Текст книги "Техническая ошибка"
Автор книги: Александр Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
*****
Ожидания не обманули Щеглова. Доехать до офиса, не нарушая утренней расслабленности, ему не пришлось. Телефон зазвонил через пару минут, после того, как тронулась машина. Разбуженный им ночью Кравченко, видимо, с утра получил все-таки свою порцию «вводных».
– Приветствую, – хмуро пробормотал в трубку Щеглов. – Не спится?
Кравченко попытался изобразить смешок, но у него не получилось. Пиарщик Газовой компании был человеком серьезным, смеялся лишь по дипломатической необходимости, и выглядело это потому всегда крайне неестественно.
– Андрей Борисович звонил только что, – кашлянув, заговорил Кравченко четко поставленным голосом неживого существа, – сказал, что надо готовить совместное заявление по нашему основному вопросу. Заявление предлагается сделать у нас. Я вызову две камеры и, может, еще пару агентств, пока не знаю. Но, в общем, без особой массовости.
«Андрей Борисович» – был президент Газовой компании. Фамилия его была – Штегнер, но, когда, по служебной ли необходимости или просто так, Кравченко приходилось упоминать о нем, он всегда называл его только по имени-отчеству и никогда не позволял себе никаких отступлений – ни в сторону какой-либо фамильярности, ни в сторону излишней официальности. Фамилию своего руководителя пиарщик Газовой вслух не произносил никогда: даже когда делал официальные заявления от лица компании.
Над Кравченко Щеглов всегда подсмеивался, находя его напыщенную серьезность комичным проявлением ограниченности; подсмеивались над ним и среди журналистов, и Щеглов знал это; но сейчас, даже этим саркастическим небрежением Антон не смог отогнать от себя мысль, что в нынешней ситуации вовсе не Кравченко и его начальник, и не вечно анекдотизируемая в своей неповоротливой туповатости Газовая компания, а он сам, со своим Ковыляевым, и с ними вся их Топливная, выглядят, с этими истерическими ночными звонками, совершенно по-идиотски.
Относительно места проведения планируемого мероприятия Антон предвидел как предложение Кравченко сделать заявление в офисе Газовой, так и недовольство Ковыляева этим вариантом, поскольку тот, на чьей территории проводится мероприятие, негласно позиционируется как его хозяин, а, стало быть, и хозяин всего положения. Но, в данном случае, проведение брифинга в офисе Газовой выглядело, конечно, более логичным; в офисе Топливной – это было бы вызывающе, было бы претенциозно и могло бы натолкнуть журналистов на лишние вопросы; впрочем, важнее всего было то, что организовывать брифинг у себя, возиться со всеми этими пропусками и допусками, одновременно с подготовкой текста заявления для Ковыляева, – этого Антону совсем не хотелось; и потому он счел за благо согласиться с предложенным Кравченко вариантом.
– А он не сказал тебе, что именно они будут заявлять? – попробовал он также прощупать ситуацию, хоть и не особенно рассчитывая на успех.
Прийти к Ковыляеву с готовым текстом – это было бы, конечно, неплохо.
Но ничего конкретного Кравченко, как и ожидалось, не выдал. Да он и знал бы поди – все равно бы ничего не сказал, без соответствующего указания.
– Ну… пока в общих чертах. Сейчас приеду в офис и пойду к нему.
– ОК. Я – как приду, тоже… пойду снимать показания, – Антон посмотрел на часы. – Что по времени?
– В десять, – как уже о решенном ответил Кравченко.
В восемь к Ковыляеву. Потом – текст. Закончить это – не раньше девяти. А еще дорога…
– Не рано? Только доехать до вас в это время…
– Спешат.
– А камеры успеют?
– Успеют.
Кравченко жил в простом мире. Все в нем было четко, все – понятно.
– Ладно. Тогда давай будем связываться после… показаний. Еще бы текстами надо обменяться и их синхронизировать, чтоб не несли они там не поймешь что.
Кравченко вдруг замолчал.
– Алло, – позвал его Антон, – ты слышишь меня?
– Да… да… – голос Кравченко несколько сбился со своей неживой механистичности.
Щеглов насторожился.
– «Да» – что?
– Слышу.
– По поводу обмена текстами?!
В трубке забулькало.
– Попробуем… – донеслось до Антона.
– Что-то не так? – напряженно спросил Щеглов.
В телефоне раздался резкий проигрыш. Связь прервалась.
Антон застыл в нерешительности.
Перезвонить? Стоит ли? И впрямь что-то не так? Или просто предложение свериться застало Кравченко врасплох, и его мозг с этой информацией до того, как разъединило, справиться не успел?
А состоялось ли вообще решение этих «всех наших вопросов», о чем ночью трещал Ковыляев?! Есть ли, на самом деле, согласованная позиция для совместного заявления или у каждой из сторон по-прежнему свое мнение, а общего так и нет? И Кравченко знает об этом и поэтому не хочет сверять тексты?
Нет-нет, это уж слишком. Ведь заявление совместное. И они от него не увиливают. И организовать предложили. Как же можно на совместное и с разными позициями? Это ж – всем только хуже.
Звонить не хотелось. Антон засунул телефон в карман.
Каждое утро Щеглову хотелось, чтобы путь до работы длился подольше. Чуть дольше подремать в машине, чуть позже открыть дверь своего кабинета. По утрам Антон даже любил автомобильные пробки.
Но сегодня они выехали раньше, чем обычно, и автомобильный поток не успел еще заполонить задыхающиеся московские улицы. Быстро и неумолимо машина приближалась к офису Топливной компании.
Щеглов думал, заходить ли ему к себе или сразу идти к Ковыляеву. Не хотелось ни туда, ни туда.
*****
Яблоком раздора между Газовой и Топливной компаниями – этими двумя финансово-промышленными монстрами постсоветской России, внушающими кому благоговение, а кому и страх одними своими названиями, причем монстрами условно государственными (условно – ввиду отсутствия в России государства в его традиционном понимании, о чем – ниже), этими двумя, как высокопарно любили именовать они сами себя в своих многочисленных презентациях и проспектах, «столпами российской экономики» (держащейся на плаву исключительно варварским ограблением пределов страны на земле и под землей), этими двумя бездонными кошельками неутомимо грызущихся между собой номенклатурно-бюрократических корпораций, этими Лиллипутией и Блефуску российской власти, – черной кошкой, пробежавшей между ними, куриным яйцом, разбитым не с того конца, стало, сколь ожидаемое, столь и неожиданное, решение руководства России об их объединении в одну корпорацию.
*****
В 90-е годы 20-го века, когда, после крушения прежнего мiра, произошло то, для чего, собственно, мiр и рушили: во-первых, при сохранении внешних признаков независимости, российская (советская) государственность прекратила свое существование в качестве реально независимого субъекта мировых процессов и перешла под неявное управление внешних конкурентов России, отчасти конкурирующих и между собой за степень этого влияния ведущих мировых держав, (в первую очередь, конечно, США); а во-вторых, для закрепления этой зависимости от внешних сил под предлогом восстановления исторической справедливости и необходимости проведения экономических и политических реформ, почти на всей территории прежнего влияния российской (советской) государственности ее уникальная политико-экономическая модель (уникальная – на уровне несовместимых с доминирующей в значительный части мира экономической моделью институциональных различий) была полностью разрушена в крайне сжатые сроки.
Инструментом разрушения традиционной российской государственности в первой половине 20-го века и создания на ее территории иной реальности: советского государства и советской экономической системы – было варварское обобществление всей собственности в стране, под прикрытием пропагандистских лозунгов о справедливом перераспределении доходов от нее за счет тотального огосударствления.
Инструментом демонтажа советской государственности и, опять же, монтажа новой реальности в 90-е годы 20-го века стал, естественным образом, процесс прямо обратный: в стране, вновь под прикрытием широкомасштабной пропагандистской кампании об обеспечении всему населению справедливого (долевого) доступа к управлению промышленными и природными богатствами через их передачу в частные руки, была суматошно проведена практически тотальная и крайне закрытая приватизация крупных и средних производственных мощностей и объектов (а также земель, зданий и сооружений), в ходе которой относительно небольшой круг допущенных (а среди допущенных оказывались почти поголовно по причине, крайне банальной: в силу близости или просто знакомства с людьми, которые в смутное время стечением обстоятельств были вознесены на высокие, позволяющие влиять на содержание государственных решений должности) получил возможность распределить между собой огромные промышленные ресурсы страны.
Поскольку экономическая либерализация в России носила подложный характер (истинные цели проводимых преобразований: обогащение узкого круга высших государственных чиновников и их приближенных – не соответствовали заявленным: модернизация промышленности, преодоление ее отсталости, повышение рентабельности и качества производимой продукции), ее характерной (и крайне важной с точки зрения формирования экономического, политического и общественного устройства страны) особенностью стал абсурдный, на взгляд здравомыслящего человека, порядок разгосударствления объектов собственности: передаче в частные руки (естественно, в руки «допущенных»), в первую очередь, были подвергнуты не убыточные и отсталые, а наиболее прибыльные и эффективные производственные мощности, и, прежде всего, конечно, наилучшие сырьевые фонды страны, приносящие ей подавляющую часть совокупного дохода.
Почти в один миг все «общее» в стране стало «частным» (даже там, где де-юре это не было закреплено, де-факто это произошло: формально оставаясь «общими», субъекты экономической деятельности, более не встроенные в централизованно-тотальную экономическую модель плановой экономики, оказались фактически в полном распоряжении управленцев). В карманы преимущественно случайных людей, как по мановению волшебной палочки, свалились небывалые богатства, масштаба которых и подразумевающейся этим масштабом степени ответственности эти люди почти поголовно неспособны были даже осмыслить.
Столь легкий, столь дармовой характер этих приобретений выбил, вынес почву из-под ног формировавшейся в позднесоветском и постсоветском хаосе национальной политической и хозяйственной элиты (слово «элита» здесь употребляется для краткого обозначения высшей общественной прослойки, концентрирующей в своих руках властные функции, и не содержит оценки чьих-либо человеческих достоинств), лишил ее адекватности, разрушил для нее обычные социальные и человеческие ориентиры, а вместо уважения к правам собственности как к результатам долгого и тяжелого труда привил новой элите, наоборот, полнейшее к ним пренебрежение. Теперь любая собственность всегда и везде продолжала казаться этим, вознесенным лихим ветром до небес, случайным прохожим столь же «плохо лежащей», столь же легко доступной, как и та, что сама упала к ним в руки.
Манящий, как сундуки со златом, огромный промышленный потенциал России, право на отдельные части которого теперь никто ни за кем не признавал, вместо всеобщего благополучия, во имя которого, конечно, на словах затевался демонтаж старого и построение нового мiра, осчастливил, в итоге, Россию безмерной ненасытностью ее новой элиты, а вместо выпускаемой продукции, вместо рабочих мест и обещанных высоких зарплат (с чем, вполне естественно, при таком подходе к подбору новых собственников и, как следствие, управленцев, проблем возникло куда больше, чем было решено) исправно поставлял теперь родной стране горы мужских трупов; только гибли эти молодые и не очень мужчины не в битве за этот потенциал и за землю родную с общим внешним врагом, а истребляя друг друга в кровавых переделах, долей и пакетов акций, в угоду ненасытной жадности рожденной приватизацией российской элиты.
Нелегитимный, преступный характер приобретения собственности поставил все здание постсоветско-российской государственности на гнилой фундамент. Сформировавшийся в стране тип элиты и взаимоотношений внутри нее не подразумевал и не мог подразумевать реального государственного строительства: в нем новая элита по определению не была и не могла быть заинтересована, ведь первым шагом по восстановлению правовых основ и законности при любом мало-мальски функциональном государственном механизме стал бы как раз пересмотр результатов нелегитимного захвата лучших промышленных фондов страны в ходе междусобойной мегаприватизации (или, иначе говоря, лишение, как минимум, крупных и средних постсоветских «частных собственников» их собственности).
Внутренние интересы новой «управленческой» и «предпринимательской» элиты России совпали, таким образом, с интересами ее внешних конкурентов: сохранение страны в аморфном, безынициативном, отсталом, медленно деградирующем состоянии, с разрушающейся наукой, культурой и образованием, но с остающейся на плаву сырьевой отраслью экономики, поскольку именно ее бесперебойная работа со всех сторон устраивала всех: прожорливым мировым лидерам это позволяло и получать сырье, и держать Россию в зависимости от его поставок, а внутренней элите – продолжать обогащаться.
В результате, государство как институт в 90-е годы прекратило в России свое существование. Оно переродилось в олигархическое квазигосударство, формально сохраняющее характерные для государства внешние атрибуты, но на деле решающее, в основном, задачи обогащения достаточно узкой группы людей, олигархии, и обеспечения подконтрольности страны силам внешнего влияния.
В последующем менялись лишь вывески. Обновление персонального состава элиты на стыке века и тысячелетия, произошедшее вследствие смены фигур на высшем государственном посту и, соответственно, изменение сугубо личных предпочтений (или же наличие каких-то иных, исключительно субъективных, факторов) актуализировали проблему контроля над богатствами страны. Не самые радужные общественные настроения по поводу полномасштабной деградации страны в результате подложных либеральных экономических реформ продиктовали также разворот тренда: теперь смена фактических владельцев промышленных ресурсов происходила в меньшей степени в виде продолжения приватизации, а в большей – в обратном направлении, под видом деприватизации: под эгидой возвращения государства в экономику активы переходили под контроль формально контролируемых государством корпораций. Деполитизированный взгляд, впрочем, позволял без труда разглядеть отсутствие разницы в парадигме. Принципы построения «государства» никак не изменились: оно по-прежнему – или даже в еще большей степени – оставалось квазигосударством, с упомянутыми основными целями и задачами. Поэтому, формально атрибутированные как корпорации с подавляющим государственным участием, эти образования, зачастую уже более напоминающие даже не отраслевые компании, а хаотически– многофункциональные конгломераты, в реальности после «деприватизации» оказывались под контролем такого же узкого круга допущенных, такой же олигархии, только уже в полной мере сросшейся с атрибутами «государственной» власти: крупные государственные чины теперь вполне официально, никого и ничего не стесняясь, занимали места в советах директоров, наблюдательных советах и прочих индивидуально варьируемых внутрикорпоративных органах власти. Или даже не занимали. В любом случае, эти квазигосударственные «чеболи» обслуживали, как и частные корпорации, именно частные интересы.
Так или иначе, основным движущим мотивом происходящих в той или иной форме в экономике страны процессов продолжала оставаться ненасытная жадность и бескомпромиссный эгоизм российской элиты, рассматривающей вверенные ей месторождения, заводы, трубопроводы, людей, работающих на нее, как свою полноправную собственность, рассматривающей и любую собственность как потенциально свою.
*****
Топливной компании, выполнявшей на первом, тотально-приватизационном, этапе переделов собственности роль отстойника не привлекших ничьего интереса и потому остающихся на попечении государства активов, в процессе смены поколений фактических владельцев основных (то есть – сырьевых) богатств страны досталась более почетная миссия: разгром и обратное поглощение одной из крупнейших отраслевых корпораций, созданной в 90-е годы как раз из переданных в частные руки предприятий.
Из этой войны двух компаний, войны между Топливной и Углеводородной в начале 21-го века, вторая волна постсоветской элиты вышла, как русская литература – из гоголевской «Шинели». Эта война первое поколение постсоветской элиты поставила ногами на сырую землю: она показала ей отсутствие реального выбора, отсутствие какой-либо возможности сопротивляться. Гнилым был фундамент всего дома, и создан этот фундамент был собственными руками. А в доме с гнилым фундаментом не укроешься. Поскольку возникновение прав собственности в предыдущем десятилетии носило повально нелегитимный характер, никто, ровным счетом никто, не остался криминально незапачканным: все давали взятки и брали взятки, участвовали в бандитских разборках, захватывали и делили, не платили налоги и зарплаты, прятали деньги в оффшорах, выгоняли людей умирать от голода на улицу и т. д. Выбор был: либо добровольная уступка значительной части поступлений от бизнеса и даже контроля над ним, при сохранении, однако, части дохода, либо война на уничтожение.
И для такой войны не требовалось даже искать сколько-нибудь приличествующего повода. Достаточно было уже того, чтобы квазигосударственный охранительный и правовой механизм, ранее послушно «не замечавший» ничьих прегрешений, избирательно «прозрел» бы в некоем конкретно взятом случае.
В роли отчаянного испытателя этой «технологии прозрения» как раз и выступила Углеводородная. Заполучившие в ходе приватизации в свои руки целый ряд самых доходных и передовых предприятий отрасли, владельцы Углеводородной не пожелали делиться тем, что считали теперь своим. После этого обвинения в их адрес со стороны «прозревших» «органов» посыпались как из рога изобилия. С обвинениями не было проблем. Не обделило компанию и ее владельцев своим, ставшим вдруг ужасно дотошным, вниманием и «прозревшее» правосудие.
«Дело Углеводородной» стало и наглядным примером для еще сомневающихся, и боевым крещением, сформировавшим, спаявшим корпоративное единство нового поколения элиты. При этом довольно быстро (хотя, вместе с тем, и вполне закономерно), еще в процессе борьбы за богатства Углеводородной, единство это не выдержало испытаний дразнящими ненасытную жадность соблазнами. Сохраняя монолитность в противостоянии с предшествующим поколением олигархии, ее новая волна сама также быстро разделилась на противоборствующие течения и группы. Центрами притяжения, вокруг которых формировались конкурирующие группы, естественно, становились основные генераторы доходов – крупные промышленные и финансовые структуры. В этой связи, две основные и наиболее влиятельные силы образовались вокруг квазигосударственных конгломератов, взятых новой олигархической волной под контроль, в силу процедурной доступности, в первую очередь: огромной Газовой компании, монопольно контролирующей одноименную отрасль, и, собственно, весьма перспективной (в свете разгрома и интеграции Углеводородной) Топливной. Руководители обеих корпораций: Газовой – председатель ее совета директоров, он же – руководитель Администрации Президента Сергей Дмитриевич Баров и президент компании Андрей Борисович Штегнер, и Топливной – председатель совета ее директоров, он же – заместитель руководителя Администрации Президента Иван Сергеевич Плетнев и президент этой компании Анатолий Петрович Ковыляев, стали, таким образом, и материализованным олицетворением нового поколения российской олигархии, и наиболее авторитетными фигурами в новой квазиэкономической расстановке сил, и, в полном соответствии с теорией естественного отбора, наиболее яростными, непримиримыми конкурентами по отношению друг к другу.
*****
Идея и дальнейшее решение о поглощении Топливной компании Газовой выросли непосредственно из разгрома Углеводородной. Неповоротливость, трусоватость и скудоумие, проявленные назначенной исполнять деприватизационное развинчивание Углеводородной плетневской группой, обернулись для всей элиты, для всего квазигосударственного механизма невообразимой нерасторопностью, с которой производился этот процесс. Даже после того, как, несмотря на мучительный страх перед неодобрительной реакцией сил внешнего влияния, основной владелец Углеводородной был заключен под стражу, понадобилось еще немало месяцев, чтобы начать практический раздел самой его корпорации. Несмотря на предъявленные Углеводородной «прозревшим» правосудием огромные налоговые претензии, несмотря на обвинения ее владельцев в организации финансовых хищений, похищений людей и даже убийств, только через два года мучимое иллюзиями сохранения лица перед духовным авторитетом развитых демократий новое поколение российской олигархии в лице Плетнева и Ковыляева сумело дотолкать скрипучую телегу «дела Улеводородной» до организации невразумительного, не очень соответствующего даже квазигосударственным бутафорским юридическим реалиям аукциона по продаже за налоговые долги крупнейшего добывающего предприятия уже лежащей на обеих лопатках компании.
*****
Этот аукцион вполне мог бы, вероятно, послужить наглядной иллюстрацией того, как на практике государственным антуражем прикрываются квазигосударственные реалии, и как сочетание этих двух факторов приводит выполнение любых коллективных действий к крайней степени управленческой неэффективности.
Казалось бы, к чему какие-то аукционы, к чему вся эта очевидная профанация «приличных» процедур? Ведь победитель этого аукциона все равно известен заранее. Почему не сделать все просто, решительно и потому – честно, и потому, что немаловажно, еще и быстро? Решили забрать – так забрать. Отнять – так отнять. Благо, и поводов-то – даже искать не нужно. Достаточно поводов поставило «прозревшее» правосудие.
Однако грабителей и бандитов, даже и благородных, хоть и побаиваются, в приличное общество не пускают. А в приличное общество и поздней советской, и, уж тем более, постсоветской элите давно и настойчиво хотелось. Чтобы внешнее влияние не просто влияло – чтобы оно еще и публично за руку здоровалось.
Это подразумевало необходимость соблюдать правила приличия. Ведь в приличном месте нужно не только быть лояльным хозяину – нужно быть еще и прилично одетым. Каково бы ни было содержание – главное, чтобы снаружи оно выглядело презентабельно.
Вот и приходилось мучиться всеми этими приличествующими процедурами. Гласные расследования, длинные суды. Налоговые претензии, арест имущества, внешнее управление. Наконец, аукцион. Получалось долго и мучительно. Хотелось – скорее, скорее прибрать, скорее – начать пользовать, а надо было – терпеть и мучиться. И везде договариваться, и везде подталкивать. А все равно медленно, всё еле-еле. Слишком много участников. Слишком много, стало быть, интересов. Слишком сложно.
И на каждом шагу еще и бояться – а вдруг где-нибудь что-нибудь да вылезет на свет Божий, вдруг да покажется из кармана ручка ножа или рукоятка револьвера…
Хуже всего было то, что так оно и оказывалось. Где-то случайно, по какому-нибудь недогляду, то здесь, то там, вдруг падали топорно сколоченные декорации, и всем вокруг становилось видно, что за этими декорациями и впрямь по-прежнему орудуют ножом и револьвером. Декорации поправляли, но увиденное не забывалось. Да и перекашивало их, к тому же, от неумелости, с завидным постоянством.
Да, аукцион, да, продажа за долги, да, все, вроде бы, как положено. Но, согласно списанному с приличного общества, закону о такого рода мероприятиях, за долги, прежде всего, до́лжно реализовывать мелкое, не влияющее на основной бизнес имущество должника. То есть, чтобы добраться до активов, по-настоящему стоящих, понадобится еще с десяток лет?! Кто ж сможет стерпеть столько?!
Да, аукцион, да, несколько участников, да, все, вроде бы, как положено. Но победитель аукциона всем известен заранее. И некуда деться от того факта, что, как не крути, именно тот, о ком всем известно, этим победителем и окажется.
И т.д., и т. п.
И получалось: хотели – и вашим, и нашим, а, в итоге, – ни нашим, ни вашим. Долго, нудно, и ради чего – непонятно. Так бы хапнули – все бы поругались и забыли. А с этими утонченностями – столько времени ждать, столько времени – смотреть и смотреть, как плывут и плывут деньги куда-то совсем не туда, куда бы нужно, смотреть и не хапнуть… а все равно – полощут и полощут, полощут и полощут… так еще и полощут в десять раз дольше…
Чем не поступишься – ради приличий…
