Текст книги "Тень луны"

Автор книги: Александр Трапезников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

6

Сентябрьским днем, в череде этих покушений произошло еще одно, на возвращавшегося в Москву Мовлада. Хмурый не имел к этому происшествию никакого отношения, поскольку его не только не было в то время в столице, но он даже понятия не имел о внезапном прибытии из Чечни своего давнего врага, повинного в смерти Стаса. Не то предпринял бы все усилия, чтобы не упустить и на сей раз этого человека. Мовлад приехал инкогнито, на короткий срок, то ли в качестве эмиссара Дудаева, то ли по своей личной инициативе. Назревали грозные события, хотя до войны в Чечне оставалось еще четыре месяца. Кто организовал покушение на Мовлада – можно было только гадать, но врагов у него существовало достаточно. Либо какая-то из криминальных группировок, либо задействованные спецы, прикрытые "службой". В состоявшейся затем на эту тему беседе Игоря с Сабуровым, тот, сам бывший "альфовец", склонялся к последнему варианту: что здесь не обошлось без ГРУ. Во-первых, потому что Мовлад уже не столько "авторитет", сколько фигура военно-политического значения, а выбить из-под ног дядюшки Джо одну из его подпорок – в свете надвигающихся событий – весьма и весьма стоит. А во-вторых, учитывая его криминальное прошлое, легко свалить эту смерть именно на криминальные разборки.

Вот только что-то не гладко вышло. Мовлад остался жив. В его машину влепили из "мухи" кумулятивным зарядом: он прожег "мерс" насквозь, как консервную банку, и грохнул в фундамент дома на Дербеневской набережной. "Террорист" не подрассчитал. Мовлад отделался легким испугом, а уже через три часа спешно покинул гостеприимную столицу.

– И на старуху бывает проруха, – заметил Сабуров.

В кадрах криминальной хроники, на следующей неделе, Кононову довелось увидеть этот "прошитый" "мерседес" и развороченную кладку дома, а потом под комментарий диктора пошли другие события.

"– ...сейчас вы видите кадры с операцией по освобождению заложников из квартиры в центре Москвы. Проводил ее в прошлую субботу заместитель начальника РУОПа полковник Аршилов. Вот он стоит в коридоре, рядом с бойцами СОБРа. У заблокировавшего дверь террориста находятся две женщины. Кто они – нам неизвестно. Но фамилия хозяина уже выяснена. Это Клим Чернягин, фигура достаточно известная в криминальном мире. Требования террориста довольно сумбурны. Вот Аршилов ведет с ним переговоры по мобильному телефону. Пытается успокоить, войти в доверительный тон. Главное – наладить психологический контакт. Из-за двери слышится плач женщин. Стандартный набор требований: морфий, машина до аэропорта... Сейчас вы видите кадры, снятые другой камерой: с крыши дома оперативники спускают на веревке доставленные десять кубиков морфина. В окнах соседнего здания заняли свою позицию снайперы. Никому не известно, что может предпринять террорист, да еще находящийся в состоянии наркотического опьянения. Видимо, Аршилов сомневается, что Чернягина можно захватить живым: из квартиры уже раздавались выстрелы. Что ж, в таких случаях ведется огонь на поражение. В окне мелькают лица женщин. А вот и сам террорист... Вы видели, как это случилось..."

Да, Игорь увидел. Все было очень отчетливо. Сначала в окне показалась голова Клима, затем она дернулась – темная точка на лбу – и все. Затем он смотрел, как из квартиры выводят плачущих женщин. Одна из них – Лариса. Другая – кажется, Инга, подруга Клима. Вот дурак, допрыгался... А что тут поделаешь? Может быть, эта смерть – лучше, чем иссохшим от наркоты трупом на больничной койке? По крайней мере, сразу, без долгих мучений. Еще один друг, пусть и бывший, ушел.

Через несколько дней Кононов встретился с Ларисой.

– Расскажи, как там было?

– Как видел, по телеку. Только мы-то боялись, что он нас застрелит. Совсем чумовой стал, псих! И я дура – зачем-то поехала в гости. Думала, пожалеть бедненького. А знаешь, что он мне сказал, на последок, когда понял, что живым его все равно не выпустят?

– Ну, что? – Игорь представил себе бегающего по квартире Клима, палящего в потолок и стены, рвущего на себе одежду. На что он надеялся?

– Помнишь, когда тебя "сдали" руоповцам? Крот вышел на Клима, а тот все и устроил. Наверное, за наркоту. А может врал?

– Какая теперь разница? – пожал плечами Хмурый.

...Это было недавно, а как будто в другой жизни

7

Расчистить российские рынки от кавказских преступных группировок, а значит перекрыть и наркоканалы, Каллистратыч предлагал радикальным способом – в течение недели. Просто и понятно для каждого обывателя. Был бы сильный национальный лидер да государственная воля. Как? Первое: закрыть "прозрачные" границы, объявить жителей других республик "бесправными иностранцами" на территории России и обязать их покинуть ее пределы в течение 48-и часов. Второе: при неисполнении приказа № 1, разрешить гражданам России их отстрел по законам военного времени, как шпионов (отличившихся поощрять за счет тех квартир, которые они тут наприватизировали). Третье: всех их помощников, независимо от занимаемых постов судить по самым строгим статьям, вплоть до расстрела, а имущество конфисковать в пользу государства.

Вообще-то, резон в словах Каллистратыча был. Шла война в Чечне, а ее эмиссары продолжали ездить по российским городам, собирая дань на "воинов Аллаха". В Москве ничего не менялось – те же "звери", только чуть-чуть поутихшие, но дело свое криминальное делали. И нефть, и наркотики, и оружие, и русские девушки, сплавляемые за рубеж. И поддержка в высших государственных структурах. Но главное – неприкрытая оголтелая кампания в СМИ, где журналисты из кожи вон лезли, чтобы облить как можно больше всеми нечистотами российскую армию и представить чечей героями. Особенно отличались на НТВ, втыкая нож в спину всем русским солдатам. Спецкор Масюк ездила к полевым командирам и фотографировалась на фоне отрезанных голов. Роман Корочкин из "Свежей газеты" тоже побывал на чеченских позициях и сделал репортаж о храбром "полковнике" – известном криминальном авторитете Мовладе. С непременной фотографией, где он был запечатлен вместе с абреком, возле связанных пленных "первогодок". Много грязи и мерзости несла эта война.

Особую неприязнь вызывал мекающий, обсыпанный перхотью депутат-правозащитник, которого либеральные круги "тянули" в нобелевские лауреаты, да так и не вытянули. Он частил в Чечню, как в дом родной, держал постоянную связь по спутниковому телефону, шел на переговоры с окруженными российскими группами, предлагая сдаваться. "Рус, капут!" Где, в какой другой стране подобное было бы возможным? Все происходящее казалось фантасмагорией, но жизнь в России давно приобретала ирреальные черты. Победные наступления останавливались, загнанные в горы чечи получали передышку и довооружались. Все это делалось с ведома и согласия Кремля. Спустя полтора года мекающий "правозащитник", любитель горцев, влип как последний "лох" в "беспроигрышной лотерее", организованной Хмурым. Человек, которого умиленно называли "совестью России" погнался за дармовым призом, показав всю свою дутую "святость". Возле ВВЦ он с охотой принял из рук Проктора билетик, суливший телевизор "Сони". Депутату вежливо объяснили, что выигрыш он получит в том случае, если "переспорит на деньги" другого покупателя – с точно таким же призом. "Лохотрон" закрутился. Борец за свободу не сомневался, что окажется в масти. Назначает сумму, конкурент (Игорь-маленький) перекрывает. И так несколько раз. Азарт возрастает. Кто-то даже одалживает депутату деньги. Но выиграть в "лохотрон" нельзя. Вся сумма незаметно переходила к Игорю-маленькому, поэтому "правозащитник" мог прийти хоть с мешком купюр – проку бы не было. В итоге он оказался еще и должен около трех тысяч долларов.

– Надо платить, – мягко сказал Серж. Но депутат, проведший свою молодость в лагерях, сам знал, что платить "надо". Пришлось ему в сопровождении Петра и Длинного съездить домой и выложить проигранную сумму. Расстались почти дружески. Уже потом, прейдя в себя от своеобразного транса, посасывая в изумлении палец, правозащитник бегом отправился в милицию, где полдня составлял фотороботы. Но какой тут можно найти состав преступления? Обида у депутата была настолько сильной, что с трибуны Думы он поставил сам себя в глупейшее положение, рассказав про "русских бандитов с веснушками на лице", которые столь коварно и подло "кинули" почти нобелевского лауреата Можно сказать, что после этого случая на карьере политического деятеля был поставлен окончательный крест.

Кононов вспомнил об этом забавном эпизоде, как и о многих других – не столь веселых, а обыденных, не выделяющихся в череде иных, или горьких, трагических, о которых нельзя забыть, но к которым и не хотелось возвращаться. Что хотела узнать Лера, эта милая девушка, когда спрашивала его там, в деревушке под Серпуховом: "Кто ты? Как ты живешь, как жил прежде?" Разве можно и нужно об этом рассказывать? Можно ли отделить твою личную жизнь от того, что все эти годы происходило вокруг, в России? Даже если ты не принимал непосредственное участие в каких-то событиях, но они накладывали отпечаток на всех, протекали через твое сердце и душу. А смерть родителей, которые ушли, как две тени, друг за другом?.. Все прочее перед этим меркнет. И невозможно ответить.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Семнадцатого августа маленький премьер-сайентолог все еще огромной страны с холодной улыбкой на устах объявил о ее фактическом банкротстве всего через два дня после того, как Президент в очередной раз дал всенародную клятву: "Девальвации не будет, я – в отпуске!" Гром грянул, но еще мало кто мог предположить, что самые кошмарные сны "с ягодками" впереди. И даже ставшее модным словечко "де-фолт" пока воспринималось с иронией, как новое заклинание либеральных реформаторов. Не всякий ученый муж-академик взялся бы растолковать его значение, не порывшись предварительно в экономическом словаре. Простительно было и Кононову спросить об этом у Большакова – уж больно тот сам внешне походил на этого премьера-Кириенку:

– Что за "де-фолт"?

– По-моему, это – полный... – по-русски отозвался Геннадий. И попал в самую точку. Августовский понедельник девяносто восьмого года отбросил Россию еще дальше назад, средний класс оказался практически уничтожен, народ стал беднее в пять-десять раз, банковская система и ГКО лопнули, а пронырливые демократы кинули теперь не только "чужих" (российское население), но и "своих" – тех, кто все время поддерживал их на Западе. Доигрались окончательно. Но "мастерство" не пропьешь: ни раскаяния, ни тени смущения, можно уважать.

– За такие фокусы отрывают башки, – заметил Игорь и уехал на день рождения к Людмиле Гриневой – еще одно событие, случившееся в этот понедельник; личного значения, но по-своему важное. Трудно определить, что важнее: землетрясение в городе или встреча с любимой женщиной, хотя Игорь и не мог понять – что их объединяет? Любовь – хитрый кроссворд, посложнее высшей математики или экономических законов, тот же "де-фолт" поджидает тебя за неожиданным поворотом. Их тянуло друг к другу, но после встречи в "Кратере" и проведенной затем ночи, они виделись всего два раза, на людях, – не было времени, мешали обстоятельства. Созванивались, но разговоры по телефону казались сухими, выхолощенными, словно они оба боялись, что их подслушивают. Просто не хотелось говорить, не видя лица. Но ведь они вообще не говорили о любви, будто не желая раскрыться. Трудно преодолеть себя, когда многое осталось позади и зачеркнуто. По крайней мере, ты заново учишься ходить. Это честнее, чем изображать из себя бегуна на длинные дистанции.

– Ты? – удивленно произнесла она, увидев его на пороге квартиры. – Я вещь не могла до тебя дозвониться двое суток! Как ты узнал?

Выглядела Людмила превосходно – в нарядном бежевом полуоткрытом платье, почти телесного цвета, и с синим блеском глаз. Лукавила или нет? Прекрасно знала, что он заедет, хотя бы на несколько минут. Из комнат доносились веселые голоса, музыка. Где-то еще более задорно лаяла собака. Отец Гриневой – бывшая номенклатурная шишка, а позже "консультант" зарубежной фирмы – подарил ей эту трехкомнатную квартиру, когда она вышла замуж. Муж со временем ушел в изгнание, квартира осталась. Все это было Кононову известно: сама рассказывала. Не сообщила только, какой породы у нее собака. А это было существенно, поскольку Игорь приготовил два подарка.

– Розы тебе, – произнес он, протягивая букет из двадцати девяти чайных бутонов. – А ошейник – песику.

Это был тот самый музыкально-фосфорицирующий ошейник, купленный им когда-то в Цюрихе – с колокольчиков, на сенбернара. Неизвестно, зачем он его захватил с собой? Собаку так и не завел, может, хоть сейчас пригодится? Оказалось – подвела порода. Выскочивший внезапно в коридор песик напоминал нечто среднее между маленьким крокодильчиком и зубной щеткой. Кто-то подхватил его подмышку и унес обратно.

– Какая прелесть! – искренно сказала Мила, радуясь, то ли цветам, то ли Игорю, то ли этому дурацкому ошейнику. Воспользовавшись тем, что они остались в коридоре одни, она на несколько секунд порывисто прильнула к нему, поцеловала, затем так же быстро отпрянула, поправляя прическу. Пойдем к гостям! – потянула его за руку.

Игорь рассчитывал пробыть здесь не более получаса, но вышло иначе. Гостей оказалось около двух с половиной десятков, самого разнообразного калибра, возраста и пола, включая средний, поскольку некоторые театральные деятели не принадлежали ни к мужчинам, ни к женщинам. Был тут и папа именинницы, неожиданно свалившийся в Москву откуда-то из Мюнхена и державшийся чуть отстранено, в тени. Он разговаривал с бородатым депутатом Госдумы, когда Мила представила ему Игоря, как "друга".

– Вот, помяните мое слово, – сказал папа, будто продолжая начатую мысль: – Сейчас, после этого заявления, пойдет такой обвал – что там девяносто второй год! Американская депрессия. Гоббсовский закон борьбы все против всех. Хило не покажется.

– М-мнда-а – глубокомысленно изрек рыжебородый депутат. Ничего более умного он бы все равно не сказал.

Мила уже куда-то убежала. Игорь немного постоял с "прозорливым папой", покачиваясь на пятках и разглядывая шампанское в своем бокале, затем сунул его на поднос нанятому по сему случаю официанту с бабочкой и отошел: к нему направился Роман Корочкин. Игорь давно заметил журналиста, болтавшего в компании "золотой молодежи". Видимо, пользовался успехом. С той беседы в "Кратере" у них еще не было времени переговорить, но Игорь помнил о тех отношениях, которые связывали Милу и Романа. Хотя и не испытывал ревности не в этом дело. Журналист вызывал у него чувство иной настороженности, связанной с другой, еще неосознанной опасностью.

– Статью заканчиваю, – сказал Корочкин, по панибратски тряся его руку, но улыбаясь довольно кисло. – На днях отдам Бенедиктову. Хотите посмотреть?

– Нет. Зачем? У нас ведь свобода слова?

– Скорее, свобода речи. Каждый говорит что хочет, но думает насколько платят. Боюсь, что у меня будут большие неприятности из-за этой статьи.

– Так порвите. Никто не неволит.

– Ладно, была не была! – Роман залпом выпил свой бокал и выхватил с подноса другой. – А правда она красивая?

– Вы о ком?

Можно было не спрашивать: журналист глядел на Гриневу, мелькавшую среди гостей, а ее бежевое платье сливалось с цветом кожи, и оттого казалось, что она голая. Словно Маргарита в знаменитом романе на бале у сатаны. "Королева в восхищении!.." Роман хитро подмигнул Игорю и пошел прочь. Слегка пошатывался, видимо, было от чего. Одни гости исчезали, а другие появлялись, будто возникая из ничего, хотя периодически слышалась трель дверного звонка, соперничавшего с телефонным аппаратом. У Милы Гриневой в Москве была куча знакомых. В стометровой квартире, казалось, могли разместиться все. Как в камере Бутырской тюрьмы, если спать в три смены и стоять на одной пятке. Но неудобств здесь никто не испытывал каждый из присутствующих был предоставлен и самому себе, и всем остальным. К удивлению Кононова, он и сам встретил тут немало знакомых. Не считая тех, кто часто мелькал на экранах телевизоров. Певцы, модельеры, художники, артисты. В одной из комнат он обнаружил "своего" циркового диск-жокея из "Кратера", на сей раз не в блестящем костюме матадора, но тоже в чем-то неординарном, с золотыми пуговицами. Очевидно, Мила взяла восходящую звезду под свою опеку. Парень явно пользовался успехом у девушек, которые сновали возле него взад-вперед. Он зачем-то начал представлять каждую из них Кононову, но тот лишь замахал руками.

– Веселитесь без меня, – сказал Игорь. – Мне, к сожалению, пора. Если где-нибудь удастся встретить хозяйку – передавайте поклон.

– А вы меня не помните? – спросила вдруг одна из молодых женщин. Игорь внимательно посмотрел на нее. Светловолосая, гибкая. Морщинки вокруг глаз. Боже мой, как будто не случайно захватил с собой этот швейцарский ошейник, магнит что ли притягивает? Четыре года прошло.

– Света, – произнес он. – Рад приветствовать вас на родине.

– Я ведь давняя Милина подруга, – пояснила она, уводя Игоря в сторонку. – Только у нас по разному судьбы складывались. А со стриптизом покончено. Теперь я дама свободная и обеспеченная. Вот думаю, не удариться ли и мне в журналистику? С Гриневой ведь один институт кончали.

– Не знаю что и посоветовать, – развел руками Игорь. – Оставайтесь свободной – это труднее всего, но тогда вряд ли сохраните свою обеспеченность. Не слишком занудно высказываюсь?

– А вы и тогда, в Цюрихе, как-то сидели отдельно от всех, вдали. В себе. Поэтому я вас и запомнила. И еще того парня ну, молоденький такой, краснел очень. Смешно! Здоровый, а краснеет. Как же его звали? Он – с вами?

– Да, да, конечно. Валера, – глухо произнес Игорь. – Он тоже вас помнит, извините, еще увидимся! – и пошел прочь, не желая больше вдаваться в воспоминания. Пора с балами заканчивать. Но уйти из гостеприимной Милиной квартиры не удалось и на сей раз.

Сначала он встретил институтского приятеля Макса, выросшего из скромного паренька в международного афериста: отвязаться не удалось, проболтали минут двадцать, вспоминая друзей, договорились о новой встречи

– Нам есть, есть, Игорь, есть что обсудить! – кричал вслед Макс, поднимая вверх палец, унизанный огромным перстнем, словно призывая его остановиться, замереть.

– Обсудим! – отмахнулся Кононов. – Я позвоню.

Едва он вышел в коридор, как столкнулся с Тарлановым и еще одним моложавым, с сединой в волосах. Оба они, при виде Игоря разом заулыбались, вроде не могли поверить столь нечаянной радости.

– А я вот... – начал Тарланов и осекся, под взглядом моложавого. Тот уже не улыбался, а изучал Кононова. Как интересный экспонат. Но длилось это всего мгновение, а потом вновь блеснула белозубая улыбка. Игорь пожал плечами и прошел в раскрытую дверь одной из комнат.

– Сволочь! – смачно произнес кто-то рядом с ним. Оказалось – Корочкин, выглядывавший из-за плеча Игоря – в сторону коридора. Журналист уже поддал до неприличия много. Он даже слегка облокотился на Кононова, и тому пришлось немного встряхнуть его.

– Я об этом... – пояснил Роман. – Который рядом с Тарлановым.

– А кто он? Незнакомая личность.

– Личность еще та! – ответил журналист. – Литовский. Небось слышал?

– А чего нам? Я спать пошел. Лягу где-нибудь на коврике. Как собака.

– Тогда попроси у Милы ошейник. Кто-то ей принес твоего размера.

– Идея! – кивнул Корочкин. Потом покачал головой: – Но! Все – впустую. От хозяина не уйдешь. От нее – да.

И он действительно куда-то исчез – в полумраке комнаты, за тяжелыми портьерами, может быть, и в самом деле лег где-нибудь, свернувшись калачиком. Игорю даже стало жаль бедолагу-журналиста, запутавшегося в каких-то своих историях. В трех соснах, в которых блуждают почти все, кто хочет изначально перехитрить самого себя. Но на месте Романа неожиданно возникла Мила, потянув за собой.

– Я тебя два часа ищу! – возбужденно говорила она. – Это некрасиво. Ты меня бросил среди всей этой ужасной толпы!

– Ты же сама собрала ее на свой праздник?

– Они приходят и уходят когда хотят. Как фантомы, как тени. Разве я виновата?

– Никто ведь тебя и не упрекает. Праздник удался. Я серьезно. Но мне пора ехать.

– А я? – Мила даже остановилась, замерев, пытаясь чуть ли не обжечь его синими огоньками. Не обращая внимания на других людей, сновавших где-то вокруг, она прижалась к нему, обхватила за плечи.

– Чего же ты хочешь? – спросил он. Она улыбнулась.

– А вот выгоню-ка я сейчас всех на улицу!

– Так нельзя.

– Тогда... уедем мы. Я хочу быть вместе с тобой. Ты – настоящий, ты не скрываешься.

– Скрываться приходится и мне, довольно часто.

– Вот мы и скроемся вместе, – нахмурившись, с чисто женской логикой произнесла она. – Или ты против?

Игорь пожал плечами. Что можно на это ответить?

– Поехали, – просто сказал он. – Я жду тебя внизу, в машине.

Мила вдруг вспомнила что-то. И вновь на ее губах заиграла лукавая улыбка.

– Но сначала... сначала я тебя кое с кем познакомлю. Пошли!

Она повела его за собой и они очутились в огромной кухне. Все-таки это была необычная квартира – и по размерам, и по встречающимся здесь людям. Мимо них прошмыгнули два официанта с горячими блюдами на подносах, а возле плиты остался колдовать плотный коренастый мужчина с брюшком и выдающимся носом. Игорь узнал его, поскольку видел совсем недавно. На Цветном Бульваре. Только тогда у него под этим "выдающимся" кавказским носом были еще и усы. И называл он себя Гиви, а не Отар, как представила его Мила.

2

Этим же вечером в правительственном лимузине, мчавшемся по Рублевскому шоссе, состоялось маленькое производственное совещание. Спереди и сзади шли две машины сопровождения, сам лимузин принадлежал Марку Лозовскому, в салоне находилось еще два пассажира – Аршилов и Споров, шофера отделяло звуконепроницаемое стекло. И все равно Споров говорил несколько иносказательно, обращаясь преимущественно к Аршилову, а Лозовский часто-часто кивал головой и многократно повторял: "да-да-да-да".

– ...многоступенчатая операция, – продолжал полковник ФСБ. – Накануне Марк Анатольевич выступит с сенсационным разоблачением: будто бы в недрах нашей конторы на него готовилось покушение. Мой Леонид и другие ребята подтвердят. Бросим горсть жареных орехов. Отводим этим возможные подозрения и бьем по нашим шефам, чтобы не дергались. В конце концов, обоим им пора в отставку

– Да-да-да-да, – подтвердил Лозовский, промокая платочком лоб, хотя в салоне работал кондиционер. Аршилов холодно смотрел на него, почти не мигая.

– Далее. В день "Х" некая известная дама приезжает в Питер. Мы взяли в разработку одного криминального фигуранта, назовем его "Игрек". Пойдет как подстава, уломаем. Ежели нет – есть замена. Тут важен именно криминальный интерес – деньги. Цепочка: друг – бизнесмен, он же посредник – и авторитет со своим киллером. Все потом пропадут. Это уже моя забота. Твоя, Алексей Викторович, расставить своих людей в Питере, чтобы никто не вмешался. Не нужны нам лишние жертвы, верно?

– Да-да-да-да.

– О деталях говорить пока еще рано. Не все фигуры притерлись, не каждое колесико крутится. Но в ближайшее время.

– А кто у тебя этот "Игрек"? – спросил Аршилов, переводя взгляд с Лозовского на Спорова.

– Потом скажу, – отозвался тот. – Тебе он известен. Легче будет, в случае чего, брать. А вот ответьте-ка мне, Марк Анатольевич – я не очень силен в подобных вопросах – что, нельзя было уж никак избежать этого "де-фолта"?

– Ну что вы! Как можно! – закивал головой Лозовский. – Так надо. Так положено. Это необходимо. Это просчитано.

Глядеть на улыбающегося, кивающего, одновременно и властного и заискивающего Лозовского было до того противно, что генерал Аршилов подумал: "А вот интересно было бы достать сейчас пистолет и всадить в него всю обойму. Может быть, со временем так и придется сделать". И он улыбнулся олигарху. Лимузин мягко мчался вперед, луна почти не поспевала за ним, а в салоне не ощущалось никакого движения, только постоянно слышалось торопливо-заискивающее "да-да-да-да", напоминающее постукивание зубов.

3

Роман Корочкин, спавший сейчас возле батареи, за шторой, которая позже сорвалась и укрыла его шуршащим шелком, как водится, обманул Кононова – в действительности его статья о "русском разбойнике", с элементами имперского национального мышления и неким христианским противостоянием вселенскому злу, – была написана еще несколько дней назад. И написана именно в том русле, о чем с ним толковал Игорь. Журналист постарался отойти от привычных газетных штампов; на сей раз он никого не стравливал, просто объяснил причины возникновения "этой чисто русской разновидности преступности", которая исходит из законов справедливого возмездия и будущего мироустройства России. Статья, названная коротко и ясно – "Предтеча русского бунта", ему явно удалась и наверняка читатели о многом бы задумались, заглянули в себя – что там зреет? – почему? – кто подталкивает их к сиюминутным и постоянным "разборкам"? – и кого надо в том винить? – и многое другое, но в набор опус Корочкина не пошел. Более того, Бенедиктов, прочитав материал, чуть не откусил черенок собственной трубки. Постоянно спокойный, тут он разошелся не на шутку, кричал, топал ножками, тряс кулаком перед скисшим лицом Романа.

– Дурак ты что ли? Или нажрался? – напирал Бенедиктов. – Ты зубробизон, акула в журналистике, тебе ли объяснять азбучные истины? Захотелось поиграться в солдатики? Отправим на фронт. Кретин. Ну че ты пишешь? Какое сопротивление, какая общенациональная идея, какие русские? Где ты их видел? Стадо это, что ли, халявщиков? Выгляни в окно. Сербов сейчас отбомбят, Россия – на очереди. Сгинь с глаз. Неси к Проханову, в "Завтра". Там тебя примут. Кончилось тут все, в России. Нету. И не будет.

Понурый Корочкин лишь вначале вяло поспорил, но сопротивляться не стал. Сделал так, как и посоветовал Бенедиктов. И уснул позже возле батареи со спокойной совестью. А на роскошной кухне в это время Мила Гринева знакомила Игоря Кононова со своим бывшим супругом. Она веселилась:

– Вот не поверишь, до сих пор не могу выговорить его фамилию! Мголи... мбола-блиш... Швили! Хорошо, что я не поменяла паспорт.

– Мголаблишвили, – скупо бросил Отар, сунув руку Игорю и искоса поглядывая на него Он был занят делом: готовил чохахбили.

– У нас отличные отношения, – продолжала Людмила. – Чисто европейские: лучшие друзья – это разведенные супруги. Главное, нам теперь больше нечего делить, я не лезу в его жизнь, он – в мою. А когда надо помочь – всегда приходит. А кто лучше него угостит чахохбили?

– Да и дешевле, чем пригласить повара из "Арагви"! – усмехнулся Отар. – Мила, шла бы ты отсюда, нам поговорить надо.

– Да? – удивилась Гринева. – А о чем?

Тут только она сообразила, что оба мужчины как-то странно на нее смотрят. И на друг друга тоже. И до нее стало кое-что доходить. Она взяла со стола нож, так и пошла с ним к двери.

– А то еще прирежете друг друга на моих именинах! – пояснила она, мило улыбнувшись. И скрылась в коридоре.

– Чем я буду разделывать мясо? – возмутился Отар. – Чертовка. Садись, Игорь, чего стоишь? Конечно я тебя узнал. Хмурый.

– Да и я тоже, – ответил Кононов. – Только не думал, что бывший супруг – это муровский сыщик, ты.

– Сколько раз ты мне переходил дорогу? Просто любопытно. Нет, даже забавно. Надо вспомнить. Мила, конечно, не в счет. Тут другое. Да у меня и жена новая. И все равно. Кто бы мог подумать? Ты и Людмила. Что мне плакать или смеяться?

– Лучше выпить, – предложил Игорь.

– Согласен.

Отар нырнул под стол и вытащил фляжку.

– Чача. Настоящая, – произнес он. – Я знаю, ты не пьешь крепких напитков, но – за очное знакомство, думаю...

– Конечно. А рентгеновских снимков в моем деле нет?

– Все есть. Я даже знаю, что у тебя в голове, – Отар разлил чачу по стаканам. – Потому и не шибко злюсь. Нет, правда. Мы ведь с тобой практически одно дело делаем. И оба из-за ширм. Только у меня погоны, а у тебя – нет.

– Может, нацеплю какие-нибудь, – усмехнулся Игорь. – Чем черт не шутит.

Они подняли стаканы, в нос ударил сладковато-тяжелый запах самодельной водки, а когда залпом выпили – вниз по горлу к груди потекла теплота, растекаясь по каждой жилке.

– Хорошая штука! – произнес Мголаблишвили. – А сколько людей из-за всякой дряни гибнет! Из-за дури этой, будь она проклята. А ведь я того старикашку на скамейке сразу приметил. Твой, что ли, был?

– Не понимаю о чем ты, – ответил Игорь. Потом добавил: – Негров-то с товаром повязали?

– Если бы! – вздохнул Отар. – Пустые. А я знал, что мы когда-нибудь встретимся и поговорим по душам. И хорошо что не в следственном изоляторе.

– А там бы беседы и не вышло, – согласился Игорь.

4

Разразившийся в стране кризис не мог обойти стороной и криминальный мир, а поскольку даже по официальным данным в руках оргпреступности находилось до сорока процентов российской экономики, а косвенные связи затрагивали все девяносто, то тут-то и произошел самый мощный обвал. Кононов с конца августа и почти весь сентябрь ездил по стране, встречался с различными лидерами и авторитетами, и все в один голос говорили о беспредельной глупости государственной власти, которая поступила, как последний ушастый отморозок: она захотела отнять у населения все. Беспредел, иного слова не подберешь. Разорили источник своего же существования. Раздавались и более крепкие мнения:

– Эти "ломщики и кукольники", кинувшие народ, должны из собственного кремлевского общака ответить за базар. Все эти черномырдины, чубайсы, лозовские, немцовы, кохи и прочие.

Логика в этом есть: иначе те, кто придет им на смену, хоть левые, хоть правые, захотят в очередной раз "кинуть". А вот если кремлевскую банду сделать заложниками и хотя бы не отпускать из страны, то тройку-другую миллиардов долларов можно было бы вернуть. К собственной заднице они относятся очень нежно.

В преддверии экономического коллапса произошло несколько "сходок". И напоминало это не расписываемые журналистами малинники, а скорее обычные производственные совещания. Ну, вроде Давоских форумов, только меньших масштабов. Анализ сложившейся ситуации, обмен мнений, поиски решений, прогнозы. Предсказывались различные варианты. Приход к власти человека с твердой рукой, вроде фаршированного Лозовским генерала. Разгул уголовной вакханалии, тотальное воровство, полный аншлаг: люди начнут грабить друг друга, а милиция вольется в этот процесс на общих основаниях. А что станет делать трехмиллионная армия российских наркоманов, когда цены поднимутся до астрономических пределов? Гражданская война, неизбежная интервенция. Если раньше отечественная оргпреступность являлась по существу инвестором российской экономики, вовлекая сотни тысяч людей в легальные сферы бизнеса, решая и социальные проблемы, то теперь Кремль зарезал свою "золотую курицу", срубил сук, на котором сидел. А справиться с голодным и озверевшим людом будет отныне некому и некогда. По аналитическим прогнозам, ситуация в стране будет ухудшаться медленно, но неотвратимо, а с 1999 года падение в пропасть станет стремительно нарастать. Итог: где-то к середине девяносто девятого следует ожидать того самого "русского бунта", который так боялся увидеть Александр Сергеевич.