Текст книги "Балтийский вектор Бориса Ельцина"

Автор книги: Александр Ольбик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Ольбик Александр
Балтийский вектор Бориса Ельцина

Александр Ольбик

Балтийский вектор Бориса Ельцина

ОБ АВТОРЕ

Александр Ольбик – член Союза журналистов и Союза писателей Латвии. Несколько лет работал в крупнейшей русскоязычной газете "Советская молодежь", где заведовал отделом промышленности. Затем – в городском еженедельнике "Юрмала".

На пятом году так называемой перестройки он был удостоен звания "Заслуженный журналист Латвийской ССР". Для журналиста весьма высокое награда, однако после суверенизации республики утратившая свой статус.

Поворотным моментом в его журналистской деятельности явилась встреча с опальным Борисом Ельциным, которая произошла в Юрмале в 1988 году. Это было первое в СССР интервью с бывшим кандидатом в члены Политбюро, которое одновременно опубликовали две латвийские газеты ("Советская молодежь" и "Юрмала"). И эта беседа стала своего рода мощным тараном в прорыве блокады, созданной вокруг имени Ельцина советскими средствами массовой информации.

Первую свою книгу-интервью "Что за поворотом?" А. Ольбик опубликовал в 1990 году в издательстве "Авотс". В сборник вошли беседы с такими известными личностями, как Чингиз Айтматов, Евгений Евтушенко, Даниил Гранин, Леонид Жуховицкий, Татьяна Заславская, Анатолий Приставкин и др., а также два интервью с Борисом Ельциным.

Позже из-под пера А. Ольбика вышло еще несколько художественных и документальных книг: проза о детстве и войне "Дикие пчелы на солнечном берегу" (1991), политический детектив "Агентурное дело" (1993), в котором прослеживается литературная версия событий, связанных со встречей с Б. Ельциным, криминальная повесть "Дуплет" (1993), книга-документ "Крах банка "Балтия" (1995), написанная по следам банкротства крупнейшего в Прибалтике коммерческого банка. В 1997 году, в Москве, в серии "Бестселлер российского книжного рынка", вышли два детектива "Тротиловый террор" и "Промах киллера". Однако сам Ольбик из всего опубликованного особо выделяет книгу, которую он написал вместе с первым помощником президента России Львом Сухановым: "Три года с Ельциным" (рижское издательство "Вага",1992). Она была написана вскоре после августовских событий 1991 года и, по существу, стала плодом "челночных" посещений Ольбиком Льва Суханова, работавшего в то время в Кремле, помощником Ельцина. Впоследствии книга "Три года с Ельциным" была перепечатана в Японии, Германии, Испании, а в 1994 году – на Кипре, при содействии Конгресса журналистов ассоциированного члена департамента информации ООН...

–

Александр Ольбик

БАЛТИЙСКИЙ ВЕКТОР БОРИСА

ЕЛЬЦИНА.

Посвящается светлой памяти

Льва Евгеньевича Суханова.

Мои встречи и беседы, которые состоялись с Борисом Ельциным, никто, разумеется, кроме меня, не перескажет и не "оживит". А я убежден, что в биографии Первого, демократически избранного Президента России, не должно быть белых пятен. Как никак речь идет о человеке, который, за многовековую историю России, впервые "вступил на престол" не по праву наследования и не по воле "руководящей и направляющей", а исключительно по воле народной. О событиях, связанных с этим исторически беспрецедентным для России феноменом, и пойдет речь в данной публикации.

Случайная встреча?

Произошла она летом 1988 года, в Латвии, на теннисном стадионе в Лиелупе. А точнее – 22 июля. Это был розыгрыш Кубка Дэвиса между сборными СССР и Голландией. Меня этот матч интересовал постольку, поскольку я был на него аккредитован, как корреспондент газеты "Юрмала". Между прочим, стоял великолепный, жаркий день, зрители прятались от солнца под разноцветными зонтиками, а на голубом куполе неба нет-нет и появлялись узкие жемчужные ленточки от пролетающих в вышине самолетов.

Борис Ельцин – на гостевой трибуне, как зритель, поклонник этого вида спорта. Он был на отдыхе в санатории "Рижский залив". К этому времени он уже находился в опале, хотя и занимал довольно высокий пост – заместителя Председателя Госстроя СССР. Из ложи для прессы была хорошо видна его крупная фигура, шапка седых волос...

Что лично я знал об этом человеке? Пожалуй, не больше, чем мог знать любой другой его соотечественник, специально не занимающийся политикой, а уж тем более, биографиями сильных мира сего. А по тем, советским, меркам Ельцин относился как раз к разряду таких людей, ибо до недавнего времени входил в главную обойму партийной номенклатуры. Кандидат в члены Политбюро, член ЦК КПСС. Из слухов зарубежных "радиоголосов", из машинописных копий, якобы ему принадлежащего выступления на решающем для него Октябрьском (1987 г) Пленуме ЦК КПСС, которые ходили по рукам, создавалось впечатление, что Борис Ельцин как политическая фигура, навсегда вышел в тираж и нет в мире силы, которая могла бы вернуть его на политическую арену. А, между прочим, многим этого очень хотелось: его критичное, с весьма радикальными ударениями выступление на ХХV11 съезде партии, выделило его из ряда серых, если не сказать никаких, выступлений. Затем его "шумная" деятельность на посту первого секретаря МГК партии, о чем он довольно подробно рассказал в своей книге "Исповедь на заданную тему".

В общественной атмосфере как будто "висела" идея некоего неформального лидера, противовеса Системе. Его имя чаще и чаще стало звучать в частных разговорах, время от времени его упоминали средства массовой информации Запада, а его выступление на Х1Х-й партконференции вызвало настоящую сенсацию. Люди узнали что, оказывается, опальный Ельцин не раздавлен, не пал духом, а наоборот – предъявил партии претензии по гамбургскому счету, спрашивая с нее за бедственное состояние народа.

Его прорыв к трибуне на партконференции походил на взятие с боем высоты...

...Однако вернусь к 22 июля 1988 года, на корты в Лиелупе. В перерыве, между двумя сетами, когда я направлялся к воротам стадиона, чтобы встретить своего коллегу, в гуляющей толпе увидел очень высокого седовласого человека. Конечно, это был Ельцин. Он на голову был выше остальных и привлекал всеобщее внимание. К нему подходили какие-то люди, здоровались, обменивались коротко словами и тут же отходили. Рядом с ним – миловидная, смуглолицая женщина. И как потом выяснилось, это была его супруга Наина Иосифовна.

Момент, честно говоря, был непростым. Первым побуждением было подойти к Ельцину и, как это делали другие, поздороваться с ним. Изменив направление, я начал сдвигаться в его сторону. Оставалось всего несколько шагов, и я мучительно для себя решал – с какой целью я направляюсь к нему? Конечно, во мне говорило профессиональное тщеславие, что, кстати, не считаю большим грехом – что бы без него был журналист? Тут все было: и личная, хотя и безотчетная, симпатия, и готовность хоть чем-то помочь человеку, попавшему в "мертвую зону молчания". Ведь уже из его выступления на Х1Х партконференции я знал, что интервью, взятые у него журналом "Огонек" и АПН, не были опубликованы и что "заговор молчания" вокруг взбунтовавшегося свердловчанина продолжается. И мне нужен был лишь миг, чтобы решить – что делать? Но как это часто бывает, выход подсказала сама ситуация: когда я находился от него в буквально нескольких шагах, ноги мои сами изменили направление и понесли меня в нужную сторону. Что это было – тайная предопределенность или предначертанность судеб? Нет, это звучит слишком патетично. Просто так совпало...

Я подошел к Ельцину, поздоровался, назвал себя и газету, которую представляю. Улыбаясь, он подал мне руку, и мы обменялись крепким рукопожатием. Внимательно выслушал, переспросил, как моя газета называется. И есть ли у меня визитная карточка? Я еще раз внятно назвал газету и подал свою "визитку".

Наина Иосифовна, когда у нас зашел разговор об интервью, мягко напомнила Борису Николаевичу, что, мол, и так много было неприятностей с зарубежными агентствами, которым он уже пытался давать интервью. "Да ничего страшного, – сказал Ельцин, – моя супруга боится, что у меня снова будут неприятности".

– О чем мы будем с вами говорить? – спросил у меня Борис Николаевич.

Я уклончиво, не на шутку волнуясь, заметил, что жизнь дает массу интересного материла. Мне не хотелось распространяться о своей цели – рядом стояла любопытствующая толпа и с интересом наблюдала за нами.

– Ладно, на месте определимся...Можете завтра к 10 часам быть у меня в санатории? Ели будут какие-то затруднения на КПП, позвоните мне по внутреннему телефону. Я буду где-нибудь поблизости.

Любопытная деталь: когда мы разговаривали с Ельциным, к нам подошел молодой человек и, обращаясь ко мне спросил – когда, мол, начнется третий сет? Вместо меня ему ответила Наина Иосифовна, но ее ответ, видимо, его не удовлетворил. Создавалось впечатление, что этот "сероглазый" человек настырно ждал ответа именно от меня. Однако когда я повернулся к нему лицом, и он узрел висевшую на моей груди аккредационную карточку, на которой были указаны фамилия и название газеты, молодой человек ретировался. Потом я видел его среди гражданских лиц, у которых, как принято говорить, выпирает военная выправка. Компетентные товарищи зорко следили за тем – кто (уж не иностранец ли?) вошел в контакт с Борисом Ельциным? А раз газета "Юрмала" не страшно, не опасно для устоев Отечества. Вот если бы "Вашингтон пост" или "Таймс"...

Мы снова с Борисом Николаевичем обменялись рукопожатием и при этом он сказал: "До завтра..."

Я тут же отправился в пресс-центр соревнований, чтобы позвонить редактору газеты "Советская молодежь" Александру Блинову. Мне нужно было заручиться поддержкой какой-нибудь газеты, хотя бы для того, чтобы беседа с Ельциным не была сделана для архива. Разговор с Блиновым был короткий: "В Юрмале находится Борис Ельцин, есть шанс сделать с ним интервью...Берешь?" Блинов отреагировал молниеносно: "Беру!"

К слову сказать, я сам много лет проработал в "Советской молодежи" и ценил ее устремления к правдивому отображению происходящих событий...

Тогдашний редактор "Юрмалы" Айвар Бауманис, узнав, что я иду встречаться с Ельциным, заявил со всей определенностью: "Публикуем в любом объеме!" В воздухе уже "пахло" "революционной ситуацией" и каждое слово опального Ельцина в Латвии расценивалось на вес золота...

Интервью: 120 минут.

Договорившись с фотокором Леонидом Гусевым о том, что назавтра он должен поехать со мной на интервью, я отправился домой "сочинять" вопросы. Между прочим, должен оговориться, что жанр интервью я предпочитаю всем остальным, но в тот раз, собираясь на рандеву с Ельциным, я сильно засомневался. Не представлял, что должно быть главным в нашей беседе. Не чувствовал стержня. Хотя до этого у меня были десятки разных встреч с писателями Айтматовым, Евтушенко, Залыгиным, Приставкиным, артистами Леоновым, Мироновым, Куравлевым, режиссерами, деятелями науки и т.д. А тут был совершенно иной уровень. Более публичный, что ли...А потому ответственность шла по возрастающей. Мне казалось, что все, что связано с Ельциным – это иные измерения, касающиеся политической борьбы, которая приводится в действие тайными пружинами, и которые в свою очередь скрыты, и для непосвященного кажутся космически далекими пределами.

Я действительно был неискушен в такого рода вопросах и, наверное, поэтому пошел по наиболее простому пути. Я решил вести разговор с Ельциным о вещах животрепещущих, которые, как мне представлялось, могли быть интересны всем. Исходил я из простого соображения: на партконференции в его адрес были брошены серьезные упреки – и даже обвинение в гибели человека. Острое столкновение с Лигачевым, за которым на конференции (но отнюдь не в жизни) осталось последнее слово. Ельцина обвиняли, но не дали ему возможности защитить себя, разъяснить людям свою позицию. Его как бы оборвали на полуслове. И вот эту несправедливость, на мой взгляд, и нужно было исправить моему интервью. Ельцин, решил я, должен свободно высказаться, а люди сами поймут – кто есть кто.

И все равно я долго сидел над листом бумаги, прикидывая и взвешивая каждый вопрос. Потом, в беседе, многие из них отпали сами собой, и это естественные издержки, ибо журналист предполагает, а интервьюируемый располагает. Перед встречей я успел побывать в читальном зале – просмотрел подшивки газет, которые освещали ход Х1Х-й партконференции. Это сейчас о Ельцине написаны тома, а тогда в 1988 году, было негусто.

Утром я еще раз просмотрел вопросы, проверил магнитофон и стал ждать звонка фотокора. Однако меня постигло разочарование: шел уже десятый час, когда я узнал, что Леня Гусев попал в автомобильную аварию (правда, не опасную для его здоровья). Это была, безусловно, неудача, и я уже было подумал, что не станет ли она предвестницей какого-то крупного невезения. "Вместо" фотокора я взял с собой обыкновенный "Зенит" и отправился с ним и магнитофоном на встречу к Борису Николаевичу Ельцину.

На КПП санатория "Рижский залив" меня никто не задержал, и я беспрепятственно прошел на территорию, а затем – в фешенебельный корпус. Там уже были предупреждены о моем приходе. В вестибюле встретила главная медсестра и велела подождать – Ельцин в это время завтракал. Однако ждать пришлось недолго: откуда-то появился Борис Николаевич и, обращаясь ко мне по имени-отчеству, широко улыбнулся. Это меня как-то приободрило, сняло лишнее напряжение. Вообще должен заметить, что Ельцин в общении очень легкий человек. Во всяком случае, никакого психологического дискомфорта с ним не ощущалось. Он был весь внимание и создавалась иллюзия, что ты для него главный и самый незаменимый человек...

Поскольку батареек для магнитофона я накануне нигде не мог купить (дефицит тех лет был просто баснословный), нужно было найти электрическую розетку, о чем я сказал Борису Николаевичу. Он повел меня на улицу, накрапывал мелкий дождь, и мы прошли в довольно просторную, сделанную из какого-то полированного, под мрамор, камня и стекла террасу. Борис Николаевич прошел по ее периметру и все время к чему-то приглядывался. А я приглядывался к нему и меня очень удивил размер его ноги, совершенно несопоставимый с его гигантским ростом. На нем были обуты изящные мокасины, которые очень осторожно обошли наваленные кучей в углу прекрасные желтые розы... Когда мы убедились, что электророзетки на террасе нет, я поинтересовался – не можем ли мы поговорить в его апартаментах? Оказывается, не можем. "Не хочу, – сказал Борис Николаевич, – говорить при "посторонних ушах", – и он выразительно обвел взглядом стеклянный купол помещения...

Место для беседы мы в конце концов нашли, в вестибюле, за перегородкой, разделяющей его на две части. У стен стояли скамьи и Ельцин, взяв одну из них, отнес в то место, где находилась розетка.

Уселись. Помолчали, пока я доставал из сумки магнитофон и подключал его к электросети. Начали говорить. О чем? Несколько фраз "светского" свойства. Между прочим, я его предупредил, что если буду задавать глупые вопросы пусть он меня поправит.

С ходу врубаться в систему "вопрос – ответ" не хотелось. В этом, как мне кажется, есть какая-то искусственность, суетливость и, если хотите, неуважение к собеседнику. Ведь ему надо "разогреться", собраться с мыслями и в какой-то мере адаптироваться к собеседнику.

Начали мы разговор с вопроса о Х1Х-й партконференции. В какой-то степени она была зеркальным отражением процессов, происходящих в обществе. Процессов разноречивых, суматошных, с "шаг вперед, два шага назад". Но вместе с тем она была непривычно открыта, хотя и с всплесками оголтелого консерватизма. Слово Ельцина на ней был весомо: "Ведь перестройка – это борьба. И вестись она должна не шепотком и не с помощью фигур умолчания, даже если эти фигуры очень кому-то по душе..."

Уже тогда, в 1988 году, отброшенный в сторону от политической и общественной жизни, он видел то, чего многие не замечали или не хотели замечать: "И я глубоко убежден, что без истинно революционных преобразований в политической структуре общества, в экономике, в социальной сфере – престиж социализма не поднять". "Да это же абсурд – называть себя ленинцем и носить в груди ледяное сердце", – эти слова Ельцина как бы предопределили весь дальнейший стиль его политического "сочинения".

По нынешним временам, круг вопросов, который мы тогда с БНЕ затронули, сейчас показался бы наивным и уж никак не "остросюжетным". Ну, кого, например, сегодня можно поразить словами, сказанными им в санатории "Рижский залив": "Социалистическая справедливость – это отнюдь не утопия, как некоторые пытаются ее представить. Если она не будет торжествовать, это рано или поздно вызовет у народа недовольство. Недоверие к партии, к советской власти, к социализму вообще. А мы, коммунисты, кому служим? Народу, но никак не наоборот".

Однако в общественной атмосфере уже ощущался голод на правдивое слово, и то интервью вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Такого еще в открытой советской печати никто публично не произносил...

Был момент в нашем разговоре, который не на шутку меня встревожил. Направляясь на беседу с Ельциным, я прихватил с собой недавно вышедший номер газеты "Московские новости" (17 июля 1988 года), в которых редактор "Огонька" Коротич давал интервью корреспондентам газет "Гардиан" (Великобритания), "Кельнер штадт-анцайгер" (ФРГ), "Коррьере делла сера" (Италия). Я передал газету Борису Николаевичу, и он сразу же начал ее читать. Статья называлась "Демократия – тяжелая работа". Итак, В. Коротича спросили: "Почему ваш журнал не опубликовал подготовленное интервью с Борисом Ельциным?" Ответ Коротича: "В интервью было несколько мест, которые меня поставили в трудное положение... Я попросил его материал доработать, более подробно изложить позитивную программу – как первого заместителя Председателя Госстроя СССР. Думаю, в конце концов интервью Ельцина мы опубликуем..."

Заметим мимоходом, что "позитивную программу" Ельцину действительно удалось изложить, но уже не в ранге заместителя Председателя, а в качестве Председателя... Верховного Совета России. Тут Виталий Коротич, с его феноменальной интуицией, явно промахнулся...

Прочитав строки в "Московских новостях", Борис Николаевич изменился в лице, и я мысленно выругал себя за то, что стал причиной его волнения. Он положил газету себе на колени и стал куда-то смотреть, словно сквозь стену...Взяв себя в руки, он сказал: "Я категорически не согласен с утверждением Коротича. Он искажает факты. Редакция журнала "Огонек" извинилась передо мной и обещала опубликовать мое интервью, был даже указан конкретный срок публикации. Я дал интервью АПН, но напрасно...Три часа говорил с журналистами "Огонька" – ничего".

Из дневника.

23 июля 1988 года. Расстались мы с Борисом Николаевичем довольно тепло. После крепкого рукопожатия он сказал: "Я верю, Александр Степанович, что материал у вас получится хороший..." "Обязательно постараюсь, чтобы получился",– ответил я и мы вместе с Ельциным вышли из вестибюля. На улице по-прежнему накрапывал дождь. Я попросил Бориса Николаевича немного "попозировать" – не зря же я прихватил с собой одолженный мне фотокором старенький "Зенит". Но когда после съемки я собрался уходить, меня окликнул Ельцин: "Александр Степанович, тут две девушки хотят со мной сфотографироваться".

Это были молодые женщины, которые еще раньше, во время нашего разговора, подходили к нему и спрашивали – будет ли он играть в бадминтон? Женщины взяли Бориса Николаевича "в клещи" и попросили их вместе сфотографировать. Что я и сделал с большим удовольствием. Затем одну из девушек я попросил сфотографировать меня с БНЕ. Предварительно я навел фотоаппарат и наметил точку, откуда надо снимать. Так появилась на свет фотография, для меня очень дорогая и памятная. Позже Борис Николаевич сделает на ней такую надпись: "Уважаемому Александру Степановичу в дни нашей откровенной беседы и интересной встречи".

Из дневника.

27 июля 1988 года. Визировал написанное мною интервью там же, в санатории "Рижский залив". Встретились с Борисом Николаевичем опять же через главную медсестру и отправились на второй этаж. Это по существу был этаж-сад – столько там произрастало всякой вечнозеленой растительности. Он повел меня в угол, где стоял ломберный столик и кресла. У Бориса Николаевича лицо было слегка припухшее и я подумал, что это результат недосыпа...И вообще мне показалось, что он несколько не в духе, во всяком случае, был не столь приветлив, как это было в первую нашу встречу в санатории. Но я чувствовал, что дело не во мне, ибо со мною в дальнейшем он был предельно дружелюбен, шутил, и как-то азартно сделал на фотографии дарственную надпись.

Мы уселись за столик и я дал ему рукопись. Я немного волновался может, допустил какой-то ляпсус. Что-то не так понял, или безграмотно написал какое-нибудь слово... Борис Николаевич читал очень внимательно и сразу же отметил ошибку: у меня был назван Октябрьский Пленум, когда его вывели из кандидатов в члены Политбюро, а нужно было – февральский (1988 г.). Эту неточность он уловил, когда читал материал второй раз. В нескольких местах сделал пометки: например, что на Х1Х-й партконференцию его выдвинули коммунисты Карелии. И еще была правка в том месте, где речь шла о самоубийстве одного из секретарей райкома. А нужно было: "бывшего секретаря райкома..." Концовку интервью я сделал сам, но при этом строго придерживаясь контекста всего интервью, и Борис Николаевич его одобрил.

Когда текст был дважды прочитан, Ельцин, сказав, "что вроде бы все в порядке", в знак согласия поставил свою подпись на первой и последней странице. Тогда же он дал мне свой московский домашний адрес и телефон, и попросил прислать как можно больше экземпляров газеты с интервью.

Тогда он не знал, что наша беседа появится сразу в двух газетах, да, честно говоря, я и сам не совсем был в этом уверен. Еще была сильна власть Главлита и идеологический отдел ЦК не дремал... И как показали дальнейшие события, весь процесс взятия интервью, встречи с БНЕ, прохождение его по редакциям негласно прослеживались теми, кому поручено было такого рода делами заниматься. Я знаю, что редактора "Юрмалы" Авара Бауманиса вызывали в юрмальский горком партии и "настоятельно советовали" не публиковать это интервью. Когда доводы горкома были проигнорированы, уровень "уговоров" поднялся до ЦК КП Латвии. Но там уже не было единодушия на "предмет" Ельцина: одни категорически были против интервью с опальным Ельциным, чтобы оно не добавило еще больше смуты в общественном мнении. Но были и такие, которые не прочь были попортить нервы Горбачеву, выставив перед ним "феномен Ельцина"...

Накануне выхода интервью в свет, то есть 3 августа 1988 года, я не мог найти себе места. Не покидали сомнения, что где-то кто-то нажимает кнопки, вертит телефонные диски, прикидывает – "давать добро" или тормознуть поступление интервью на офсетные машины... Первым был отпечатан латышский тираж газеты "Юрмала". Ответственный секретарь "Советской молодежи" Володя Шулаков меня успокаивал: "Если до 21 часа материал не снимут, значит, все пойдет нормально..."

Где-то в 20.30 к заместителю редактора "СМ" Светлане Фесенко заявился представитель Главлита и спросил: с кем эта публикация согласована? Это был критический момент, ибо, узнав, что никакого согласования ни с кем не было, чиновник ушел и мы не знали, что он предпримет. Но у нас был неотразимый аргумент в пользу интервью: ведь беседа не с кем-нибудь, а с делегатом Х1Х-й партконференции, членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета РСФСР...Какие тут могут быть сомнения, а, господа? И видимо, те, у кого сильно чесались руки снять материал, в силу своего догматического воспитания, сделать этого уже не могли...

Когда в 22 часа начали печатать русский тираж "Юрмалы", я облегченно вздохнул. Все, "птенцы" наконец вылетели из гнезда и теперь что бы ни случилось, паблисити Ельцина состоялось. Спустя тридцать минут пошел тираж "Советской молодежи"...В тот день выпускающим редактором в "Советской молодежи" был мой друг Вадим Шершов, который и снабдил меня пачкой свежепахнущих типографской краской номеров с интервью с БНЕ. На следующий день началась настоящая охота за "Юрмалой" и "Советской молодежью". И этот бум продолжался на протяжении нескольких недель.

Вот то самое первое в Союзе интервью, вышедшее 4 августа 1988 года в газетах "Юрмала" и "Советская молодежь".

"СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ – КОМПАС

ПЕРЕСТРОЙКИ."

– Борис Николаевич, в нашей республике, как, впрочем, и всюду в стране, сейчас проходят встречи с делегатами Х1Х-й партийной конференции. Думается, выражу общее мнение большинства читателей, если задам вам вопрос: согласуется ли ваше желаемое с тем, что происходило действительно на данном партийном форуме? Другими словами, каково ваше мнение о конференции в целом?

– Было бы, конечно, наивным полагать, будто конференция решила или могла решить все накопившиеся проблемы. Но ее значение уже само по себе велико потому, что она коренным образом повлияла на умы людей, их настроения да и на всю обстановку в стране. По сути своей она была беспрецедентна. Совпало ли, как вы выражаетесь, желаемое с действительным? Не во всем, разумеется, – возможно, на ней не были приняты такие решения, на которые я, как делегат, возлагал особые надежды. Но так, наверное, может сказать любой из пяти тысяч представленных на конференции делегатов. У каждого, очевидно, был свой минимум ожиданий. Но дело еще вот в чем: скоро состоится Пленум ЦК КПСС, на котором уже в более концентрированном виде будут обсуждаться решения конференции (беседа состоялась 23 июля 1988 г.– А.О.). То есть будут намечены более конкретные разработки по реализации решений партии. Поэтому нельзя так обобщенно воспринимать конференцию, как будто она все уже расставила по своим местам. Конференция не вырабатывала инструкцию, которую можно было бы положить перед собой, и ставя галочки, начинать проводить ее в жизнь. Она дала глобальный политический документ, из сути которого будут следовать решения более детального свойства.

Теперь о субъективном, что ли, восприятии конференции. По-моему, делегат из Латвии в записке в президиум призывал выступавших говорить по существу, а не делать самоотчеты. К сожалению, сказалась старая привычка распространяться больше о себе, нежели о делах, волнующих всех. Порой было обидно за некоторых ораторов, представлявших солидные делегации, которые выступали беспрограммно, беспроблемно, да так гладко, словно живем мы уже в мире покоя и благоденствия. Тон иных речей очень напоминал атмосферу ХХ1V или ХХV съездов. И я не верю, что некоторые "розовые" выступления шли от незнания реальной обстановки в стране. Скорее, их бесконфликтность объяснялась желанием выказать себя этакими "тихими перестройщиками". А это больше согласуется с застоем, нежели с духом перестройки. Ведь перестройка это борьба. И вестись она должна не шепотком и не с помощью фигур умолчания, даже если эти фигуры очень кому-то по душе.

Проблем в стране накопилось до чрезвычайности много. Причем настолько острых, что малейшее промедление в их решении становится просто опасным. Привлекательность социализма за последние десятилетия и так несколько потускнела. И происходит это опять же из-за нашего стремления показать, а не доказать. Этого просто нельзя не учитывать. И я глубоко убежден, что без истинно революционных преобразований в политической структуре общества, в экономике, в социальной сфере – престиж социализма не поднять... (за такие фривольности лет пять назад посадили бы в тюрьму).

– Потому что в прежние времена мы больше всего заботились об украшении "фасада", нежели устройстве внутренних помещений нашего общего дома...

– Авторитет отдельного человека складывается не из его, пусть даже очень правильных, но по сути "пустоцветных", слов, а из полезных для общества дел. Я подчеркиваю: полезных для общества. Не секрет, что наша легкая промышленность годами выпускала миллионы пар обуви, а купить в магазине хорошие ботинки нечего было и мечтать. Мы производили больше всех в мире комбайнов, но они у нас самые некачественные.

Авторитет партии тоже складывается не из громогласных лозунгов, призывов, решений, количества конференций или съездов. Слава богу, что недостатка во всякого рода решениях и постановлениях у нас не ощущается. Гораздо важнее разобраться в реалиях жизни. А они таковы, что потребность населения во многом не удовлетворена. Мы как будто забыли, что обязаны дать народу такой уровень жизни, чтобы он мог соперничать с другими странами. Даже превзойти, ибо мы сказочно богаты. Если мы этого добьемся, авторитет социализму обеспечен. Восстановится престиж партии. Пока же мы значительно отстаем и, кажется, путей к форсированному продвижению вперед у нас не так уж много. Поэтому, если не будет ощутимого рывка вперед (Б. Ельцин попросил не ассоциировать слово "рывок" со словом "скачок", – А.О.), перестройка может захлебнуться. Будем честны: пока что кроме активных действий средств массовой информации, интеллигенции – других бросающихся в глаза сдвигов пока незаметно. Или во всяком случае их очень и очень мало.

– Если я вас правильно понял, еще не наступила пора материализации выдвинутых перестройкой концепций?

– Совершенно верно!

– Но дух народа воспрянул, что уже само по себе обнадеживает.

– Обнадеживает и беспокоит – не обмануть бы надежды народа...Я считаю, что необходимо наметить этапные два-три года, в течение которых должен быть решен ряд узловых вопросов, касающихся благосостояния населения. И во что бы то ни стало воплотить их в жизнь. Это очень поддержит, как вы выразились, дух народа, укрепит веру в перестройку. Людей надо вволю и вкусно накормить, одеть, дать им надежную крышу над головой, убедить в необратимости демократизации...

– Что вы подразумеваете под словами "узловые вопросы"?

– Безусловно, питание, товары народного потребления и бытовое обслуживание. Под словами "бытовое обслуживание" я имею в виду обобщенное понятие – всю сферу услуг.

– Ваша позиция отчетливо согласуется с позицией другого делегата конференции – С.Н. Федорова: "Главная оценка системы управления – уровень счастья людей".

– И это главное, ради кого, собственно, и свершалась Великая Октябрьская революция и ради чего мы, коммунисты, должны работать больше и лучше всех.

– Борис Николаевич, в период выдвижения делегатов на Х1Х-ю партконференцию многих интересовало – а будет ли избран на нее "опальный" Ельцин? Кто вас делегировал на конференцию?

– Не хотел бы делать вид, что этот вопрос меня не волновал. Еще и как волновал! Меня выдвинул двенадцатитысячный актив коммунистов завода "Уралмаш", другие уральские предприятия, город Свердловск. Я представлял также на конференции многие предприятия, организации, институты Москвы. Но избрали меня коммунисты Карелии.