Текст книги "Влюбиться в эльфа и остаться в живых"

Автор книги: Александр Талал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Нам нельзя дружить. Ты даже не представляешь себе, насколько нельзя…

Со стариковским вздохом временного облегчения троллейбус замедлял ход. «Нельзя…» Весь сегодняшний день оказался загадочным и судьбоносным переходом на красный свет. Кому нельзя? Почему? Судя по Катиным словам, Женя еще не переступил через некую роковую точку невозврата, не совершил поступок, бросающий серьезный вызов этому «нельзя». Еще не поздно захлопнуть приоткрытую дверь, и чем громче, тем лучше, а в идеале ногой, чтобы с потолка посыпалась штукатурка, и все вздрогнули с замиранием сердца, и гордо уйти победителем, пока звон в ушах отвлекает от мысли о том, что победители не уходят. Он взялся за поручень.

– Подожди. Ты должен знать. Тебе обязательно нужно открыть третий глаз. Ты сейчас как слепой котенок, ты не знаешь, где у тебя друзья, где враги. И чем раньше ты его откроешь, тем лучше для всех. Ты поймешь, что я была права, и станешь, как все, и все будет, как всегда. О’кей? Орки против эльфов и наоборот. Так привычнее, – абсурдно, последняя фраза прозвучала с неожиданной грустью. Эта грусть хлестнула Женю как пощечина – «Мне же тебя еще и пожалеть?!» – его злоба достигла апогея, ему захотелось – осознавал он с изумлением даже в этот момент – ударить ее.

– Кащенко по тебе плачет, – произнес он ядовито. – Ой, нет, не плачет. Умер.

Он стоял на подножке троллейбуса, когда Катин ответ будто окатил его ледяной водой:

– Вот теперь ты больше похож на орка.

Гармошка двери развернулась с немузыкальным скрипом, и перед ним, немного выше неясных теперь очертаний Катиного лица по ту сторону им самим яростно прочерченной границы между ними возникло в стекле лицо, искаженное злобой, которое он в этот миг затруднился узнать. Троллейбус тронулся. Туманный Катин образ уплыл против хода движения, а его собственный, как навязчивый и неприятный гость, остался с ним. Люди приходят и уходят, а тебе оставаться с последствиями, и никуда от них не деться, даже если разбить вдребезги все зеркала в мире.

– Платить будем? – раздалось из водительской кабины.

За все приходится платить. Он ощутил боль в мышцах предплечий, и только теперь заметил, что его побелевшие кулаки сжаты как в судороге. В левом что-то покалывало ладонь. Женя разогнул дрожащие пальцы. Вдавленная в линию сердца, на руке блестела крохотная пластиковая ромашка. Ему захотелось крикнуть водителю: «Как там у вас искры вышибают штангой?! Сделайте, очень надо!» Но он не нашел в себе духа даже попросить его остановить троллейбус.

Разумеется, это был не «его» маршрут, и он выскочил на следующей остановке и помчался назад, чтобы попросить прощения за то, чего не сделал, но хотел. Только Кати уже нигде не было.

* Р * Б * Е * М * И * Е * С * Е * С * Т *

Малоизвестный факт: именно орки способствовали превращению слова «блондинка» в ругательно-презрительное клеймо по сложной этимологической цепочке, начавшейся с обычного наезда на прекрасный пол эльфийской нации.

Из уничижительных прозвищ особой популярностью среди орков пользуются такие, как «лилейная печень» (это выражение шекспировских времен, означающее «печень белого цвета», каковая имелась, как тогда считалось, в туловище трусливых, убивало трех зайцев сразу – намек на светлые эльфийские волосы, обвинение оппонента в малодушии и тонкое высмеивание пристрастия Эльфийского Принца к творчеству Барда); а еще «одуванчики» и «моцарты». Последнее имело отношение не только к белому напудренному парику композитора-вундеркинда, но и к нахальной оккупации эльфами сфер высокого искусства – по меньшей мере, на словах. Среди них и правда насчитывалось множество эпатажных художников, эстрадных певиц, режиссеров мудреного кино и дизайнеров модной одежды, но еще больше – ценителей и коллекционеров их творчества.

Когда-то орки действительно занимались в подавляющем большинстве охотой, скотоводством и сельским хозяйством. Сейчас эти рамки уже сильно размыты, но в крупных городах орков до сих пор считают «приезжими». И символом своего ведомства сентиментальный Федор Афанасьевич избрал Ярославский вокзал, где и располагался штаб оркского руководства.

В этот вечерний час, склонившись под торшером из лос-анджелесского филиала Икеи, Оркский Принц рассматривал личное дело диссидентов Степановых, разложенное на письменном столе вишневого дерева колониального периода тогда еще разъединенных Штатов Америки. Вентилятор на длинной ножке неспешно крутил головой, обозревая офис, и теребил попеременно то разбросанные по столу листки и фотографии, то седоватый ежик Федора Афанасьевича над его необычно суровым и сосредоточенным лицом, то выбившийся из-под рубашки галстук перепуганного начальника оркской охраны, Гриши Матерого. Под столом туфля Принца нервно отбивала по обитому красным бархатом сундуку такт отходящего где-то с одного из трех вокзалов поезда дальнего следования. Поезд набирал ход, и нервное постукивание туфли ускорялось вместе с ним. Взмокший Матерый на всякий случай подвинулся поближе к раскрытой настежь двери кабинета. Ему казалось, что он седеет на глазах, но проверить догадку он не мог, поскольку Принц не любил зеркала. «Такое ощущение, что ты не один», – объяснил он как-то Грише.

Еще час назад все было в порядке. Принц даже не слишком расстроился, узнав о происшествии на Чистых прудах: «Мальчишка – ренегат по незнанию, ерунда, ситуация под контролем». Он несколько помрачнел, когда ему сообщили об эскалации конфликта на Воробьевых горах, но все еще пребывал в бодром расположении духа, не отчаивался, шутил с Гришей: «Ничего удивительного! «Бутовские эльфы», ха… Недотепы. Гопницкий спецназ!» – и процитировал одно из своих любимых хокку от Басе. Как раз во время декламации вошел охранник Гурджиев с давно забытым досье на Владимира и Ольгу Степановых и увеличительным стеклом и шепотом осведомился у Гриши:

– Слушай, как это, а? «Трепещут цветы», да? «Но не гнется ветвь вишни под гнетом ветра». Что это такое?

– Як кажуть у нас в Японии – то сакура цветэ, – подмигнул Гриша. Они похихикали, а Федор Афанасьевич подслушал, но не обиделся и тоже похихикал. Страшный перепад в настроении Принца наступил позже, когда Гурджиев покинул комнату, а правитель склонился над документами с лупой в перламутровой оправе. Гриша руководил службой безопасности уже восемь лет и почуял неладное, когда первая хмурая складка пометила лоб Принца над переносицей глубокой «галочкой». Такая птичка, знал Гриша, ничего доброго не предвещала.

«Второе предзнаменование», отметил для себя Гриша, глядя, как Федор Афанасьевич рассеянно достает из ящика стола стопку тарелок с отпечатанным на каждой шаржем на Макара Филипыча. Не отрываясь от какой-то из фотографий, Принц махнул рукой, подзывая Матерого, и не говоря ни слова, вручил ему лупу. Забыв, как дышать, Гриша склонился над фотографией Владимира Степанова, сделанной им самим году в девяносто девятом. Он долго не понимал, что имеется в виду, и не решался уточнить, пока Принц не спросил капризным тоном:

– Почему этоне у меня?

«Капец», – подумал Гриша. Его накрыло.

На шее Владимира болтался шнурочек. На шнурочке висел медальон. Бронзовый, восьмиугольный и с буквой «С». Федор Афанасьевич начал бить тарелки, методично, размеренно и не без драмы. С каждой тарелкой Гриша незаметно отступал к двери, но тарелок было не так много.

Наконец, Принц поднял на него исполненный скорби взгляд, призывая к ответу.

– М-мне надо проверить, – сипло заикался Гриша. – Там, кажется, полиция раньше нас подоспела. Конфискации не случилось. Мы же не знали, что она у него есть.

На глазах Федора Афанасьевича навернулись слезы обиды на начальника безопасности. Он потянулся к вентилятору и щелкнул кнопкой, отключив вращение. Вентилятор уставился прямо на Гришу. Галстук резвился в потоке воздуха, а Гриша – нет. Принц крепко взялся за ножку вентилятора, и в это же время его нога легла поудобнее на сундук под столом.

– «Как свищет ветер осенний! – сказал Принц. – Тогда лишь поймете мои стихи, когда заночуете в поле».

Сундук засветился. На мгновение вентилятор взревел турбиной. Кабинет задрожал. Гришу выдуло в дверь.

Отпустив вентилятор, Принц взял со стола последнюю тарелку, посмотрел в глаза нарисованному Макару Филипычу, покачал головой:

– Гопницкий спецназ… – и добавил, громко, чтобы слышал сдержанно завывавший на ступеньках Гриша, ощупывая побитые конечности: – Мы пойдем другим путем!

Тарелка звякнула об угол стола. Зубастая голливудская улыбка Эльфийского Принца раскололась на две половины.

Глава 5
Чужой среди своих

Порой возникает мистическое ощущение, что ты не один в своей собственной квартире. Порой оно оправдывается самым неожиданным образом. Ты убеждаешься, что входная дверь заперта на ключ и завешена цепочкой, но осторожно, с первобытным страхом перед неизведанным и необъяснимым крадешься в соседнюю комнату, где выясняется, что ветер приоткрыл форточку. Невинная стихия не входит в разряд нарушителей и квартирных воров – и все же что-то изменилось в комнате, пока тебя не было, произошла перестановка, форточка распахнута, занавеска развевается, покатился и упал на пол карандаш, аккуратно сложенные в стопку бумаги развернулись веером по столу, словно кто-то провел рукой, в помещение ворвался шум проезжающих четырьмя этажами ниже автомобилей… Без свидетелей. Ветер ли? Что происходит в комнате, когда тебя там нет? Или, как поставил бы вопрос Федор Афанасьевич, издает ли падающее в лесу дерево звук, если его некому слышать?

А иногда чувствуешь из другой комнаты, что включен телевизор, даже если уже поздняя ночь, все передачи закончились и динамики не издают не единого звука. Но если в квартире очень тихо, телевизор наполняет воздух каким-то бесшумным белым шумом, статическим электричеством, воспринимаемым не ушами, а нутром. Что на самом деле происходит и в каком измерении?

Или, когда, протягивая палец к кнопке вызова лифта, точно знаешь, что кабина находится здесь, перед тобой, а не на каком-нибудь другом этаже, и при нажатии кнопки двери раскроются сразу, хотя лифт не оснащен индикатором с нумерацией этажей, и в шахте слишком темно, чтобы разглядеть провода на крыше кабины – это как? Шестое чувство? Может, предметы имеют свойство коммуницировать с нами способами, которым мы найдем объяснение, лишь одолев, наконец, эйнштейновскую теорию струн?

Или, к примеру, мелькнет отражение в зеркале. Твое собственное отражение, несомненно – хотя за этот короткий миг, уловив краем глаза показавшуюся в зеркальной копии твоей квартиры фигуру, ты не успеваешь в этом убедиться. И возвращаешься обратно по тому же пути, сравнивая ощущения – точно ли так все произошло секунду назад? Ты не уверен. И еще некоторое время оглядываешься через плечо на тени предметов, и неуютно чувствуешь себя, повернувшись спиной к пустому пространству, и нет-нет да бросишь неожиданный взгляд на зеркало из расчета застать отражение врасплох.

Чудесами такие явления вряд ли назовешь. Но если вдуматься – не является ли немое бормотание телевизора приподнятым уголком большой кулисы, фрагментом целого неведомого мира за арьерсценой?

Вечером седьмого апреля Женино ощущение, что он не один в своей собственной квартире, не имело никакого отношения к мистике.

Дверь в квартиру была открыта. Прихожая была завалена обувью, зонтиками и старыми газетами, которые кто-то спешно разбросал по полу, рыская в тумбочке. В гостиной тоже были видны признаки вторжения, а неяркий свет торшера, приглушенный колпаком красного плафона, отбрасывал на стену чью-то неподвижную тень.

Женя инстинктивно поискал тяжелый предмет и, не найдя ничего тяжелее неудобной телефонной книги, расшнуровал правый ботинок, стянул его с ноги и, подняв его высоко над головой каблуком вперед, сделал глубокий вдох. Еще сутки назад Жене даже и не пришло бы в голову ничего другого, чем покинуть квартиру как можно тише и уже на улице набрать «ноль-два» или прямой номер Николая Петровича. Но не сегодня. Прихрамывая на необутую ногу, он крался на красный свет, прокладывая тропу между раскиданными кроссовками, журналами, щетками для обуви и батарейками на полтора вольта. По мере его продвижения по пересеченной местности тень незваного гостя все больше показывалась из-за наличника. Еще три шага, и он окажется лицом к лицу со взломщиком. Два…

Фигура в гостиной пошевелилась, раздалось шуршание бумаги, и снова тишина. Женя не выдержал. Громко бухая левым ботинком по линолеуму и размахивая правым, он внесся в комнату на всех парах, возможно, крича нечленораздельно, но в последнем уверен не был.

– Ни с места, милиция! – объявил он возбужденно, как только пересек порог. Посреди учиненного здесь раскардаша в глаза первым бросился предмет, ему не принадлежавший. На тахте в неуклюжей позе развалилась авоська с продуктами – кусочек любимого им пошехонского сыра, примерно треть батона «Нарезного», початый пакет кефира и почему-то вскрытая, но аккуратно завернутая в пищевую пленку банка шпрот. Можно было бы предположить, что грабитель, помимо квартиры, решил обчистить еще и Женин холодильник, если бы Женя не знал наверняка, что с утра Дюша уже справился с этой задачей. Грабитель заорал женским голосом, разворачиваясь к нему лицом.

– Женечка! Как же ты меня напугал! – воскликнула Раиса Леонидовна.

И спрятала что-то за спину.

На стене Женина лохматая тень, сделанная еще больше, чем исходник, расстоянием между ним и торшером, замахнулась предметом, который вполне мог бы сойти за топор, на сухонькую управдомшу. В помещении запахло достоевщиной. «Хорошо, что милицию не вызвал, – подумал Женя, – меня бы и повязали». Раиса попыталась бочком протиснуться между ним и тахтой в прихожую.

– Инспекция, Женечка, инспекция. Муравьи, насекомые… Сна не знаю, о жильцах пекусь. Все у тебя в порядке, завтра документ повешу на гвоздике.

Женя подвинулся, услужливо, но с опаской, и все еще держа забытый ботинок в вытянутой руке, как рабочий с молотом, нежели как колхозница с серпом, в известной композиции. Сознание законопослушного гражданина запрограммировано на механическое уважение к авторитетам, то бишь старшим, людям в форме и персонам, представляющим интересы той или иной крупной структуры, как то контролер, охранник ночного клуба или председатель домашнего комитета. Нелогичность Раисиного объяснения не сразу выкристаллизовалась в Женином воспаленном и спутанном сознании. Отмороженный событиями сегодняшнего дня, он не подумал о том, что Раисе не следовало бы проводить инспекцию без его на то согласия и присутствия, даже если, как выяснилось, у нее есть ключ от его квартиры. Он не задался вопросом, законно ли ее обладание копией ключа. У него не возникло подозрений, что Раиса Леонидовна не располагает нужными знаниями и умениями профессионального дезинсектора и что поиск тараканов вряд ли осуществляется в ящиках стола и на книжных полках, чье содержимое теперь переместилось на паркет. Лишь загадочная авоська с продуктами не давала ему покоя в этот момент неясными всполохами из прошлого, связью с какими-то незначительными происшествиями, чье существование Женя ранее отрицал, не желая признавать мистическое присутствие кого-то, кроме него, в его квартире. Например, возникновения хлеба в пустой хлебнице, когда Женя был почти уверен, что его там быть не должно. Или на две трети наполненный пакет с кефиром на дверце холодильника, тогда как Женя не надеялся нацедить более чем полстакана. Раиса виновато улыбалась, отступая от него задом наперед, пряча руку за спиной, второй рукой заправляя за ухо растрепанные пряди седых волос. Уйдет старушка. Уйдет.

– Таракан! – крикнул Женя, показывая пальцем, и для убедительности запустил ботинком в пуфик.

– Ааа! – ответила Раиса Леонидовна, неожиданно бойко для пенсионерки подскочила в воздух, крутанувшись волчком, запрыгнула на спинку тахты и нахохлилась там, как курица на жердочке.

– Отдай! Отпусти! – завозмущалась она, с замедленной реакцией осознавая обман, и с недюжинной силой вцепилась в рукопись. – Это опасная литература! Ты мне еще спасибо скажешь!

– Как вам не стыдно?! – Женя пыхтел и тянул рукопись на себя, смазывая буквы на страницах влажными пальцами. – Вы же управдом!

– Куда ты влез, неугомонный? Зачем ты с ней связался? Нельзя тебе с ней, нельзя! Враги они нам! Беда будет!

Нам нельзя дружить. Ты даже не представляешь себе, насколько нельзя…

Женя почувствовал, как внезапная усталость оплела его тело и волю липкой, тягучей паутиной.

– Раиса Леонидовна… – сказал он, выпуская из рук манускрипт. – Вы тоже?

Если долго и подряд повторять вслух одно и то же довольно простое слово – например, «миска» или «кулек», – то постепенно оно начинает терять смысл и превращается в странный набор звуков. Только что оно безукоризненно обозначало конкретную вещь, а теперь нет уверенности, что такое слово вообще существует. Ты вертишь его на языке, как какой-то непонятный и дурацкий предмет в руках, словно сама, собственно, миска из посудины определенной формы для хранения салата или маринования мяса преобразовалась в штуковину, которую даже непонятно толком, как в руки-то взять. Не рекомендуется проводить эксперимент в присутствии людей, перед которыми тебе важно сохранять репутацию несумасшедшего. Или вообще в присутствии людей.

Примерно так же, сидя на тахте и уставившись в произвольно выбранную точку на обоях, Женя крутил в голове окружающую его среду и не мог найти в коридорах сознания подходящую полочку, куда все это можно было положить так, чтобы не вывалилось. Мало того, что справиться с такой миссией ему не удавалось; вдобавок, неуклюже тыкаясь со своей новой ношей в различные шкафчики, тумбочки и этажерки, он валил на пол уже нашедшие свое место понятия. Некоторые разбивались вдребезги. От этого в сознании стоял шум, перерастающий в грохот. Затылок ныл тупой болью.

Раиса Леонидовна тоже потеряла боевой кураж и, поникнув, присела рядом на стеганое покрывало, но рукопись положила сбоку, чтобы Женя не достал. Грустно разложив на романе не менее дюжины заколок-невидимок, она принялась заново упаковывать волосы в шиньон, и время от времени очередная заколка бесследно ныряла в прическу.

От размышлений Женю отвлек какой-то звук. Это шпротное масло протекло-таки через пленку и капало на картонку с кефиром. «Кефир, – подумал Женя. – Кефир. Кефир. Кефир». Он вздохнул.

– Ну хорошо. Хорошо. Я пойду вам навстречу. Мы поговорим, используя вашу терминологию. Почему… – он сделал паузу, прежде чем переступить порог безумия, – почему мы эльфов не любим?

– Потому что они нас не любят, – прогнусавила Раиса, клацая зажатой в зубах шпилькой.

– А они нас почему?

– Завидуют, – Раиса говорила уверенно, но создавала впечатление, что придумывает ответы на ходу.

– Ну и чему тут завидовать?

Пришла очередь Раисы тяжело вздохнуть.

– Да нечему.

– То есть, по-вашему, вот здесь, у нас, в Москве, столице Российской Федерации, живут орки и эльфы и уже восемьсот лет воюют.

– Почему же в Москве? – обиделась Раиса. – Везде живут. И в Москве тоже. По районам. Замоскворечье и Арбат – преимущественно эльфийские районы. Басманный и Таганский – больше оркские. Наш вот тоже. В Хамовниках – так, вперемешку уже. У меня подруга в Отрадном жалуется – раньше хоть в спальных районах от них можно было отдохнуть, так ведь нет, и там заполонили, не пройти.

– Ага, – сказал Женя. – Ага. И воюют.

– Воюют, – подтвердила Раиса пылко. – Воюем.

– Из-за чего, кстати?

Раиса снова расстроилась.

– А Гоблин его знает… Говорят, тогда они нашего Принца убили. Да и в целом довольно гнусный народ, скажу я тебе.

– Принца убили. Ага. Нашего. А мы оскорбились и их Принца замочили.

– Смутное было время, – угрожающе напомнила Раиса Леонидовна. – Они, например, до сих пор утверждают, что это мы первые их Принца того.

– Сейчас-сейчас. Соображу. Значит, никто не знает, кто какого Принца грохнул и зачем, хотя до этого все жили в мире. И с тех пор мы их не любим, потому что они нас, и наоборот. Вы понимаете, что это – как курица и яйцо? Вы понимаете, что здесь что-то не срастается, в вашей истории сумасшедшей?!

Женя вскочил с тахты, озаренный догадкой.

– Где камера? А? – он раздвинул занавески и забрался на стул, чтобы изучить верхнюю полку книжного шкафа. – Пускай все выходят и хлопают, с меня хватит! – потребовал он со стула. – Пошутили, и ладно!

Взирая на Раису с высоты, Женя исполнился уверенности в своей разгадке и чувства превосходства. Раиса прекратила процедуру с укладкой и глядела на Женю с обреченной скорбью, словно заранее оплакивала.

– «Не срастается» ему… Весь в родителей. Я Оленьке говорила – зря вы его не посвящаете, он у вас неподготовленный вырастет. А они в один голос, и Володя тоже: мы оберегаем своего сына от реалий этого сумасшедшего мира – сумасшедшего, так и сказали, и ты туда же. Вы что, говорю, за эльфов? Нет, говорят, мы за любовь. За любовь к кому? К эльфам? За любовь вообще, в принципе. Никакой логики. Мы, мол, не хотим своими руками окунуть его в атмосферу антагонизма. Не хотим, мол, чтобы рос с ненавистью в сердце. Пусть будет у ребенка нормальное детство. А годы-то идут. Я им снова – доиграетесь, мальчик уже в седьмом классе, какое детство? Не вы – кто-то другой скажет, и не смотрите, что у него в классе одни люди. Или даже говорить не будут, а он и не поймет, за что побили. Предупрежден – вооружен. Нет! Кремень! И что? И все. Были, и не стало. А я что? Я же не мама, не папа, мне кто поверит в сознательном возрасте? Присматривала за тобой как могла… Пашку, внука, заставляла тоже… «Не видел Женьку Степанова? Куда пошел? Поезжай, проследи, чтобы чего не вышло!» Он ворчит, но понимает, что так надо. Он у меня хоть и раздолбай, и дружки его такие же, но за своих горой. Так сложилось, общий у нас враг.

Раиса говорила с таким неподдельным сожалением, что Женю пробрало. Ему стало жутко, и не только от упоминания семейной трагедии. Что бы это все ни значило, но гипотеза телевизионного розыгрыша померкла. Он чувствовал себя абсурдно на стуле, как актер, который не учил слова и все же набрался наглости выйти на сцену. Не вовремя дала о себе знать разболтанная ножка стула, и паркетный пол, испещренный забракованными утром эскизами и разбросанным Раисой скарбом, покачнулся. Гоблины, эльфы и орки поплыли в издевательском хороводе. Ухватившись за полку – Женя не дружил с высотой, – он медленно опустился на сиденье, поджав ноги, и слушал. На стеганом покрывале растекалось масляное пятно.

– Известные были, родители твои. Все мутили воду, все искали какой-то правды, бунтовали… Добунтовались. Многих разбередили, нашлось, кому поддержать их. На любые лозунги всегда есть энтузиасты. Еще пять лет назад имя Степановых не сходило с газетных страниц. А теперь… Нет их, и идеи нет. Не то чтобы я эту идею поддерживала… Идея абсурдная, ненужная… Но сам факт. Если веришь во что-то – так верь. Разбежались, попрятались, стали как раньше, как все. Дали своей верой им надежду, Оленьке и Володе, за эту надежду они и погибли. Ложная вера, ложная надежда. Потому что вся их идеология ложной была.

– Подождите, – в Жене заворочалось подозрение. – Какие газетные страницы?

– Да хоть какие. «Комсомольская правда», «Аргументы и факты», «Известия». В «ТВ-Парке» большое интервью было на развороте. Федор Афанасьевич быстро пресек. Редактора вышвырнули с таким треском, он теперь даже в типографии наборщиком устроиться не может. После этого ни одно издание больше с ними не связывалось. Но несколько месяцев славы они получили, Степановы. Дурной славы, извини.

– Я ни одной статьи никогда не видел! – он прищурился, как следователь, узревший несоответствие, и, мол, что вы на это скажете?

Раиса Леонидовна знающим жестом запрокинула голову назад.

– Не тем глазом смотрел. Ты же еще как котенок слепой. Друга от врага отличить не умеешь. Говорила я им… Родительская задача – ввести ребенка в курс дела, постепенно.

Но Женя уже уцепился за ложную надежду – весь в родителей – и, вскочив, ходил по комнате между торшером и зеркалом, словно надежда оторвется от преследования и скроется из вида, если остановиться.

– Раиса Леонидовна! Вы же преподаватель!

– Физика и история КПСС, – кивнула Раиса, не понимая связи.

– И что же вы детям рассказывали? Про оркских парторгов?

– Парторгов! Ты откуда слово-то такое знаешь? – удивилась Раиса.

– Может, про эльфийских ядерщиков?

На последнее Раиса ответила очень серьезно:

– Зря смеешься. Ты что-нибудь знаешь о квантовой физике?