Текст книги "Первый день Вечности"

Автор книги: Александр Уралов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

10 лет назад. В ловушке

В режиссёрской комнате под подошвой солдата шуршит мятая половинка листа. Торопливый почерк Светки-режиссёра. В углу темнеет высохшее пятно от пирожка. На обратной стороне: «График выхода работников АВМ-2 на ________ 200__ г. Вечерний эфир». На чистой стороне – памятка. Шариковой ручкой, вкривь-вкось:

04. __.__ (пт) ВЫСТАВИТЬ КАССЕТУ!!!

… Роальд Вяч-вич – общаки – воздух слева!

… оператор: Сашка-водолазик (зачёркнуто; дописано "Мишка" и тоже зачеркнуто)

… Гоша – ПЕТЛИЧКА!!! (настройка) Убью.

… Кассету потом в эфирку!!! (подчёркнуто двумя линиями)

… Лена – грим. Или Катя?

… Реклама – 2`43» – 24-я касс. beta – Оля К. – отдать + Мирра

… НА ПРАВАХ РЕКЛАМЫ – вставлять часто-часто-часто!

… Титры – заставки – Саша – КУБ (или кассета?)

… Роальд – 20–57 – Андрею знак – кончаем!

(приписка чьей-то шкодливой рукой, после слова "кончаем": "ОРГАЗМ??")

Ниже нарисован глазастый пушистый заяц с морковкой и какие-то закорючки. У зайца на пузе написано "Лерка". Под зайцем – другим почерком:

Светка-конфетка! Не забудь вставить рекламный блок!!!

Андрей Н.

P.S. А то, ежели как в прошлый раз, так я сделаю с тобой, чего Содома не делала с Гоморрой:)

Ещё ниже, карандашом, размашистым почерком Кирилла Деревнёва: "Содома с геморроем".

Сидевшая в рекламном отделе Ольга переложила телефонную трубку в другую руку и попыталась ещё раз перевести звонок на пульт звукооператора Гошки. Занято!

– Я записала ваш вопрос, – сказала она в трубку. – У нас перегружены линии. Да-да! Непременно зададим! До свидания.

Когда-то, на заре становления программы, когда ведущим ещё был Сева, она просто набирала 224 и нажимала кнопку "flash". На столе у ведущего Севы, а позже у Андрея, тихо звонил телефон. Андрей снимал трубку с бодрыми словами "наши операторы вывели в студию звонок с наиболее характерным вопросом, – его задаёт большинство зрителей… Алло, вы в прямом эфире! Задавайте ваш вопрос!" Звукорежиссёр нажимал на пульте какую-то кнопку и в динамике раздавался громкий голос зрителя.

Пару месяцев назад от такой схемы почему-то отказались, – Андрей не переставал ругаться по этому повод, – и теперь Ольга просто переводила разговор звукорежиссёру на пульт. Практически всегда им был румяный кругленький Гошка. Он бодро бормотал дозвонившемуся, мол, подождите, я вас включу, сообщал об этом видеооператору, тот молча делал Андрею какой-то условный знак и Андрей говорил:

– Вот, мне тут подсказывают, что сейчас мы услышим звонок телезрителя…

Счастливый Гошка нажимал кнопочку и динамик под потолком выпаливал голосом телезрителя, уже слегка обалдевшего от стремительной смены в трубке людских голосов: Оля, Гоша, Андрей в студии:

– Алло? Это передача?..

По мнению Ольги, эфир от этого стал каким-то доморощенным, но рекламодатели ничего не заметили, были довольны, и график программы был забит практически до мая…

– Хорошо, что Андрей перетащил тебя с завода на телевидение, – говорила ей мама. – Сидела бы сейчас в своём отделе.

– Я сама нахожу заказчиков и спонсоров! – невпопад ощетинивалась Ольга. – Там половина – мои фирмы! Ну, пригласил, и что? Я иногда даже больше его зарабатываю!.. – почему-то ей казалось неловким то, что Андрей действительно привёл её в отдел рекламы прямиком с оборонного завода, где она отработала год после института.

Как и водится на небольших телекомпаниях, приходилось успевать везде. Формально Ольга была менеджером ("манагером", как дразнился когда-то Сева) по рекламе. Однако когда проводили самый первый прямой эфир, оба предложили ей посидеть в рекламном отделе у телефона, "попринимать звонки".

– Всё очень просто, не трусь, – объяснял ей когда-то Сева, – вечная слава мини-АТС! Любой звонок переводится на любой телефон компании. Телефон прямого эфира – это телефон, что на Андреевом столе стоит. Садишься и дежуришь. Если человек по делу говорит, спрашивает разумно, коротко и в тему – переводи его звонок в студию, я там уже с ним сам разберусь. Список желаемых заказчиком вопросов у тебя есть. Опять же, рядом с тобой в отделе будет сидеть человечек от заказчика… а то и два человека. Если звонящий спрашивает что-то сложное – переводи этот звонок прямо на соседний стол – пусть человечек сам за свою продукцию отвечает. А ежели, душа моя, в телефоне вопрошают о чём-то понятном и простом – кидай этот вопрос к нам на стол. Пусть на него гость в студии отвечает. А если звонков чересчур много, просто проси людей записать телефоны рекламируемой конторы. Пусть уж они сами выясняют напрямую, что к чему. Нормально?

После первых успехов "Звони – ответим!" Ольге даже обещали приплачивать за всю эту "прямоэфирную подработку", но, как водится, ни черта не доплачивали. Поскупилась начальница рекламного отдела добавить хоть немножко к зарплате. А ведь приходилось отвечать на вопросы телезрителей ещё и днём, когда в записи шёл повтор передачи, и люди названивали ничуть не меньше, чем по вечерам.

– Ну и пусть, – легкомысленно говорил Андрей, который теперь, после ухода Севы, вёл эфиры. – Зато после такого эфира, заказчик – твой и душой и телом. Ты для него не просто какая-то там банальная рекламная девочка, а та самая Ольга, – о-го-го! – мы же с ней в прямом эфире работали, помните?!

Самое смешное, что так оно и было. Через 2–3 минуты после начала программы телефон пищал непрерывно. Заказчики, как правило, приходили вдвоём или втроём. Гость прямого эфира сидел в студии, а его спутники усаживались за свободными столами рекламного отдела. Вместо того, чтобы просто смотреть на экран небольшого телевизора, стоявшего на офисном платяном шкафу, гости моментально вовлекались в трудовой процесс. Ольга перекидывала вопросы, те, что посложнее обычных, на телефоны, стоявшие практически на каждом столе отдела. Гости трудолюбиво отвечали, и время для них пролетало совершенно незаметно. Чаще всего, в конце программы ведущий сообщал зрителям, что "наш гость ещё полчаса после эфира будет отвечать на ваши вопросы, звоните по тем же телефонам". Звучала мелодия финальной заставки, и минуты через две взволнованный и счастливый ещё загримированный гость вместе с Андреем появлялся в рекламном отделе. Ольга тут же вручала гостю телефонную трубку со словами: "Вот, вас здесь спрашивают…". На трубке потом оставались следы крем-пудры. Коллеги гостя разноголосо гудели на разных телефонах, делая друг другу какие-то непонятные, но вполне довольные знаки.

– Ну, как, малыш? – спрашивал Андрей. – Судя по физиономиям гостей – всё в норме? Денежки потрачены не зря?

– Как всегда, гениально, – ехидно говорила Ольга. – Я как села на телефон, так на экран и не смотрела, и не слышала ничего, что вы там бубнили – некогда было. Иди, отмойся, а то ты в этом гриме, как трансвестит какой-то…

– Я не трансвестит, я телевизионный деятель искусств. Двуликий Янус – продюсер, ведущий. И рекламный агент, и сценарист, и пиарщик, и ваш покорный слуга…

– Двуликий анус! – Кирилл просовывал голову в дверь. – Ну, вы пиво-то будете жрать?!

– Деревнёв!!! Здесь дамы!

– Дамы вы дома, а здесь – "покуда война не кончится, все в среднем роде ходить будем"! Андрюха, Оля, пошли, а? Выжрут там всё пиво и нам не оставят – неделикатно и грубо. Зря скидывались.

– Кирилл, иди, я сейчас! Морду лица отмою и приду вместе с Ольгой.

Ольге всегда нравились эти вечера, особенно пятничные. Однако сегодня в коридоре было как-то чересчур шумно. Зарплата…

Гостья сегодняшней передачи фармацевт Галина Львовна, как человек, просидевший в эфире уже трижды, в наставлениях не нуждалась. Пришла она сегодня почему-то одна. Перед самым началом эфира Ольга позвонила Гоше, убедилась, что связь работает, заперла изнутри дверь в рекламный отдел и выключила верхний свет. Опять полезут с пивом все кому не лень – думала она – а то ещё и Борщ припрётся со своей водкой, – да идут они в баню!

Споткнувшись в потёмках об сумку Андрея (в сумке призывно звякнули бутылки с пивом, припасённые для всей бригады прямого эфира), Ольга поправила телефонный аппарат, зажгла настольную лампу на столе Андрея и положила карандаш на чистый лист бумаги. На колпаке лампы тускло поблёскивала рекламная наклейка со слегка подправленной лихой надписью "ХОЧЕШЬ ПОХУДЕТЬ, СПРОСИ МЕНЯ, КАК!" Слово "похудеть" кто-то трудолюбиво подправил, выскоблив несколько букв, чтобы получилась непристойность. Каждый раз, принимая посетителей, Андрей поворачивал лампу другим боком, а Ольга давала себе страшную клятву убрать проклятую наклейку… и каждый раз они оба забывали об этом.

Звук в телевизоре Оля убрала практически полностью. Да и стоял он сегодня почему-то почти боком, и смотреть на него из-за Андрюшиного стола было неудобно. Лезть на стул и поворачивать телевизор не хотелось.

– Ну и чёрт с ним! – подумала Ольга. – Маленько видно – и ладно. Господи, как мне эта дурацкая наклейка на лампе надоела!..

Первые двадцать минут эфира пролетели, как обычно. Ольга уже вторую минуту терпеливо беседовала со въедливой телезрительницей, зажав трубку плечом, как вдруг ей показалось, что в коридоре что-то гулко рассыпалось. Завизжали голоса.

– Минуточку, я вас переведу в студию, – быстро проговорила Ольга. – Трубочку не бросайте, ладно?

– Девушка, а можно я…

Кнопка "flash", номер 223. Гошка:

– Оля…

– Гоша, вопрос, – торопливо сказала Ольга и повесила трубку. В коридоре дико заорали матом и завизжали ещё громче. Стало неуютно и страшно. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Ольга быстро выключила лампу и испуганно притихла. Телефон надоедливо пищал. Пусть думают, что в рекламном отделе уже никого нет, алкаши бестолковые. Острое ощущение беды наваливалось, как равнодушная глыба тяжёлого тёмного снега. Во втором классе Ольгу завалило в детском снежном городке… по счастью, не насмерть. Нарастающая паника напомнила ту ужасную минуту, когда она не могла вздохнуть, уткнувшись лицом в обледенелый пол тоннеля…

– Подрались что ли? – прошептала Ольга и, нащупав разъём, ломая ноготь, не думая, выдернула шнур. Через пару секунд звонок автоматически перевёлся на соседний стол. Телефон там пищал намного громче. Встать было страшно.

Вскоре надрывались все телефоны отдела. Задребезжал звонок факса. В сумке ожил сотовый. Почти одновременно разудалая мелодия "Тореадора" сотового телефона Андрея приглушенно вырвалась из ящика его стола. В дверь несколько раз дёрнулись. В коридоре чей-то знакомый голос крикнул:

– Да нет там никого в рекламе, не видишь что ли?! Ушли давно! Одни телефоны!

"У вас, Оленька, сегодня в голове дождик идёт!" – почему-то вспомнилась фраза одного из заказчиков… смешливого и расторопного Бориса Аркадьевича, директора строительной фирмы "Пропилексум". Ольга тогда перепутала листы проката роликов. Этот дождик представлялся Ольге весёлым, тёплым и скоротечным. Чисто женским таким!.. Ну, побрызгал немного – зато теперь солнышко! И смешно, и немного безалаберно на душе. Даже Борис Аркадьевич не рассердился.

В дверь раздражённо ударили. Забубнили голоса, двинулись влево, становясь тише. Уходят? Ольга съёжилась ещё больше. На экране беззвучно прыгали какие-то незнакомые фигуры. Видно было плохо, но вглядываться не хотелось. Что-то в мире неумолимо и жутко съезжало с катушек. И это был уже не тот дождь.

Она сидела и молилась сама не зная, кому.

– Да осторожнее ты, а то стекло грохнешь, – сказал Андрей.

"Первый" пристраивал автомат на стеклянной столешнице. Перед этим он преувеличенно аккуратно сдвинул в сторону коробочки из-под препаратов.

– А микрофон как? – спросил он.

– Давай прицеплю.

– Я сам!

– Сам, так сам. Ты эту коробочку зацепи за ремень, там скобка есть…

– Там лампочка должна гореть, на корпусе, – забубнил динамик под потолком голосом Гошки. – Горит? Андрей?!

– Да горит, горит, – досадливо сказал Андрей и вздохнул. – Вот пятница, а?

– Это, как в анекдоте… ни хрена себе неделька начинается! – сказал из-за камеры Роальд и улыбнулся. – Андрюшенька, ты подвинься немножко вправо… в смысле, влево от тебя, я хочу вас обоих общаком взять. Что ты говоришь, Света?

В наушниках у него пропищал Светкин голос.

– А я, Светочка вторую камеру сейчас немного поверну, – заторопился Роальд Вячеславович, снимая наушники. – Третью – на коридор, да? Тогда у нас все три точки будут под контролем.

Отчаявшись отключить пейджер – что за ерунда? руки запоздало затряслись – Андрей вынул из него батарейки. Пейджер наконец-то перестал дрожать. Последнее сообщение было, кажется: "Держись!!! мы с вами! пригласите Вику в студию". Солдат, он же "первый", пыхтел, пытаясь левой рукой справиться с крокодильчиком радио-петлички. Андрей ещё раз вздохнул и сказал:

– Что ты ссышь? Давай я помогу! Никуда мы не денемся, не убежим.

– Сам ты ссышь… – заворчал раздосадованный "первый".

– Ты только случайно не пальни, ладно? А то мы все тут повеселимся…

Неловко повернувшись к солдату и прицепляя крокодильчика петлички, Нулин прошептал, стараясь придать голосу самые убедительные интонации:

– Галине Львовне плохо, ты обещал…

– Мустафа, нах! – вдруг повелительно заорал "первый". – Отведи тётку к остальным! Короче, боец!

– В микрофон не кричать! – возмущённо хрюкнул динамик голосом Гошки.

Всхлипывающую Галину за руку выдернули из студии. Какой-то раскосый солдатик, ещё не появлявшийся в студии, на секунду заглянул в дверь, ухмыльнулся и исчез. Слышно было, как несчастная Галина разрыдалась. Невидимый солдатик неожиданно ласково напутствовал её:

– Пошла, пошла прямо по коридору. Филон! Слышь, Филон?! Тут ещё одна к Малому!!

– А… – донеслось со стороны отдела новостей.

– Ну, мы работаем, наконец, или нет? – сердито рявкнула Светка. – Роальд, да хватит тебе там елдыриться!

– Всё-всё! – Роальд уже вернулся к камере и надевал наушники. – У меня всё. Андрей?

Андрей посмотрел прямо в объектив. На зубах почему-то скрипнула бетонная крошка. Он облизнул губы.

– Итак, мы продолжаем нашу программу… Несколько неожиданно тема нашей беседы, э-э-э… изменила свой вектор, как говорят политики. Вот, товарищ "первый" сейчас наконец-то сделает заявление. Кстати, я очень прошу все соответствующие органы не устраивать пока… не устраивать вообще никаких штурмов. Здесь, на телекомпании, полным-полно народу и… и все очень напуганы. Если уж говорить откровенно.

– Никаких штурмов, – сипло сказал "первый" и нервно сглотнул. – И газов! – Он вдруг полез в нагрудный карман.

– Петличка! – беззвучно простонал Роальд, делая страшные глаза.

Для телезрителей шорох клапана кармана, к которому и была прицеплена петличка-микрофон, превращался в грохот, заглушающий все звуки в студии. Андрей беспомощно пожал плечами. "Первый" наконец-то достал из кармана бумажку и неуклюже стал разворачивать её одной рукой, прижимая к пыльному стеклу стола. Андрей машинально помог расправить листок и поставил на его уголок коробочку "Бронхомунала".

– Так. Это, видимо, нечто… э-э-э… вроде вашей петиции? – сказал он.

– Чего?.. Это наше официальное обращение, – хрипло сказал "первый". – Мы его написали вчера. Ну… все вместе… – он откашлялся.

– Вы, пожалуйста, глядите прямо в камеру, хорошо? – Роальд работал так, как будто за столом сидел обычный гость. – Не в телевизор смотрите, а вот сюда, а то зрителю от вас только профиль видно будет. И не волнуйтесь.

В дверях снова появился раскосый Мустафа. Светка-режиссёр немедленно переключилась на третью камеру, и на экране возникла его переминающаяся с ноги на ногу фигура. Мгновение спустя, всплыли титры "Галина ПЕРВАКОВА, директор сети аптек "ЗДРАВИЕ". Титр мигнул, сменился на сакраментальное "На правах рекламы", и исчез. Зазвучала тихая музыка, которую иногда звукорежиссёр подкладывал мягким фоном на весь прямой эфир.

– Музыку уберите, а? – сказал Андрей. В голове по-прежнему стучало. Кажется, даже подташнивало.

– Это Сашка тут со страху портачит, – ответствовал динамик.

Музыка прекратилась. О, Господи, там же ещё и Сашка-маленький за компьютером! – вспомнил Андрей. Забился в свой уголок, ближе к батарее… Светка только покрикивает – у него это всего лишь второй месяц работы. Воистину, "повезло" парнишке. Он, бедняга и так-то вечно что-нибудь, да отчебучит на эфире, а тут… Надо будет попросить, чтобы его отпустили. Отпустили – куда? Может, здесь нам всем безопаснее? И как там Ольга? Сейчас, наверное, забилась в толпу журок, то бишь, журналистов, и трясётся, бедная. Мышка, ведь, по гороскопу… Эх, блин, пятница!

– Можно? – спросил откашлявшийся "первый".

– Легко, – пробормотал Андрей. – Работаем… Тишина в студии! Автоматом только не елозь, а то сам себя заглушишь. И скажите там, в новостях, чтобы потише галдели… или дверь в студию закройте.

Раскосый бессмысленно ухмыльнулся. С места он не тронулся. За стеклом, в режиссёрке уныло маячил Вован с автоматом наперевес. От Светки, как всегда, была видна лишь макушка.

– Давай, Андрюха. Работаем! – буркнула она в наушнике Андрея.

В принципе, всё было достаточно привычным. Так сказать, пошло по накатанной.

Из книги Яны Полозовой (1) «Прямой эфир: хроника захвата в диалогах горожан и документах»

– Эдуард Эдуардыч! Добрый вечер! Это я… Да, я! У нас тут ЧП… (в телефонной трубке слышны треск и сопение)

– Ты, давай, короче, а то я уже к ресторану подъезжаю.

– У нас тут захват на АТР.

– Где?

– На телевидении. На АТР! Ну, где директор этот… Чижов… Ежов… тьфу выскочило из памяти!.. Ершов!

– На АТР? На телеканале?

– Да! Захват! Это те самые солдаты, шесть человек… предположительно все шесть…

– Твою ж мать, вас там оставить нельзя ни на день! Ведь говорили же…

– Так откуда нам было…

– Давно?

– Минут двадцать назад. Эдуард Эдуардович, они в прямом эфире. Требуют, чтобы не отключали! Вы, как губернатор…

– Подожди ты!.. Ну, вы, блин, даёте… Ванников в курсе?

– Да! Он мне позвонил… он до вас не дозвонился и – мне… В Москве уже знают. Я думал, вам там уже сказали…

– Ну, етить-молотить… вот, как на грех, и-мен-но сейчас!..

Гудят, названивают телефоны…

– Пашка, ты?!

– (неохотно) А, привет… Ты чего?

– Паша, у меня информация – захват телестудии АТР. Я тут один пока, понял? Шёл к своим, бутылку нёс, а там… давай, шилом – баннер! И на первую страницу – молния! Я сейчас надиктую!

– Это… тут уже нет никого! Васька ушёл, а…

– Захват, дубина! Захват в прямом эфире! Дёргай всех, кого надо. Я сейчас около АТР. Толкани там кого-нибудь, пусть карточек купят МТС-овских и сюда, пока здание не оцепили! А то и просто кинут денег на мой номер, пункты ещё работают. У меня на сотовом деньги кончаются. Ты понял?

– Тут нет никого уже… там Вася… они… в этот пошли… с Димкой…

– Ищи! Всех!! Понял!!? Упустим на хрен! Я сейчас на первом этаже. Ты Вальке звони, понял? Слышны были выстрелы! Понял?! Мне уже Лариска от НТВ звонила!.. (прерывистое дыхание) Вот… я уже между первым и вторым этажом… Тут холодно… темно… (понизив голос) А на баннере – крупно "Террор" и три восклицательных знака. Ниже – "выстрелы в прямом эфире", понял?.. Кровь из носу – пиши всё, что показывают. Прямо с домашнего телевизора пиши! Всё, что показывают!

– Не слышно ничего… Игорь, где, говоришь, показывают?

– В Кар-р-раганде, мать твою!!! Недоумки чёртовы! Вы что там, обглодыши, охренели совсем?!! На АТР захват!!! АТР, понял?!! Может тебе ещё и по буквам прочитать, скотина?!

(телефонный разговор)

– И-ри-ноч-ка! Привет!

– Привет!

– Вы телевизор смотрите?

– Я только что пришла…

– Ой, включай скорее на АТР!

– Что?

– Ну, у нас это седьмая кнопка… АТР!

– Я…

– Там ужас такой! Мы с Витей сейчас смотрим. Там солдаты… Дезертиры прямо передачу захватили!.. Я даже звонить туда хотела, а номера не помню, а его уже не показывают… ты не помнишь?

– Солда-а-аты?

– Да! Солдаты! С автоматами!

– Ой… у нас АТР не показывает… Володя настраивал-настраивал… А что?

– А мы с Мансуром сидим, – он говорит, давай, переключи! А я говорю…

Вне времени. Сейчас. Живое прошлое мёртвого человека

Андрей потёр виски. Ольга сонно улыбалась одними уголками губ, глядя, как туман вокруг них окрашивается во все мыслимые оттенки розового. Они оба словно утопали в безбрежных облаках, пронизанных лучами заходящего где-то солнца. «Андрей», – тихо сказала она, а когда он обрадовано бросился поцеловать её, осторожно отстранилась. На лице её появилась слабое выражение обиды, как у ребёнка, вспомнившего какую-то несправедливость.

– Ты меня бросил, – прошептала она.

Андрей задохнулся от нахлынувшего чувства вины и растерянности. Он не помнил ничего из того, что случилось с ними… и боялся, что Ольга говорит правду. Да и могут ли врать друг другу умершие души? Впрочем, наверное, всё-таки могут, потому что он дрогнувшим голосом сказал:

– Я не бросал тебя. Это всё в прошлом, малыш.

Ольга молча обняла его, невесомая, как пёрышко.

– Ты меня бросил, – тихо сказала она, положив ему голову на плечо. – Я плакала-плакала…

Андрей ничего не смог ответить.

А потом они снова сидели в мчащемся ночном такси. Дождь опять накрапывал, причудливыми струйками стекая по боковым стеклам. На месте таксиста вырисовывался лишь темный размытый силуэт, временами сгущаясь до почти узнаваемой фигуры грузного мужчины, которого Андрей вроде бы и знал, но успел основательно позабыть.

– Ты покинул её, – низким голосом, заполнившим всё вокруг, прогудел не то ветер, не то двигатель. – Она забывает всё то, что держало её в земной юдоли.

Андрей понимал, что слова произносятся другие… быть может, каждое слово и имело тот смысл, который он воспринимал, но на самом деле оно имело множество значений, из которых воспринималось лишь одно. Та же "юдоль" означала и земную жизнь, и радость бытия, и печаль, и колыбель… хорошее, старинное и ёмкое слово. Но не меньше смысловых слоёв ускользало, оставляя лишь смутные, неопределимые никакими словами, чувства. Горечь и радость, смерть окончательную и смерть, как мистический обряд – обязательный… но не для всех и не окончательно.

– Я не брошу её сейчас, – ответил он.

– Ты не бросишь её сейчас, – низким исчезающим гулом отозвался голос не то утверждая, не то равнодушно.

Андрей держал в руках ладошку Ольги, как держал её сотни раз, и боялся спросить о чём-либо тьму за окнами, огни на горизонте и тёмного водителя. Да и ответили бы они? Мысли вязли в каше воспоминаний, не имеющих отношение ни к Ольге, ни к АТР, ни к его смерти. Он видел отчетливо и ярко, как хоронили родителей… но не видел в толпе себя, хотя и глядел на всё со стороны. В костюме и галстуке он снова стоял у доски, объясняя алгоритм, на котором построил весь комплекс математической обработки входящих переменных. "А почему вы взяли за основу именно эти операционные усилители?" – ехидно спросил его один из членов дипломной комиссии и Андрей облился потом. "Из того, что было в наличии на складе", – беспомощно ответил он. И – одновременно – он рассказывал эту историю на какой-то вечеринке, видя хохочущих молодых пацанов и девчонок и чувствуя себя каким-то динозавром докомпьютерной эпохи.

Отец помогал ему, придерживая двухколёсный велосипед за сиденье. "Крути педали и не останавливайся!" – кричал он и Андрейка отчаянно засучил ногами, испытывая ужас и восторг. Он ехал на настоящем двухколёсном, а не на малышковом трёхколёсном велосипеде! Понимаете? Настоящем! Вселенная глядела на Андрея и гордилась тому, как будущий космонавт СССР рассекает тёплый летний воздух, в котором, как звёзды в невесомости, плыли мириады тополиных пушинок. Внезапно он понял, что уже несколько секунд едет без поддержки и ноги его мгновенно стали ватными. Велосипед стал неумолимо заваливаться набок…

"Я живу!" – думал Андрей, готовый засмеяться и заплакать.

"Я медленно плыву по воздуху вдоль рельсов, ощущая запах нагретого солнцем вещества, которым пропитаны новенькие шпалы. Как и в детстве, я внимательно рассматриваю мелкий щебень, облитый чёрной маслянистой жидкостью, – мы считали, что гудрон – это тоже "расплавленная смола, пацаны!" и даже пробовали жевать кусочки гудрона, отколотого от огромной окаменевшей кучи. Просто я вычитал где-то, что индейцы жевали смолу… и рассказал об этом всей нашей шайке…

Гудрон. Он зловеще булькал в котлах. Иногда на его поверхности проскальзывали едва различимые язычки пламени, – неподвижное жгучее солнце заливало белым пыльным светом всё вокруг. Здоровенные, голые по пояс, дочерна загорелые дядьки шуровали в копоти и дыму огромными совковыми лопатами, разбрасывая щебень и поднимая облака белой горячей пыли.

А потом гигантский закопчённый каток, грохоча и выбрасывая из трубы сгустки тьмы, управляемый кем-то, сидящим невыносимо высоко на маленьком жёстком сидении, неотвратимо прокатывал раз и другой красивые неровности, в которых можно было увидеть и горные цепи, – на вершинах горели тревожные сигнальные огни и всадники-рыцари уже скакали на подмогу, – и ущелья, – в них таились гнусные враги-пигмеи… и красивые серые замки, покрытые таинственной белой пылью. Какая сила придавливает щебень между шпал?

Сквозь меня проходит паровоз и я всплываю вверх, посмотреть, как страшно движутся его мощные стальные блестящие маслом рычаги, а дым из трубы, сырой октябрьский ветер, вопреки всем нашим детским рисункам, отдувает вперёд, туда, куда паровоз ещё только едет…

А из стрелки, из самой жуткой её части, которая может зажать тебе ступню, – если ты будешь шляться по рельсам и опять не выучишь уроки, – торчит ботинок на шнуровке с окровавленной костью неизвестного мне мальчишки – я тогда был в пионерском лагере и гордый Генка рассказывал мне, завидующему, как он был на похоронах. И врал, что сам помогал оттащить перерезанного почти пополам парня. А когда я спросил его – как МАШИНИСТ вёл себя? – то Генка смутился и ответил, мол, уехал, а хрена ли ему здесь торчать? пацан сам виноват… а у поезда груз важный – атомные бомбы! И я понимал, что Генка врёт… но и что? я сам был вдохновенным сказочником и пацаны, старше на год-два-три, слушали меня, открыв рты… причём в самом буквальном смысле этого слова…

– Я испугался, – говорит мне незнакомый белобрысый мальчишка, – надо было дёргать ногой изо всех сил, а я слабо трепыхался… видя, как паровоз с остановившимися визжащими колёсами наваливается на меня… и смутно понимал, что описался… и стыдился…

– Может, поэтому ты и не смог вытащить ногу? – спрашиваю я.

– Наверное, – улыбается он. – Мне было двенадцать… и мне было стыдно и очень-очень страшно.

А потом паровозы потихоньку исчезли, вытесненные тепловозами… даже тот, старый, мрачно стоявший на тупиковой ветви. Мы облазили его весь, а Сашка даже пытался залезть в трубу, но убоялся гнева матери… очень уж несло копотью. Мы были бесстрашными "неуловимыми мстителями", мчавшимися в кабине сквозь адское пламя горящего моста… и враги уже настигали нас, – Бурнаши на крыше!!! – и Мишка Музафаров ревел, когда выяснилось, что ему осталась только роль Ксанки… ибо Сашка Гурба уже был Данькой, я – Валеркой-гимназистом, поелику начитан и в очках, а Генка с гордостью именовал себя Яшкой-цыганом.

А усатый Буденный ждал нас с орденами… и мы пели, возвращаясь в сумерках домой:

И пока я хожу

Езжу на войне,

Ты, Маруся, не верь

Са-та-не!

И дружно, во всё горло:

Через год на печи

Ложками звенят

То ли пять, то ли шесть

Са-та-нят!..

Если подняться повыше, в густое синее небо, то можно увидеть всех четверых, копошащихся на чёрной стальной туше. И разглядеть рядом берёзу, в ветвях которой таится штаб… четыре доски от забора, укреплённые кем-то в развилке… а забраться можно по многожильному кабелю, завязанному узлами. Кое-где изоляция лопнула и видны разноцветные жилки… девчонки плетут из них кольца и браслеты… и даже ожерелья наподобие гривен.

Смотрите-ка, и старый каток тут, как тут! И горка. С неё в новогоднюю ночь мы, подростки, спустили старого козла, – ох и воняло же от него куревом и перегаром! Козёл тряс бородой и требовал красного вина – мужики всегда вливали ему в глотку полстакана и угощали окурками. Шерсть у него была свалявшейся и вонючей… и девчонки визжали, когда рогами он пытался наподдать кому-нибудь вбок… но, съехав в этой орущей куче шубок, телогреек и курток, варежек и шапок, красных щёк, валенок и синих носов, козёл ускакал по льду куда-то в темноту и больше мы его не видели…

Девчонка в пирсинге пробегает прямо передо мной, перескакивая через ослепительно вытертые рельсы. Лучик солнца вспыхивает на дешёвом камушке в пупке. В наушниках квакает Эминем.

Я поворачиваю к дому, топая новенькими красными кедами по раскалённым шпалам. Вон он, второй этаж нашего дома, – как я завидовал Сашке! – его балкон выходил во двор… и сквозь гущу тополиных крон ему были видны все пути и все составы, медленно грохочущие по стрелкам. Ночью внезапно и резко включался голос откуда-то с небес: "Третий! На второй путь! На второй, не слышишь, что ли?!" – но только с Сашкиного балкона видна была мачта с громкоговорителями, торчащая из крыши жёлто-коричневого домика.

В окнах нашего дома гордо выставлены самодельные колонки и победоносно ревут битлы и "Deep purple" – "Дип Парпл – глубокие колодцы", как горячо уверял Сашка. Старушки на лавочках у подъездов грозят сухими кулачками. А мы вдвоём, – студент первого курса и курсант второго, – стоим на балконе второго этажа и делаем вид, что не замечаем бабушкины угрозы, пуская мыльные пузыри… и ребятня внизу ловит их и хохочет, а кто-то уже и ревёт – в глаз брызнуло. Мы вытаскиваем тазик с водой и выливаем её вниз, стараясь, чтобы тонкой струйки хватило на всех.

Пьяненький дядя Паша в пиджачке, надетом прямо на засаленную майку, звенит медалями, пытаясь станцевать чечётку, – за спиной у него свисают меха гармошки. Но это уже раньше, в ласковом и тёплом мае 1967-го.

– Опять ты, б…, нажрался, скотина! – голосит с балкона третьего этажа его жена.

– Помолчи, дура! Имею полное право! Наша победа, наша!

На третьем этаже прямо на подоконнике открытого окна торчит громоздкая эстонская радиола и свисает на телефонном двужильном шнуре-"лапше" выносной динамик.

Говоря-а-ат, не повезёт,

Если чёрный кот дорогу

пе-рей-дёт!..

Я улыбаюсь. Общага шестидесятых! Ещё до того, как мы переехали сюда, в переделанный многоквартирный дом. Цокает пинг-понг в подвале… где потом мы с Сашкой толкали штангу, а после хлопали из мелкокалиберной винтовки в этом же зале, из которого наша 32-я школа сделала тир для учащихся.

Потрёпанный Мерседес углом вплывает в москвичок, сиротливо приткнувшийся в огромной луже. В самые жаркие дни лужа высыхала и в углах поребрика, в слоях пересохшего мусора, дорывшись до самого асфальта, мы находили "дореформенные" монетки – десять, двадцать копеек… почти такие же, как и 1961-го года, только цифры были в рамочке….