Текст книги "Подлое сердце родины"

Автор книги: Александр Силаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Александр Силаев
«Подлое сердце родины»

ThankYou.ru: Александр Силаев «Подлое сердце родины»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Вкус свободы

Пыльневский район – это сердце нашей Сибири, разбитое не одним инфарктом. Это десяток деревень, от которых открестилась любая власть, пара-тройка дурковатых медведей, и кусок тайги. Самая большая деревня – Пыльнево. За особые заслуги она носит звание районного центра.

Советская власть пала в Пыльнево в 1991 году, когда утром на крыльцо райсовета пришли взъерошенные мужики с тяпками. Председателя колхоза Василия Штольца вытянули за шиворот, и Матвей, поигрывая тяпкой, сказал: «Че, сволота, кончилась ваше время?». Председатель быстро кивнул, сел в свой грязно-серый «уазик» и с ветерком гнал до ближайшего города.

В колхозных сараях мужики нашли жидкость для промывания системной аппаратуры. Чего-то квантового, с приставкой, кажется, «мета». Далее уточнялось – для сгоревшего излучателя. Ближайший излучатель был в Москве, да и то лишь на странице учебника, но жидкости, загадочно припасенной Штольцем, дремал целый бочонок. На пузатом бочонке висел листок с косой надписью: «норма – на черный день». Матвей усмехнулся. Сели. Разлили. Жидкость имела незнакомый запах и терпкий вкус. «Это вкус свободы», – сказал Матвей, и молчание было знаком согласия.

Колхозный строй сгинул, как будто его никогда и не было. Однако фермерство в Пыльневском районе не прижилось. Район помнит только одного фермера – им стал заезжий учитель истории, на старости лет потянувшийся, как он выражался, к земле.

Коровье дерьмо и прочие истоки его не смутили. Все было бы хорошо, но, на его беду, хозяйство начало процветать. Когда его телята мычали, деревенские бабы плакали. Когда он давал им в долг, бабы морщились. Когда он поставил себе новый дом из бруса, Пыльневский район глубоко задумался.

Через полгода местные мужики утопили его в проруби. «Че, сволота, думаешь, ваше время пришло?» – сказал Матвей, поигрывая варежкой, когда тело историка булькнуло навсегда. «Я знаю: он, сука, в депутаты метил», – сказал Петр. «Откуда знаешь?» – спросил Матвей. «А что ему делать? – сказал Петр. – Думаешь, он всерьез картошку сажал? Это же для отвода глаз. А приехал он, сука, чтобы карьеру сделать…» – «Во бля, – пожалел Матвей. – А мы-то думали, он с нами по-честному».

Помимо прочего, Пыльневский район славился неземными чудесами и алкашней. Жидкость для промывки – неплохо по сравнению с тем, чем обычно запивали в Пыльнево свою долю. Дошло до смешного: пыльневские дети рождались уже похмельными, и первым криком просили не столько ласки и молока, сколько пива и разговора за жизнь.

…феномены стояли крутые. НЛО летали смелее, чем редкие вертолеты. Инопланетники шастали по району, забыв всякий стыд, и встречались чаще волков и лисиц. Особенно досаждали местным синие обезьянки, по их словам, зашедшие из созвездия Близнецов. Впрочем, обезьянки были не злые: девок тащили на сеновал, мужикам отламывали кусочек водки (пришельцы бухали алкоголь в твердом виде), детям насыпали космических карамелек. Кроме того, синие обезьянки, по словам очевидцев, знали множество анекдотов. С ними было о чем выпить, точнее сказать, с ними было о чем погрызть.

Повелось считать мужиком лишь того, кто грыз водку с синими обезьянами. Обычай был строг: кроме обезьян, кандидат должен был переспать с Марией и намять бок дикому зверю…

Однажды синие гуманоиды повстречали Матвея. Тот, как обычно, шел по диагонали. «Здорово, – сказал он, – сволота нерусская…». Те уже знали, что на местном наречии сволота не означает ничего обидного.

«Водки хочешь?» – спросил его самый синий, видимо, их вожак. «Я с разными жидами не пью», – подумав, сказал Матвей. Вожак оторопел. «Сам ты жид», – сказала Матвею синяя обезьяна. Тот задумался, и топор печально выронился из рук. «Значит, я жид», – медленно повторил он.

На глазах Матвея блеснули слезы. «Не-а, – сказал он, – ошиблись. Куда мне. Я, мужики, рылом не вышел». И зарыдал. Вожак смутился, быстро сунул в лапу Матвея ломоть водки, и еще быстрее исчез. Буквально – растаял в воздухе.

«Спаивают, суки, русских людей», – рыдал Матвей, кроша зубами импортное бухло.

Гвельфы и гибеллины

А еще в Пыльневском районе жили драконы, но исконне наши – местные кликали их Горынушками. По слухам, они питались девственными русалками, запивая это дело мутной водой… Водяных выжигали напрочь – те похабили корм. Впрочем, это легенды. Если им верить, главной политической силой в Пыльнево была нечисть, уцелевшая с правления кагана Мефрилы Гороха (запомните это имя – Мефрила Горох был не только ярым геополитиком и союзником хана Чингиза; он первым в Сибири научился вызывать Дьявола с помощью наркоты, что определило судьбы миллионов людей, и судьбу этого рассказа – тоже).

В Пыльнево клубилась вековая пыль. Ничто не менялась. Синие обезьяны все больше походили на синих человечков – внедрение шло по плану. Одна беда – лучшие агенты сгрызались до потери копыт и цирроза передней печени. Простые пыльневцы, подражая прадедам, кормились огородами и коктейлем «божья роса», более зажиточные держали дома свинью. За это местная голытьба презрительно называла их свиноводами… Нежить лютовала, но странное дело – видеть ее, как и пришельцев из созвездия Близнецов, выпадало только местным сельчанам.

О феномене «пыльневского квадрата» писал некий журнал российской молодежи, газета «Известия» и «Вестник экстрасенсорики» (в толстом номере за сентябрь 1994 года). Областная пресса в конце 80-х писала о пыльневском феномене чаще, чем о наркоманах и проституции. Телекомпании до сих пор регулярно засылали ребят на таежные репортажи. Однажды была научная экспедиция. Были сотни туристов. Были даже парни из ЦРУ, замаскированные под гуманитарную помощь.

И ничего.

Ни драконов, ни русалок, ни НЛО. Не было даже снимков, не говоря уже о живых экземплярах. Только показания очевидцев. Как говорится, слова, слова, слова…

Лапун – областная шишка, крупный капиталист – выступил по ТВ, обещая доллары за драконий хвост. Но даже местное мужичье, не раз побеждавшее Горынушек в схватках, было бессильно. Однажды Петр с Кирюшей все-таки отрубили хвост, погрузили его в тележку и покатили. Через три дня вернулись в родное Пыльнево с разбитыми рожами и почему-то в одних трусах. Где хвост и что с ними приключилось, рассказать не могли, только мычали, да кивали на небо. Вдруг Кирюша захрипел на плохом английском… «Май нэйм Джошуа, – хрипел он. – Пиплы, андэстэд?» Как матерится-то, шептали соседи, это надо же… «Же не компран па», – вздохнул Петр… «Ну ты сволота», – с уважением произнес Матвей.

Батя Иван молчал, оглаживая космы и усмехаясь.

«Ментальная конвергенция, – шептал он. – Изменение структуры сознания… Экстраполяция… Восьмой контур…». От его кирзовых сапог воняло спиртом, жижей и самкой Змея Горыныча. Как обычно, он стоял в стороне. Как обычно, его боялись – уже полвека батя Иван слыл первым ведуном на деревне.

А к утру все забылось: Кирюша с Петром словно проглотили свои иностранные языки. О пропавшем хвосте в их присутствии больше не говорили – вдруг снова начнут…

Только изредка носились над тайгой пьяные вопли. «Факен шит!» – орал Петр. «Же ву зэм!» – орал на него Кирилл. Местные затыкали уши. Непонятные слова били страшнее полена. Никто не знал смысла басурманских проклятий, поэтому выигравшим перебранку признавали того, кто громче орал.

Так и жили. И добрые ведуны веками бились со злыми, словно какие-нибудь гвельфы и гибеллины – столь же долго, и столь же далеко от дел современного горожанина, в меру умного, в меру начитанного, в меру живущего своей жизнью…

Дело молодое

Георгий Лишков был горожанином, в меру умным, в меру начитанным, в меру проживающим свою жизнь. Не больше, но все-таки и не меньше.

Он был тогда молод – двадцать два года. Он носил тертые джинсы, волосы до плеч и мировую тоску в глазах. Он учился на пятом курсе, и ему было жаль потерянного времени, и жаль того времени, что он потеряет в будущем. Нельзя прожить, не потеряв времени. Но это, как говорил отец, селява.

Дипломная работа лениво писалась на кафедре психологии. Точнее, даже не писалась – планировалась…

– А вы уверены, что это надо? – спросил Краснов.

За окнами темно, и продолжает темнеть. Народ с кафедры уже разошелся. Только и остался на кафедре доцент Краснов, ну и правильно, не надо никого больше… Большой, широколицый, упитанный – вот такой был доцент Краснов.

– Я уверен, что это касается моей темы.

– Вы у нас пишете что-то вычурное. Измененные состояние? Химическим способом? Это вряд ли имеет отношение к академической дисциплине.

– Тем хуже для дисциплины, – ответил Гера.

– Да вы не подумайте, – Краснов протестующе замахал добродушными лапами. – Мне-то нравится, я-то – за… Хотите ехать – езжайте. Могу даже сказать, что это моя идея. Только вы осторожнее, там на всех дорогах бандиты, а в Пыльнево даже бандитов нет – испугались и разбежались.

– Могу себе представить, – улыбнулся Гера.

– Драконов вы не увидите. За неимением таковых.

– Да не нужны мне эти драконы.

– Вы не увидите даже синих человечков, – предупредил Краснов. – Если они есть – а я не исключая, что где-то водятся синие человечки – то вряд ли в нашей области.

– Ну их к лешему, – сказал Гера.

– И леших там тоже нет.

– Мне нужен препарат, которым закидываютя тамошние ведуны.

– Там, Гер, закидываются не только ведуны, – сказал Краснов. – Там, по всей видимости, закидывается весь район, причем началось как минимум при царе. Как максимум, началось до всяких царей. Читали статью Аршинникова в «Некрополе»? Это наследие шаманов, и нынешнее поколение каким-то чудом хранит то знание, я даже не знаю, каким. Узнаете – расскажите.

– Павел Яковлевич, вы сами-то верите?

Краснов плюхнулся в кресло и закурил. Курить в зданиях университета было запрещено, но время позднее, и часовой стрелкой, подползающей к девяти, разрешается почти все.

– Гера, – сказал Краснов, – я ведь мыслю рационально. Если весь район твердит о синих неземных обезьянах, я должен верить либо в обезьян, либо в особенности района. Верить в обезьянок я еще не дорос. А «пыльневский квадрат» – это реальность. Район действительно имеет особенности, это эмпирия. А то, что все население жрет какую-то дрянь, факт не менее эмпирический. Взять ту же сухую водку, хотя это никакая не водка.

– Ее, по-моему, никто не видел.

– Да бог с ней, – сказал Краснов. – Вы же едете, чтобы ее попробовать.

– Как думаете, Павел Яковлевич, кайф выхвачу?

Гера сидел, закинувши ногу на ногу, и дымил предложенной сигаретой. Когда-то он не верил, что к пятому курсу бетонный забор между студентами и кафедральным людом сотрется в штакетную загородку. Не всеми, конечно, если между всеми – то это смешно. Кое-какими студентами – с одной стороны. И кое-какими преподавателями…

– Дело молодое – выхватите.

– А интересно, их препарат посильнее травки?

– Сильнее, – сказал Краснов. – Намного сильнее, Гера. После анаши зеленые драконы и обезьяны не возникают с такой настойчивостью. Иначе в нашем городе драконы летали бы чаще, чем проезжали грузовики.

Они посмеялись над колоритом родного города… И так смеялись, и эдак, и еще над знакомыми людьми.

Форма бэ-аш четыре

Над лесами и полями висела ранняя осень. Небо выдалось сероватым, набухшим предстоящим дождем. Дохлый автобус, размалеванный рекламным воплем, со скрежетом подкатил к конечной.

Гера вышел из салона, наполненного телами и духотой, под купол своей любимой погоды. С наслаждением вдохнул влажность. Было не холодно. И было не жарко. Было свежо, прозрачно и энергично – было то, что надо.

На востоке желтел лес и какая-то баба пасла корову. С трех сторон его ждало Пыльнево: дома подмигивали косыми оконцами, собаки тявкали, на заборе сушился рваный халат.

К остановке подбегал мужик в черных тапочках, от души помахивая внушительным топором. «Аты-баты, шли солдаты, – резво напевал он. – Аты-баты, на базар. Аты-баты, что купили? – мужик снес стоящую на пути скамейку. – Аты-баты, самовар!»

Начинается, подумал студент.

– Не бойся, – сказала сошедшая из автобуса бабушка, – это наш Матвей. У него в среду сын родился, вот он и радуется.

– А зачем ему топор? – спросил Гера.

– Это для куражу, – пояснила старушка. – Но ты не бойся, он сейчас добрый. Вот летом зверь был – родную мать на олифу выменял. Но это летом. А сейчас не лето уже. Сейчас он добрый, как мой пушистик.

Матвей встал напротив кучки людей, вышедших из автобуса. Все, кроме двух, были явно местного вида.

Кроме Геры – мужчина лет сорока, в очках-хамелеонах и плаще, чернеющем почти до земли. Матвей смотрел: то на Геру, то на плащу, то снова на Геру… Наконец подошел к плащу.

– Че, сволота, думаешь, твое время скоро начнется? – ухмыльнулся Матвей. – Как начнется, ты мне скажи. Я тебе быстро народный импичмент дам.

– Кого дашь? – тихо спросил мужчина.

– Кишки на уши намотаю, – пояснил Матвей. – У нас с этим быстро. Народ – это тебе не электорат. Не херня. Народ – сила. Знаешь, сволота, за что отцы кровь пролили?

Мужчина отошел на два шага.

– Хорошо, – сказал он, – как только мое время начнется, я тебя обязательно отыщу. Устроишь мне свой импичмент. Народные традиции – это святое. Только скажи пожалуйста, как тебя отыскать. Я ведь не знаю твоего адреса. Я даже не знаю твоего телефона. Я не знаю твоего сайта, твоего факса, наконец, я понятия не имею, какой у тебя мейл. И я вряд ли догадаюсь. Скажи мне все это, а заодно скажи свое имя, и я обязательно найду тебя, когда, как ты сказал, придет мое время. Тебе не придется долго ждать – оно уже наступает. Ну? Протяни мне свою визитку…

Пока мужчина говорил, Матвей звучно глотал слюну.

– Эх, сердечные, быть беде, – прошептала бабушка. – Обидел черт пушистика почем зря.

Люди вокруг замерли. Люди молчали и смотрели, хотя их не просили молчать и смотреть. Люди стояли как вкопанные – с ними случается.

– Ты мне душу-то не трави, – наконец сказал Матвей. – Был тут один такой, тоже как ты – то, сё, пятое, хреноватое… Так мы с мужиками на него Пиндара натравили. Понял?

– И что?

– Сожрал его Пиндар к хуям собачьим, – сказал Матвей. – Вместе с мейлом гребаным.

– В рот имел я твоего Пиндара, – спокойно сказал мужчина. – И мужиков твоих. Да и тебя, признаюсь я, тоже.

Матвей впился пальцами в топорище, но и только. Прошло секунд пять: топор дрогнул, поднимаясь в его руке.

Мужчина отскочил назад, и рука метнулась вперед из кармана плаща. И вот рука вытянута и уже кончается револьвером. И грохнул выстрел. Матвей упал, воя и держась за колено… Мужчина белозубо и приветливо улыбался.

– Тебе, – сказал он, – наверное, сейчас больно. Но от этого, – добавил, – не умирают. Умирают обычно от другого. Кстати, ты обещал просветить меня на предмет истории. Так за что наши отцы проливали кровь?

– Отцов не трогай, – недобро сказал Матвей. – Им и без тебя несладко жилось.

– Ладно, пока, – мужчина махнул рукой. – Но все-таки: кто такой этот Пиндар?

Матвей ничего не ответил. Да и не мог ответить – Матвей, как это подчас бывает, потерял свое собственное сознание. Боль. Шок. Страшная боль – когда вдрызг разбивается твое тело. Так что временное расставание Матвея с его сознанием вполне объяснимо…

– Пиндар – это поросенок такой, – объяснила рыжая девушка, всю дорогу сидевшая перед Герой. – Только он не совсем обычный.

– Волшебный, что ли? – улыбнулся мужчина.

– Да нет. Пиндар у нас дрессированный. Его Петр Иванович с на охоту берет заместо собаки. А чего не брать – он ничего не боится, того же лешего… Недаром Пиндара поили божьей росой. Вот и вырос зверь. Не поросенок прямо, а фашист.

Гера глянул: вроде ничего, и даже сносно разговаривает по-русски, что редко случается у простых людей.

– А что такое божья роса? – спросил он.

Рыжая смутилась.

– Кто же у девки о таком спрашивает?

– Я, – сказал Гера.

– Ну и нахал же ты.

Девушка повернулась и быстро потрусила прочь с остановки. Люди переглядывались, цокали языками, моргали глазами, и тоже расходились, один за другим.

Черный плащ подплыл к нему незаметно.

– Я думаю, молодой человек, нам нужно держаться вместе.

– Еще бы!

– Игорь, – мужчина протянул руку. – И давайте будем на ты. Если будем на вы, местные жители нас плохо поймут, и местные коровы нас забодают…

– Гера, – назвался Гера.

– Очень рад, – сказал Игорь, – видеть нормального человека.

– Можно спросить?

– Да Бога ради.

– Зачем вы здесь?

– Это, – сказал Игорь, – дело государственной сложности. Я тебе скажу, потому что мне уже надоело… Но если ты кому разболтаешь, то мы тебя, извини за нюанс, нейтрализуем по форме бэ-аш четыре.

– Что значит: нейтрализуем по форме бэ-аш четыре?

– Это значит, – улыбнулся мужчина, – вспороть горло, но перед этим отрезать яйца. Мы переняли форму бэ-аш четыре у коллег из Чечни.

– А кто это вы?

– Мы – это кочаны, – с гордостью сказал Игорь.

– Не понял, – сказал Гера.

Игорь нырнул рукой куда-то под плащ.

Корочки он, как водится, сунул Жоре под нос. Золотые буквы гласили на красном фоне: «Комитет по чрезвычайному надзору Российской Федерации».

– Читать умеешь? РУ КЧН РФ, – пояснил он. – Майор Бондарев. Ребята из ФСБ завидуют, и поэтому прозвали нас кочанами. У них даже поговорка есть, когда в стране что-то странное происходит: а почему это? – да по кочану опять. Так и есть оно: если что-то стоящее – на дело идут одни кочаны.

– А почему я про вас не слышал?

– Ну ты даешь, – сказал Игорь. – Если служба секретная, хрена ли ты о ней должен слышать? Когда-то, очень давно, мы были самым прогрессивным управлением в КГБ. Но КГБ, как ты знаешь, сыграл в демократический ящик. Тогда Кондратий Иванович пришел на хату к самому главному…

– К кому? – не понял Гера.

– Не знаешь, кто в России главнее всех? А Кондратий Иванович – это наш лидер. Ну пришел он, значит, с бутылкой водки. Сели, разлили. Тут он рассказал, чем мы на самом деле-то занимаемся. Главный, извиняюсь за выражение, помутнел. Ты, говорит ему Кондратий, нас не трогай… А то, говорит, как начнешь реформировать, нам полный абзац придет. И давай-ка, продолжает, создадим независимую контору. Тот задумался. Тогда шеф, не будь дурак, вторую бутылочку достает… Короче, на третьей все подписали. Так и родились мы – на обломках.

– А чем все-таки занимаетесь?

Игорь огляделся по сторонам.

– Нас, – сказал он, – больше всего волнует трансцендентная проблематика.

– Это что?

– Этого, – вздохнул Игорь, – тебе не понять. Я одной фразой скажу: мы поддерживаем порядок.

– Разве же это порядок? – Гера показал на окрестности.

– Относительный, – сказал Игорь. – А вот если бы мы не вышли на Высший разум, в мире бы настоящий бардак стоял.

– Как вышли?

– В тонком плане. Я же говорил, что тебе этого не понять.

Они постояли, помолчали, посмотрели – туда и сюда, и даже вверх, на сереющее над головами небо. Дождь так и не собрался с силой, чтобы навалиться на землю, на людей и дома. Гера, как ни странно, хотел дождя. Он с детства любил потеряться в плотной пелене по-осеннему мелких капелек. Промокал, конечно, до нитки. Но это же мелочи…

Местные жители опасливо обходили их стороной.

Вдалеке пожилая женщина, печально матерясь, погнала корову домой.

– Что ты знаешь про Шамбалу? – неожиданно спросил Игорь.

– Только то, что она может существовать.

– То-то и оно, – сказал Игорь. – Я же говорил.

– А что ты делаешь здесь?

– А, это… Работаю. Летом сюда приезжал Джон Мейнард, якобы репортер из Лос-Анджелеса. На самом деле, конечно, был он полковником. Ну вот, приехал… А обратно не выехал. Нам это странно, и вот я здесь.

– А откуда ты знаешь, что это полковник?

– А кто ему разрешение на въезд давал? Я же и давал. Так и так, спрашиваю, с какими целями: да все с теми же, отвечает. Ну тогда ладно, говорю, проезжай. Спасибо, говорит, майор. Да чего там, полковник, еще сочтемся… Я бы не сказал, что Мейнард мой большой друг. Но все-таки мой коллега и не дерьмо.

– А на кого работает?

– В ЦРУ есть отдел, на жаргоне его зовут «шиза-18». Когда его основали, в нем сидело восемнадцать энтузиастов. Там и работает, если еще живой.

– И вы с ними боретесь?

– А зачем? – удивился Игорь.

– Я думал, что спецслужбы друг с другом борются. Так положено.

– Это смотря какие спецслужбы. Нам-то чего делить? Не Россию же эту несчастную… У нас, Гера, есть общий враг. Я, что, Джона ловить приехал? Я его, Джонушку, спасти должен, чтоб моего шефа в Вашингтоне ценили. Цэрэушки-то, храни их Господь, нам всегда помогали, по первой просьбе.

– А кто общий враг?

– Этого, Гер, я тебе не скажу… Поживешь с мое, сам увидишь, кто для всех людей общий враг.

…С неба наконец-то брызнуло. Капли гладили лицо и катились за воротник.

– Пойдем, – предложил Игорь. – Тебе ведь где-то жить надо. Гостиницы, сразу скажу, тут нет. До 1918 года была, а потом там клуб красного танца сделали. А потом и вовсе сожгли, чтоб враги народа не собирались. Ты учти: если к местным без меня постучишься, то пропадешь. На ночлег пустят, а вот дальше такое сделают… У нас явочная избушка есть. Там все наши останавливаются. Держит эту избушку бабка Настасья, а чтобы не дергалась, мы ее на крючок посадили.

– Какой крючок?

– Метод кнута и пряника, – объяснял Игорь, прыгая по ухабам. – Значит, пряник: мы ей каждый год бочку спирта ставим. Чтоб она с ним делает, нас не касается. А кнут простой – мы на нее компромат собрали.

– На бабку?

– А что такого? Бабка-то еще та, я бы сказал. Мы ее в Красносибирск свозили, сняли ей какого-то бомжа. Что они в номере делали, это ужас… Когда пленку прокрутили, наших ребят блевать потянуло. Но главное, есть чего прокрутить. Если на деревне показать, шоу будет похлеще Апокалипсиса. Так что Настасья – свой человек.

Они вышли на северный край деревни.

Избушка была мила, жаль только, без курьих ножек. Хотя расти им было совершенно неоткуда: избушка до самых окон уходила в землю.

– Жить будем здесь. У бабки мы в относительной безопасности.

Гера кивнул.

Дверь открылась. На крыльце показалась морщинистая хозяйка и что-то просипела, едва открывая рот.

– Настасья, милочка, – сказал Игорь, – я тебе сигарет привез. Твоих любимых, Настенька, «честерфилд».

– Залетайте, голубки мои, – старая скривила лицо.

– Ты не бойся, это она улыбается, – шепнул Игорь. – Старается, как умеет.