взлетал в воздух, снова падал на землю, на усыпанные жёлтым и синим песком декоративные клумбы, на розовые камни парковых дорожек, на изумрыдную траву, перекатывался пушистыми, весело подпрыгивающими, будто играющими, разноцветными шарами всеми забытого, но так и не отменённого праздника.

Казалось, что теперь этот праздник только для них двоих. Пришедших в этот забытый парк.

– Никого, – растерянно прошептала Юна.

Зайнер подал ей руку и согнулся в галантном поклоне.

– Парк только для вас, сударыня!

Она коснулась ладонью его руки. Потом, словно раздумав, отдёрнула руку и в растерянности стала попеременно то поправлять сбившийся от бега на затылок венок из белых лент (старое, доброе украшение для помолвки, предвестник обещанной любимым фаты), то ладонями проводить по кружевам голубого праздничного платья.

– Это нечестно! – с обидой воскликнуда она. – Мои родители должны были придти!

И она топнула ногой, взбив на дорожке облачко красноватой пыли.

– Ты же знаешь, – словно оправдываясь (хотя, признаться, ему-то зачем было искать оправдания), виноватым голосом произнёс Зайнер, – твои родители были против нашего брака. Так что совсем не удивительно то, что и помолвку они пропустили.

– Это нечестно! – повторила Юна. – Они не были на выпускном балу в Академии, а ведь я трижды напоминала им об этом и просила придти.

– Да, – прошептал Зайнер, – если бы они там со мной познакомились поближе, было бы неплохо… Говорят, в мундире я произвожу впечатление даже на финансистов…

– Невероятно! – продолжала Юна.

И губы её задрожали.

– Они и к алтарю на помолвку не пришли, и даже сюда…

Возможно, если бы в парке было бы побольше людей (а на поляне у входа стояли лишь они одни, будущие жених и невеста), Юна постаралась бы сдержать слёзы и ничем не выдать своего разочарования поведением родителей. С детства она воспитывалась в самых строгих и консервативных педагогических традициях, столь типичных для благородных и знатных семей Готтарда, ведущих своё происхождение едва ли не от первых поселенцев-колонистов, в давние, далёкие, легендарные времена приземливших посадочные капсулы своих космических кораблей на пустынные плато дикой, безжизненной планеты, которой тогда ещё только предстояло стать процветающей Республикой Готтард.

Древний род, к тому же – уважаемый и знатный род банкиров и финансистов, подаривший Республике многих великих предпринимателей, основателей крупных банковских домов, инвесторов, поднявших промышленность Готтарда на недосягаемую для прочих поселений и планет здешней части Галкактики (включая и этот проклятый Медиобар!) высоту, древний и славный род, к которому принадлежала эта юная, необыкновенно красивая (даже с дрожащими от обиды губами) и очень даже скромная девушка требовал от членов влиятельного семейного клана соблюдения жёстких, раз и навсегда установленных норм приличий.

И прежде всего – никаких чувств!

По крайне мере, на людях. Даже в дестве отец никогда не брал Юну на руки. Не гладил по голове. И не шлёпал.

Только хмурил брови (если был недоволен наследницей). Или улыбался (если она всё делала правильно).

И не раз учителя и гувернёры строгим и ледяным голосом внушали ей, что девушки из благородных фамилий не хмурят лоб, не плачут даже от красного тропического соуса и прочих чрезвычайно неприятных вещей, не заливаются неприлично громким смехом (а сдержанно улыбаются лишь уголками губ), высоко держат голову и никогда, никогда не дают эмоциям одержать над собой верх!

Ибо жизнь отпрыска благородного семейства – это служение Дому.

То есть свободной, чистой, вечной и прекрасной Республике!

И она сдержала бы свои чувства, она не дала бы им взять над ней верх.

Юна была достойной и прилежной ученицей.

Но се йчас они стояли одни, одни на этой поляне.

Там, где должны были встретиться с её родителями и, следуя древнему обычаю, в их присутствии повторить слова клятвы, что произносят юноши и девушки Готтарда при помолвке.

А потом родители оставили бы их, ушли.

И уже тогда можно было бы отправиться к фонтану, чтобы уронить праздничную белую ленту в подрагивающую от быстрых, пенящихся потоков тёмную воду.

Но… Родители не пришли на выпускной бал, а её любимый, её Зайни был так хорош в парадной мундире! Они не захотело его видеть. Не захотели познакомиться с ним, хотя из вежливости, той самой холодной, но неизменной вежливости, которой так славилась её семья, не захотели они перемолвиться парой фраз с…

С молодым офицером, но уже – старшим пилотом. С её Зайни.

А ведь он так старался поступить в Академию и получить по окончании курса эти вожделенные нашивки старшего пилота. Вовсе не потому, что был карьеристом (хотя поднимался наверх с самого дна, и в столичные края для службы в управлении космофлота республики прибыл когда-то из дальнего, заброшенного и позабытого командованием гарнизона, что обслуживал станцию космической связи на одном из полярных островов).

Нет, он бы, в конце концов, обошёлся бы и нарукавным пилотским знаком. А после десяти лет службы закончил бы, наконец, свой объёмный и, похоже, теперь уже отложенный до лучших времён труд по экономике…

Но как-то на вечеринке в престижном клубе "Дракон" (а ведь сначал не хотел туда идти, да друзья уговорили! "что тебе за книгами сидеть! пошли, Зайни!") познакомился с ней. С Юной.

И сразу понял… Да, он сразу понял, что это – его судьба.

Честно говоря, он и сам боялся себе признаться в своих чувствах.

Профессиональное чутьё (на его курсе обучали в том числе и прикладной психологии; да и прошлых знаний с накопившимся уже некоторым жизненным опытом хватало) подсказывало – девушка хоть и хочет казаться "человеком его круга", но на самом деле это не так.

Она – другая. Её естественность, искренность, доброта – это её душа, это то, что дано ей от рождения. Но чувствовалось, явственно ощущалось, что искренность даётся ей нелегко, что весёлые пирушки с друзьями и студенческие вечера с танцами, шутками и беззаботным смехом – это для неё какая-то совсем ещё новая, незнакомая ей ранее сторона жизни.

В ней иногда чувствовалась настороженность и отстранённость. И привнесённое в её душу извне, едва ли не навязанное ей холодное лицемерие, которое она вынуждена была (и это тоже чувствовалось – каких иногда усилий ей это стоит!) преодолевать.

Но теперь-то она была совершенно искренна в своих чувствах!

Родители снова обманули её: обещали придти на помолвку, в крайнем случае – непременно быть в парке. И не пришли!

Конечно, кто для них пилот… Хорошо, кто для них старший пилот Зайнер?

О, да! Конечно, он солдат Республики. Молодой и весьма перспективный офицер, откомандированный в числе лучших выпускников Академии в эскадру самого Эрхарна, для выполнения заданий особой важности на планетах Тёмного пояса.

Конечно, его будущее вполне обеспечено, он непременно сделает карьеру (да, помнится он и статьи публикует в столичных научных журналах… и когда время находит?), дослужится и до штабных аксельбантов и, быть может, до платинового нарукавного щита.

Ну и что? С такими людьми водят дружбу и, тем более, роднятся первые фамилии Республики?

О, нет, дамы и господа, никакого пошлого снобизма и столь осуждаемого в Республике высокомерного отношения к этим замечательным, энергичным и амбициозным "парням из народа".

Что вы! Они, конечно же, тоже опора Республики, они весьма, весьма достойные люди.

Но… Всё-таки их не приглашают на вечера камерной музыки в дома, что стоят на Золотой Стадии Готтарда. И не высылают отпечатанные на белом шёлке приглашения. И их не встретить в сигарных залах закрытых клубов.

Они, конечно, достойные граждане. Но – не того круга.

– Теперь, похоже, я уже не состою в элитном клубе, – сказала Юна.

И улыбнулась. Назло обманувшим родителям, назло всей прошлой жизни, назло самой себе, вчерашней Юне.

– И хорошо, – продолжила она. – Без них лучше. Отец наверняка, увидев тебя, скривился, будто мы готовимся угостить его несвежим лаймом. А мама непременно уговаривала меня передумать, даже не стесняясь твоего присутствия.

– Они сильно тебя обидели? – спросил Зайнер.

И, опустившись на колено, взял кончик белой ленты и торжественно поцеловал.

– Дорогая и любимая моя почти уже невеста, – откашлявшись, произнёс Зайнер. – Моя прекрасная дама! Ввиду того, что мои будущие, и до сих пор не любящие меня, папа и мама изволили проигнорировать первую часть ритула, предлагаю без отлагательств проследовать к фонтану.

Юна кивнула в ответ и положила ладонь ему на плечо.

– Встань, рыцарь!

Зайнер поднялся с колен и взял Юну под локоть.

– Без них даже лучше, – сказал Юна. – Они непременно всё испортили бы…

Они пошли по парковым аллеям.

В тишине их шаги отдавались непривычно громким и чёким эхом.

Они шли в молчании, словно боясь нарушить эту редкую, благословенную тишину.

Но Зайнер, всё ещё поглощённый прежними своими, до конца не высказанными мыслями, обратился к девушке.

– Твои родители думают, что я люблю не тебя, а твоё будущее наследство, – грустно сказал Зайнер. – Впрочем, они легко могли бы это проверить. Например, сообщить мне, что ты, наконец, лишена всех их милостей…

Юна промолчала в ответ.

– Тебе неприятен это разговор? – спросил Зайнер.

– Мне всё равно, – ответила Юна. – Я не хочу о них вспоминать. С меня довольно! Они больше не будут распоряжаться мной, как вещью…

Зайнер остановился и посмотрел ей в глаза.

– Юна…

Она покачала головой. Она поняла, о чём он хочет спросить.

– Нет, – ответила Юна. – Я люблю тебя, Зайни. Я не пытаюсь им досадить… Это… Это чуство, Зайни. Любовь, а не месть. Мы просто забудем о них.

– Но я не смогу быть всё время с тобой, – ответил Зайнер. – Ты же знаешь… Мне нужно отправляться в путь, туда…

Зайнер показал на небо, пока ещё не тревожное, чёрное небо космоса, а синее, мирное, спокойное, тихое небо Готтарда.

Где-то там, далеко – эскадра. Серебристо-белые громады кораблей, бесшумно плывущие в немом океане Вселенной. Так далеко от них, от этих полян и лугов, от парковых домиков с красными черепичными крышами и покрытых мховым оранжевым налётом старины парковых гротов, от проносящихся над головами птиц, от ручья на окраине леса… Так далеко от этой жизни!

Там, на далёкой и незнакомой этому миру войне – там его ждут.

Ждут, когда кончится этот день. И начнётся новый.

Новый день, с другим настроением, другими цветами, звуками, запахами… Новый день, неотвратимый и жестокий. Новый день, долгий.

Беспощадный.

– Я помню, – ответила Юна. – Но это же ненадолго?

– Конечно, – ответил Зайнер. – Нам сказали вполне определённо – до Праздника Снега пилоту вернуться на Готтард, а эскадра – на базу. Надо будет немного подождать…

Юна кивнула в ответ. И, повернув голову, заметила где-то вдали плывущий над полем красный ромб воздушного змея.

– А я в детстве тайком бегала сюда! – задорно улыбнувшись, сказала Юна. – Посмотри? Змея видишь?

Зайнер, прищурив глаза, посмотрел вдаль.

– Там что-то…

Он приложил ладонь ко лбу.

– Вижу, вижу… Такие же запускала?

– Лучше, – ответила Юна. – Мой был большой, квадратный, четырёх цветов… Боже мой, как же дано это было!

– Это так кажется, – ответил Зайнер. – Честное слово, лет через двадцать мы будем думать, что детство было вчера… Давай, сотворим по случаю праздкника какую-нибудь глупость?

– Давай! – и Юна захлопала в ладоши. – Обожаю глупости!

– К фонтану мы не идём, а…

Зайнер сделал вид, что глубоко задумался. Вообще-то, сейчас он просто пародировал одного старичка-профессора из Академии, который во время лекций периодически замирал в абсолютной недвижимости (при том иногда и не докончив начатой фразы), стоял так едва ли не четверть хора, а потом неожиданно начинал речь на какую-нибудь совершенно абстрактную, никоим образом не относящуюся к лекции тему.

Впрочем, старичок тот был известнейший математик, заслуженный учёный, автор методик по расчётам траекторий перемещения космических станций слежения, потому к чудачествам его и слушатели, и преподаватели относились спокойно.

Разве только Зайнер по природной живости характера не упускал возможности подшутить над старичком.

– Э-э-э… О чём это я? – спросил сам себя Зайнер.

И, хлопнув ладонью по лбу, воскликнул:

– Забыл! Господа, кто мне напомнит тему лекции?

– К фонтану мы не идём, а бежим! – подсказала Юна. – Я угадала?

– Точно, – подтвердил Зайнер. – Бежим… Как в детстве.

Юна наклонилась к Зайнеру и обвила ленту вокруг его шеи.

– Я тебя дождусь, – тихо сказала она. – Обязательно… И свадьба будет белой, снежной. Медовый месяц у нас будет в лесном домике, сложенном из смолистых, душистых, крепких сосновых брёвен. Метель занесёт снегом двери домика. Будет тихо и спокойно. Только дрова будут потрескивать в камине. Мы будем одни… Никого вокруг. Мы, зима и наш дом. Только…

– Я вернусь, – ответил Зайнер. – Я вернусь таким же… Я смогу, Юна. Мне нужно там быть. Ты же понимаешь меня? Мне кажется, я там очень, очень нужен. Не Эрхарну, нет! Хотя, наверное, я и ему смог бы пригодиться. Он и сам пока не знает, насколько я мог бы быть ему полезен. Но главное – нашим ребятам…

– Не нужно, – прервала его Юна, и ладонью, едва касаясь кожи, легко и медленно провела по его щеке. – Не нужно мне ничего говорить… Просто… Побежали?

Тейкон щёлкнул зажигалкой и внимательно (даже, для верности, слегка наклонив при этом голову) посмотрел на огонь.

"Ничего себе!" прошептал он.

Они стояли на вырубленной в скале небольшой площадке возле водопала. Ожидаемого прохода в скальной стене не было видно, и даже вода вытекала не откуда-нибудь из широкой тёмной протоки (которую, при определённых условиях и можно было бы принять на тот самый, обещанный проводником проход в тайные пещеры), не из подземного туннеля или спрятанного в камне канала, а десятками мелких ручьёв вырывалась из едва заметных трещин в граните, и прямиком с отвесной стены водопадом обрушивалась в подземное озеро.

– Куда это мы пришли? – с нескрываемым недоумением спросил Глак.

Эйни, не отводя глаз, заворожено смотрела в чёрную воду озера, в которой смутными, размытыми, плывущими на волнах пятнами отражались огни фонарей и факелов.

– Оно глубокое, – потрясённо прошептала Эйни. – И спуска к нему нет. Здесь одни обрывы и острые камни. Мы не преодолеем его. Куда же тут идти дальше?

Стоявший рядом с проводником Касси положил руку ему на плечо.

– Слышь, друг…

Проводник покосился на Касси и сделал шаг вперёд.

Не поворачивая головы, бросил отрывисто:

– Вы не отставайте, друзья… Сейчас покажу… Сейчас поймёте, куда двигаться.

Тейкон перешёл на быстрый шаг и, догнав Касси, шепнул ему на ухо:

– Тупик.

Касси потянул Тейкона на себя, словно отодвигая подальше от проводника, и спросил:

– По огоньку видишь?

Тейкон кивнул и непривычно быстро для себя, словно боясь куда-то не успеть, зашептал:

– Второй раз зажигалку пробую… Нет тяги, огонёк не отклоняется. Здесь одни трещины в камне, а прохода я не вижу. Либо его нет, либо завален. Или вообще затоплен. Это тупик, Касси, точно говорю.

Едва Тейкон произснёс последнюю фразу, откуда-то сзади послышался шум. Топот, грохот тяжёлых сапог и взволнованный голос Легерта.

Касси смог разобрать только обрывок фразы: "…выстрелы и связь прервалась…", и в тогда же, в тот же момент краем глаза увидел, как на груди проводника вспыхнул и сразу же погас едва заметный даже в таком полумраке слабый фиолетовый огонёк.

"Индикатор или сигнальный датчик" догадался Касси и одним прыжком подскочил к проводнику.

Креди, повернувшись лицом к бойцам и спиной к обрыву, улыбнулся, белозубо и беззаботно, и, будто невзначай оступившись, немного подался назад.

– Что у тебя за огонёк? – быстро спросил Касси и ладонью сделал знак Тейкону.

– Огонёк? – переспросил Креди.

Легерт подошёл к Касси и, продолжая выдавать на ходу новости, зачастил:

– Беженцы на подходе, скоро будут, надо срочно отсюда!..

– Огонёк, – повторил Касси. – У тебя какой-то датчик закреплён на груди. Он сейчас на что-то среагировал…

– Ах, датчик! Индикатор!

Проводник сбросил рюкзак на землю и потянул вниз замок на куртке.

– Покажу, как же… Это, понимаешь ли, датчик…

Касси видел – проводник тихо, почти незаметно, на полшага, на четверть шага отступает назад, к обрыву, к озеру.

"Какого демона?!" с изумлением подумал Касси.

Он уже ясно понимал, что его подозрения оправдываются, что проводник ведёт себя как-то совсем, совсем не так, и место, в которое он привёл передовую группу – явно не выход к спасительным пещерам, а, похоже, тот самый тупик, о котором говорил Тейкон.

Касси понимал, что с выходом к преграждающей им путь скальной стене и, в особенности, с началом атаки проводнику самое время скрыться от повстанцев, пока прямо на этой вот площадке не устроили они ему краткий допрос с выбиванием зубов и последующим расстрелом.