Текст книги "Теория языка: учебное пособие"

Автор книги: Александр Хроленко

Соавторы: Василий Бондалетов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Дополнительная литература

Алпатов В.М.История лингвистических учений. Учебное пособие. 2-е изд., исправленное. – М., 1999. С. 94–93.

Амирова Т.А., Ольховиков Б.А., Рождественский Ю.В.Очерки по истории лингвистики. – М., 1975. С. 415–478.

Березин Ф.М.История лингвистических учений. – М., 1975. С. 109–128.

Звегинцев В.А.История языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях. Ч. I. – М., 1964. – Изд. третье, дополненное. С. 184–232.

Кодухов В.И.Общее языкознание. – М., 1974. С. 50–54.

Кондратов Н.А.История лингвистических учений. – М., 1979. С. 71–81.

Лоя Я.В.История лингвистических учений. – М., 1968. С. 77—113.

Томсен В.История языкознания до конца XIX века. – М., 1938. С. 90–102.

Хрестоматия по истории языкознания XIX–XX веков. Составил В.А. Звегинцев. – М., 1956. С. 144–190.

Шпехт Ф.Индоевропейское языкознание от младограмматиков до первой мировой войны // Общее и индоевропейское языкознание. – М., 1956.

3. Третий период истории языкознания
Конец XIX – первая четверть XX века

Несмотря на то что разные авторы по-своему членят историю языкознания (В. Томсен, В.И. Кодухов, В.А. Звегинцев, В.М. Березин, Д.А. Панов и др.) на периоды, этапы и др. и дают им разные названия, нет сомнения в том, что после младограмматиков (а их время пришлось на 1870–1900 гг.) начинается короткий, но явно новый период, который многие называют «поисками новых путей», а у В.И. Кодухова он связывается с возникновением «неограмматизма и с социологией языка». Я.В. Доя помещает его между 1900 и 1916 гг. – временем опубликования «Курса общей лингвистики» Ф. де Соcсюра, а В.И. Кодухов датирует несколько иначе – «последняя четверть XIX века и начало XX столетия». Если пренебречь незначительными расхождениями в хронологии, можно принять, что выделение небольшого, но важного этапа в «поиске новых путей» вполне оправданно.

3.1. Гуго Шухардт (1842–1927)

И.А. Бодуэн де Куртенэ языковедов Европы периода после смерти А. Шлейхера (1868 г.) делил на три группы: 1) верные ученики Шлейхера (среди них самый видный И. Шмидт, критик шлейхеровского «родословного древа» и автор «теории волн»), 2) младограмматики (В. Шерер, А. Лескин, К. Бругман, Г. Остгоф и Г. Пауль) и 3) «один крупный лингвист с самостоятельной позицией – Гуго Шухардт».

Об И. Шмидте и младограмматиках нами сказано выше (впрочем, Шмидта к «верным ученикам» можно отнести лишь с натяжкой), сейчас – о Шухардте.

Мы уже упомянули его «теорию географического выравнивания» (1870), нанесшую первый удар по «родословному древу» Шлейхера. Но он прославился и другим – созданием нового направления «слова и вещи» (автор книги «Sachen und Worter» /«Вещь и слово»/ 1912), активнейшей борьбой за подлинную науку с обоснованной теорией и знанием фактов многих разных языков (сам он был специалистом по романским и кельтским языкам, албанскому, баскскому, языкам Кавказа, знал финно-угорские языки и др.), с верой в социальную природу языка (язык – «продукт социальной жизни»). Само направление «слова и вещи» было ориентировано на тщательный учёт значения и происхождения слов, разграничение характера их семантики (слова – вещи, слова – процессы, слова – отношения). Однако особенно интересны его наблюдения над рождением внутренней формы слова, опирающейся на разное видение предмета. «Пусть читатель вспомнит об исключительном обилии синонимов среди названий растений – и он без труда убедится, что в одном случае решающая роль принадлежит сравнению с другими растениями, в другом случае – восприятию красоты, в третьем оценке полезности, в четвёртом – суеверию и т. д.» (цит. по: [Панов 1973: 198]). Думается, что здесь проницательный учёный подчеркивал разницу в предмете изучения между двумя ныне существующими науками о значении слова – ономасиологии (путь: от вещи к значению слова) и семасиологии (путь: от значения к вещи).

Бескомпромиссный в отстаивании своих научных убеждений перед противниками и друзьями, Г. Шухардт доводил до крайности и свои научные взгляды и формулировки. Так, например, занимаясь заимствованиями и вообще контактами между языками, он не только считал, что нет и не было ни одного чистого языка, свободного от заимствований, но и вообще выделил смешение как основной закон, по которому возникает сходство между языками. В этом смысле он даже преуменьшил роль их врождённого сходства. Конечно, в лексике это могло быть и так. А в грамматике? Бескомпромиссность, ироничность острого на язык и поступки Шухардта отпугивали от него даже близких друзей. Он так и остался одним «отдельным крупным учёным», не оставив после себя школы и верных последователей.

Московская лингвистическая школа

3.2. Филипп Фёдорович Фортунатов (1848–1914)

Ф.Ф. Фортунатов известен в научном мире как 1) создатель «Московской лингвистической школы», воспитавшей большую плеяду отечественных учёных (в их числе А. А. Шахматов, В.К. Поржезинский, Н.Н. Дурново, Д.Н. Ушаков, М. Пешковский и др.) и первоклассных зарубежных исследователей (среди них А. Белич, Э. Бернекер, X. Педерсен и др.), 2) основатель формального направленияв языкознании; 3) один из самых проницательных исследователей в области индоевропеистики, славистики и балканистики (автор фонетического закона Фортунатова – Соссюра).

Можно без преувеличения сказать, что именно с Ф.Ф. Фортунатова начался выход российского языкознания на мировую арену и перемещение центра лингвистических достижений из Германии (Лейпцига) в Россию.

Московский университет был его alma-mater, здесь он учился на историко-филологическом факультете в 1864–1868 гг. и после научных поездок в Литву, Германию, Францию и Англию, давших ему широкие знания в области санскрита, пали (язык буддистов Южной Индии), греческого, литовского и других языков Европы, четверть века (с 1876 по 1902 гг.), вплоть до переезда в Петербург в связи с избранием академиком, занимался преподавательской деятельностью.

Не отличаясь красноречием при чтении лекций по древнейшим периодам индоевропейских языков, он не мог сделать их яркими и увлекательными. Но всех покоряла его математическая выверенность и точность формулировок, ювелирная обработанность приводимых фактов, безукоризненная логичность и последовательность изложения. И аудитория его слушателей ширилась. «Языковед-математик» – так характеризуют его поразительную способность к логике и абстракции мышления.

Будучи младограмматиком по университетской подготовке (лингвистические дисциплины он слушал у Ф.И. Буслаева) и дальнейшему образованию (в Лейпциге посещал лекции Лескина, Курциуса и Вебера), он отказался от их психологизма, заменив его грамматическим формализмом – учением о форме слов, доведя его до крайности. Его последователи, проф. Н.М. Петерсон, а применительно к школьной практике – А.Б. Шапиро, превратили положения его концепции, как показалось многим учёным и методистам, в подобие абсурда.

По существу, отменив традиционное, идущее от александрийцев, учение о частях речи, Фортунатов разделил все слова на два больших класса – слова изменяемые и слова неизменяемые. В класс изменяемых попали «падежные слова» (существительные), «родовые» (прилагательные), «личные» слова (изменяющиеся по лицам, т. е. глаголы), а в класс неизменяемых – не только союзы, предлоги, частицы (но, в, – ка идр.), но и несклоняемые существительные типа депо, какаду, кенгуру.Так, вместо лексико-грамматических объединений, каковыми являются части речи с множеством оригинальных грамматических и словообразовательных категорий, были предложены классы (разряды) слов, выделенных по формальным показателям.

Сложнее было с выделением «классов» в синтаксисе. Но и здесь был произведён пересмотр. Главной единицей синтаксиса было признано не предложение, а словосочетание.Сила Ф.Ф. Фортунатова не в анализе синхронного состояния языка, а в его истории, хотя и с гипертрофированным вниманием к форме. Здесь он превосходил современных ему европейских исследователей. «Предметом языкознания, – писал он, – является человеческий язык в его истории» [Фортунатов 1956: I: 23]. Главнейшими трудами Фортунатова были «Сравнительное языковедение. Общий курс» (1897), «Сравнительная фонетика индоевропейских языков» (1901–1902), «Лекции по фонетике старославянского церковнославянского) языка» (1919 – посмертное издание). В 1956 г. вышли «Избранные труды» Ф.Ф. Фортунатова в двух томах, где, кроме перечисленных работ, напечатана также «Сравнительная морфология индоевропейских языков (склонение и спряжение». Издание открывается очерком «Академик Ф.Ф. Фортунатов», написанным М.Н. Петерсоном.

В кратком изложении может показаться, что все открытия Фортунатова сосредоточены в отдельных праязыках (индоевропейском, балто-славянском). Но это не так. Безусловно ценным явилось его учение о словосочетаниях (его считают родоначальником изучения этой единицы синтаксиса), о нулевых формах, анализ структуры односоставных предложений; слависты обязаны ему открытием появления на месте заднеязычных г, к, хпод влиянием гласных и jшипящих ж, ч, ш(первая палатализация), а перед новыми е и «ять», возникшими из дифтонгов, свистящих з, ц, с(вторая палатализация). Кстати, верное объяснение этим смягчениям можно было дать лишь при учёте разновременности этих процессов, т. е. опираясь на принцип относительной хронологии.

На примере Ф.Ф. Фортунатова и его учения, в частности о форме слова, можно видеть, сколь превратна бывает судьба новых идей. Фортунатова критиковали уже при жизни за его формализм. В советские годы слово «формализм» применительно к грамматической теории Фортунатова звучало как ругательство. Но вот проходит время и поруганный формализм получает наивысшую оценку у одной из ветвей структурализма (датская глоссематика). И на наших глазах подхватываются его «крамольные» идеи инженерно-компьютерным языкознанием как весьма полезные в области информатики, где требуется предельно формализованный метаязык.

3.3. Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929) и его школы

В лице И.А. Бодуэна де Куртенэ (Ignaci Niecislaw Badouin de Courtenau), самой крупной фигуры в истории языкознания, наука может испытывать гордость за то, что время от времени в ней появляются гении, а многие страны – за причастность к происхождению и жизни такой личности. До сих пор размышляют, с какого момента и с какого учёного наука о языке стала международной, явлением мировым. Думается, что языкознание (особенно теория языка) стало такой наукой благодаря продолжительной, разносторонней и на редкость перспективной деятельности И.А. Бодуэна де Куртенэ.

Его фамилия говорит о том, его предками были французы. Как явствует из других антропонимов (Ян Игнац Нечислав) – по рождению он поляк. А по жизни и работе – он принадлежит многим народам, и все они вправе называть его своим учёным. «Бодуэн жил и работал среди русских, поляков, немцев (в Юрьеве). Писал он на польском, русском, словенском, чешском, немецком, французском, итальянском, литовском и новоеврейском (идиш) языках» [Лоя 1968: 233], работал с 30 до 84 лет в качестве профессора в пяти университетах: Казанском (1875–1883), Юрьевском (Дерптском, ныне Тартуском, 1883–1893), Краковском (1894–1900), Петербургском (1901–1918) и Варшавском (1918–1929). Большая часть его жизни прошла в России, здесь он создал две лингвистические школы (Казанскую и Петербургскую), здесь вырастил плеяду талантливых учёных, ставших академиками, профессорами, зачинателями многих научных направлений. К его ученикам по Казани относят Н.В. Крушевского (1851–1887), В.А. Богородицкого (1857–1941), С.К. Булича (1859–1921), А.И. Александрова 1861–1917), В.В. Раддова; по Петербургу —

Л.В. Щербу, Е. Д. Поливанова, Л.П. Якубинского, Б.В. Владимировцева, А.Д. Руднева, С.И. Бернштейна, Б.А. Ларина, В.В. Виноградова, М. Фасмера и др. К ним следует добавить поляков Г. Улашина, Витольда Дорошевского и многих др.

Бодуэн после окончания университета (Варшавской высшей школы) с 1875 г. находится в научных командировках – в Праге, Йене, Берлине, Петербурге (здесь он занимается под руководством И.И. Срезневского), Лейпциге, Милане, Австрии, Литве; зачастую с котомкой за плечами записывает живую речь крестьян. В частности, на собственных записях основана его докторская диссертация «Опыт фонетики резьянских говоров» (защищена в 1875 г. в Петербурге).

Уже в первой печатной работе по проблеме аналогии (1868 г.) он выступил как новатор, ошеломивший своих учителей теоретическим введением, называвшимся «Сокращение основ в пользу окончаний». Это введение было столь смелым, что редактору журнала, знаменитому А. Шлейхеру, пришлось изъять его, и оно увидело свет лишь в 1902 г. На фоне почти исключительно фонетических штудий младограмматиков анализ развития морфологическойструктуры слова был почти дерзостью и, естественно, не мог быть оценён по достоинству. Кстати, эта проблема получит продолжение у его казанских учеников (В.А. Богородицкого и др.).

Наиболее сильной стороной Бодуэна как учёного была обострённая интуиция, одинаковое владение как анализом, так и синтезом колоссального исследуемого материала. Казалось бы, учёному-мыслителю надо было только генерировать идеи и передавать их на доработку другим. Но И.А. Бодуэн де Куртенэ отличался и огромным трудолюбием. Он взялся за подготовку нового издания «Толкового словаря великорусского языка» В.И. Даля, в корне переработав этот труд всей жизни Даля (придав алфавитный порядок 200 тыс. словам и добавив к ним ещё 20 тыс. слов). Правда, не пометив особым знаком многие из включённых им слов-арготизмов, он тем самым исказил критерий В.И. Даля: слова-арготизмы («офенские») не вносить в словарь, а если вносить, то обязательно с соответствующей пометой. (Подробнее об этом см.: [Бондалетов 1987: 32–38]).

Бодуэн де Куртенэ не принял биологизма младограмматиков, не устраивал его и их историзм, со временем он освободился также от их индивидуализма (согласно которому признавалось существование языка только отдельного человека) и психологизма. Особенно наглядна эволюция его взглядов в направлении признания социального характера языка в истолковании фонемы – понятия, ставшего крупнейшим достижением лингвистики XIX в. и положившего начало системному подходу к изучению языка. Сначала ему казалось, что фонема лишь психическое представление («психический эквивалент звука»), а не социально детерминированная категория. И лишь через десяток лет, после попыток объединения психического и социального начала, Бодуэну удалось утвердиться в социальнойсущности этой единицы и языка в целом.

Академик Л.В. Щерба, лучше других знавший научное творчество И.А. Бодуэна, в особенности его теорию фонем, писал, что заслуга этого учёного не в психологизме, а в гениальном анализе языковых явлений и в не менее гениальной прозорливости, с которой он усматривал причины их изменений.

Бодуэн де Куртенэ обогатил лингвистику многими открытиями общего и частного характера. Новизна характерна для всех его работ – общелингвистических и конкретнограмма-тических. Сам Бодуэн совокупность своих разноплановых трудов называл неограмматизмом.Остановимся на основных его идеях и достижениях.

1. Занимаясь проблемой существования языка и методами его изучения, Бодуэн де Куртенэ подчеркивал: «В языковедении ещё, может быть, более, чем в истории, следует строго держаться требований географии и хронологии» [Бодуэн де Куртенэ 1963:1: 439].

2. Он разграничивал понятия «история» и «развитие». Отличаясь от растений и животных, которые развиваются, язык имеет лишь историю со своими хронологическими периодами и этапами.

3. Бодуэн де Куртенэ смог взглянуть на язык не только как на явление историческое (динамическое), но и «статическое»: «В языке нет ничего неподвижного. Статика языка есть частный случай его динамики». «Статика», являясь частным моментом динамики, заслуживает внимания. В этом плане понятно, почему Бодуэн настаивал на различении описательного (статического) и исторического аспектов изучения языка и, в частности, говорил не о звуковых законах, а об их результатах – чередованиях, или альтернациях, звуков (типа рука – ручкаи др.). В этом подходе угадываются будущие категории Ф. Де Соссюра: синхронияи диахрония.

4. Бодуэну принадлежит первенство в исследовании процессов, протекающих в морфологической структуре слова (опрощение, переразложение и др.), тезис о «сокращении основ в пользу окончаний», а также о роли аналогии в фонетических и морфологических изменениях и в развитии языка в целом.

5. По существу, с казанской школой Бодуэна связаны такие новшества, как изучение фонетики экспериментальным способом, наблюдение над речью детей, над речевой патологией (афазия), использование транскрипции для записи устной речи и др.

6. Мировая наука обязана И.А. Бодуэну де Куртенэ целым рядом ныне употребляемых понятий и терминов: фонема(как звук-тип), морфема, лексема, графема, кинема, синтагма, морфологизация, семасиологизация, звуковая корреспонденция, корреляция, гаплологияи др.

7. И.А. Бодуэна де Куртенэ можно считать предтечей социальной диалектологии (изучение «блатной музыки» и тайных языков, арго и других социолектов).

8. Наконец, надо отдать должное его работе по составлению учебных программ университетских курсов. Напр., «Подробная программа лекций Бодуэна де Куртенэ в 1877–1878 учебном году, Казань – Варшава», 320 с. Столь же тщательно готовились лекции («Из лекций по латинской фонетике», 463 е., 1898).

3.4. Фердинанд де Соссюр (1857–1913)

В жизни гениев обычно не бывает периодов ученичества. Так было и у Соссюра, француза по национальности, родившегося в Женеве и сделавшего свое открытие в 19 лет, будучи студентом первого курса знаменитого тогда Лейпцигского университета (в 1876 г.). Занимаясь индоевропейскими языками, в частности истоками гласного а,он предвосхитил закон Коллица (1879), доказавшего, что в праязыке было не три (а, г, u), а пять гласных (а, е, /, о, и). И это было сделано в Лейпциге, в цитадели младограмматизма, на глазах у знаменитых профессоров – Лескина, Бругмана и Остгофа. Через год он пишет «Трактат о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках» (напечатан в 1879 г.), который так и не был превзойдён его именитыми учителями. В книге речь шла о «сонантическом коэффициенте», приведшем к учению о редуцированном э(шва) и ларингалам. С 1881 по 1891 гг. он работает в Париже, публикует статьи по сравнительной грамматике, анализирует метод исследования младограмматиков (преимущественно индуктивный, атомарный, без учёта системных связей). Его учениками в этот период были А. Мейе, ставший ведущим учёным в области сравнительно-исторического, а затем и социологического языкознания, и М. Граммон, лучший фонетист в Европе, и др.

Вернувшись в родную Женеву, с 1891 г. он становится экстраординарным, а через пять лет ординарным профессором. В 1906 г. ему поручают кафедру общего языкознания, где он с 1906 г. трижды читает новый для него курс, давший название его посмертно изданной книге «Курс общей лингвистики». Соссюр умер в 1913 г., а книга вышла в 1916 г. Её подготовили Балли и Сеше по тем записям, которые сохранились у слушателей лекций Соссюра, прочитанных им в 1906–1911 гг.

Книга была воспринята как откровение. В 1931 г. она вышла на немецком языке, в 1933 г. на русском. Началось её триумфальное шествие по всем лингвистическим центрам мира. К непосредственным ученикам и последователям (Мейе, Граммон, Буайе, Балли, Сеше и др.) добавились другие – француз Вандриес, бельгиец Соммерфельт, англичанин Гардинер, голландец Схрейнен, русский Карцевский и др. С каждым десятилетием их число увеличивалось. В книге было так много свежего, что едва ли не каждое принципиальное положение могло послужить основой для появления целого направления в языкознании, и не только в нём. Так и случилось. Привлекали идеи – неожиданные и простые. Завораживали одни формулировки – чёткие и образные, ставили в тупик другие – противоречивые и непонятные. Все это возбуждало интерес и желание согласиться или спорить с главным, а неясное объяснять дефектами записи его лекций студентами.

Показательно, что сначала были восприняты отдельные положения, и скоро, уже через десяток лет, они дали начало новым подходам к языку (социальному, структурно-системному, синхронно-современному, семиотически-знаковому и др.). И лишь к середине XX в. была осмыслена вся концепция и все причинно-следственные её составляющие. Как абсолютно правильное и ценное было воспринято следующее.

1. Ф. де Соссюр с предельной точностью указал на предмет лингвистики: «Единственным и истинным объектом языкознания является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя». В этой формулировке, кстати, приведённой в заключительной части книги, содержатся три важных положения, два из которых верны, а третье вызывает недоумение и некоторыми комментаторами труда великого женевца считается не «соссюровской», а порожденной либо домысливанием издателей, либо (если это слова Соссюра) приёмом лектора: для простоты и большей чёткости всё доводить до крайности.

Первое положение: язык должен изучаться в самостоятельной науке, а не становиться попеременно объектом то биологии, то физиологии, то психологии, то социологии и т. д., которые, конечно, способны изучить его отдельные стороны, но далеко не весь язык, причём только с позиций и только методами своих наук. Второе положение – о содержании языкознания: оно должно считать изучение языка самым главным, даже «единственным», своим предметом («объектом») и не делить это право и эту обязанность ни с какой другой наукой, если не желает получить отрывочные суждения об этом сложнейшем достоянии отдельного человека и всего человечества.

2. Соссюр осознал, как нужна и важна для языка система,т. е. организация всех элементов по принципу взаимной обусловленности. Именно такое понимание устройства языка помогло ему сделать праязыковые открытия, не доступные его талантливым предшественникам.

3. В безграничной массе создаваемой, передаваемой и сохраняемой языком информации (текстах), для чего он и существует, Соссюр сумел увидеть главное, специфическое для него: « язык есть форма,а не субстанция». Он может выразить и выражает любое содержание (бытовое, научное, словесно-художественное), но сам остаётся всё-таки формой (формой выражения «означаемого»). Языковая форма имеет, таким образом, системную организацию.

4. Системная организация языковых форм возможна потому, что каждая из таких форм является знаком – знаком чего-то («означаемого, или, как потом скажет структуралист Л. Ельмслев, «плана содержания»). Связь между планом выражения, или означающего, и планом содержания, обозначаемым, мыслится как произвольная, условная, в широком смысле слова – случайная. Если соотнести это с древнегреческими теориями о появлении названий «по природе» и/или «по установлению», получается, что Соссюр придерживается второго мнения, подняв понимание слова до уровня знака.Разъясняя сущность языкового знака, он для наглядности сопоставил знаковую систему языка с другими такими системами – «письмом, азбукой глухонемых, символическими обычаями, формами приличия, военными сигналами и т. д.». Родилась идея о необходимости особой науки о знаках – семиологии,или семиотике.Так, как бы мимоходом, был указан ещё один аспект изучения языка и… ещё один повод для лингвистики в очередной раз потерять свою самостоятельность. К счастью, гораздо громче прозвучали слова Соссюра о языке как единственном «объекте» языкознания и аргументы о его специфическом назначении и общественной обусловленности.

5. Прирождённый аналитик и любитель антитез, Соссюр расщепил единую науку о языке на две противоположные: внешнюю и внутреннюю(видимо, не без влияния учения Бодуэна де Куртенэ о внешней и внутренней истории языка – см. магистерскую диссертацию Бодуэна «О древнепольском языке до XIV столетия», 1870). К внешнейотходили условия функционирования языка: историческая обстановка, географическая среда, общественные факты цивилизации и других общественных явлений, к внутренней– изучение самой структуры языка, её системной организации.

6. В пользовании языком, в речевой практике людей (language)Соссюр усмотрел два явления, осознанные им как противоположные – язык (langue)и речь (parole). Язык– это система элементов языка и правил их использования в речи. Речь– конкретная, индивидуальная реализация языка. Хотя в этом разграничении легко почувствовать гумбольдтовские «ergon» (язык) и «energeia» (речевая деятельность, речь), но Соссюр довёл их противопоставление до непримиримой антиномии, связав с ней а) ещё одну антиномию – противоречие между диахрониейи синхронией,б) выделение в качестве особых наук « лингвистики языка»и « лингвистики речи».

7. Оценив основополагающее значение системы для организации языка и пользующихся им людей, Ф. де Соссюр связал её с одним хронологическим моментом в жизни языка: «не может быть системы, охватывающей одновременно несколько периодов». Из этого следовало, что а) необходимо строго разграничивать и даже противопоставить синхронию и диахронию; б) для говорящих единственную реальность и ценность представляет живое состояние языка, т. е. синхрония; в) систему можно изучать и обнаружить только в единовременном (лучше всего в современном) состоянии языка. «Вполне ясно, – подчеркивал он, – что синхронический аспект важнее диахронического, так как для говорящей массы только он – подлинная реальность» [Соссюр 1933: 95]. Вопрос о системности при историческом (диахроническом) изучении языка оставался открытым.

8. Наконец, назовем ещё одно важное новшество в концепции Соссюра – валентность (valeur), или значимость,элементов языка. Её Соссюр видит на всех уровнях (ярусах) языка, но понятнее всего демонстрирует на звуках (различительных признаках фонем, как мы сказали бы теперь): «Существенное в языке чуждо фонетической природе языкового знака», и «важен в слове не звук как таковой, но звуковые различия, позволяющие отличать это слово от всех других, так как только эти звуковые различия значимы». Зерно, заключённое в этой конкретной формулировке относительно коммуникативной «ценности» не столько материальной стороны языкового факта (здесь звука!), сколько его оппозитивной противопоставленности, даст такие дружные всходы и мощное кущение, что станет методологическим принципом анализа всех сторон как структуры, так и функционирования языка.

Подобно В. Гумбольдту, Ф. де Соссюр с его разносторонними интересами и острым умом после выхода «Курса» стал кумиром и знаменем нового периода языкознания, родоначальником по крайней мере четырёх его направлений: 1) структурализма, 2) социологии языка, 3) нового этапа сравнительно-исторических исследований, 4) общей теории языка.

Много содержательного и спорного породили его антиномии: языка и речи, внутреннего и внешнего, синхронии и диахронии, «статики» и динамики и др. До сих пор образцовым является метод его работы – по возможности полнее учитывать системное строение языка в целом и его отдельных ярусов.