Текст книги "Остров Пирроу"

Автор книги: Александр Шаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

…Записи в рукописи отделяются друг от друга рисунками или иероглифами, изображающими – кажется, прав был Кущеев – жучков и человечков. Каждый отрывок озаглавлен одной из трех рубрик: «Данные», «Мнение», «Наблюдение». Под рубрикой «Данные» автор (в дальнейшем я буду называть его «икс») группирует сведения автобиографического характера. Иногда «икс» именует себя в третьем лице – «он», а затем, не оговариваясь, переходит к изложению от первого лица. Перед каждым «наблюдением» обозначены долгота и широта в градусах, минутах и секундах.

Загадочно, как «икс», если принять, что это жук, мог без инструментов, не имея возможности ориентироваться по солнцу и звездам, с такой точностью определять координаты. Либо «икс» обладал фантастически точным чувством ориентировки. Либо… Либо… вот еще один довод в подтверждение того, что «рукопись № 700» – мистификация.

И мне не больно было бы согласиться с этим, а для Ивана Ивановича и, кажется, для Петра Климовича тоже это означало бы рану в сердце.

Наступило утро моего доклада.

Прежде чем идти в нашу комнату, я зашел за Олегом Модестовичем. Стенные часы в кабинете показывали девять. Кивнув мне, Рысаков продолжал выговаривать за что-то коменданту, приземистому человеку с расплывшимся, словно из непропеченного теста, лицом. Глаза у коменданта были бесцветно-серые, маленькие. Вглядываясь в них, я спрашивал себя – злые они или добрые? И приходил к выводу, что эти слова не имеют к ним отношения: глазки булавчатые, буравчатые, «востренькие», как выражались в старину.

Слышалось сердитое рысаковское «натурфилософия, овес-овсюг».

Глуховатый бас коменданта неизменно отзывался: «Возьмем на заметку».

Мы вышли из кабинета в шесть минут десятого. Правая стена, потолок и пол широкого коридора были облицованы матово-белым пластиком. Левая стена, стеклянная, как в нашей рабочей комнате, открывала людный проспект. Стекло обладало звукоизолирующими свойствами: машины и троллейбусы бесшумно проплывали за ним, а многочисленные прохожие казались тенями.

Я шел в двух шагах за Рысаковым и комендантом. Возле комнаты пол прорезала длинная трещина.

– Суете нос, куда не следует, а за порядком не следите, – придирчиво сказал Рысаков, открывая дверь.

– Возьмем на заметку, – отозвался комендант.

Все были в сборе.

– Я предупреждал о заседании, – так же придирчиво обратился Рысаков к коменданту. – Озаботьтесь столом, креслами, ну там… нарзану, что ли. А это, – Рысаков указал на штативы, – озаботьтесь убрать…

Комендант отдал необходимые распоряжения по телефону. Штативы он собственноручно перенес к двери.

Рысаков сел по одну сторону стола, спиной к выходу, пригласив меня как докладчика занять место рядом. Остальные – Мудров, Талиани, Иван Иванович, Кущеев и Адамский – расположились напротив.

Я начал доклад с констатации того, что данные, сообщенные Александром Михайловичем Мудровым, делают безотлагательным главный вопрос: что перед нами – подделка или подлинная рукопись? Кто автор рукописи, этот «икс», не мистификатор ли он высокого класса? Тогда результаты его забав должны стать предметом любителей головоломок и криминалистов. Представить себе гигантский труд, совершенный бесцельно, нелегко. Но, вспоминая хотя бы египетские пирамиды, сведущие историки утверждают, что человека и человечество бессмысленное и бесполезное привлекает иной раз больше, чем жизненно необходимое. С другой стороны, можно ли доказать невозможность существования мыслящего жука?

По тому, как рассеянно слушал Олег Модестович мое вялое сообщение, и по тому еще, что он ни разу не взглянул на рукопись, на которую прежде смотрел с доверчивым вниманием, я не мог не ощутить, что для него вопрос решен.

Решен он и для Мудрова, уставившего скучающий взор в потолок, и для Адамского.

Этот последний, шевеля толстыми губами, время от времени некстати улыбался: как-то он сказал мне, что, коротая время на скучных заседаниях, рассказывает себе анекдоты.

Иван Иванович сидел, полузакрыв глаза. Лицо Талиани выражало, как обычно, вежливое внимание.

Оживленнее всех был Кущеев. Он что-то выписывал из развернутого перед ним оттиска.

Нечего было и пытаться кого-то в чем-то убедить. Да был ли в чем-либо убежден до конца я сам? Откуда бралось тогда непреходящее чувство вины за рукопись и тайну ее перед Иваном Ивановичем? Я скомкал доклад и закончил его торопливыми фразами:

– За восемь месяцев, точнее – за 247 дней, мы расшифровали, по данным Адамского, чуть менее четвертой части текста. Простой расчет показывает, что для завершения работы потребовались бы годы. Каждому предстоит решить для себя, достойна ли рукопись столь самопожертвенной любви. Чтобы облегчить задачу, я собрал и вчерне отредактировал те из расшифрованных фрагментов, которые образуют законченные отрывки. Очень прошу прочесть сводку внимательно и без предвзятости.

Первыми почти одновременно отложили в сторону свои экземпляры Рысаков и Адамский. Оба они обладали способностью читать «по диагонали», как бы фотографировать текст.

Олег Модестович спросил о значении слова «дхарм».

Ромео Альбертович со всегдашней готовностью любезно пояснил, что по буддийскому вероучению сознание, душа, определяется комбинацией неких частиц «дхарм».

– Душевные атомы? – подсказал Олег Модестович.

– Если и «атомы», то крайне мистического свойства. После смерти сознание человека распадается на «дхармы», которые затем по законам, определяемым кармой – воздаянием за грехи, перегруппировываются, становясь душой какого-либо животного и воплощаясь в тело этого животного.

– И насекомого тоже? – быстро спросил Олег Модестович.

– Любого. Рыбы, птицы, тигра, слона, улитки. Все определяется характером и суммой грехов, – повторил Ромео Альбертович. – Помнится, человек, виновный в краже белья, перевоплощается именно в насекомое.

– Как у Кафки в «Превращении», – заметил Мудров.

– Буддисты кое-что помнили, или знали, или догадывались, но все это потопили в мистике. И Кафка кое до чего доходил чутьем. Но у него превращается человек слабый, забитый; а это свойство сильных, – сказал Петр Климович Кущеев, со странной для такой причудливой тирады значительностью.

Бросив на Кущеева сердитый взгляд, Рысаков спросил, как понимать выражение «древнейшая Крэнгская письменность»:

– Разве открытие письменности принадлежит не шумерам и египтянам?

Талиани промолчал, а Кущеев, продолжая писать что-то на узких полосках бумаги, сказал, что «позволит себе» ответить на вопрос позднее.

Последним дочитал сводку Иван Иванович.

Я счел необходимым извиниться за то, что, не обладая литературным даром, оказался бессильным удовлетворительно передать стиль документа, ощущение бесцветности, ограниченности, бесчувственной силы, охватывающее при чтении оригинала.

Говоря это, я понимал, что тоже помимо воли впадаю в ложно-значительный тон.

– Я эту бесцветность ощутил, – подумав, сказал Олег Модестович.

– Скорее пародийность… или развязность, или то и другое вместе, – возразил Адамский.

– Конечно! – громко воскликнул Кущеев. – Конечно же!!! Одно другому не мешает. Отнюдь!

Он собрал листки с записями и поднялся, попросив предоставить ему десять минут для «некоторого заявления».

– Даже час, – отозвался Рысаков. – Надеюсь, вы сообщите хоть квант света этой чертовой темноте.

…До сих пор в моих заметках речь шла о событиях, не выходящих за пределы реального. Сейчас, к сожалению, дело меняется. Но прежде чем излагать речь Кущеева, включающую элементы фантастические – иначе их не назовешь, – и описать немногие, уже совсем фантасмагорические события, разыгравшиеся вслед за его речью, полезно ознакомить читателя с текстами из «сводки», розданной мною участникам совещания.

ТЕКСТЫ ИЗ РУКОПИСИ 700

(с примечаниями составителя)

Данные

Порт N (название порта опущено автором, видимо, из соображений секретности. – П. С. – примечание составителя).

Окончив Училище, он получил назначение занять единственную свободную вакансию Lyctidae и отбыл к месту службы – фрегату R, имеющему отправиться в плаванье по соответствующему маршруту.

В училищной каптерке ему была выдана форма. В новом обмундировании, при кортике, он вышел к невесте фрейлейн Пицци, ожидавшей на улице.

– Ничего?! – спросил он, шутливо отдавая честь невесте.

– Кра… кра… кра… – фрейлейн Пицци плакала по нелепой своей привычке и не могла выговорить самых простых слов.

– Красиво?! – догадался он.

Он быстро шел по направлению к порту.

– Перестань реветь, – сказал он Пицци.

– Ра… ра… ра… – сквозь слезы повторяла Пицци.

– Разлука?! – догадался он. – Закончив плаванье и совершив надлежащее открытие, я вернусь в порт приписки.

– Какое открытие? – спокойнее спросила Пицци.

– Ты думаешь, что ученый за год до создания новой теории знает, что он откроет именно эту, а не иную теорию? И даже зная суть будущего открытия, разве имел бы я право довериться слабому женскому уму и дурацкой южнобаварской сентиментальности, – заметил он.

Они расстались на пирсе.

Очутившись на палубе фрегата, безлюдной в тот час, он выбрал мачту как место дальнейшего обитания и совершил перекомбинацию дхарм.

Мнение

В моей резиденции посреди мачты спокойно, тепло и нет режущего глаза света. Я могу всецело обратиться к морским записям. Огорчился отсутствием бумаги, но осознал, что это приведет к важнейшим успехам. С тех пор как древнейшая Крэнгская письменность стала достоянием не только саглократлоков, но и ратлоков (напомню, что, по Р. А. Талиани, саглократлок означает жукочеловек, а ратлок – просто человек. – П. С.), с годами и десятилетиями становится особенно явственным основной ее порок. Крэнгские каменные таблицы, глиняные дощечки и надписи на камне шумеров, папирусы египтян, вытисненные на коже письмена древних иудеев, равно как и современные сочинения, напечатанные на бумаге, обладают пагубным свойством – всеобщей обозримостью. Даже помимо воли сочинителя они способствуют разглашению сведений, не подлежащих разглашению, и распространению мыслей, к распространению не рекомендованных. Изобретение саглократлоком, моим соотечественником Францем Бурдбахом (Мюнхен), несгораемых шкафов, впоследствии усовершенствованных в несгораемые шкафы с нераскрывающимися дверцами, а также создание Карлом Бурдбахом (младшим) по образцу несгораемого шкафа с нераскрывающимися дверцами проекта несгораемых библиотек с нераскрывающимися дверями, способно уменьшить вред письменности, сократив или уничтожив всеобщую обозримость. Однако упомянутые проекты обладают неудобством: для осуществления их в необходимых масштабах потребовалась бы, по расчетам А. Прингса и К. Бурдбаха (младшего), вся сталь, выплавляемая в цивилизованных государствах. Выгрызание рукописи внутри деревянного предмета, каковое я осуществляю впервые, придает ей (рукописи. – П. С.) полную необозримость, а также доступность исключительно саглократлокам. Не могу не заметить, что этим я совершаю надлежащее открытие, каковое позволит мне, при соответствующих обстоятельствах, совершив перекомбинацию дхарм, предъявить притязания на посты стража помещения, не имеющего выхода, или лишителя жизни, или осудителя и т. д.

Наблюдение

Некоторое охлаждение моей резиденции указывает на движение корабля к широтам с суровым климатом.

Мнение

Иногда и ратлоки догадываются о существовании существ, высших по сравнению с ними. Некий философ предложил слово Ûbermensch (сверхчеловек. – П. С.). В иные времена все саглократлоки из обычной формы перевоплощаются в форму ратлока. Так было, например, в эпоху процессов ведьм. Потом наступил период, который люди именуют «Возрождением», «Высоким Возрождением», вместо точного der Decadenz (вырождение. – П. С.). Он отличался особенными бесчинствами сочинителей и вреднейшего вида маляров, именуемых «художниками».

Предложение

Целесообразно по проектам Бурдбаха (младшего) сооружать и металлические галереи без источников света, с нераскрывающимися дверями.

В четырнадцатом веке человеческого летосчисления наш предок осудитель – тогда их именовали инквизиторами – допрашивал Анну Кезеринг из Нейбурга. Перед тем как взойти на костер, женщина сказала: «Пусть меня сожгут, но пусть больше никогда никого не сжигают».

Ратлоки склонны к бесплодным мечтам; одно это приближает их к лошадям, собакам и слонам, бесконечно отделяя от нас, саглократлоков, высших представителей могущественного типа Insecta (насекомые. – П. С.), насчитывающего миллион видов.

Когда Гитлером был провозглашен тысячелетний рейх, близ Нейбурга, как и во множестве других мест Земли, соорудили асфальтированные пространства, окруженные колючей проволокой, где при посредстве современного оборудования потомки тех, кто сжег Анну Кезеринг, сжигали ее потомков.

Даже с точки зрения ратлоков, работа исторических сочинителей должна быть признана не только вредной, но и бессмысленной, поскольку и те, кто читает, сразу забывают прочитанное. Все же нельзя отрицать пользы проектов Карла Бурдбаха (младшего) с моим дополнением, изложенным выше, и особенной важности осуществляемого мною опыта придания полной необозримости письменам посредством метода выгрызания.

Природа ратлоков инертна, но среди них попадаются – и во все большем числе – экземпляры, опасные именно чрезмерным развитием памяти.

Наблюдение

19°17′24″ южной широты. 80°10′44″ восточной долготы.

Ощутив сильный толчок и опасаясь кораблекрушения, выгрызся наружу. Все спокойно. На поверхности моря многочисленные белые плавучие предметы обширных размеров и с заостренной вершиной, состоящие, очевидно, из морской воды.

Для предупреждения простуды удалился внутрь резиденции.

Мнение

Персонажи исторические делятся на два разряда: 1) включенные в справочники, руководства, энциклопедии, словари и списки и 2) не включенные по разным причинам.

Персонажи второго разряда, к которым отношусь и я, обязаны развить свойство время от времени рассматривать себя со стороны. Только таким образом открывается возможность оценить свое значение в должных масштабах. Пример: глядя на себя изнутри, пирамида Хеопса узрела бы камень и мрак. А со стороны, по свидетельствам очевидцев, она представляет зрелище внушительное.

Прочтя вполголоса эти строки, академик Рысаков воскликнул: «Жук-параноик с манией величия!» «Не торопитесь с выводами», – отозвался профессор Кущеев.

Данные

Порт N.

По возвращении в порт приписки он (тут снова «икс» говорит о себе в третьем лице. – П. С.), когда команда сошла на берег и все успокоилось, выгрызся и сквозь нездоровый густой туман, свойственный данной местности, увидал фрейлейн Пицци. Она одиноко стояла на пирсе и не спускала полных слез глаз с палубы, несомненно, тоскуя по нему и, в силу своей южнобаварской распущенной чувствительности, нетерпеливо ожидая свидания с ним. Однако, ощутив нездоровый здешний климат, действие которого сказывалось и при выдвижении наружу одной головы, он счел непоказанным подвергаться простуде и удалился внутрь резиденции.

Этим отрывком сводка заканчивается.

Возвращаюсь к прерванному повествованию.

– Начну свое выступление демонстрацией диапозитивов, любезно изготовленных в фотолаборатории отдела Якова Борисовича Адамского, которому приношу глубокую благодарность.

Кущеев говорил монотонным голосом, не чувствовалось и следа воодушевления, проявленного им в начале совещания.

Адамский подошел к пульту. Помещение погрузилось в темноту, как в тот памятный первый день, когда по экрану рассыпались звездообразные каскады искр, а все мы были полны предчувствием тайны.

Не знаю, что переживали другие, но мне не давала покоя одна мысль: «Как можно душевно постареть за недолгий, в сущности, срок».

Темноту пересек световой конус, наполненный мечущимися пылинками. На выпуклом экране четко возникли две строки изображений: уже знакомые нам чередующиеся фигурки жука и человека.

– Lyctidae – представитель семейства древогрызов подотряда жуков разноядных – Polyphoga, – раздался в темноте голос Мудрова.

– Весьма своевременная справка, Александр Михайлович, – поблагодарил Кущеев. – Позволю себе напомнить, что автор рукописи пишет о себе: «занял на фрегате вакансию Lyctidae». Но я бы попросил сконцентрировать внимание на другом: сходстве двух строк – верхней и нижней.

– Кажется, что фигурки изображены одной рукой, – задумчиво сказал Рысаков.

– Одной рукой, Олег Модестович? – Кущеев еле заметно повысил голос, но сразу же сдержал себя. – Это общее мнение? Тогда замечу, что верхняя строка – фотокопия фрагмента изучаемой нами рукописи, с увеличением в сто пятьдесят раз, а нижняя – воспроизводит иероглифы так называемой «Большой каменной таблицы» Лашенхорского раскопа.

…Экран погас. Шторы на стеклянной стене раздвинулись. Стало снова светло.

– Если первая строка, – продолжал Кущеев, – написана, или, вернее, выгрызена, по данным Александра Михайловича, несколько десятилетий назад, то строка нижняя высечена на камне за шесть тысячелетий до нашей эры. Оба этих памятника письменности – двойники, разделенные восемью тысячелетиями.

– Но… – начал было Ромео Альбертович.

– Но, – перебил Кущеев Талиани, – если вы желаете выразить сомнение в доказательности трудов Бенкса, то осмелюсь утверждать, что хулители молодого исследователя основывались единственно на формуле всех консерваторов: «невозможно, потому что невообразимо», справедливо высмеянной академиком Рысаковым. Не так ли, Олег Модестович?

– Хм… – пробормотал Рысаков, предоставив каждому трактовать это междометие по-своему.

– В обоих изучаемых письменах, скажем так, есть и другие черты сходства, – все более возбуждаясь, быстро, почти скороговоркой говорил Кущеев. – Не только «одной рукой», тут чувствуется и одна голова. «Крэнгская письменность» – в рукописи. «Столица нашего великого государства Крэнгс» – в Большой каменной таблице. В Таблице, как и в рукописи, встречаются слова «саглократлок» и «ратлок». Согласно Таблице, расшифрованной Бенксом, саглократлок в своей человеческой стадии разительно сходен с человеком обычным, но отличается…

Кущеев не заканчивал фраз, проглатывал окончания слов. Говорил сбивчиво, задыхаясь:

– Напомню, что слово «жук», как свидетельствует Даль, связано с понятием о «жизни в черноте»: чернота подразумевается не только физическая. Обиходное выражение «ну и жук» говорит о пройдошливости, пролазливости, опасности того, к кому оно отнесено. «Свиньин – российский жук» – у Пушкина. Жук рифмуется с «злой паук». Слово «дхарм» и в Таблице и в рукописи лишено мистического смысла. Оно означает просто метаморфоз особого вида насекомых, которые в одной стадии развития становятся неотличимо сходными с Homo sapiens, писал Бенкс. И дальше, в том же «Предварительном сообщении»: «Метаморфоз, отличающийся от других, изученных энтомологией, обратимостью, позволяющей ему (насекомому) каждый раз при изменении окружающих условий менять насекомообразную форму на человеческую». Бенксу кажется необъяснимым в метаморфозе гигантское увеличение массы тела при переходе в человекообразное состояние. Но вспомним у Даля: «Вырос наш жук с медведя». Дхарм – переход в человекообразное состояние – происходил либо у отдельных экземпляров – «разведывательный» (по терминологии Бенкса), либо это был «Большой дхарм» «при возникновении массовой потребности в определенных профессиях или видах деятельности, к которым саглократлок единственно приспособлен».

Фразу из Таблицы «и тогда произошел Большой дхарм» сопровождают иероглифы… Попрошу вас, Яков Борисович.

Адамский уже подошел к пульту.

Заключительные слова Кущеева сопровождались сменяющимися на экране тенями из восьмитысячелетних временных глубин.

Первая фигурка изображала человека – нет, все-таки лучше сказать, саглократлока, – держащего в правой руке весы, но не как у Фемиды, а с одной чашкой. На чашке видна была реалистически изображенная человеческая голова.

– Иероглиф «отрубленная голова» Бенкс переводит понятием «вина», – говорил Кущеев. – Вспомним термин «осудитель» в рукописи. Именно это понятие – осудитель, а не судья, выражено и в иероглифе. Не так ли?..

На экране возникла фигурка с двумя топорами в руках и с рядом отрубленных голов возле ног.

Кущеев молчал, но всем было ясно, что это «казнитель» из рукописи.

– Свет! – скомандовал Кущеев.

Он стоял, держа в вытянутой руке указку, острием направленную к штативу, где была закреплена рукопись.

Мы все повернулись в направлении указки.

– Таким образом, – еле слышно сказал Кущеев, – я утверждаю… да, я позволю себе утверждать, что если Каменная таблица высечена древнейшими саглократлоками в человекоподобной стадии метаморфоза, то рукопись выгрыз прямой потомок древнейших саглократлоков, саглократлок в…

Он не договорил…

Из рукописи упал на пол продолговатый иссиня-черный жук. Случившееся можно было бы принять за зрительную галлюцинацию, если бы не звук падения твердого тела, который мы все уловили: звук был слабый, но необъяснимо отчетливый, если принять во внимание размеры тела насекомого.

Как будто жук услышал Кущеева, понял его и явился по слову «саглократлок».

Он упал на спину, секунду беспорядочно двигал тремя парами ножек, затем ловко перевернулся, пополз к двери и скрылся под нижней филенкой.

Только тогда мы опомнились и бросились вслед. Было поздно. Жук уполз в щель, пересекавшую пол коридора.

Мы сгрудились у щели.

– Представитель семейства древогрызов, – сказал Мудров. – Скорее всего Luctus suturalis. Необычайны только размеры. Помнится, древогрызы не превышают в длину пяти-шести миллиметров, а в этом был добрый сантиметр. И голова – какая огромная. И этот синий металлический отлив.

Я не заметил, как все разошлись. Будто впал в забытье. Очнувшись, я подошел к стеклянной стене.

Машины и люди за звукопоглощающим стеклом скользили бесшумно, как привидения. Козырек над подъездом был поднят крылом птицы. Из-под козырька выглядывала полукруглая площадка, замощенная гранитными плитами. На площадке показалась тень, и сразу вслед – невысокий человек в темно-синей, почти черной морской форме, при кортике. Он поразил меня неестественной прямизной осанки и тем, что шел он гусиным шагом, не сгибая колен и прямо ставя ступню; а главное, еще чем-то, чего я не могу определить.

Видимо, его окликнули. Он, не останавливаясь, повернул голову: только голову, плечи оставались прямыми, как на египетских фресках. Промелькнуло его лицо. Оно было самое обычное, «без особых примет», но производило впечатление «совершенно гладкого места», кажется, так выразился у Гоголя коллежский асессор Ковалев, увидев после исчезновения носа свое отражение.

Удаляясь, фигура явственно меняла цвет, в ней появлялись красноватые тона. Вспомнилось выражение металлургов «цвета побежалости», определяющее изменение окраски металла при закалке – бегучее, почти неуловимое глазом.

Теперь казалось, что фигура – именно фигура, написать «человек» я не могу – облачена не в морскую форму, а на ней нечто вроде судейской тоги или, может быть, красная рубаха палача или сутана. «Сутана инквизитора» – промелькнуло в сознании. Кортик тоже менялся, приобретая очертания топора.

Все это было явной галлюцинацией, бредом, вызванным усталостью и всем происшедшим до того, и общим моим болезненным состоянием.

Но разумом отлично понимая нелепость подобного предположения, подсознательно я не мог избавиться от ощущения, что это происходит наяву, что передо мной промежуточные стадии продолжающегося метаморфоза.

Наконец фигура исчезла. Я с облегчением вздохнул. По улице вновь беззвучно скользили троллейбусы, автобусы, машины, прохожие – обычные и милые.

…Рабочая группа распалась, оставив ноющую пустоту в сердце. Рукопись перевезли из института снова в ларек Ивана Ивановича. Несколько раз я заходил к Лухову. Иван Иванович встречал меня неприветливо, будто именно я был виновен в случившемся. От него каждый раз пахло водочным перегаром. Ларек опустел. Исчезли ступки, самовары, примус, даже колокол и замечательная икона семнадцатого века строгановского письма «Богоматерь Печерская», которой старик прежде так гордился. Было грязно. Паутина свисала с потолка. «Рукопись» при моем появлении Иван Иванович закрывал газетой.

Раза два я заставал у Ивана Ивановича профессора Кущеева. Тот тоже почти не отзывался на мои приветствия. Я вынужден был прекратить непрошеные визиты. Как это ни горько, приходилось примириться с потерей друга.

Однажды позвонил Адамский и рассказал, что Лухов с Кущеевым продолжают расшифровку. А он делает для них дополнительные снимки.