Текст книги "Как мы бомбили Америку"

Автор книги: Александр Снегирев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Русский морс

Мы оказались в русском районе города Нью-Йорка. Русским здесь был, пожалуй, только язык, да и тот существенно исковерканный. Отовсюду на нас смотрели вывески на русском, продублированные латинскими буквами. Кафе «Volna» или парикмахерская «U Abrama». Народ представлял из себя тот тип, который так свойственен южным городам Украины. Смесь евреев, греков, татар, хохлов, русских и бог знает кого ещё, копошилась на раскаленных улицах Брайтона. Смесь фыркала, пихалась локтями, лузгала семечки, сморкалась, бранилась, плевалась и делала всё то, что обыкновенно делает в своих родных городках и местечках. Мы неожиданно почувствовали себя иностранцами и начали тупо улыбаться, как это делают западные туристы в России. В горле пересохло, мы зашли в продуктовую лавку.

Если вам не удалось застать Советский Союз, а очень хочется – отправляйтесь на Брайтон-бич. Продукты, конечно, современные, но шарм тот. Очень быстро начинает казаться, что ты попал в прошлое. У дамы, стоящей в очереди перед нами, происходила перепалка с продавщицей.

– Шо это за карот?! Это не карот, а чёрт знает что! – возмущалась дама, тиская вялые морковочки, которые ей отсыпала продавщица.

– Нормальный карот! Не нравится – проходите, женщина, не задерживайте очередь!

– Дайте мне другой карот! Я буду жаловаться! – напирала дама.

– Жалуйтесь, куда хотите! Следующий! – продавщица взглянула на меня.

– Клю… – не успел я произнести и слова, как дама с морковкой пошла в атаку.

– Вы шо?! Я мэру напишу! Я лоеру напишу! – и швырнула мешочек с морковкой в продавщицу.

– А вы не кидайтесь!

– А ты меня не учи!

– А ты мне не тыкай!!! Климакс лучше вылечи!

– На себя посмотри! Намазалась, проститутка, и бздыкает!

– Щас ты у меня сама добздыкаешься! Мужчины, выведите её отсюда! Есть тут мужчины?! – продавщица уставилась на нас. Не знаю, как у Юкки, а у меня сразу появляется неприятное предчувствие, когда я слышу визгливый вопль «есть тут мужчины?!». Обычно это кончается бессмысленным мордобоем, увечьями и милицией. К счастью дамочка ретировалась сама. Я улыбнулся продавщице.

– Чего надо?!

– Клюквенный морс, пожалуйста, – вежливо попросил я, склонив голову. Я никогда не пробовал это морс и решил, что уж тут-то я просто обязан выпить глоточек. Тётка посмотрела на меня, как на дегенерата, и швырнула пакет с морсом. Пакет, словно пушечный снаряд, чуть не вынес меня вон, но я устоял. Тётка одобрительно хмыкнула.

– Два пятьдесят.

Я отсчитал деньги и мы вышли на улицу. Присев у стены, прямо под окнами лавки, мы раскупорили пакет и, выпив по глотку, принялись обдумывать своё нынешнее положение.

– Что делать будем? – обратился я к Юкке. Тот молча курил свою привезенную «Яву».

– Купаться пойдём.

– В смысле? – такое сибаритское отношение к жизни меня немного шокировало. – Мы же бездомные! А скоро будем и безденежные.

– Искупаемся, а там посмотрим. Я слышал, здесь хороший пляж.

Пляж

У нас, как у всех жителей Севера, при виде тёплого моря сработал рефлекс радости. Мы позабыли о невзгодах, скинули обувь и ступили на песок. Через пару шагов пришлось остановиться и снова обуться. Пляж представлял из себя широкую полосу раскаленного песка, битого стекла и морского мусора. Ступни обжигало невыносимо. Я почувствовал себя турецким кофе.

Мы направились к воде, лавируя между развалившимися на солнцепеке отдыхающими. Преобладали качки и фигуристые крашеные блондинки. Все лежали на подстилках, мазались кремом и пили прохладительные напитки. Со всех сторон смотрели каменные лица, свойственные загорающим. Блестели мускулы, накачанные животы, упругие задницы. Мы подошли к полосе прибоя. Пена лизнула носы обуви.

– Кто первый? – спросил я.

– Давай ты, мне что-то расхотелось.

– Я стянул штаны, футболку, сбросил кеды и, оставшись в широких трусах разрисованных яблоками, обхватив себя руками и потирая бока, зашёл в воду.

Я не любитель дальних заплывов. Десять гребков туда, вынырнул, фыркнул, пустил фонтанчик изо рта, десять гребков обратно. Не прошло нескольких минут, как я уже выходил из морской пены, гордо развернув кажущуюся мне в тот момент широкой грудь навстречу восхищенным взорам. Там потягивается красивая мулатка, тут щебечут неугомонные малыши. Я смотрел по сторонам глазами Цезаря, вступающего с триумфом в Рим, и тут внутренний голос шепнул: «опусти глаза, опусти глаза Саня».

Тогда, как, впрочем, и сейчас, я доверял интуиции и поэтому посмотрел на нижнюю часть тела. О ужас, из клапана, расположенного спереди на трусах, предательски высовывался… Да что там говорить, и так ясно, что высовывалось из клапана. От прохладной воды он съёжился и напоминал сморщенную морковку из магазина. Я молниеносно заправил вырвавшуюся плоть, поджал губы и, не теряя достоинства, пошлёпал дальше.

Надо сказать, что мой маневр не остался незамеченным. Парочка девиц презрительно усмехнулись, мать семейства попыталась отвлечь малютку-дочь строительством песочного замка, а Юкка сотрясался от безмолвного смеха.

– Неплохо! Еще чуть-чуть и тебя арестуют за демонстрацию члена малым детям на пляже, – Юкка громко расхохотался и расстегнул сумку, чтобы убрать рубашку. Здесь надо отметить одну важную вещь. Чтобы не обременять себя багажом, мы взяли с собой только самое необходимое: пару обуви, пару штанов, футболку и по две пары носков. Я, правда, прихватил с собой русский сувенир – бутылку водки. На всякий случай. В подарок неизвестному другу. Таким образом мы всегда ходили в одной одежде, невзирая на погоду и обстоятельства. Например, в тот день, на пляже, Юкка был обут в черные ботинки, рассчитанные на московскую осень, а рубашка была с длинными рукавами, вот он и решил её убрать, пока жарко.

Итак, Юкка расстегнул молнию, показалось нутро его сумки. Я почувствовал странный запах. Знакомый запах. Весьма неприятный. Пока Юкка, запихивал рубашку, запах усилился. Вспомнил! Так пахло в метро, в первом хостеле и… и в русском притоне, и в магазине! Ветерок дул в противоположную сторону, но запах не улетучивался.

– Юк, чем это несёт?!

– Это от сумки… – смутился мой друг.

Я молча ждал объяснений. Юкка начал издалека.

– Понимаешь, у меня мама – рукодельница. Всё делает своими руками. Когда мы были детьми, она нам носочки вязала, шарфики… Когда в девяносто четвёртом мы переехали в Таллин и проводили первое лето на море, мама связала мне рыбацкую шапочку. У эстонских рыбаков есть традиция носить цветные вязанные шапочки.

– К делу давай!

– Всё лето я носил эту шапочку, потом привёз с собой, когда вернулся в Москву… Это мой талисман.

– Не знал, что эстонцы такие сентиментальные! Ха-ха! – я хлопнул Юкку по плечу. – И что, ты её все эти годы не стирал что ли? Почему она так воняет?

Я попытался понюхать шапочку, которую Юкка тем временем достал, но не смог. Разило ужасно.

– Стирал, конечно… Просто прямо перед отъездом на шапочку нассал Лучик… Я её замочил, а постирать не успел…

Я прямо опешил от такого откровения.

– То есть у тебя в сумке обоссаная котом грязная шапка?! – на этот раз я уже не мог удержаться от хохота. Протухшая кошачья моча могла дать непредсказуемый результат.

– Я завязал её в три пакета. Думал пускай полежит, пока мы не устроимся. Но всё равно воняет…

Надо признать, что запах был убийственный. Влюбленные, расположившиеся поблизости, покосившись на нас, и пошли искать другое место.

– Мы как бомжи в метро! Ха-ха-ха! От нас народ шугается! – мы не могли успокоиться, мы были не прочь примерить на себя роль изгоев общества. Мне не хотелось отставать, я расстегнул собственную сумку и принюхался. В горле запершило. Запах прокисших носков, засунутых впопыхах поглубже, вырвался наружу и воздух приобрел туманный оттенок. Юкка одобрительно хмыкнул. Мы шли рука об руку по чужой стране. И воняли с одинаковой силой.

Музей

Мы сидели на лавочке променада Брайтон-бич, жарились на солнце и лениво обдумывали своё положение. Мы неуклонно скатывались по социальной лестнице. Деньги таяли, от нас начало пованивать. Однако, это не расстраивало, а, напротив, ободряло. Роль изгоев придавала кураж.

– А давай сходим в Метрополитен? – предложил я и неумело харкнул под скамейку. Я простыл.

– В метро?

– В музей. Метрополитен-музей, – я издал хрюкающий звук, собрал в горле слизистый ком и снова плюнул.

– А это где?

– Где-нибудь в центре, наверное, на Манхэттене. Отец просил сходить.

– Всё равно в центр надо ехать… но если это дороже десятки, я не пойду, – строго сказал Юкка и мы отправились в музей.

Мой папаша, хоть и вояка, но с душой романтика. Он обожает всякое искусство. Даже собрал целую коллекцию репродукций картин из журнала «Огонёк». Больше всего меня интересовало изображение женщины в декольтированном платье, стоящей на кровати, к которой подступает вода. Спасаясь от воды, на кровать лезли крысы. Женщина заводила глаза к заплесневелому потолку и страдала. Действие происходило в сумрачном помещении с зарешеченным окном.

Это была княжна Тараканова, заточённая в тюрьму за претензию на родство с императорской семьёй. Мне всегда казалось, что фамилия этой дамы как-то связана с существами, лезущими на кровать. «Ведь не только же крысы спасались, тараканы наверняка тоже, просто их не видно», – думал я.

На мой десятый день рождения отец подарил коллекцию мне со словами: «Я задел сделал, продолжать тебе». Я полюбовался какое-то время утопающей княжной и вскоре забросил собирательство.

Кроме репродукций из «Огонька» отец любил музеи. Любые. Поначалу мы посещали только краеведческие развалюхи провинциальных городков, в которых квартировал отец. В каких музеях и музейчиках я только не был, и в Иваново, и в Торжке, только в Афганистане отметиться не довелось. Туда мы за отцом не поехали. Он вернулся, привёз видик и вскоре его направили в академию Генштаба, в Москву. В столице папашу совсем понесло. Кости допотопных мамонтов сливались у меня с шапкой Мономаха, старинное оружие путалось с чучелами первых космонавтов Белки и Стрелки. Однако кое-что мне из этого вихря вынести удалось. Я полюбил искусство, точнее живопись. Пропустить Метрополитен было бы преступно, да и отец наказал заглянуть вместо него. На его пенсию в Штаты не съездишь. Мы выпили пивка и через сорок минут стояли на белых ступенях красивого здания у Центрального парка. Это и был музей Метрополитен.

Охранники попросили открыть сумки. Дама в белой рубашке отпрянула, начав было рассматривать Юккин скарб – её ведь не предупредили насчёт обоссаной шапочки. Дама зажала нос и попросила меня открыть сумку. Я подчинился. Дама снова поморщилась и махнула нам. Мы улыбнулись и ступили в храм искусства. Теперь я знаю, как можно, будучи террористом, надувать чувствительных секьюрити западного мира.

Давно я не получал такого удовольствия от музея. Юкка, безразличный к прекрасному, и тот трепетал. Тем более, что каждый билет обошелся всего в пятёрку. Меня ждало потрясение. На старых репродукциях из «Огонька» краски у картин были другими, в подлиннике картины выглядели иначе. То, что я считал синим, оказывалось лиловым и бирюзовым, а красное и вовсе было нежно-розовым. Я не сразу узнавал своих кумиров и в итоге понял, что любил другую мировую живопись. Но и эта, настоящая, мне тоже очень нравилась. Я получал буквально физическое наслаждение. Сначала туманные пейзажи Коро, потом рациональный Сезанн, затем безумный принц Ван Гог. Ирисы и розы страстные и желанные, словно прогуливающиеся по центральной улице столицы и разодевшиеся по этому поводу в пух и прах девчонки с окраин. Я засмотрелся и покраснел, когда они заметили меня. Большеногие таитянки Гогена, розовые толстушки Ренуара, изящные дамы Моне, праздничная Венеция Каналетто… А дальше, дальше Лихтенштейн со своими комиксами про смельчаков, бомбивших Вьетнам, латиноамериканский мужчина в костюме-двойке, склеенный из пластмассы и железа. Перед изогнувшейся в истоме монмартрской сучкой Модильяни я просидел полчаса. Хотя, может, я просто устал. Отцу я решил не рассказывать о своём открытии. Ему вредно нервничать. Пускай думает, что цвета у картин такие же, как в «Огоньке».

– Сколько прекрасного! – выдохнул я, переполняемый восторгом. Мы вышли из музея на белые ступени. – Какая концентрация прекрасного! Боже, я изнемогаю от любви к прекрасному! – я не юродствовал. Банальные слова лились сами собой. Я же не виноват, что других слов для таких случаев не придумали. В тот момент меня, в самом деле, охватило невероятное благоговение перед миром, перед Всевышним и перед творениями человека. Обессиленный я опустился на мрамор, истертый тысячами ног.

– Искусство – великая тайна! Сколько прекрасных тайн хранят эти стены!

– Тайн… – скептически повторил Юкка и закурил. – Я слышал, что в Москве, на стройках новых домов, мёртвых гастарбайтеров замуровывают в стены, чтобы не возиться. Вот это я понимаю, тайны в стенах.

– Это как? – возвышенное настроение как ветром сдуло.

– А так, мне знакомый архитектор рассказывал. А ему один прораб, по пьянке. Строителями в основном всякие чурки вкалывают, без роду и племени. Типа, как мы здесь. Работают нелегально, естественно. Строительным компаниям не выгодно их оформлять, налоги, тягомотина. Ну, вот и прикинь, если такой чурка упадёт с лесов или помрёт от воспаления лёгких, куда его девать? Он же нелегально работал, регистрации нет. В моргах взятки давать дорого, вот они их просто в опалубку сваливают и бетоном заливают.

– А как же пустоты?

– Какие пустоты?

– Ну, тело ведь усыхает, и образуется пустота. Здание может рухнуть.

– Они же не лохи, у них там инженеры деньги получают, всё рассчитано.

Мы помолчали.

– Живешь так в дорогущем пентхаусе с видом на Храм Христа Спасителя и не знаешь, что у тебя в стене, между кухней и гостиной, как раз за свадебной фотографией, чувак замурован…

– Да уж…

– А ты там трахаешься, бухаешь, детей растишь… – тут меня осенило. – Это же, как в Помпеях!

– А что в Помпеях? – не понял Юкка.

– Там, когда раскапывают пепел, которым город завалило, находят пустоты, повторяющие форму человеческих тел. Кто застыл, уклоняясь от лавы, а кто в постели с женой, проснуться не успел. Тела давно истлели, а пепел окаменел. Теперь туда заливают гипс и получают фигуры древних людей.

– Круто!

Я увлёкся:

– Прикинь, через тысячу лет Москву будут раскапывать археологи и найдут руины таких домов, а внутри пустоты из-под мёртвых чурок. Круто да?!

– Ага! Скажут, вот типичный житель древней Москвы. В ту эпоху у обитателей этого города была традиция хоронить мертвецов в стенах своих домов…

А ещё этот прораб говорил, что эти чурки у него каждую неделю требовали живого барана.

– Зачем?

– Ну, они же мусульмане.

– А…

– Короче, он привозил им барана прямо на стройку, они набивались в какую-нибудь недоделанную квартиру, резали барана, разводили на полу огонь и готовили плов или шашлык! Кровища, говорит, лилась рекой.

– Ну, это уже гон!

– Я тебе клянусь! – Юкка явно не врал. По крайней мере, верил в то, что говорил.

– Если так, то современные дома – это какие-то языческие храмы; в них и хоронят, и жертвы приносят в виде баранов, и ритуальные пиры закатывают…

– Поклонение дорогому жилью.

По гранитным тротуарам стучали каблучки безразличных красавиц, солнце ярко светило, а наши шансы выжить в этом прекрасном городе стремительно сокращались.

Юкка снова купил газету. Там он нашел объявление центра по испытанию новых медикаментов. За участие в экспериментах обещали неплохие деньги. Я обнаружил, что натёр палец. Пришлось замотать его пластырем, отчего он стал похож на египетскую мумию.

Откуда берётся дружба

Я пристрастился ковырять в носу. Юкка сначала наблюдал молча, а потом, когда я в очередной раз вытащил из носа палец, попросил показать ему, что я извлёк. Изучив внимательно мой улов, Юкка признался, что любил в детстве есть козявки. Заодно он вспомнил, как в одном пионерском лагере, где ему довелось провести лето, ходили слухи про мальчика, который, якобы собирал козявки в баночку из-под зеленки. Тогда маленький Юкка затрепетал от одной мысли о встрече с единомышленником. Это всколыхнуло его детскую душу.

Но знакомству не суждено было состояться, мальчика Юкка так и не встретил. Одни говорили, что видели и мальчика, и баночку, другие утверждали обратное. Возможно, мальчик был лишь плодом пионерской фантазии и не существовал вовсе. Этот случай крепко запал в душу Юкки и с тех пор он не знал покоя.

Я, козявок и ребёнком не ел и теперь не стал. Зато я завидовал тем, кто грызёт ногти. Все грызли, а я не грыз. Попробовал было, но не понравилось. Так и вырос одиночкой. Зато мысль о сборе козявок мне приходила, (я подумывал собрать достаточно и построить из них дом) однако я ее так и не осуществил. Был у меня приятель, одноклассник, Юра Кастрыкин. Сейчас он заканчивает школу ФСБ. Так вот, Юра козявки ел чуть ли не выпускного вечера. Хотя возможно я ошибаюсь. Скорее всего, не ел Юра никаких козявок, а так, только впечатление производил.

Пиво и мандала

У Юкки был целый список хостелов. Он угробил несколько четвертаков, пока говорил с портье каждого из них по телефону. Наконец, в одном обнаружились свободные койки. Туда мы и отправились. По дороге заехали в Чайна-таун. Пожрали и затарились блоком «Чинтао».

В хостеле оказалось, что алкоголь пить запрещается. Унылое место в чёрном Гарлеме. Вокруг сплошь черномазые; стучат об асфальт баскетбольными мячами, орут. Прохожие норовят задеть плечом. Все, включая древних старух, недоброжелательно смотрят вслед. Один раз мелькнула белая физиономия, да и то в полицейской тачке с наглухо задраенными окнами.

Мы отправились в сортир и сбили пробку об угол мусорного бака. Решили сэкономить и выпить бутылку на двоих, закрывшись по очереди в кабинке. Я вызвался первым. Заперся, приложился к горлышку. Тут мне стало смешно…

Я увидел себя со стороны, топчущимся возле унитаза с бутылкой пива. Увидел Юкку, пыхтящего от нетерпения за дверцей. Смешно, что я, как восьмиклассник, тайно пью пиво в тубзике, затерянном в чёрных кварталах Нью-Йорка, норовя отхлебнуть больше положенной половины бутылки. Я заржал в голос, поперхнулся и пукнул.

– Сань, ты чё? – хихикая, поинтересовался Юкка.

Тут со мной сделалась истерика, и я сполз на пол, давясь пивом и соплями. Вспомнилась начальная школа, когда на завтраках в столовой все пили компот и неизменно ржали. Компот лился через нос, а я, пытаясь затянуть его назад, наглатывался соплей. Со мной такое класса до десятого случалось.

Видать, Юкка понял, что дело плохо и выломал хлипкую дверцу. Увидев меня на полу, бьющимся от хохота и конвульсий головой об унитаз, Юкка вырвал у меня почти опустошённую бутылку. Он жадно присосался к горлышку и его кадык так и заходил, пропуская внутрь драгоценные капли.

Вытерев локтем сопли, а футболкой слезы, я встал.

– Ну ты и сука, – рыгнул Юкка.

– Сори, чувак, очень смешно стало и я лишнего хлебнул, – оправдывался я.

– Обормот, – Юкка дружески похлопал меня по спине. – Не подавился, мой малыш?

– Подавился, – прохныкал я и снова закашлялся. Юкка заржал и крепко огрел меня по спине. Швырнув бутылку в ведро для использованной туалетной бума-ги, мы покинули санузел и улеглись на свои койки в узенькой комнате, полной храпящих тел.

– Думаю, завтра позвонить в этот центр по испытанию лекарств, – сказал Юкка, засыпая.

Ко мне сон не шёл. Я лежал на спине, слушал жужжание кондиционера и думал о своем натертом пальце. Он ныл всё сильнее. Мне стало страшно. От всей безысходности нашего положения, от перспективы участия в медицинских экспериментах, от усталости и мужской трусливости перед болезнями я совсем перепугался.

Палец опух.

– Гангрена… – прошептал я и, вскочив с кровати, пошарил в карманах Юкки. Достал зажигалку, чиркнул. Огонь осветил распухший волдырь пурпурного цвета, вскочивший на большом пальце ноги. Меня прошиб ледяной пот. Я увидел себя, с ампутированной ногой, ползающим по Пятой авеню и хватающим богатых шлюх за подол. «Подайте, тётенька, Христа ради»!

Есть у меня такая черта – целиком погружаться в панику в самые неожиданные моменты. Не тогда, когда опасность реальна, а когда она умозрительна. Я настоящий трус по мелочам. В школе я боялся математичку, когда приходил с несделанными уроками. Потом я боялся, что отец заставит меня пойти в армию. Последним моим страхом стал букет кармических заболеваний, которые я у себя обнаружил. Однажды, маясь от скуки, я листал в магазине эзотерическую книгу. Автор предлагал узнать о сглазах, рассчитав их с помощью собственного имени. Каждая буква алфавита соответствовала определённому числу. Я написал своё имя, а под каждой буквой цифры. Потом сложил и… Моему ужасу не было предела. Оказалось, что надо мной тяготеет целая россыпь проклятий и наветов: венец безбрачия, врождённое слабоумие и высокая вероятность самых страшных венерических заболеваний. Моя мандала была дырявой, как тряпка, кармическая линия еле проглядывала, а вибрационный ряд не годился даже для трупа. Оказалось, что в четвертом и седьмом воплощениях я подвергся ужасающим сглазам. Венерические заболевания на меня наслали в седьмом, а воплотиться им было суждено в десятом. Я же, согласно расчетам, пребывал именно в десятом воплощении. В конце книги указывался телефон, по которому шла запись на очищение кармы и подкачку биополя.

Тогда, спустив штаны, я принялся рассматривать свой член. Разумеется, он показался мне каким-то не таким. Я стал вспоминать свои любовные связи. «Ну конечно, у Сабины наверняка было что-нибудь такое, что даже через презервативы проникает. А у Нинки… у Нинки ещё хуже. Мне суждено сгнить заживо»! Я так себя накрутил, что чуть с жизнью не покончил. Выпил бутылку водки, для дезинфекции, а на следующее утро, в похмелье, кинулся в венерологический диспансер.

– Когда был последний половой контакт? – спросил доктор.

– Месяца полтора назад.

Доктор взглянул на меня, как на шизофреника. Надо ли уточнять, что всё оказалось пустыми страхами. Я был абсолютно здоров.

– Сексом занимайся почаще, парень. Неврозов не будет. И запомни, лучше десять раз переболеть триппером, чем один – импотенцией, – сказал доктор. – И пей поменьше.

Однако в ту нью-йоркскую ночь, предыдущий опыт меня не остановил. Я понял, что на это раз влип и только сам могу спасти себя от горькой судьбы.

Я расстегнул сумку и погрузил руку в свои пожитки и, после недолгих поисков выудил бутылку «Столичной». Единственный имевшийся под рукой антисептик и успокоительное. «Не до сувениров, в живых бы остаться», – подумал я и крутанул крышку.

Теплая, жгучая «Столичная» имела отвратительный вкус. Из экономии мы мало ели, и моё «лечение» превратилось в муку. Я давился, морщился, но хотел жить. Проверил на просвет и вытряхнул в себя всё до последней капли.