Текст книги "Остров Пирроу"

Автор книги: Александр Шаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– Яд!! Убийство!! – с негодованием вскричал бис. («Боже, какой ложный пафос!» – подумал Чебукин.) – Вы переходите все границы, милейший… Не посмеете же вы обвинять нас, меня и Чебукина настоящего, в…

– В отравительстве? – внутренний голос хохотнул. – Но яды бывают разные… Некоторые поражают только душу…

– Идеализм!.. Субъективизм… Махизм… – кричал бис.

Чебукин прикрыл голову подушкой, пытаясь столь наивным способом заглушить спорящие голоса, слушать которые он уже был не в силах. «Я теперь больше похож на арбитражную комиссию, чем на обычного человека, – думал он. – Так не может продолжаться. Я не выдержу».

Как ни странно, подушка помогла. А может быть, голоса затихли сами собой.

В тишине Чебукин снова принялся искать подходящее доброе дело.

«Прожогин? Ну конечно же», – обрадованно вспомнил он и помедлил, давая время высказать свои мнения и внутреннему голосу, и бису.

Те молчали… Их пассивность обнадеживала.

Чебукин вспомнил.

В прошедшие годы Прожогин попал в ссылку и крайне нуждался. Профессор Лядов, старый учитель Прожогина, подбирал книги и другие материалы для статей и заметок, пересылал их ссыльному, а затем, напечатав сочинения своего подопечного, по необходимости без подписи, переводил автору гонорар.

Человек скрупулезно аккуратный, Лядов сохранял извещения на получение гонорара и квитанции переводов в специальном конверте.

Когда через несколько лет Прожогин вернулся, здоровый и – в немалой степени благодаря заботам своего старого учителя – вполне благополучный, профессор уронил слезу и с некоторой торжественностью вручил ученику упомянутый конверт, сказав между прочим, что будет счастлив, если после его, Лядова, кончины Прожогин примет кафедру и продолжит начатые учителем изыскания.

Подробности трогательного свидания учителя с учеником стали широко известны со слов Прожогина.

А еще через известное время Прожогин подал куда нужно заявление, обвинив Лядова не только в теоретических ошибках, но прежде всего – в связях с врагами народа и помощи врагам народа. В качестве доказательств он приложил к своему манускрипту сколотую рукой Лядова пачку квитанций, свидетельствующую о том, что профессор переводил ему, Прожогину, бывшему тогда врагом народа, деньги и поддерживал с ним, Прожогиным, бывшим тогда врагом народа, оживленную переписку.

Старый профессор был изгнан с кафедры, а несколько позднее попал в лагерь, из которого уже не вернулся. А Прожогин занял кафедру своего наставника, как тот и желал, однако при обстоятельствах, которые учителю вряд ли могли представиться.

В ту пору, то есть когда кафедра освободилась, Прожогин обратился к Чебукину с просьбой рекомендовать его для замещения открывшейся вакансии.

– Да вы мерзавец! – ответил Чебукин и показал рукой на дверь.

– …Чем это не доброе и не смелое дело, особенно если учесть самое личность Прожогина, обнаружившего незаурядные способности в шагании к цели по трупам? – с надеждой и робостью обратился Чебукин к внутреннему голосу.

– Хм… хм… – пробормотал внутренний голос. Чувствовалось, что ему нелегко развенчивать последние иллюзии Чебукина. – Хм… хм… Но ведь ты был в кабинете один?

– Допустим… – ответил Чебукин.

– А при свидетелях ты повторил бы этого своего «мерзавца»? Отвечай честно!

– Н-не знаю… Сказать такое при свидетелях было бы сверхсмелым поступком, а условлено подобрать дела просто смелые и добрые.

– И Прожогин все же стал твоим заместителем? – продолжал внутренний голос, словно не слыша или отводя объяснения Чебукина.

– Его утвердили во время моего отпуска.

– А когда ты вернулся, то сразу же заявил протест против назначения мерзавца на столь высокий пост?

– Н-нет… Впрочем, с моим протестом не посчитались бы…

– Значит, нет? Но уж конечно, ты при встрече с Прожогиным не подавал мерзавцу руки и заявил, что твое мнение о нем остается неизменным?

– Н-нет… но…

– И уж разумеется, на банкетах ты не пил, когда поднимали тост за научные успехи Прожогина?

– Н-нет… Н-не знаю… Н-не помню…

– И когда Прожогин защитил докторскую, основательно обокрав своего к тому времени уже покойного учителя, ты не поздравил его?

– Да перестань! Хватит! – не выдержав, закричал Чебукин, поднялся и стал бегать по комнате. – Хватит! Хватит! Нет добрых дел так нет. Что я, рожу их!

Как только Чебукин замолк, бис вкрадчивым голосом спросил:

– Не станешь же ты утверждать, что и во чреве матери был отрицательным персонажем, ламброзовским типом? Хоть в такой мере ты помнишь указания первоисточников? Очевидно, в детстве и юности, я отбрасываю другие этапы жизни, ты совершал пресловутые абстрактно добрые и абстрактно смелые дела, но поскольку впоследствии данный показатель, так сказать, не учитывался, то подобные абстракции, естественно, стерлись в памяти.

– Дурак! Пошляк! – не закричал, а, боясь разбудить домашних, прошептал Чебукин. – Еще слово, и я тебя… Я тебя придушу!.. Вот и будет замечательнейшее доброе дело. Придушу!!!

Именно в этот момент в голове Чебукина мелькнула опасная мысль об убийстве биса.

И с этого момента она непрерывно росла, пока не овладела без остатка всем существом Чебукина.

– Ха-ха, – раздельно, спокойным рокочущим голосом выговорил бис, давая понять, что он не принимает угрозу всерьез. – Ха-ха.

– Между прочим, – вмешался внутренний голос, тоже не оценивший накала и остроты создавшегося положения. – На этот раз бис прав, ты не родился отрицательным персонажем, но впоследствии…

– К черту! К черту! – с истерическим смешком повторял Чебукин, никого не слушая. – Я тебя придушу. Бес-бис, бис-бес! Вот и будет отличнейшее и бесспорнейшее доброе дело! Я тебя придушу. Выпущу из тебя все твои дурацкие перфорированные потроха! И…

– Постой, постой… – уже с явной тревогой в голосе заговорил бис. – Как же это?.. По какому праву?! И я, позволю себе заметить, не твоя собственность, а полноправный бис, занесенный в инвентарные ведомости Ветеринарного института. Я… Я…

Чебукин с лихорадочной поспешностью завязывал галстук.

– И ты должен понимать, – уже не говорил, а визжал бис. – Если ты посмеешь уничтожить меня… это так не пройдет… Э-э… Тебя отовсюду прогонят. Тебя… Да ты просто исчезнешь!

– «Исчезну»? – Чебукин странно улыбнулся. – А знаешь, неплохая мысль… Пожалуй, я примирюсь и с исчезновением…

Выговаривая эти отрывистые реплики, Василий Иванович один за другим выдвигал ящики письменного стола. С облегчением вздохнув, он выпрямился и подбросил на ладони заржавелый «вальтер», сохранившийся с войны. «Пожалуй, я примирюсь и с этим…»

В левой руке Чебукин держал «вальтер», а правой крупными буквами писал прощальную записку Оленьке, записку, адресованную, может быть, больше Оленькиной матери, которой уже давно не было в живых.

Не перечитывая, он крадучись открыл дверь и в носках, с туфлями в руках прошел по коридору. Туфли он надел, только очутившись за порогом. Уже светало.

Прохаживаясь возле мраморных колонн Лаборатории перезаписи, Чебукин дождался утра и вместе с потоком служащих мимо зазевавшегося вахтера проник в здание.

19

На ваш запрос № 973/Д сообщаем, что эстетической ценности произведение песенного жанра «Там, вдали, за рекой» не представляет, а строка «Он упал на траву возле ног у коня», выхватывая из окружающей действительности случайное и нетипическое явление, придает произведению нездоровую, пессимистическую окраску.

Из заключения, подписанного директором Института эстетики, морали и права В. И. Чебукиным

Он упал на траву возле ног у коня…

Последние слова В. И. Чебукина.

Люстикова, который в тот день находился на бюллетене, вызвали по телефону. Когда он явился, тело Чебукина уже успели увезти в морг. Чебукин-бис, то есть то, что еще недавно было Чебукиным-бисом, сидел в своей кабинке, снова совершенно без выражения на металлическом лице.

Бежевый пиджак и рубашка были расстегнуты. Открывалась никелированная глубина груди, где поблескивали бесчисленные катушки; прежде на них были намотаны ленты с записями всего, что составляло ум и душу Чебукина-настоящего.

Ленты, разорванные и растоптанные, валялись на полу кабинки.

Люстиков, потрясенный и подавленный, рассеянно нажал пусковую кнопку. Колесики завертелись, и отчетливо прозвучала, несколько раз повторившись, одна фраза:

«Он упал на траву возле ног у коня…»

Голос оборвался, раздался звук выстрела. После этого слышен был только легкий шум вхолостую двигающегося механизма.

Люстикова вызвали к начальнику лаборатории.

– Наконец-то, – грозно начал Сыроваров, как только Люстиков переступил порог. – Сколько раз я предупреждал вас, что извилины извилисты, и главная наша задача – выправлять их. Не выполнили указаний, теперь расхлебывайте…

Люстиков молчал.

– Вот и расхлебывайте, – все более распаляясь, продолжал Сыроваров. – Увольняю вас по собственному желанию.

– Он упал на траву возле ног у коня, – со слабой усмешкой бормотал Люстиков.

– Что вы болтаете? – гневно осведомился Сыроваров.

– Он упал на траву возле ног у коня. Все падают на траву возле ног у коня, – с той же неуместной усмешкой выговорил Люстиков.

В извинение можно сказать, что у него в тот день была температура свыше тридцати девяти градусов.

Сыроваров побледнел от гнева.

– Ах, так! – загремел он. – Вы увольняетесь. И не по собственному желанию, а по собственному моему желанию. Вон!

Люстиков вышел, чтобы больше никогда не появляться в Лаборатории перезаписи.

20

«Извините, – обращался к своим клиентам один любознательный джентльмен. – Не скажете ли вы, что такое добро, зло, любовь, верность, жестокость, нежность? Я очень занят и не могу самостоятельно разобраться во всем этом».

Крайняя занятость джентльмена объяснялась тем, что он служил старшим палачом графства.

С. Дюгонь-Дюгоне. Портреты

После происшествий, описанных выше, дела Лаборатории перезаписи пошли круто под гору. Может быть, сыграло роль изгнание Люстикова, во всяком случае, качество перезаписи резко упало. Неелов-бис, профессор геометрии, новенький, только из лаборатории, начал первую лекцию словами:

– Кривая – кратчайшее расстояние между двумя точками. На этом основана народная поговорка «кривая вывезет».

Прямо с кафедры, на машине «скорой помощи», биса пришлось увезти обратно в Лабораторию перезаписи.

Скандал с Нееловым вызвал такие толки, что лаборатория вынуждена была «до особого распоряжения» прекратить выпуск бисов.

И со старыми, всесторонне проверенными экземплярами дело обернулось плохо. Если прежде, при Люстикове, перезарядка занимала час, то теперь бисам приходилось простаивать в очереди несколько недель – на улице, зачастую в дождь или снегопад. В нездоровых условиях распространилась неизвестная раньше ржаво-вирусная болезнь. Идет бис, с виду вполне благополучный, и вдруг – трах, рассыплется на составные части – винтики, катушки, шторки.

Вследствие эпидемии в невероятно короткие сроки все бисы исчезли один за другим. Только в витрине мастерской артели Металлоштамп некоторое время можно было еще увидеть Мышеедова-биса, отправленного в ремонт. Он стоял за грязным стеклом, между сломанными примусами, пылесосами и велосипедами, пока наконец пионеры соседней школы не выпросили его у председателя артели и не сдали в металлолом.

Бисов не стало…

Правда, среди обывателей и до настоящего времени циркулируют толки, что бесы (слово «бисы» в малообразованных слоях населения так и не закрепилось) еще есть, очень даже есть; только они до поры до времени всячески скрывают свое бесовское происхождение. Насколько обоснованны подобные слухи, мы и сейчас, заканчивая повествование, ответить не можем.