Текст книги "Предназначение"
Автор книги: Александр Стеклянников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Невероятный грохот потряс замок, окрестности, полуостров, город, континент... Было ощущение, что мгновенно сменили декорацию. Потемнело небо, обрушились наименее прочные части стен и перекрытий, Сааха подняло невероятной силой, пронесло через зал и швырнуло в кучу ковровых рулонов, спасших его тело от расплющивания и разлучения с душой. Последнее, что он видел, это летящие человеческие тела, разбивающиеся об углы кирпичной кладки, стены, полустенки, полы и потолки. Затем в окна и двери хлынул вал озерной воды, проломивший несколько перекрытий, разделяющих зал на комнаты, с оглушительным шумом пронесся по помещениям, от подвалов до чердаков, дочиста промывая их, не оставляя ни соринки, ни коврика в центральной анфиладе залов. Сааха подняло, понесло, ударило... И дальше была тьма, лишь монотонный голос подсознательного ума: смена реальности... смена реальности...
x x x
Он открыл глаза. Великая пустота душевная наблюдалась. Все выгорело, было выбито, вытоптано, выжжено, вымыто, вытравлено. Все человеческое. Одно "Я"-горящее и плотное тело, один вакуум. Но существо с вакуумом жить не может. Кто он? Ладно, назовем себя для начала Саахом, а там узнаем... Неплохое имя. Он встал. Где он? Кирпичные мрачные стены, гулкие залы, высокие потолки. Тюрьма? Нет, слишком много дверей и окон. Музей? Где же тогда экспонаты? Замок? Чей? Он встал, пошел, чутко прислушиваясь к гулкости собственных шагов в серости тишины. Завернул за угол и отшатнулся: тела лежали тут и там, очевидно давно, высохшие, сморщенные, кое-где виднелись голые скелеты. Разбросаны были истлевшие остатки низких столиков, выцветшие рулоны, напоминающие скатанные ковры; все было старо, даже древне. Здесь похозяйничали века, если не тысячелетия. Но где же он? Промозглый сырой сквозняк выл в нишах, серое безмолвие пустоты сжимало сердце стальными когтями. Он прошел по переходам, спустился и вышел из замка в душный сумрак утра, в пустоту никому не нужного дня. Небо было смурным и тревожным, красное солнце мрачно зияло в пустоте небосвода, волны с шумом плескали в берег, но звуки эти не наполняли покоем; они были бессильны нарушить мертвое безмолвие мира. Одинокий свист ветра, гоняющего клочки сухой травы по красному песку пляжа и болезненная пустая тишина... Он долго глядел вдаль, до слез напрягая глаза, потом сел на песок, задумался и тихо произнес: "Ну, господин Саах, как бы вы хотели умереть?.."
Он долго шел по пустынной равнине и вдруг набрел на две железных полосы рельс, заржавевших, на прогнивших шпалах. Он некоторое время размышлял, но потом решил, что раз уж кто-то начал с ним эту кошмарную игру, то нужно идти до конца. Конца чего?..
Через десяток километров на башмаках появились первые дыры, а натертые ступни давно кровоточили. И он махнул бы на все рукой и завалился бы спать под первый попавшийся куст, если бы не увидел вдали какие-то циклопические строения. Что ж, возможно, там он найдет то, что ищет... Саах долго пытался понять, что же он ищет, но в конце концов оставил эту затею и положился на собственные ноги. И они привели его в город. Прошлепав по нескольким пустынным улицам, обходя опрокинутые трамваи и троллейбусы, он отчаялся найти хоть одно живое существо, завернул в какой-то подъезд, поднялся на второй этаж и забарабанил в обитую кожей дверь. Она услужливо отворилась. По квартире летали клочья пыли, в углах висела паутина. Он слишком устал, чтобы искать еду, которой, наверняка, не было и в помине, лег на кровать и тут же провалился в сон, не заметив некоего присутствия в окружающей атмосфере... Он почувствовал его еще при входе в город, какие-то слабые то ли мысли, то ли ощущения, тихая враждебность, которая как бы напрягалась, когда он продвигался сквозь нее, шагая по улицам. Но не обратил внимания на это; гнет усталости был гораздо ощутимее, чем какие-то неясные воздействия. Блаженное ощущение разливающейся по телу истомы, изгоняющей накопившееся напряжение, было неописуемо. Раскинув руки и закрыв глаза, он глубоко вздохнул и замер. Сон поглотил его...
Он был центром гигантской сети. Со всех сторон, изо всех углов стягивались сгустки мертвой пустоты, нависали над ним, сливаясь в зыбкую, колыхающуюся массу неясной формы. Он тревожно нахмурился во сне и перевернулся на бок. Масса над ним все росла, превращаясь в отрицание света, в полюс тьмы, в "тварь", созданную для разрушения. Спустился вечер. Зашло солнце. Большая масса, нависшая над ним, оформилась в шар, сознательно опустилась и накрыла распростертое на кровати тело...
Саах метался среди безмолвного гама, а темное напряжение нарастало, проникая в него враждебными щупальцами, паника, ужас, липкий страх подкатили к горлу и исторглись, рассыпавшись душераздирающим криком. Его криком. Он вскочил, эхо его собственного вопля разбегалось по кварталам, металось среди серых стен, поднималось к небу, достигло крайней точки и медленно затихло вдали. Комната стремительно сужалась.., оставаясь прежнего размера. Нечто сдавило его и попыталось проникнуть в грудь, голову, живот; он задохнулся и захрипел, заколотил ногами по постели, неуклюже перевернулся, упал на пол и, вскочив, сиганул в окно. Мир переворачивался, гасли звезды одна за другой, и то, что было Саахом, наполнялось чернотой, как вязкой смолой. Последняя надежда мелькнула искрой в гаснущем сознании и неожиданно вспыхнула, как оранжевый клинок спасения. Последний крик замер на устах: " Мать!!!..." "Это слово сияющим жалом вспучило деготь, и все его существо наполнилось как бы удушливым дымом. Что-то постороннее бешено сопротивлялось, пытаясь остаться в нем, зацепиться когтями, удержаться, но медленно отступало, не в силах противостоять огненному острию. Саах, спотыкаясь, изнемогая, несся по городу. Он был уверен, что если остановится и упадет, все будет кончено в один миг. Он тыкался, как слепой котенок, везде встречая эту "тварь", готовую броситься на него в любой момент и заполонить. Это было, как пустота, отрицающая жизнь. Она присутствовала в воздухе, который он вдыхал, и Саах хрипел, задыхаясь. Но слово, единственное родное слово, сияло в нем, разрывая клочьями ткань враждебной пустоты. Саах свернул на большую улицу. Он уже не бежал, а брел, еле волоча ноги, как муха в меду, готовый к собственной дезинтеграции.
Вдали появилась пара огней. Послышался гул мотора – первый посторонний звук, воспринятый им за прошедший день. Саах не сознавал, что кто-то, сидящий за рулем автомобиля, увидел его, дал газ, резко подрулил к обочине; завизжали тормоза, распахнулась дверца и голос, сладостный, родной, теплый, человеческий голос достиг его ушей:
"Быстро! В машину! Да скорей же ты, черт бы тебя побрал!"
Он уцепился за спинку сиденья, сильные руки втащили его за шиворот довольно грубо, захлопнули дверцу, вытащили из бардачка маленькую металлическую трубку, дернули за цепочку у ее основания, и ярчайший свет залил салон, рассыпаясь искрами из отверстия трубки, разгоняя мрак на сто метров вокруг.
– А теперь поехали, – сказал незнакомец, вручил догорающую трубку Сааху и, рванув с места, уверенно повел машину, ловко обходя застывшие туши автобусов...
x x x
Они неслись по шоссе и тихо разговаривали.
– Ты давно себя помнишь? – спрашивал Феб.
– Сегодня утром я назвал себя Саахом.
– Понятно. А где это произошло?
– Берег большого водоема, пляж...
– ... там рядом есть большой холм... – вставил Феб.
– ... да. Огромный дворец или замок; пустые комнаты, трупы людей. Я пошел по равнине, нашел железнодорожную ветку, по ней добрался до города, заснул в квартире, а дальше... Что это было?
– "Тварь". Если ты долго находишься на одном месте, ты погибаешь. Сколько ты спал? Полчаса? Час?
– Часа четыре.
Феб изумленно уставился на него и, встретив неподвижный взгляд, снова вперил глаза в темноту за лобовым стеклом:
– Ты уверен? "Она" довольно быстро сгущается вокруг живых форм, но...
– Что "это" такое? – Саах медленно разворачивал ткань понимания, его безмолвное существо росло в сознательности и силе. Ум работал, жизнь наливалась мощью в теле.
– Просто мертвая пустота, если тебе понравится такое объяснение. Ты чудом выжил. Четыре часа. Я бы никогда не поверил, что такое возможно, если бы не видел свет в твоих глазах. Ты встречал еще людей?
– Нет, а что произошло?
– Ты знаешь, – Феб повернулся к нему, пристально вгляделся. – Ведь знаешь. Разве нет?
И тут Саах вспомнил это подсознательное: смена реальности... смена реальности... И... он теперь знал гораздо больше. Память раскручивалась, как старая кинолента, погружая его в события, давно ушедшие в пласты прошлого, которые были здесь, в этом мире, нереальны и бесполезны. Они остались где-то там...
– Мы едем в наш поселок. "Она" там бессильна. Необходима критическая масса сознательных индивидуумов. Это враждебная сила, вернее... это отсутствие всего: силы, жизни, разума... Пустота, но сознательная. Демон хаоса. Вероятно, через десяток лет она исчезнет, зарастет. Скорее всего, она возникла при Переходе, как дыра в ткани мира. А так как ничто не может быть лишенным сознания, потому что сознание, это существование, "Она" осознала себя, но в отрицательном аспекте, и, как всякое существо, стремится к росту. Особенно, за счет других сознательных существ. Но это временно. Как бы то ни было, здесь ей не место.
– Феб, – молвил Саах.
– Что?
– Как насчет твоего предназначения?
– Я не понимаю тебя. Ты о чем?
– Живешь, живешь. Зачем? И к чему путь держишь? Родился. Для чего? С какой задачей? Было ли время, когда тебя не было? Согласись, ты не помнишь такого. Твоя вечность началась в тот момент, когда возник ты. Не ранее. Но твоя вечность, не моя ли и тоже? И не того ли мужика в поле, и этой девушки за витриной? А ведь у вечности нет начала, как и конца. Так было ли когда-нибудь начало тебя? Или ты просто забыл, что ты вечен? Вечен, как свет в глазах и свет в сердце. Но каждый вечен по-своему. Это и есть единство разнообразия. И не только это. Ты во всем и все в тебе. И индивидуальность, как средство проявления этого в мире. Независимо от своего желания, каждый помогает этому процессу своей жизнью. И ты тоже. Как? Каким образом?
Феб неподвижно глядел в пространство темноты. Глядел и молчал. Саах не требовал ответа. Он влил свой взгляд в его и думал:
– " ... Вот... Я снова "сею". В этом радость. Есть ли что-нибудь, кроме радости, в этих мирах?.."
Через десять минут он мирно спал.
x x x
Кто-то сильно тряс его за плечо. Сны отпрянули и кинулись врассыпную, как испуганные зайцы, оставляя золотые следы в проясняющейся субстанции сознания. Саах открыл глаза, уставился в черноту за стеклом, медленно перевел взгляд на спидометр: 185 км/ч. Мимо проносились темные громады, в которых угадывались многоэтажные здания.
– Здесь опасный участок, поэтому я тебя разбудил, – нарушил тишину Феб, – нужно быть готовым ко всему. Если увидишь людей, не верь глазам своим, это пустые формы. Обычно дезинтеграция начинает с вершин сознания, захватывает ум, жизненность... Тело распадается последним. И пока оно функционирует, "тварь" может использовать его для своих целей.
– А ты уверен, что не наткнешься на живых людей среди этих зомби?
– Здесь нет живых людей, я знаю всю местность вокруг на ближайшие 1000 километров. Вдобавок ко всему у меня некое чутье на живых. Да если и окажется здесь какой-нибудь случайный прохожий, то не долго он будет гулять.., – Феб чуть сдвинул акселератор, 220 км/ч, – часов 5-6, и от него останется лишь телесная оболочка..., если, конечно, он не встретится с нами, и мы ему не поможем. Как-то, год назад, я спас здесь одну девушку. Сидела посреди площади и кричала. Я истратил три световых заряда, чтобы откачать ее. Она ничего не помнила. Говорила, что "до" была чернота, потом она проснулась и долго думала, кто она, где она, и что делать дальше. Вокруг были дома, вверху звезды, а внизу земля. А потом вдруг ее стало давить... Было весьма интересно наблюдать возвращение воспоминаний о допереходном периоде. Правда, вспоминала она немного. Кое-что из детства да свое имя, Лин...
– Лин? У нее черные волнистые волосы и на носу горбинка?
– О, да. Ты ее знаешь?
– Знал... Странно, неужели она все-таки пошла на Центральную.
– Ты о чем?
– Так... А ты давно занимаешься этим своим... спасательством?
– Ряд лет. Я кое-что умел прежде. То, что принято называть "чудесами". Так, всякие штучки. А потом произошло одно событие... – Феб глянул на Сааха. – Если хочешь, могу рассказать. Это было давно.
– Давай.
– ... Я жил в небольшом поселке. Местность была живописная. Леса, луга. Изредка самолет прогудит в небе. Тишина неописуемая. Сидишь под березой и кажется, что ты исчезаешь, растворяешься, и нечто звенит...
Звон тишины... Короче, в поселке меня считали немного "не в себе". И иногда что-то происходило. Копаю, например, огород и знаю, что сейчас мать разобьет тарелку... И слышу – дзынь! И матушкины причитания. И вот как-то раз чувствую – тянет куда-то. Пошел за ворота, стою на дороге. Оглянулся, вижу, мать тревожно в окно глядит на меня, а потом вышла, подходит, обнимает, плачет, говорит:
– "Пора, пора, значит! Ну да, как все к лучшему повернется, коли удержу тебя? Иди, значит, раз время настало".
Я, конечно, поражен:
– Что, – говорю, – за фокусы? Ты чего это, мам?
– "Cам, сам все узнаешь. Ну не буду уже смущать тебя..." – вытерла глаза, ушла в дом. А я стою и понять не могу, что это у меня с ногами творится. Они как не мои вдруг стали. Постояли, постояли, да и потопали по дороге. Вышел за поселок на холм, вижу – идет. Сапоги стоптанные, лицо пыльное. Я, как его увидел, так и вспыхнул весь факелом, в глазах звезды, а из груди смех рвется, хороший такой смех, очищающий, легкий. Он подошел, оценивающе смерил взглядом, покосился на ноги, заглянул в глаза:
– Да, брат. Поработать с тобой придется. Ну да, хорошо, хоть время чувствуешь, и то хлеб. Давай, что ли, познакомимся, брат Феб.
– Давай, брат Марк, – отвечаю ему. Он усмехнулся, одобрительно кивнул, говорит:
– Ну, раз знаешь, кто я, может скажешь, куда пойдем? – а сам косится черным глазом. Я стою, как приклеенный, ничего в толк взять не могу. А он смеется:
– Ладно, пошли; есть вещи, которых ты не знаешь...
Ходили мы с ним по свету, на всех континентах побывали. Чего только не видали, кучу романов написать можно. Как-то он говорит:
– Феб, знаешь, кем мы должны стать?
Я сразу понял, о чем он. Отвечаю:
– Ты меня всему научил, тебе лучше знать. Но в одном я точно уверен: если бы знали, чем мы должны стать, мы бы уже были этим.
Он улыбнулся. В глазах зайчики. Взял теплой, мягкой ладонью за плечо:
– Правильно, и поэтому мы должны пойти к ... одному моему знакомому и спросить у него. Пошли! – Он быстро вскочил. – Пять минут на сборы. Марш!
Мы купили билеты на поезд до границы, потом самолетом в Африку и... В-общем, это долго рассказывать. Джунгли там дикие, непроходимые. По дороге он мне поведал, как за много лет до встречи со мной он путешествовал по неосвоенным африканским землям, подчиняясь лишь внутреннему чувству направления, и как-то ночью набрел на хижину в чаще, чему крайне удивился, так как в этих местах он уже много месяцев не встречал ни одного человека, даже аборигенов. Он шагнул в домик и видит, перед ним сидит на циновке человек, и как будто поджидает его. Марк думает, на каком языке ему общаться с незнакомцем, а тот говорит:
– Это неважно. Говори, мы поймем друг друга.
– Как твое имя?
– У меня нет имени.
– Но... как тебя зовут?
– Меня никуда не зовут. Я сам зову тех, кому пришло время, и они приходят.
Марк замер, потом сел и приготовился внимать. Он уже почти понял, кто перед ним и о чем они будут говорить. Это был он, Тот-Кто-Без-Имени, объявленный официально несуществующим мифом, легендой, но будораживший умы искателей и путешественников. Незнакомец кивнул, молвил: "Ну что ж. Начнем, – и поднял руку... Они побывали во всех уголках мира, стезя прошлых и будущих событий разворачивалась перед внутреннем взором Марка, его бросало то в жар, то в холод.
Потом они дошли до главного момента истории мира, до Перехода. И тут произошло нечто непредвиденное. Суть в том, что Марк в этом месте воспоминаний будущего, если можно так выразиться, в месте смены реальности, терял сознание, полностью впадая в небытие. Они начинали снова много раз, и всегда одно и то же: Марк прозревал конец старого мира, первый свист, толчки, гром, рушащиеся здания, а потом – тьма. И после – ничего.
– "Воистину, неисповедимы пути вышние", – молвил Незнакомец-Без-Имени, посмотрел на Марка и отвернулся. – "Значит, у нас ничего не получится; мертвая тьма пожрет тех, кто перешагнет порог реальности и выживет, вспомнив себя. Она, эта тьма, поглотит всех и вся, и очередная неудавшаяся попытка творения завершит свою историю в небытии. Ты, Марк, единственный, кто мог бы спасти тех, оставшихся после, собрать их, помочь им выжить. Но, видимо, ты должен будешь умереть перед самым Переходом в результате какой-то глупой или роковой случайности. И свет твоей доброты не воссияет в веках. Жаль. Значит, это будет десятое по счету растворение вселенной. И снова вечность не возобладает над миром". (Много позже Марк сказал мне, что старик оказался неправ).
– Неужели существует только один человек в мире, способный совершить то, что должен буду сделать я? И вообще, тот ли я человек? – Марк вскочил, подбежал к окну, уставился в небо, затем медленно вернулся, снова сел. Глаза его горели огнем.
– ...Если бы существовал еще один такой человек, ты бы с ним давно встретился, как встретился со мной. – Незнакомец закрыл глаза. – Прощай, я ухожу; мое умение и знание, моя сила в тебе, я отдал все. Постарайся использовать это на благо. Хотя.., это я напрасно говорю, ведь ясно как день, что ты чист и сделаешь все, как должно быть сделано. Возможно, где-то что-то исказилось, передернулась ткань мира, или все это просто улыбка вышнего, смеющегося над человеческой мелочностью..."
Незнакомец встал, пошатываясь, прошел к двери, сделав знак рукой вскочившему Марку сидеть на месте, и исчез в джунглях, в ночи... Навсегда.
Марк долго раздумывал над всем этим, дни сменяли ночи; он не знал, что делать, чем заняться. Вся жизнь казалась ему скучной и уже как бы прожитой, ведь он знал почти все ключевые события своей жизни, которые произойдут с ним в будущем. Почти. Это очень важно. Почти, потому что однажды он вдруг почувствовал нечто в пустоте своего существа, которое вспыхнуло, как слабая искра, как спичка в темном храме, и сказало: "Да". Просто и по-земному вся его жизнь вдруг перевернулась. И он пошел. Было очень странно видеть, как ноги, уверенные в направлении, в котором они несли тело, казалось, обладали собственным сознанием. В-общем, он вернулся обратно, и ряд переживаний открыл ему знание того, что он встретится со мной, многому меня научит и, в частности, тому, как выжить после Перехода и помочь сделать это другим. Пока он все это рассказывал, мы добрались до той самой хижины, где много лет назад произошла встреча со стариком, и я спросил Марка, кто же тот его знакомый, у которого мы должны были узнать о своем будущем, о том, кем мы станем? Он долго молчал, потом вздохнул, засмеялся, взъерошил волосы и рассказал:
– Понимаешь, Феб, ты уникум. Ты не существуешь ни в прошлом, ни в будущем, тебя не должно быть, однако, ты здесь, передо мной, – он шутливо пощупал меня руками, как бы убеждаясь, что я не привидение. – Тебя невозможно предсказать или увидеть в откровении, в пророчестве. Ты подарок Господа, – Марк был весел и полон энергии, – его тайна. И для чего ты пришел, каково твое предназначение, неясно. Ты как бы лишний в мире. Видимо, ты одно из доказательств не жесткой детерминированности Вселенной, а ее свободной игры, игры бескрайнего сознания с реальностью. Игры радостной, светлой и без всяких правил и систем, которые мы, люди, якобы открыли. Вероятно, ты сам узнаешь, чем должен стать человек, но произойдет это не скоро. Хотя, строго говоря, невозможно заранее предполагать действия того, кто не существует. А в эту глушь мы забрались, по секрету скажу, лишь для того, чтобы запутать следы. Это нужно для тебя, ведь свой конец я уже знаю наверняка. Но... в-общем, когда я помру, ты попытайся сделать то, что должен был сделать я. Не знаю, что из этого выйдет. Могу лишь сказать, что, начиная с этого момента, жизнь у нас с тобой будет, мягко говоря, неспокойная..."
И, как в доказательство его слов, деревянная крыша хижины рухнула под тяжестью... свалившегося на нее с дерева орангутанга, не рассчитавшего, как видно, прыжок с ветки на ветку, смертельно перепугавшегося и под наш общий хохот унесшегося в гущу сплетения лиан...
Когда мы вернулись из Африки, наша квартира была опечатана. Нас разыскивали за неуплату налогов, подозрительный образ жизни и уйму всяких мелких выдуманных преступленьиц. Мир шел к своему концу семимильными шагами. А, впрочем, что мы знаем!..."
Феб взглянул на Сааха долгим взглядом и снова увидел тот свет, струившийся из двух колодцев черных глаз...
– Конкретно, я сейчас знаю одно, – сказал Саах, глядя вперед, – что нас пытаются остановить некие формы, если верить обстоятельствам, не являющиеся людьми. Ты видишь?
Феб встрепенулся, пронзил тьму молнией взора, сжал баранку:
– Это слишком... слишком разумно для них. Такое я встречаю впервые.
Впереди поперек дороги были навалены разбитые автомобили, бревна, какие-то ящики; вокруг этой баррикады вяло копошились фигуры в серых одеждах полицейских. Они увидели свет фар, но не отпрянули во тьму, а замерли все до одного и, казалось, ждали.
– О, да! И объехать никак. – Феб дернул руль вправо, влево, глянул на Сааха, подобравшегося, как леопард для прыжка, стиснул зубы и нажал на тормоз...
Они вынеслись из дверей и, бросив машину, кинулись к зданиям, черневшим неподалеку. Полицейские равнодушно проводили их взглядами и, внезапно напрягшись, понеслись за ними.
"Потрясающе разумные действия, – думал про себя Феб, работая ногами. Видимо, эта "тварь" использует теперь избирательный распад, оставляя тела нетронутыми, уничтожая лишь ум и волю, и затем пользуясь ими; так ей даже не нужно сгущаться... О, ч-черт!"
– Саах, сюда! – отрывисто крикнул он и завернул за огромный ангар, черневший на фоне звезд. Сердце норовило выскочить из груди. "Да, хватит ли нам сил до рассвета?" – Феб не знал. Все это напоминало псовую охоту на зайцев. И тут где-то сзади взревел мотор, заставив волосы Феба встать дыбом: "Этого не хватало! Теперь они на колесах, а мы на своих двоих. Возможно ли!.."
Им оставалось теперь только прятаться в закоулках между цехами и ангарами. Но... сидеть на месте – это смерть. Попасться на глаза серым убийцам, перебегая с места на место, тоже. Пеленой страха заволакивало мозг, сила покидала тело. Вокруг рыскали неживые фигуры, выискивая две своих жертвы. Круг сужался. Ловушка?.. И тот и другой одновременно почувствовали всем телом, всем сознанием серую паутину, тихо опустившуюся на разгоряченные лбы, на плечи и ниже...
...Саах шел по золотому лугу, рядом шагал Феб. Густой, терпкий, медвяный воздух, напоенный расплавленным золотом, вливался в легкие. Где-то вдали звучал колокол на низкой ноте: бум-м... бум-м... Саах остановился, присел, разглядывая венчик невиданного цветка, распростершего в тишине чудные лепестки.
– Смотри, – сказал он Фебу, – видишь? Это покой, и весь мир здесь. Вот, он говорит с тобой, это как протяженность, как молчание, литое и живое.
Феб присел, придвинулся. Венчик тихо покачивался, пребывая в неподвижности, в сознании себя.
– Видишь? – Саах чуть наклонил другой цветок. – Здесь то же. Это взгляд без глаз, улыбка без лица, она смеется над миллионами лет, которые мы выдумали. Одни называют это Богом, другие Сознанием, Абсолютом, Нирваной, Матерью... – говорил Саах, или цветок, или шелест дальнего леса на краю луга, или небо в солнечных лучах. Что глаголило? И глаголило ли? Замерев, все плыло вдаль, к своему завершению.
– Саах, я здесь... и я дома, я вижу свою мать, стоящую на дороге и улыбающуюся... и я там где... где нет ничего, кроме всего... – Феб замолчал, встал, задрал голову к небу.
– Да, ты и там тоже. И везде. Ты понимаешь? – Саах молчал, лилась бесшумная речь. Шуршал муравей среди трав, пылали колоссальные шары звезд в гигантской дали, и великолепные просторы были схвачены одним общим вечным взглядом. Взглядом всех в одном. Саах глядел на Феба:
– Ты везде, не требуется передвижения на ногах и колесах. Вот, травинка, и в ней весь мир. Смотри, он даже светится.
Феб всмотрелся. Они были и там тоже, где-то между жилками, двуногие, маленькие, прозрачные и щурящиеся от солнца, Саах чуть меньше, Феб чуть больше. Все неслось к своему пределу славы...
... Саах поднял голову, огляделся. Светало. Рядом, ровно дыша, лежал Феб, весь в грязи и копоти, тут же, прямо на земле. Возле дымились останки обгоревшего грузовика, чуть поодаль распахнутой пастью зияли ворота ангара с небольшим самолетом внутри. Феб пошевелился, открыл глаза, увидел Сааха, вскочил и стал озираться:
– Что? Где мы? Почему не в машине? О!.. – он вспомнил кошмарную ночь, погоню... луг, цветы. – Саах, почему мы живы? И вообще!.. Ничего не понимаю! Цветы...
Саах пожал плечами, неподвижно глядя в пространство, ежась от утренней свежести. Сгорбившись, он пребывал взглядом неизмеримо далеко, за вечностью. – Если желаешь вспомнить все, как было, прежде всего аннулируй себя, – Саах повернулся к нему, – хочешь, попробуем? Стань светом жажды чистоты. Мать нас понесет.
Феб сел рядом. Живое пространство стало ими, они увидели двух маленьких существ в ночи, прячущихся между ангарами от толпы серых убийц. Две фигурки перебежали от цеха к стоящему рядом грузовику:
– Саах, есть у тебя пояс, платок, что-нибудь длинное? – крикнул один из них другому и, не дожидаясь ответа, сорвал с шеи шарф, просунул в отверстие бензобака полосу ткани, мгновенно пропитавшуюся бензином. Он действовал быстро и хладнокровно. Чиркнул спичкой, бросил огонек на конец шарфа, и оба они бросились на землю, не увидев, как вспыхнула ткань, как пламя охватило бензобак, проникло внутрь...
Грохот, объятый огнем грузовик, отпрянувшая тьма, отступающие фигуры полицейских.
– А теперь быстро в ангар за магнием!
Они побежали в ближний ангар, распахнули его и стали ломать попавшимися под руку отрезками труб самолетное шасси, а куски магниевого сплава, отлетающие в стороны, собирать и кидать в гигантский костер. Магний плавился и горел, испуская ярчайший белый свет. Время от времени кто-нибудь из них брал с помощью лопаты кусок горящего металла и подбрасывал его высоко вверх. Падая на землю, эти куски бесшумно взрывались, освещая местность на двести метров вокруг, и становилось на мгновение светло, как днем. Бешеная битва со смертью, схватка жизни с тьмой; они работали без остановки, две закопченные, грязные, измученные фигуры. И, когда первые признаки рассвета возвестили о наступлении дня, оба они без сил повалились на землю и забылись тяжелым бессознательным сном...
... Живое пространство растворилось в тишине, выделив две пары глаз на фоне алеющего горизонта: одни растерянные, другие – никакие, прикованные к кровавой полосе на востоке. И вот первый луч солнца озарил мир, весело штопая вселенскую дыру и заращивая пустоту своим телом.
– Ты видел? Странно. Это, как кошмарный сон. – Феб встал, направился к машине, оставленной на шоссе. – И кого благодарить за все это, то ли солнце, то ли бедный грузовик, пожертвовавший собой...
– Мать...
– Что?..
Саах не ответил. Они принялись за работу. Через пять минут в баррикаде зиял проход, они сели в машину, тронулись с места и, легко набирая скорость, покинули пустынную территорию военного завода – этого коллективного склепа нескольких сотен человек – военных и стражей порядка. Саах устроился поудобнее, склонил голову и к чему-то прислушивался. Феб весело крутил баранку:
– Знаешь, это ночное происшествие напомнило случай, происшедший однажды со мной и Марком. Нас разыскивали, везде пестрели афиши. Мне приписали какие-то политические дела, с Марком было еще хуже, что-то там насчет убийства. Но он относился к этому с большим юмором, и часто был слышен его смех, когда он читал невесть откуда взявшиеся газеты с описанием то наших с ним похорон, то поимки, то воскрешения или побега. Мы скрывались, и все же нас доставали то тут, то там. Для него, похоже, это была просто игра. Как-то мы ночевали в порту.
– Готовься к беспокойной ночи, салага, – посмеивался Марк, – которую я пережил еще двадцать лет назад в лесной хижине.
Он был прав, нас там накрыли, и пришлось удирать через старые баржи, стоящие на приколе. И там произошла интересная вещь. Мы оказались в тупике. Где-то близко слышались хлопки выстрелов и крики. Впереди, за бортом старой баржи – вода, по сторонам – стены, позади – погоня. Он невозмутимо и, как мне показалось, совсем уж не к месту, начал что-то вроде лекции, произнося слова медленно, четко, с веселой искринкой в глазах:
– И так, путь один – вперед.
– Но там вода! Нас пристрелят тут же...
– О'кей, что будет, если ты нырнешь и задержишься под водой на полчаса?
– Я утону...
– Это твоя установка. Испокон веков твоему телу внушалось это. Оно привыкло. Человек плавает со времени становления своего человеком, но плавает на поверхности. Пора и вглубь! Но всегда внушалось, что там смерть. Избавься от этой установки.
Он пристально, немного насмешливо глядел мне в глаза, совершая какой-то процесс. Да, бесспорное ощущение, что он что-то творил, глядя в меня.
– Начнем сначала, – сказал он, голоса слышались все ближе, но он был спокоен, – что будет, если ты нырнешь и задержишься на полчаса?
– Ну, наверное, я захочу... дышать, воздуха не будет, я захлебнусь... (Боже, скорей, надо что-то делать).
– Жизнь не нуждается ни в воздухе, ни в пище, ни еще бы то ни было в чем. Жизнь вездесуща и безусловна. То, что ты умрешь – твоя установка, избавься от нее. Повторим еще раз... Что будет, если ты нырнешь и задержишься на полчаса под водой?..
Он смотрел не мигая, спокойно и прозрачно. Я вспомнил этот взгляд. Это взгляд изнутри твоего самого дорогого существа, он говорит тебе, этот взгляд: "Нет ничего, что невозможно. По крайней мере, сейчас. Все относительно, а следовательно – возможно".
Он смотрел и говорил: "Все возможно, а тем более то, о чем я говорю, не будь ослом, милый, ну же!" Я глянул за борт, в бездну.
Послышался топот, и из-за угла вынырнули несколько военных. Увидев нас, они повели скотскими лицами в нашу сторону удивительно по-собачьи и ринулись к нам. Я взглянул на него и наткнулся на его спокойный, прозрачно-мягкий взгляд, как на спасение в кругу врагов.
