Текст книги "Искривлённое пространство"

Автор книги: Александр Тесленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Из стереовоспроизводящего устройства необычайно живо донеслись голоса:

"Сколько вам лет?"

"Двадцать восемь исполнится через три месяца".

"А вид у вас – восемнадцатилетнего".

"Это меня не утешает, доктор. Мне нужно с вами посоветоваться. Можно иметь вид восемнадцатилетнего и выбиться из колеи, спятить с ума. А мне почему-то не хочется".

"Вы юморист. Это прекрасно. Работаете?"

"Инженер на "Тразоне". Седьмой цех".

"Трудно?"

"Глупости! ...Извините, доктор. Дома трудно. Особенно по ночам. А на работе я отдыхаю".

"Вы серьезно говорите, что отдыхаете на работе? Я немного знаю ваш "Тразон". И седьмой цех знаю. Вы в смене Буркала?"

"Нет, мы вместе с Селинжером. Он тоже порядок любит, дело знает".

"Напряженная у вас работа. И ответственная. Хотя и кажется со стороны, что ничего особенного, а нервы в постоянном напряжении".

"Я вас понимаю, доктор, но я-то не со стороны. И поверьте мне, что после происходящего почти каждую ночь работа мне действительно кажется отдыхом".

"Вы женаты?"

"Нет. Мы с Луизой собирались еще в прошлом году объединиться, но после того, как со мной началось... Я сам оттягиваю. Я боюсь. Не знаю, чем все может кончиться".

"Вы, собственно, еще не рассказали мне, что с вами происходит, но смотрю я на вас и убеждаюсь, что вы абсолютно здоровый человек".

"Не нужно меня утешать, доктор. Я не пришел бы к вам, если бы... А Луизе я ничего не говорю, выдумываю, что в голову взбредет, тяну, пока сам не разберусь... Но вижу, самому не разобраться".

"Слушаю вас".

"Впервые он пришел ко мне года полтора назад. Точно не помню, но, думаю, это не так важно. Тогда я не придал этому значения. Сон, да и только. Страшный сон. Чего только не приснится? Проснувшись, поворачивайся на другой бок и смотри себе следующий...

Но в следующую ночь он снова пришел. И сказал то же самое, слово в слово..."

"Что именно?"

"Он сказал: "Привет! Ты меня хорошо слышишь?"

"Как выглядел ваш ночной визитер?"

"Худощавый мужчина в респектабельном костюме какого-то неопределенного цвета, землистое, морщинистое лицо. Во вторую ночь я тоже не испугался, только помню, что и во сне удивился, вновь услыхав те же слова: "Ты меня хорошо слышишь?" Это надо же, думаю, чтобы сны так повторялись. Ничего не ответил тому худющему. Проснулся, выкурил сигарету. И в третью ночь опять он. Вроде бы шел я по степи, а он выходит из густой травы навстречу. И опять за свое: "Привет! Ты меня хорошо слышишь?" А меня словно слепень укусил, крикнул ему, мол, какого черта ко мне пристал. А тот усмехнулся: "Наконец-то ты заговорил. А мне казалось, что ты действительно меня не слышишь". Я понимаю, что это мне снится, но так ясно, как наяву все происходит. "Вижу, с характером ты. Трудновато нам с тобой придется. Но как говорится у вас: плохая рыбка – поганая юшка. А из тебя хорошую юшку можно сделать, – худой деланно засмеялся, положил мне руку на плечо и спросил: – Как тебе живется?" – "Спасибо, – говорю. – Кто вы такие?" – "Твои друзья. И запомни это раз навсегда. Заруби себе на носу, что мы желаем тебе лишь добра, иначе ты плохо кончишь, парень". Я тогда, помнится, рассмеялся истерично, будто расплакался, и проснулся".

"Следующей ночью он тоже приходил?"

"Да".

"Тот человек похож на кого-то из ваших родных?"

"Нет. Не похож".

"Не напоминает ли он вам кого-либо из сотрудников?"

"Нет! Нет! Он ни на кого не похож. Он вообще не похож на живого человека. Он похож лишь на искусно изготовленный манекен".

"Где вы видели манекен, похожий на того человека?"

"Нигде я не видел, доктор, манекен, похожий на того человека, но ко мне во сне приходит человек, похожий на манекен".

"Понятно. Рассказывайте дальше".

"Понимаете ли, доктор, мне больше не о чем рассказывать. Все это продолжается полтора года. Не думаю, что стоит рассказывать подробно мои ночные несуразицы".

"Ошибаетесь, ваша мнимые образы, конкретные действия могут мне о многом сказать. Как вы себя чувствуете днем?"

"Чудесно. Я тороплюсь на работу как на праздник. Но с ужасом думаю о приближающейся ночи".

"Он приходит каждую ночь?"

"Нет. Но от этого не легче. Ожидание в "свободные ночи" изматывает еще больше".

"С Луизой вы часто встречаетесь?"

"Вообще-то часто... Но тут такое вот дело, доктор, с Луизой. Где-то через месяц тот... Извините, но я буду говорить о видении как о живом человеке..."

"Он не сказал, как его зовут?"

"Как-то я сам спросил его об этом, но он ответил уклончиво: "Называй меня просто маргоном".

"Так... Вижу, что у вас, дружок, все это очень похоже на модную ныне болячку".

"Что вы говорите, доктор?"

"Говорю, что все течет, все изменяется, но с новыми явлениями приходят новые болезни... Но поверьте мне, друг, по опыту знаю, что все это не очень серьезно. Рассказывайте, пожалуйста, дальше. Вы сказали, что примерно через месяц..."

"Да, через месяц тот манекенный человек..."

"Называйте его маргоном, и вам и мне будет проще. Что с вами? Простите, почему вы так смотрите на меня?"

"Он тоже просил называть его маргоном. Но я его маргоном не назвал ни разу. И не назову!"

"Вот как? Простите".

"Тот человек сам начал со мной разговор о Луизе. Я спросил, откуда он знает о моей дружбе с Луизой. А он ответил, что все знает задолго до того, как оно произойдет, а какая-то Луиза для него – пустяк, безделица. Я вполне учтиво возразил, что не какая-то Луиза, а девушка, которую я люблю и уважаю. Знаете, во сне частенько впадаешь в патетику, и она не режет слуха... А тот человек лишь улыбнулся, будто оскалился, и вынимает из кармана фотографии: "Вот, посмотри на свою Луизу". Я понимаю, что это только сон, но мне не хотелось бы говорить о тех фотографиях".

"Да, безусловно, химерные видения..."

"Чрезмерно химерные... А потом он говорит: "Кстати, она больна, у нее спарасис". – "Она мне никогда не говорила об этом". – "Скажет, не волнуйся, она тебе скажет, когда уже не сможет скрывать". Я отвечал ему что-то, а сам, понимая, что это сон, лишь ждал, когда же проснусь... А потом тот человек говорит: "Я прекрасно понимаю, что тебе нужно от жизни. Оставь свою Луизу. Мы, благодетели великого космоса, сделаем для тебя все, что тебе нужно. Без Луизы... Ты сможешь иметь сына или дочь, кого захочешь. Они будут твоим непосредственным продолжением, твоими преданными друзьями... Скажи только нам, что ты сможешь их полюбить и содержать сам, без Луизы, и завтра же утром ты станешь счастливым отцом. Не волнуйся ни о чем, о деталях мы позаботимся сами, ни у кого не возникнет даже вопроса, откуда у тебя появились... появился младенец".

Юрий Георгиевич выключил фонозапись.

– Это лишь небольшой фрагмент. Но достаточно красноречивый. Для всех этих странных психозов характерно то, что воображаемый человек неопределенного возраста, худощавый, называющий себя маргоном, в конечном итоге предлагает "взять на воспитание", "усыновить", "родить", "найти" ребенка. Следует отметить, что каждый раз маргоны играли на самых лучших человеческих чувствах. Сейчас приведу несколько страничек-копий из одной, далеко не случайной, истории болезни. За прошедшую неделю я познакомился с бесчисленным множеством людей, пересмотрел множество видео– и фонозаписей и сейчас демонстрирую вам самые характерные, типичные, которые, по моему мнению, лучше всего подтверждают мою версию. Вот посмотрите эти строчки.

На экране появился текст:

"Санитарной машиной СГ-16-А-5 она была доставлена в стационар. Возбуждена, негативистична, делала много лишних движений, бредила, о себе ничего конкретного рассказать не сумела, но много рассуждала на общие темы, больной себя не считала, от осмотра категорически отказалась.

При дальнейшем обследовании соматических отклонений не выявлено. Больная много времени проводит в кровати. Неспокойна, часто возбуждается, с подозрением оглядывает всех, кто ее окружает. В первый день лежала спокойно и шептала что-то неразборчивое, потом вскочила с кровати, надавала пощечин соседке и затем умиротворенная возвратилась в кровать. Она правильно называла дату, когда ее привезли к нам, однако не могла долго понять, где она, называла больницу институтом, школой, храмом, музеем, театром.

Каждый раз от обследования отказывается, непритворно, искренне стыдится, но без малейшей неловкости и даже с удовольствием всегда стоит обнаженная перед группами студентов. На все их вопросы отвечает многозначительными намеками. Скажем, когда ее спросили, где она раньше жила, она сказала: "Жила? Жизнь – очень абстрактное понятие". Когда студент спросил, где она вычитала такую мудрость, больная не задумываясь заявила: "В семнадцатом веке, в семнадцатом дневнике, семнадцатая строка сверху". Отношение к врачам предубежденное, боязливое.

По словам самой больной, она может "вызвать" для беседы любого человека на планете, может "лечить гипнозом на расстоянии", может предсказывать будущее и тому подобное. То и дело больная к чему-то прислушивается, что-то шепчет. Сама себя считает исключительно одаренной личностью, почти гением, но "к сожалению, не может спасти планету от надвигающейся катастрофы. Гибель близка". На вопрос, о какой катастрофе она говорит, отвечает: "Увидите сами. Все равно изменить ничего уже нельзя. Мы проиграли. Все, что я могу вам сказать, только ускорит смерть". Больная часто жалуется, что на нее воздействуют какими-то волнами, и она вынуждена постоянно отгонять те волны и поэтому "у нее дрожат руки". Больная часто сидит, закинув ладонь на затылок, потому что именно так ей удается лучше всего "защищаться от электронных волн, которые входят внутрь через затылок". Держится больная со всеми свысока, говорит преимущественно приказным тоном, порой становится откровенно циничной, эротичной... На втором месяце болезни она имитировала роды: принимала характерные позы рожениц, требовала, чтобы весь персонал приготовился, и кричала: "Я должна родить маргона!"

Юрий Георгиевич отключил проектор, экран погас.

– Если бы не последняя фраза о маргоне, эти строчки можно было бы принять за выписку из обычной истории болезни. Шизофрении. Но даже воспоминание о маргоне не самое важное... Я разговаривал с лечащим врачом. Произошла уникальная случайность, что среди сотен историй болезни, в основном однотипных, я натолкнулся как раз на эту и почему-то интуитивно заинтересовался личностью больной. Скажу сразу, это Луиза Хенкель. Да, та самая Луиза, о которой говорилось в предыдущей фонозаписи. Санитарную машину за Луизой Хенкель вызвали случайные люди, которых удивило поведение молодой женщины, она стояла на берегу реки и кричала: "Алло! Алло! Говорите громче! Я вас плохо слышу!" Когда Луизу Хенкель насильно привезли в больницу, у нее нашли небольшую записную книжку, а в ней что-то вроде дневника. Записи ее оказались для врачей лишним подтверждение ее болезни, а для меня... Вот посмотрите хотя бы одну страничку:

"...он опять приходил. Я уже боюсь засыпать. Иногда кажется, что схожу с ума. Боюсь встречаться с Игорем. В прошлом году мы договорились пожениться, но я сознательно оттягиваю срок, жду, чем все это со мной закончится... Прошлой ночью он мне говорил: "Скажи Игорю, что ты больна спарасисом. Должна же ты как-то проверить его чувства. Если он испугается этого, то какая же тогда у него любовь". Я не могла не согласиться с ним во сне... Какой это ужас, реальное и воображаемое сливается для меня воедино..."

– Вот такая запись, – продолжал Юрий Георгиевич. – Лично для меня она поставила точку в спорах о природе неопознанных психозов. Бессмысленно искать физические, химические, иные факторы. Имеем дело с коварным сознательным вторжением. Почти каждый больной называет своих "посетителей" "маргоном" или "маргонами", а в конкретном случае с Игорем и Луизой наблюдаем типичную провокационную игру. Надеюсь, нет необходимости что-то еще объяснять или в чем-то убеждать?

Юрий Георгиевич, замолчав, обвел взглядом присутствующих.

– И еще одно. Увеличение числа вундеркиндов в последние годы тоже следует связать с пребыванием на земной орбите неведомого объекта. Думаю, в этом вопросе тоже возражений не будет. Личностями вундеркиндов мы обязаны заняться самым серьезным образом, активно, но как можно тише и спокойнее, с максимальной решительностью и пониманием возможной их агрессивности и вообще трудно представить чего еще. Об усилении патрулирования по всей Солнечной системе и о немедленном создании специальной комиссии говорить тоже не приходится, это понятно. У меня, товарищи, все. Что скажете по этому поводу?

11

Пусть принесет вам счастье темно-синяя шея Шамбху!

Когда Парвати припадает к груди своего мужа, то обвивает

его шею влюбленными взглядами, будто петлей!

– Тебе не кажется, что мы совсем разленились? – Дирар вздохнул и медленно скатился с полукруглого сиденья, облегавшего его тело.

– Отдыхать не только приятно, но и необходимо. Отдых – непременная часть и продолжение работы. К тому же, откровенно говоря, с каждым годом я все меньше возлагаю надежд на успех.

– Напрасно, все прекрасно задумано.

– Но слишком медленно развивается. На этой планете нам никак не везет. Лично мне все это опостылело. Эти проклятые "гомо сапиенсы"!

– Вызвать тебе замену? Ты устал?

– С чего мне устать? От пятилетнего безделья? – Мар громко рассмеялся и беззаботно сплел все верхние щупальца вместе, смеялся долго и неудержимо, так, что его всегда бледно-зеленое тело порозовело и все три глаза закрылись пленкой.

– Ну и чудак же ты! Я не сказал ничего смешного.

– Безусловно, – согласился Мар и тут же успокоился. – Не смеялся бы я тогда, если б ты сказал что-либо остроумное. Зачем смеяться, когда и так смешно? А вот когда какой-то Дирар хочет тебе окончательно испортить настроение, можно и посмеяться. Над ним. Не так ли, коллега?

– Ты действительно переутомился. Нервное истощение...

– Ну вот что. Если ты вызовешь замену, я тебя выверну наизнанку. Понял? Эта замена станет твоей заменой! Я скажу, что ты не выдержал чрезмерных положительных эмоций.

Они слишком хорошо знали друг друга, чтобы обижаться в спорах.

– Ну, согласись же, Мар, что все-таки наш эксперимент проходит вполне удачно.

– Ты кого убеждаешь? Меня или себя? Я уже распух от наших неудач и просчетов.

– Ты не прав. Никаких неудач я не вижу. Просто очень затянулся эксперимент... С землянами ужасно трудно работать.

– С ними просто невозможно работать! – вдруг истерично закричал Мар. – Я начинаю терять контроль над своими поступками после каждого перевоплощения, после каждой встречи с ними. Большинство землян научились читать мои мысли. Это меня просто обезоруживает. Я уже не знаю, кто на кого больше воздействует – мы на них или они на нас?

– Оставь, ты всегда склонен преувеличивать. Никто из землян понятия не имеет о нашем с тобой пребывании на орбите.

– Пять земных лет! – кричал Мар. – Ничего себе – пребывание! Преувеличение!

– Не вопи!

– Дуралеем следовало тебя назвать, а не Дираром! Будто на собственной шкуре ты ничего не чувствуешь. Быстрой и блистательной победы не состоялось. Наших каров не берут, по крайней мере в том количестве, которое могло бы обеспечить наш успех. Меня всего выворачивает после каждого перевоплощения, а ты хочешь, чтобы земляне узнали о нашем пребывании здесь! Не уверен, обошлось ли недавнее происшествие. Вне всякого сомнения, нас заметили, хотели вызвать на контакт. Теперь они начнут еще усерднее вести контроль. И вполне возможно...

– Нет, они не станут атаковать. Ведь мы не проявляем никаких признаков агрессивности. – Маргон зловеще рассмеялся. – Никакой агрессивности. Кому-то из нас нужно выйти и тщательно прозондировать, что они о нас, оставшихся невидимыми, подумали...

– Четвертый у Гиаты еще не обозначился?

– Кажется, еще нет. Крепкий орешек. А Гиата гениальна. Не так ли? Она его приручит.

– Так говоришь, будто его приручение что-либо кардинально решит. Не верю я в возможность быстрого его приручения, а чтобы выйти на его брата, который в Высшем Совете, нам и жизни не хватит.

– Замолчи, болван! Иначе я доложу Чару о твоей полной деградации.

– Попробуй, попробуй. Хотел бы я посмотреть на тебя после этого. Ну ладно, хватит. Просто мы оба вконец обленились.

– Нашей вины в этом нет. После того, как нас заметили, нам просто необходимо было затаиться на некоторое время. Вот мы и отлеживались без дела. И не нашли ничего лучшего, как поссориться.

– Кажется мне, что мы несколько беспечны. Перед этой планетой мы практически безоружны.

– Не думаю. В случае, если не окажется выхода, можно даже выйти на контакт. Но сейчас для нас единственным законом жизни является приказ нашего Чара. А он однозначно требует сохранить в полной тайне наше пребывание на орбите.

– Чар далеко, а мы, к сожалению, можем рассчитывать только на собственные силы.

– Безусловно. Очень жаль, что земляне находятся на высокой ступени развития. Не было бы никаких проблем, если б они пребывали в дикости. Но что поделаешь... Мы малость запоздали в наших поисках.

– Да и кары появились у нас сравнительно недавно. А без них очень трудно колонизировать планеты, даже населенные дикарями. Ну а с карами мы справимся и здесь. Пройдет не более года-полутора, вот увидишь, все произойдет так же, как и на Дираузе – тихо и мирно расширятся владения Чара, наши владения.

– Да, если мы удачно выполним программу, до конца дней своих ни в чем не будет у нас недостатка.

– Конечно, пока не прилетят наши. А когда они освоятся, то и здесь придется ограничиться заслуженным Бункером Счастья.

– Можно опять отправиться в поиски новых миров, для расширения владений Великого Чара. Согласись – пока что-то ищешь, до тех пор и счастлив.

– Мы с тобою уже постарели. Успеть бы пустить корни здесь.

– Напрасно так рассуждаешь. Да что впустую болтать. Скоро мы встретимся с Гиатой и Ровичем. Да и всем остальным следует больше уделять внимания. Тем более после нашего вынужденного безделья. К Гиате, пожалуй, я выйду в ближайшее время. А может, ты?

– Деградируем мы с тобой. Разленились. Слишком вжились в образ землян, земной антураж. Сами едва в землян не превратились! С огнем играем.

Дирар рассмеялся, оттолкнулся сразу тремя нижними конечностями и под самым потолком сделал красивый пируэт:

– Нужно бы еще немного уменьшить гравитацию, не возражаешь? – спросил из-под потолка. – Ты же знаешь, как мне нравится состояние невесомости.

– Оставь эти разговоры! – закричал Мар. – Я терпеть не могу, когда не ощущаю массы своего тела. Я перестаю тогда сам себя уважать.

12

Дегенерат с чувством собственного

достоинства. Что может быть ужаснее?

Она была в простом пестром халате, распахнутом на груди, улыбалась, что-то дожевывая, когда Сухов открыл на сигнал свою дверь.

– Приятного аппетита, – пошутил Антон, удивленно рассматривая одетую по-домашнему Гиату.

– Спасибо. Привет! Как видишь, мы уже соседи. Почему не приглашаешь войти?

– Да, безусловно, входи.

– Жена дома?

– Нет. Никого нет.

– Жаль. Мне хотелось бы повидать твою жену. Вот возьми для детей. Гиата ткнула Сухову два батончика "Мечты". – А дети где?

– Они пошли в театр. У Витасика каникулы... А я отсыпаюсь после ночного дежурства.

– Я тебя разбудила? Прости, – долго застегивала пуговицу халата. Поверь, я не знала, что ты отдыхаешь. Пойдем, посмотришь мою лабораторию. Я уже все привела в порядок и очень довольна.

– Гиата...

– Ты словно боишься меня. – Она рассмеялась так чарующе, что Сухов заставил себя улыбнуться, чтобы не показаться совсем негостеприимным.

– Я очень устал, Гиата. И хочу спать.

– Вот не думала, что ты такой соня. Не поспал одну ночь и уже раскис. Пошли. Мне нужна твоя помощь.

Антон, ругая себя в душе за слабоволие и внутренне протестуя против бесцеремонного вторжения этой женщины, все же послушно буркнул:

– Я сейчас, – и обречено добавил: Только переоденусь.

– Зачем? К чему такие формальности? Чувствуй себя со мной совершенно свободно. К слову – это на будущее – пусть тебя не удивляют всяческие предложения и мои авантюры. Скажем, я могу спросить тебя, не хочется ли тебе переспать со мной, или – не хочешь ли ты сменить работу, или... в общем – что угодно... Воспринимай все это как обычный вопрос. Прости, но такой у меня характер. Я очень импульсивна и непосредственна. Когда меня что-либо заинтересует или в голову придет забавная мысль, я не могу ждать ни минуты, тут же должна удовлетворить свое любопытство. Так пусть тебя ничто не удивляет. Договорились? – Гиата лукаво улыбнулась.

– Договорились. – И тоже улыбнулся. Насколько смог непринужденно.

Комната Натальи стала неузнаваемой. Прежде всего бросалось в глаза множество картин на стенах. Сухов посмотрел и с удивлением отметил, что на каждой из них изображено одно и то же чудовище: зеленая голова с тремя глазами и жуткими щупальцами. Гиата, перехватив его удивленный взгляд, сказала:

– Все я сама нарисовала. Это маргон.

– Маргон?

– Да. Он часто приходит ко мне во сне. Вроде бы страшный, а на самом деле такой добродушный. Я очень его люблю. С нетерпением жду каждого вечера, чтобы заснуть и увидеть его. Но он почему-то не всегда приходит.

– А зачем так много одинаковых картин?

– Одинаковых? Ну что ты, Антон, разве не видишь – он на каждой картине разный. Не смотри на меня как на сумасшедшую... Хочешь, я его попрошу, он и к тебе придет?

– Нет. Благодарю. Не хочу, – ответил Сухов вполне серьезно. – А где Натальина библиотека?

– Что?

– Куда ты девала все книги, которые были здесь?

– Остался один хлам, а не книги. Все сгорело. А библиоскопы, сам знаешь, не выдерживают высокой температуры.

– Да, знаю. А жаль...

– Что жаль?

– Жаль, что современные библиоскопы не выдерживают высокой температуры...

– А знаешь, Антон, мне не жаль. Зато мы теперь соседи. – Гиата на мгновение стала непохожей сама на себя, даже волосы приобрели непривычный коричневый оттенок. – Мне запомнились слова одного человека. Как-то на старом кладбище он сказал, глядя на древние, вытесанные из камня кресты: "Нас не станет, а эти камни будут стоять". А потом мы подошли к могиле его матери с современным миниатюрным надгробием. Я спросила: "А почему вы не поставили мраморной плиты своей матери, чтобы стояла тысячу лет?" А он посмотрел на меня с чувством превосходства и сказал: "Зачем? Нас не будет, а камень будет? Так что – мы хуже камня? Пусть и его не останется после нас". Я спросила: "А память?" Он глянул искоса: "А память – вечна", изрек он. Мне вдруг стало страшно, а потом легко-легко. И я до сих пор не могу понять, что со мною произошло в тот миг... Но что-то случилось, Антон. Мне кажется, что именно с той минуты я стала такой, как вот сейчас. А какая я сейчас? Скажи, Антон.

– Что я могу тебе сказать?

От его слов Гиата будто пробудилась от сна, смешно тряхнула головой, поправила рукой прическу, и в глазах ее засветились привычные Антону холодный огонь и деланная кротость.

– Какая странная, ужасная, бессмысленная смерть Натальи, – произнес Сухов, глядя прямо в глаза Гиате.

– Тебе ее жаль? Старую, никому не нужную Наталью тебе жаль? Чудак. Если так ко всему относиться, то в результате будешь жить на груде мусора, на груде старого хлама. Ей давно уже было пора... отойти, – спокойно заявила Гиата. – А у меня теперь здесь настоящая лаборатория. И совсем рядом с тобой...

– Жилсовет знает о твоем переселении?

Гиата совсем спокойно ответила:

– Безусловно, знает.

Сухов не мог объяснить причины своих сомнений, но не мог заставить себя поверить хотя бы одному слову этой женщины.

"Нужно сегодня же позвонить, а лучше самому зайти в жилищный совет. Там хотя бы скажут мне, кто эта женщина. Биолог? Безумная или действительно ученая? Да, сегодня же нужно поговорить. Или сначала посоветоваться с Миколой?"

– О чем ты задумался, Антон? И почему ты спросил меня о жилсовете? Гиата смотрела на него лукаво и сосредоточенно, а Сухову вдруг стало не по себе, он почувствовал, что Гиата прочла его мысли.

– Ты же сама прекрасно знаешь, о чем я думаю...

Гиата рассмеялась.

– Антон, мне нужна твоя помощь. Слышишь?

– Да.

– Очень прошу тебя, отрежь голову вот этой симпатичной нике. – Гиата указала взглядом на стол, где лапками вверх лежало серое существо. – И выбери мозг в тот серебряный стаканчик, что стоит рядом. Ладно? А я тем временем быстренько приготовлю нам что-нибудь вкусненькое. Что ты любишь, Антон? Острое или пресное? Холодное или теплое?

"Погань!" Сухов даже губы крепко сжал, чтобы и намек на слово не вырвался. Но Гиата тут же замерла, на миг окаменела и затем, чеканя каждое слово, тихо заговорила:

– Кажется, я ничем не провинилась перед тобой. Своих жизненных принципов не навязываю. Прежде чем осуждать кого-то, оцени собственную жизнь... Мне досадно, Антон, что ты оказался трусом, – и неожиданно для Сухова Гиата вдруг приветливо улыбнулась. – Но подойди и поцелуй меня. Ты меня очень обидел. Жаль, что я, пожалуй, ошиблась в тебе...

13

Существует такая детская игра: зеленое, к примеру,

называть черным, стол – арбузом, а руку – ухом или

ногой... Продолжая разговор, каждое предложение

усложняется новой путаницей, но играющему не следует

забывать, что он чем назвал, кибернетическое устройство

фиксирует любую ошибку. Игра развивает память, по крайней

мере так утверждают те, кто ее придумал. А придумали ее,

между прочим, те, кто давно уже ни в какие игры не играет.

Я несколько раз развлекался с детьми, которым эта игра

очень понравилась, и ловил себя на мысли, что мне как-то

неловко от того, что все видят, где зеленое, где черное,

но каждый притворяется, что не видит ничего, кроме того,

что сам выдумал.

Антон Сухов переступил порог жилища брата и измученно улыбнулся:

– Здравствуй. Ты, наверное, спать уже собирался?

– Да нет, что ты! Я всегда поздно ложусь, читаю перед сном, пока не отключусь. Раздевайся. У тебя что-то случилось?

– Да нет. Хочется поговорить. Ты уж извини.

– Ты чем-то взволнован? – Микола обнял брата, потом включил все светильники, но Антон недовольно поморщился:

– Не нужно столько света. Глаза даже режет.

Сели за стол.

– Я у тебя заночую, ладно? Не хочется ехать домой, завтра в клинике с утра начинается уникальный эксперимент, а от тебя туда рукой подать. Хорошо?

– О чем ты говоришь! Конечно же, хорошо... Веронике сказал, что останешься у меня?

– Веронике? – отчужденно переспросил Антон, встретился с братом взглядом и долго смотрел, ничего не понимая. – Я могу позвонить ей отсюда. Но она не ждет. Когда операция затягивается, я, случается, остаюсь ночевать в клинике. И часто забываю позвонить. Все в порядке...

– Ты сейчас с работы?

– Нет. Понимаешь ли, в последнее время... Я так устаю в последнее время... Ты же слышал, безусловно, что сейчас повсюду творится?

Микола, стараясь казаться непринужденным, удивленно поднял брови.

– Что ты имеешь в виду?

– Позавчера вызвали "Скорую" и забрали прямо от операционного стола нашего анестезиолога. Психоз... Все чаще и чаще слышу этот диагноз. Ты не можешь не знать об этом.

– Да, кое-что слыхал, – уклончиво произнес Микола. – А что с вашим анестезиологом? Расскажи.

– Все это очень грустно и вовсе неинтересно, Микола. Ну ладно... Митрофан внезапно закричал: "Нет! Нет! Я на работе! Оставите вы меня в покое или нет?!" Одновременно кричал и смеялся на всю операционную, потом непристойно ругался и хохотал: "Ну, дают жару, ой не могу! Ну, дают!" А затем со смехом набросился на одного из хирургов, щекотал его и грозился: "Я тебя выведу на чистую воду, маргончик! Меня не обманешь! Я тебя давно узнал!" Мы все кинулись на него, связать хотели, но он раскидал нас, как котят, и с высоко поднятой головой вышел из операционной, заявив тому хирургу во всеуслышание: "Ты ко мне ночью приходи, как всегда, поболтаем, а то привязался, нахал, во время операции!" Мы заперли его, когда он вошел в раздевалку, и вызвали машину. Я его очень хорошо знал. Мы с ним часто вместе стояли на операциях, дружили с ним. Микола, что это такое? Последнее время... Что это за маргоны, что с языка у всех не сходят?

– Мы призраками не занимаемся, – беззаботно рассмеялся Микола.

А у самого мурашки побежали по спине, но он ничем не выдал своего состояния. На мгновение возникло желание рассказать брату о неизвестном космическом объекте, замеченном на околоземной орбите, но воздержался, вспомнив решение Высшего Совета: "Действовать исключительно силами Совета, без разглашения, чтобы не вызвать паники и недоразумений среди населения".

– К тебе ж они не приходят по ночам? – похлопал Антона по плечу.

– Ко мне еще нет. Но к моей знакомой... У нее вся стена увешана картинами о маргонах.

– Твоя знакомая сейчас, вероятно, в психиатрической клинике, а тебе, Антон... – начал назидательно Микола, но брат перебил его:

– Моя знакомая сейчас живет по адресу: Фибуля, 16, квартира 18, и занимается научной деятельностью, если это можно назвать так...

Микола отметил про себя, что это дом брата.

– Как зовут твою знакомую?

– Гиата Бнос. И, кстати, она никогда не попадет в психиатрическую клинику. Если она и безумная, то это ее обычное состояние.

– Вот как? – Микола разволновался, но сумел скрыть это от Антона. Ты давно знаешь Гиату Бнос? Расскажи мне. Может, я и смогу тебе что-нибудь посоветовать.

– Давно ли я ее знаю? Нет, совсем недавно, и познакомились мы с нею очень странно. Мы ехали на машине вместе с Митрофаном, с тем самым анестезиологом, которого позавчера забрали в психиатричку, а у обочины магистрали стояла женщина с ребенком на руках. Мне почему-то захотелось их подвезти. Митрофан еще высмеял меня, мол, напрасно рыцарствую, но мы остановились, и она села в салон. А потом начались причуды. Дитя верещало у нее на руках, у меня же в тот день было прекрасное настроение, и я начал развлекать мальца. Говорил, что заберу его к себе, если не перестанет плакать, ну, сам знаешь эти дорожные шутки: на портфель ему показывал, мол, в него и посажу, портфель-то большущий. А женщина та, Гиата, начала подыгрывать: ей, дескать, не нужен такой каприза, заберите его себе. Взял я малыша на руки, а Гиата тут же попросила машину остановиться, выскочила из салона... Я опомниться не успел, как ее и след простыл. Вот так мы с нею познакомились. Точнее, познакомились мы в тот же день, но несколько позднее. Мы с этим мальчуганом, его Серафимом зовут, тоже сразу вышли из машины. Но догнать женщину не смогли. Она исчезла, как сквозь землю провалилась. У меня волосы дыбом встали. Серафим повел меня в парк, погулять. А потом привел меня к Гиате, но так привел, будто я сам пришел. Давай, говорит, зайдем в какую-нибудь квартиру, попросим иголку с ниткой, а то у меня пуговица оторвалась. Я и повел его, как мне казалось в первый попавшийся дом, позвонил наобум в какую-то квартиру, а в этой квартире и жила Гиата Бнос. Представляешь? Вот так мы познакомились.