Текст книги "Искривлённое пространство"

Автор книги: Александр Тесленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Тесленко Александр
Искривлённое пространство

Александр ТЕСЛЕНКО

ИСКРИВЛЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО

1

Если от малых забот

перейти к делам поважнее,

если продолжить наш путь,

круче раздув паруса,

то постарайтесь о том,

чтоб смотрели приветливей лица,

кротость людям к лицу,

гнев подобает зверям.

Публий Овидий Назон

День выдался ясным с самого утра. Пожалуй, поэтому Антона Сухова, как только он проснулся, охватило просветленное настроение. Сухов радостно и бодро ехал на работу в клинику. Искусно и быстро прооперировал. Операция оказалась сложной, но все прошло удачно.

Из клиники Антон вышел не спеша и с удовольствием вышагивал по тротуару вдоль магистрали, огибавшей овраг правильной дугой. Он не торопился. Рядом с дорогой красовались золотисто-багряные клены, на противоположной стороне оврага зеленели не пожухшие еще акации и дубы. Солнце светило вовсю после дождей, ливших непрерывно три дня.

Сухов, сам того не замечая, улыбался, радуясь солнечному дню. Легкий ветерок перебирал его шевелюру с сединой. Домой идти не хотелось, но и в клинике оставаться надобности не было.

Осень. Солнце. Удачная операция. Переутомившиеся мозг и тело невольно стремятся к покою. Что может быть лучше таких вот минут?..

"Вероники еще нет дома. – Мысли о ней врываются сами собой. Какой-то невидимый барьер пролег между нами. И барьер этот, пожалуй, невозможно разрушить, хотя теперь уже нет и желания крушить какие-то барьеры. Они дарят нам передышку, и за это им спасибо. А то, что вместе с отдыхом они приносят и одиночество, может, и не беда, в одиночестве никто тебя не унизит, не оскорбит..."

Когда-то он искренне любил ее. По-настоящему. Это теперь приходится спрашивать себя, что же все-таки такое – любить по-настоящему. А прежде не спрашивал. Просто каждой клеточкой своего существа ощущал, что ему жизненно необходимо быть с нею.

Солнце. Осень. Прекрасный день. И не хочется идти домой. Не хочется ни о чем вспоминать.

– Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять... – послышался за спиной знакомый мотив. Сухов обернулся, так и есть. Его догонял анестезиолог Митрофан Степанюк. – ...и одарять кого-то счастьем... Славный денек выдался, Антон. А?

– Осенний подарок галерным.

– ...И лишь звезда, моя звезда, упала с неба и погасла... Сегодня осчастливлю жену. Возвращусь домой не среди ночи... Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять...

Между собой они называли друг друга галерными. В шутке этой содержалась крохотная доля правды. Как известно, галерными когда-то были рабы, ну а они, как говорится, если и носят вериги, то по зову сердца. Можно бы и избавиться от них, но никто не торопится это делать, пока не испытает себя до конца. Светя другим, сгораешь сам. Однако всегда кажется, что сам сгоришь не так скоро. Бессонные ночи, суматошные дни, больные, пациенты, диспуты, симпозиумы, поиски новых направлений и поиски самого себя. Трудно работать в клинике, знаменитой на всю планету. Зато не стыдно и сказать, где работаешь. Иногда даже порисоваться, щегольнуть этим приятно. Трудно, но зато чувствуешь себя на переднем крае научного поиска. Не остается времени ни для болезненного самоуничижения, ни для вынашивания "гениальных" прожектов. В сущности, кроме неудовлетворенности своей семейной жизнью, Сухова все вполне устраивало.

Осень. Ласковое солнышко. Операция прошла удачно. И незачем так рано возвращаться домой. Нужно воспользоваться возможностью понаслаждаться ароматами осеннего дня.

– Возьмем машину?

– Торопишься? – спросил Антон.

– Нет. Но в такой день просто грешно терять время. Просто не верится, насколько великолепна погода. Приедешь домой, а окна залиты солнцем. Заберу дочурку из садика. Томка сейчас такая потешная. Такой возраст, что и не рассердишься... А там и жена придет... Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять...

Шагал Степанюк (был он кряжистым здоровяком) неуклюже, как казалось со стороны. Но Антон едва успевал за ним.

– Ну, берем машину? Или я вызову одноместную?

Вместо ответа Сухов остановился у ближайшего пульта магистрального селектора и нажал зеленую клавишу.

– ...и одарять кого-то счастьем... – напевал Степанюк.

Машина остановилась возле них минуты через три. Открылась дверца голубого геликомобиля. Митрофан пропустил Антона:

– Садись, тебе дальше ехать, а я в центре сойду.

– Торопитесь? – спросила машина.

– Нет, но и терять время... Прекрасный день сегодня выдался, не правда ли?

– Для меня все дни одинаковы, – ответил геликомобиль. – Плохо только, когда пассажиров нет. Куда едем?

Они назвали адреса, и машина тронулась с места.

– Мы с тобой завтра не вместе работаем?

– Мог бы не напоминать про завтра, – раздраженно, но с улыбкой сказал Степанюк. – Завтра у меня Гирзанич оперирует...

Антон Сухов заговорил про операции и сам удивился, что думает о них.

За окнами машины пролетали дома, деревья, фигуры прохожих... Женщину с ребенком Антон заметил издалека. Почему-то припомнились ему маленький Витасик и Вероника... Как они все тогда были счастливы! Радовались каждому пустяку, как дети. Но почему, как все улетучилось? Исчезло сразу. Случались и раньше размолвки с Вероникой, даже ссоры, но Антон ни на мгновение не сомневался, что все это даже не временные осложнения, а просто смешные недоразумения. Прежде он не представлял себе жизни без Вероники. И в ее глазах тоже видел отражение настоящей любви. Теперь же начал думать, что все это ему когда-то лишь казалось. Но ведь ничто не исчезает бесследно. Какой-то шутник утверждал: если в душе поселилась ненависть, значит, были когда-то и зерна любви. Но сейчас даже ненависти в душе не чувствовал Антон. Ему самому казалось, что душа с какого-то времени опустела, в ней ничто не задерживалось, все проваливалось, как в старое ведро без дна...

– Остановимся... – неожиданно для самого себя приказал Сухов геликомобилю. – Подвезем эту женщину... Место в салоне есть...

Степанюк недовольно пробурчал:

– Она никуда не собирается ехать. Я тебя понимаю, красивая женщина, но напрасно ты рыцарствуешь. Она просто гуляет с ребенком.

– Ты видишь, поблизости нет пульта магистрального селектора. А у нее ребенок...

Сухов обратил внимание на то, как неуверенно женщина держала ребенка на руках. Что-то необычное чувствовалось в ее фигуре. Стройная, белокурая, в легком зеленоватом плаще, сама словно из цветного воздуха сотканная, женщина была спокойна, но в то же время ощущались ее напряжение, волнение.

Машина остановилась метрах в десяти от нее. Сухов выглянул из салона и крикнул:

– Вас подвезти?

Женщина стояла неподвижно, будто не слышала. Потом медленно обернулась, вопросительно посмотрела на Сухова, как-то настороженно и боязливо, но сразу ответила громко:

– Да, безусловно. Большое спасибо, – приветливо улыбнулась (именно приветливо, но не благодарно, отметил мысленно Антон) и уверенно направилась к машине.

Ребенок почему-то вдруг расплакался. Голос у него оказался неприятный, дребезжащий. Сухов подвинулся, и женщина села рядом.

– Тихо, Серафимчик! Тихо. Замолчи!

Пола ее плаща легла на колено Антона, а длинный золотистый локон, упав на плечо, щекотал щеку.

Геликомобиль тронулся и набрал скорость.

– Куда вам ехать? – спросила машина.

Женщина окинула взглядом все вокруг, странно улыбнулась:

– Мне с вами по пути, – сказала уверенно, будто знала, куда едут Антон с Митрофаном. – Ну-ну, тихо, Серафимчик! Что это с тобой?!

А мальчишка никак не унимался. Сквозь плач он старался что-то говорить, но невозможно было понять ни слова. Он вытирал кулачком слезы. Сам полненький, розовощекий, в голубом комбинезончике.

– Так куда вам ехать? – снова спросил геликомобиль.

– Я скажу, где остановиться, – уклончиво ответила женщина.

А малец на руках у нее орал – в ушах звенело. Антон и Митрофан иронически переглянулись.

– Ах, звезды-звезды, вечно вам сиять...

– Как тебя звать, мальчик? – спросил Сухов, перекрывая капризный рев малыша. – Ты умеешь уже говорить? – И он взглянул на маму.

Красивая. Антон даже глаза отвел.

– Меня зовут Серафимом, – совсем спокойно произнес мальчик. – Вы же слышали, как меня называла мама, а спрашиваете... – И заревел с новой силой.

– Сколько ему?

– Два, – как-то неуверенно ответила женщина.

– Такой симпатичный мальчик, а капризный... Ах ты, капризуля... Антон взял мальчика за ушко и слегка подергал, имитируя умиление, хотя Серафим и его противный голос раздражали его. – Я таких привередливых всегда забираю с собой. Видишь, какой у меня большой портфель? Я специально ношу такой, чтобы забирать с собой таких капризных. Слышишь, Серафимчик?

– Слышу?! Да-а ты все равно не заберешь меня! – воскликнул малец и раскричался еще громче.

Женщина, извиняясь, посмотрела на Антона и с наигранной беззаботностью произнесла, отчеканивая каждое слово:

– Так вот, сейчас я отдам тебя дяде. Мне не нужен такой плохой, непослушный мальчик.

Антон напустил на лицо строгую мину, раскрыл и вправду очень большой портфель.

– Остановите, пожалуйста, я сейчас выхожу, – промолвил Митрофан. – До завтра, Антон. Желаю получше провести этот день, – и многозначительно улыбнулся.

Степанюк вышел из машины, за ним мягко закрылась дверца. Геликомобиль помчался дальше, а малыш горланил, умолкая лишь для того, чтобы перевести дыхание.

– А ну-ка, давай посмотрим, привереда, поместишься ли ты в моем портфеле?

Сухов уже и не рад был, что начал эту игру. Мог бы ехать себе спокойно, не встревая в разговор. Кричит малый, ну и пусть кричит. Он же с матерью, а она знает, что ему нужно и чего не нужно. И, действительно, прав оказался Митрофан, ни к чему было рыцарство. Но... Ладно... Еще минута-вторая... Эта женщина... Эта красивая женщина выйдет из салона, и Антон помчится прямым ходом домой.

– Видишь, какой у меня большой портфель? И сегодня он почти пустой. Я словно предчувствовал, что встречу такого плаксивого мальчика.

– Забирайте его, – заявила женщина. – Раз он плачет, не слушается, значит, не любит свою маму. Забирайте его с собой, – и как бы машинально положила ладонь Антону на колено.

Антона почему-то передернуло от этого. Казалось бы, по-другому должен был отреагировать на прикосновение очаровательной спутницы, но ему стало жутко, будто кто-то жестокий и всеядный коснулся его.

– Конечно, я заберу его, – сказал Сухов, превозмогая неприязненное чувство. Взял мальчика к себе на колени, внутренне приготовившись к еще большему крику. Но Серафим спокойно перебрался к Антону, не изменив тональности своего плаксивого воя.

– Вот так, Серафимчик, – заявила женщина. – Ты не слушался меня, живи теперь с чужим дядей. Остановите, пожалуйста.

Геликомобиль покорно затормозил.

Антон Сухов не успел ничего сообразить. Золотоволосая женщина выскочила из машины и быстро пошла по тротуару.

А Серафим моментально замолчал и облегченно вздохнул, заявив совершенно спокойно, не по-детски рассудительно, вытирая слезы:

– Ну, наконец-то...

Сухов никак не ожидал такого поворота событий. Он сидел, стараясь скрыть свою растерянность...

– Тебе совсем не жаль расставаться со своей мамой?

Мальчик посмотрел на него сосредоточенно, на мгновение заколебался, подыскивая слова, но так ничего и не сказал. Жуткая минута прошла.

– Простите, сейчас мы тоже выйдем, – громко произнес Сухов.

– Да, я вас понял, – ответил геликомобиль. – Желаю всего наилучшего.

Сухов с ребенком на руках вышел из салона и, внутренне сосредоточившись, как перед операцией, осмотрелся вокруг. Женщины в зеленом нигде не видно. Словно растворилась. Но не приснилось же ему... Мальчуган-то вот он, приснившимся его не назовешь...

– Поставьте меня на землю! – властно приказал малыш. – Я умею ходить не хуже вас.

– Так что же нам делать? – произнес Сухов. – У тебя, малец, откровенно говоря... Не знаю даже, как и сказать... У тебя не очень-то разумная мамочка...

– Нормальная мама, – заявил Серафим. – Просто вы ее не знаете. Недостатки имеются у каждого. А моя мама очень устает.

– ?

– Пошли.

– Куда?

– Погуляем.

– Где ты живешь?

– Что?

– Ты знаешь, где ты живешь?

– А разве мы не к вам идем?

– ?..

– По этой улочке мы скоро выйдем к чудесному парку. А ты молодец! Как тебя звать?

– Меня? – в растерянности переспросил Сухов.

– Тебя, тебя.

– Антон... Сухов.

– Ты мне сразу понравился. От тебя больницей пахнет, – мечтательно пояснил Серафим. – Ты доктор?

– Доктор...

Антон остановился, пытаясь разобраться в случившейся с ним несуразице. Теплые лучи солнца. Золотистые кроны деревьев. Чистое небо... Чужой ребенок с ним...

– Тебе действительно два года?

– А-а, тебя удивляет, что я такой умный? Просто я вундеркинд.

Антон старался вернуть себе утреннее чувство просветленной радости, но это ему никак не удавалось, будто не стало вдруг ни долгожданного солнца, ни предстоящего необычно свободного вечера.

– Мне завтра очень рано вставать. Операция назначена на восемь.

– До завтра еще дожить нужно, сказала бы моя мама. Не волнуйся, что-нибудь придумаем. Все будет хорошо. Я тебя не подведу, многозначительно изрек малец.

Мальчик в голубом комбинезончике топал удивительно быстро.

– У тебя дети есть, Сухов?

– Двое...

– Это хорошо. Я их многому научу. Кто они – мальчики или девочки?

– Мальчик и девочка.

– Ну, ты просто молодец! Полная гармония... Но мне кажется – ты не рад нашей встрече, – выпалил Серафим и пристально посмотрел на Сухова.

Антон явно ощутил, что ноги перестают слушаться его. Он, сам хирург, почувствовал себя так, будто он на операционном столе. Он ничего не понимал, не мог поверить в реальность происходящего.

Внезапно явилась мысль отстать от Серафима. Попросту – сбежать. Вундеркинд не пропадет. Но тот шага через три-четыре, не оборачиваясь, громко спросил:

– Что случилось? Почему ты остановился?

Пришлось снова идти рядом.

– Давай прокатимся вон с той горки?

– Мне неудобно, – буркнул Сухов. – Там одни дети.

– Неважно. Дети тоже люди. Идем.

Маленькая кабинка пневматического лифта, смешно подергиваясь, подняла их на верх башни, откуда начинался отполированный до блеска детьми пластиковый спуск. Он тянулся до самого конца парка. Сели, оттолкнулись, и сразу же их понесло, закружило, завертело на виражах и спиралях, на замедляющих движение подъемах и внезапных, захватывающих дух спусках.

Когда они (наконец-то!) стояли на земле. Серафим оценивающе осмотрел Антона и сказал:

– Ну разве плохо? То-то же! Просто прекрасно! Но, знаешь, у меня оторвалась пуговка... Смотри, – на маленькой ладошке лежала голубая пуговица. – Я успел поймать ее на лету. Я молодец, правда же, Сухов? У меня мгновенная реакция.

– Да, ты молодец.

– Но теперь мне нужно ее пришить, – решил Серафим. – У тебя случаем нет иголки с ниткой?

– Нет. Поехали ко мне домой. Подумаем, как разыскать твою маму... И пуговицу пришьем... У моего Витасика сейчас каникулы. А вечером Вероника, моя жена, придет, – сказал Антон, чувствуя, как по спине побежали мурашки.

– Я не могу с оторванной пуговицей знакомиться с людьми. Давай сначала зайдем в какую-нибудь квартиру и попросим иголку с ниткой. Если не хочешь, то поедем в ближайший магазин... Но лучше и быстрей – попросить у кого-нибудь. Пошли! – и мальчик решительно направился к выходу из парка.

Антон теперь и не пытался отстать, шел как под гипнозом. В подъезде ближайшего от парка дома Сухов подошел к первой попавшейся двери на первом этаже, позвонил. Но никто не ответил. В соседних квартирах тоже никого не оказалось.

– Ну что, поднимемся выше? – предложил Серафим.

Сухов послушно подошел к лифту и вызвал кабину. Через минуту двери открылись.

– На каком этаже выйдем? Может, на третьем? – Сухов взглянул на мальчика.

– Все равно на каком.

Сухов нажал кнопку третьего этажа, но не успели двери закрыться, как вдруг к лифту подбежал какой-то человек.

– Подождите меня! – крикнул он и схватился руками за створки...

Двери сразу раздвинулись, пропуская его. Запыхавшийся мужчина вскочил в кабину:

– Спасибо... Мне на пятьдесят восьмой...

И вдруг воскликнул удивленно:

– Антон?! Привет, какими ветрами?..

Сухов узнал своего одноклассника по школе. Василия Бора.

– Твой сынишка? – спросил Василий. – Ты здесь живешь?

– Нет, – улыбнулся Сухов, не зная, что сказать дальше. – Я не здесь живу и... сын не мой, а моей знакомой.

– В гости приехал?

– Да. В гости, – произнес уверенно, опасаясь, как бы Серафим не подкинул и своего словечка.

– Тебе на который?

– Мне? Мне на третий, – поторопился ответить Сухов, надеясь, что они с Серафимом выйдут, а Василий поедет дальше к себе.

– Как поживаешь? Ты все на том же месте работаешь? В той же славной "концентрационной" клинике? – Василий громко рассмеялся.

– Да.

Створки лифта раздвинулись на третьем этаже. Антон протянул руку попрощаться, но Василий вышел вместе с ними.

– Ты надолго к знакомой?

– Не знаю... – Антон вконец растерялся. Он понимал – сейчас откроется его обман, и в предчувствии стыда, сознавая бессмысленность ситуации, покраснел.

– Может, потом ко мне заглянешь? Посидим, поболтаем. Сколько мы с тобой не виделись?.. Моя квартира – сто пятнадцатая. Слышишь?

– Да, слышу.

– Так я жду. Поднимешься ко мне? – лукаво улыбнулся.

– Не знаю...

– Ты женат?

Сухов почему-то обрадовался этому вопросу.

– Да. Уже давно. Сын и дочь у меня, – и вдруг вспомнил, что Василий был на их свадьбе, и когда родился Витасик, Бор заходил поздравить. Вспомнил и понял, почему Василий спросил об этом. Хотел объяснить, что-то выдумав, но побоялся, как бы не подал голос Серафим; тогда вообще ничего не объяснишь, особенно второпях, вот здесь, на этой площадке третьего этажа.

– Ты в какую квартиру сейчас?

Сухов решил играть до конца, наобум кивнул на одну из дверей, а Василий подошел к ней и позвонил. Ему страшно хотелось узнать, к кому же пришел Антон?

Сухов зажмурил глаза на миг, вытер пот со лба одеревеневшей рукой и подумал: "Будь проклят этот солнечный день!"

Дверь открылась. На пороге стояла старая худая женщина в сером с мелкими цветочками домашнем халате. Лицо желтое, с глубокими морщинами на лбу. Женщина молча внимательно оглядела Антона.

– Добрый день, – выдавил Сухов и облизнул пересохшие губы.

Старушка не ответила, но ее тонкие губы шевельнулись, словно в приветствии.

– Галина дома? – как сумел беззаботнее спросил Сухов, назвав первое пришедшее в голову имя.

– Галина? – переспросила она удивительно молодым и звонким голосом.

– Да... Она здесь живет? – Сухов настаивал на своем, только бы поскорее услышать, что произошла досадная ошибка и, безусловно, старушка ничем помочь не может... Лишь бы Серафим не вмешался. Но, как ни странно, казалось, что вундеркинд прекрасно представлял ситуацию.

– Да, да, безусловно. Заходите, пожалуйста. Галина давно вас ждет.

Антон сумел скрыть свое удивление, пожал руку Василию, пообещал забежать к нему, если сумеет. Пропустил Серафима и следом за ним нерешительно переступил порог.

2

– Самолет большой? Но зачем тогда он в небе

прикидывается маленьким? А почему листья с деревьев не

падают? Потому что крепко приклеены? А почему медведи не

улетают в теплые страны? Потому что хорошо приспособились?

Вероника возвратилась домой раньше обычного. На работе все не ладилось. Даже старый, сведущий во всем и до сих пор безотказный помощник, информационный фильтратор "Буран" начал барахлить. И хотя Вероника не чувствовала себя больной, ушла на два часа раньше, чем обычно, решив сегодня поработать дома.

Она открыла дверь, повесила на пластиковую вешалку шляпку и свою сумочку, вошла в гостиную. Витасик с Аленкой сидели за столом какие-то уставшие и в то же время торжественные. Увидев мать, Витасик вскочил:

– Мама, мы с Аленкой сегодня очень здорово поработали.

– Вы молодцы у меня. Не голодные? Витасик, скоро заканчиваются каникулы... Ты сегодня занимался математикой?

– Да, мама...

Вероника подошла к стенному шкафу, сняла с себя и повесила вышитую блузку, накинула на плечи розовый домашний халат.

"Пять минут следует отдохнуть. А потом приниматься за недописанную статью. Скоро отчитываться в институте. И детьми надо бы заняться..."

Вероника села у окна в глубокое мягкое кресло, закрыла глаза. Витасик с Аленкой тихо разговаривали за столом:

– Когда наш класс водили на птицефабрику, я видел настоящих кур. Знаешь, как интересно. Я взял одну в руки, а она смотрит на меня так удивленно – то одним глазом, то вторым. Вот так. Ну, думаю, какая-то ненормальная курица. Шальная. А потом петух прибежал...

– А петух похож на попугая?

– На попугая? У петухов хвосты красивые... Ты видела петушиные хвосты?

– Нет, никогда...

– Ты никогда не видела петухов?

– Никогда... Зато я видела попугая. Настоящего попугая. Когда мы с папой ходили к дяде Грише... У него живет настоящий попугай.

– Я не видел живого попугая... Только на картинке.

– А петухи летают?

– Не знаю. Тот петух, которого я видел, скакал.

– Как скакал?

– Ну как... Ну, вот так... И хвост торчит.

– Если бы ему хвост отрезать, вот было бы смешно. Правда?

– Конечно! Еще как смешно. Без хвоста все смешные.

Вероника открыла глаза. Поднялась с кресла и подошла к окну. В углу комнаты стоял большой шарообразный аквариум, подсвеченный внутри тремя цветными фонариками – розовым, синим и зеленым. В лучах этих фонариков рыбки казались еще красивее, какими-то фантастическими существами. Но... Вероника скользнула взглядом по аквариуму и вдруг обратила внимание, что рыбок нет. Все заплыли в грот, выложенный из камешков? Неужели все сразу заплыли? Она подошла ближе и посмотрела внимательнее. И сразу увидела все рыбки лежат на дне без хвостов. Даже вскрикнула от неожиданности.

– Мама, мама, это мы. Мы сегодня хорошо поработали. Правда, очень смешно?

Вероника стояла вконец ошеломленная.

– Витасик...

– Знаешь, как трудно их ловить, чтобы не расплескать воду. И видишь, мама, мы совсем не наплескали на пол. Видишь, мама, какие мы предупредительные и аккуратные. Мы молодцы, мама, ведь правда?

– Витасик, как ты мог?

– Смешно вышло, правда, мама? Мы с Аленкой пошутили.

– Какие жестокие, дурацкие шутки...

– А разве шутки должны быть умными? Ты недовольна, мама! Но ты никогда не говорила, что рыбкам нельзя отрезать хвосты.

В комнату вошел старый пушистый кот Юпитер. Постояв немного на пороге, он подошел к аквариуму и сладко зевнул, зажмурив от удовольствия глаза, а потом вдруг с опаской взглянул на Веронику и подобрал под себя роскошный полосатый хвост. Давно еще, когда Юпитер был маленьким котенком, Антон нечаянно наступил ему на хвост. После этого котенок неделю пропадал где-то. Все уже думали, что он убежал навсегда. Но Юпитер вернулся, несколько дней держался подальше от людей, а потом словно забыл обо всем. Но с тех пор постоянно прятал свой хвост, особенно когда лежал под столом.

– Мама! А мы сегодня с Аленкой открытие сделали! – бодро, как ни в чем не бывало воскликнул сын.

– Какое же?

– Вот посмотри, мама, – Витасик подошел к Юпитеру. – Если погладить кота здесь, как раз за ухом, то он зажмуривает глаза и громко мурлычет. Слышишь? Видишь? Интересно, да?

– На всякий случай должна вам сказать, что нельзя отрезать котам хвосты... А то потом заявите, что вам не говорили этого.

– Хорошо, мама.

– Ну как вы могли? Никогда не думала, что мои дети такие жестокие.

Вероника опять опустилась в кресло. Потрясенная до глубины души, она не знала, как поступить. Отругать? Наказать? Или просто поговорить?

"О чем говорить? Что рассказывать? О том, что живым рыбкам было больно? Дети и без меня это знают. Побить, чтобы и они почувствовали боль? Они и это знают... Такие красивые были рыбки, их так трудно достать. Антону один благодарный больной подарил... Какое безрассудство. Взять и поотрезать... Еще и хвалятся, что воду не расплескали... Наверное, еще и думали, что я их похвалю? Ну что за кошмарный сегодня день? Наваждение какое-то, да и только".

Вероника почувствовала себя совсем разбитой. Попробовала думать о чем-то приятном, но сосредоточиться ни на чем не могла. Мысли возвращались к тому, как рыбки плавали в разноцветных лучах фонариков.

Антон любил посидеть возле аквариума. Иван – тоже...

Вспомнив Ивана, Вероника немного успокоилась. По крайней мере злость на детей немного унялась.

"Иван тоже опечалится. Он всегда целует меня здесь, возле освещенного аквариума. Какая-то опустошенность внутри. И даже зла нет. Ни на кого нет зла. Но в то же время нет ни капли любви. Ни к кому. Разве что к детям... Абсолютная пустота... Почему? Хочется лишь спать. Только спать. Никогда прежде так не было. Иван... Если б он пришел сейчас, стало бы лучше... По крайней мере не хотелось бы так спать. В душе пустота. Мертвая тишина. Как жестоки дети. Говорят – без хвоста все смешные. Антон и сегодня, пожалуй, придет поздно... Раньше ждала его с работы... Антон считает, что я никогда не любила его по-настоящему... Не могу с ним не согласиться... Но когда-то все было иначе... По крайней мере он не раздражал меня. Я могла терпеть его занудства, его нескладные разглагольствования, мальчишеское упрямство... Мы с Антоном еще не старые. Можно бы все изменить в жизни. Но ничего не хочется менять. И от этого закрадывается страх, но и этот страх какой-то выхолощенный, как расфасованный в полиэтиленовые мешочки, он не побуждает к действию, к буре, к протесту, лишь заставляет воспринимать все спокойно, как пилюли, необходимые для нормализации обмена веществ... Что же случилось со мной... Никак не осознать, что именно... Хочется спать..."

...В первые годы после женитьбы Антон Сухов много рассказывал своему брату Миколе, члену Высшего Совета Земли, о Веронике. Он любил ее, хрупкого и нежного младшего экономиста из научно-исследовательского института энергетики. Они познакомились на концерте. Антон часто, при каждом удобном случае, рассказывал, как им посчастливилось сидеть обоим в седьмом ряду и как он сразу обратил внимание на девушку. Микола Сухов каждый раз сдерживал снисходительную улыбку.

Жизнь старшего Сухова сложилась так, что ему приходилось бывать преимущественно в мужском коллективе, а если и встречались женщины, так он смотрел на них только как на коллег. Микола не разбирался в женской психологии, да и вообще не допускал существования самостоятельной женской психологии, считал это выдумкой гуманитариев, с полным убеждением говорил лишь об одной-единственной психологии – психологии человека. Время от времени его охватывало чувство вины пред природой, пожалуй, даже чувство стыда, но такие минуты быстро улетучивались. Доминировала работа и уверенность в том, что он необходим Планете. И уверенность эта рождала чувство неподдельного счастья. Конечно, приходилось кое-чем жертвовать. Случалось, что и он безумно влюблялся, но каждый раз любовь его оставалась неразделенной. Или, как он говаривал, на настоящую любовь не хватало времени. Бодрился, заглушая наплывающие волны естественного влечения. А потом научился умело избегать их, как тореадор в изящном пируэте уходит от разъяренного красной мульетой быка. Поэтому, слушая рассказы Антона о "сказочном существе" – Веронике, – он едва сдерживал снисходительную улыбку. Его брат – врач, прекрасный хирург, талантливый терапевт; времени у него ничуть не больше, чем у Миколы. Как он не понимает, что все сентиментальные порывы недолговечны, они угасают так же, как костер без очередной порции сухого хвороста, или перерастают в пожар, с которым необходимо бороться. Ни на первое, ни на второе – понимал Микола – брат не пойдет, так пускай малость потешится, играя чужую роль, чтобы лучше осознать свою. Академика Сухова радовало, что брат с каждым годом становился спокойнее, солидней, степеннее. Однако это спокойствие, толерантность Антона и настораживали одновременно. Именно в то время появились первые тревожные сообщения психиатров планеты о проявлениях необъяснимого массового психоза. В одной из бесед, а встречались братья довольно часто, Микола заметил неожиданные и весьма странные изменения в характере брата... Речь шла тогда о пациенте брата Иване Ровиче, который непонятно откуда объявился вновь. Несколько лет назад он обратился к Антону Сухову, прослышав о его новом методе терапии неврозов. По словам самого же Антона, метод имел существенный недостаток – неприятные, порой даже болевые ощущения у пациентов во время процедуры. Несмотря на прекрасные результаты лечения, некоторое время Антон Сухов чувствовал себя словно на перепутье со своим открытием – люди не спешили обращаться к нему. И вот этот самый Рович оказался тем самым пациентом, который принес молодому врачу популярность и славу. Иван Рович настойчиво, даже слишком настойчиво рекламировал повсюду новый метод врача Сухова. Антон рассказывал, что у него невольно закралось предубеждение к смелому больному, у которого он при всем желании и вопреки настойчивым просьбам о помощи не находил даже намека на объективные отклонения от нормы.

"Это удивляло меня, даже пугало, но я так и не решился спросить Ивана о мотивах его симуляции. Может, мне просто приятно было слышать его восторженные высказывания в мой адрес. Но главное, конечно, то, что после него начали обращаться ко мне и другие больные, по-настоящему страдавшие. А когда я заметил, что Ивана больше интересует моя жена, чем мои методы лечения, то, скажу откровенно, я просто обрадовался, так как все мои недоумения прояснились... – Антон болезненно и устало улыбнулся. – Не знаю, что произошло со мной в последние годы. Ведь прежде я был иным ревнивым, обидчивым. А теперь, как видишь, я спокойно рассказываю о любовнике своей жены. Как-то я попытался намекнуть Веронике, что ее увлечение не секрет для меня. А она, многозначительно глядя на меня, заявила: "Физиология – очень серьезная вещь. Зачастую она диктует поведение человека". Мне же подумалось тогда: ну и пускай себе диктует".

Микола внимательно, даже с испугом слушал брата, но решился лишь спросить: "А почему так, Антон?" – "Да потому, что она меня никогда не любила". – "Так-таки никогда?" Антон потупился. "У вас двое детей, и вы прожили столько лет... Ты так восторгался ею..." – "Я не знаю, что с нами происходит... Безусловно, она когда-то, пожалуй, любила меня... Может, любила..." – "Ты переутомился. Ты очень много работаешь. Сам врач, не мне тебя учить... Нужно уметь и отдыхать..."

3

Не существует безвыходных ситуаций. Как-то, когда

рейсовые машины были перегружены и достать билет

представлялось невозможным, я привязал к себе табличку с

адресом и отправил сам себя по почте.

Старушка подождала, пока они пройдут дальше, и суетливо закрыла входную дверь.

– Простите, – начал было Сухов, но тут же умолк, не зная, что сказать дальше.

Хозяйка протянула руку для приветствия.

– Будем знакомы – Маргарита Николаевна. Фамилия – Бнос. А как вас зовут?