Текст книги "Услышать Эмерсона и умереть, или Несколько эпизодов из жизни Израильского Хай-Тека"
Автор книги: Александр Шамес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Шамес Александр
Услышать Эмерсона и умереть, или Несколько эпизодов из жизни Израильского Хай-Тека
Шамес Александр
Услышать Эмерсона и умереть,
или
Несколько эпизодов из жизни Израильского Хай-Тека
Околонаучный триллер без пролога, но с эпилогом
Журнальный вариант
Дорогой Читатель! Считаю своим долгом предупредить: все, что Вы прочтете в этой книге – почти сплошная выдумка. На самом деле события происходили совсем не те, совсем не там, да и результат оказался совсем не тот. Все имена, названия фирм, технических образцов (кроме общеизвестных), а также ссылки на научные данные – в лучшем случае взяты с потолка. А в худшем – высосаны из пальца. Поэтому, любые совпадения кого-то с кем-то или чего-то с чем-то случайность. За которую автор заранее приносит потерпевшим и пострадавшим свои искренние извинения. Читатель, не знакомый с израильскими реалиями девяностых годов 20 века, может найти все необходимые переводы и разъяснения в приложении к моей книге "Ган а-Надив"
"Welcome back my friends
To the show
That never ends!..
Come inside, come inside!"
Emerson, Lake , Palmer
Karn Evil 9, 1-st impression, from the "Brain Salad Surgery"
"Если ты такой умный, то почему же ты такой бедный?" Из сокровищницы еврейской народной мудрости
Часть первая
– Would you like a drink, sir? – Симпатичная темнокожая блондинка, кокетливо прикрывающая внушительный бюст шелковым платочком цветов бразильской национальной авиакомпании "Вариг", подкатила щедро уставленный разномастными бутылками и банками сервировочный столик к креслу 3B и вежливо склонилась над дремлющим пассажиром.
– Дринк-дринк? Уот ду? Фак ю! Разбудила, шоколадка чертова! – пробормотал себе под нос обладатель кресла 3B и нехотя разлепил глаза. Был он не то, чтобы молод, но и пожилым выглядел только в сравнении с посетителями рэйвовских дискотек. Каштановая шевелюра явно не была его главной гордостью, ибо состояла из вполне счетного количества коротких тонких волосков. Роста он был более чем среднего, да и худобой не отличался. Все вместе выглядело пусть не очень эстетично, но, с первого взгляда, производило впечатление добродушной солидности. Второй же взгляд начисто опровергал гипотезу о добродушии этого кругленького носителя скромной прически. Из-под широкого мягкого лба на мир смотрели стальные, с прищуром, жесткие глаза. Тонкогубый рот чаще всего кривился в иронической усмешке и даже забавный нос картошкой никак не мог восстановить первое впечатление. Да, уже со второго взгляда становилось ясно, что пальца в рот обладателю этих глаз лучше не класть! Впрочем, в данный момент никто и не собирался проделывать дурацкую процедуру с пальцем. Более того, пассажиру 3B весьма вовремя предлагалось утолить жажду перед скорым приземлением в аэропорту Сан-Пауло. Сон улетучился мгновенно, лицо пассажира просияло обаятельной улыбкой и, сладко потягиваясь, он начал обстоятельно объяснять стюардессе, чего бы ему хотелось выпить в данный момент.
За прошедшие 11 часов полета над Атлантикой он основательно изучил алкогольную политику "Варига". В отличие от экономных (чтобы не сказать скупых!) "Люфтганзы" и "Бритиш Эйруэйз", спиртное тут подавали не в наперсточного размера емкостях, а щедро наливали из большой бутылки в большой стакан. В этом, очевидно, проявлялась широта бразильской натуры. Правда, от тех же щедрот душевных, в немаленький стакан приличного "Хенесси" отваливалось четыре внушительных кубика льда, что значительно снижало исходную ценность подаваемого напитка. Поэтому заказ следовало делать тщательно, вовремя останавливая шаловливую ручонку стюардессы, пытающейся от чистого сердца запихнуть тебе в стакан то, чего там быть совсем не должно. В результате, вместо готовой "Блади Мэри" он заказал по отдельности: пустой стакан, стакан "Абсолюта", банку с томатным соком, половинку лимона, блюдечко с двумя кубиками льда и бутылочку с острым мексиканским соусом "Табаско". Стюардесса, с подобающим служащей приличной авиакомпании почтением тщательно исполнила заказ и покатила питейный столик к другому, менее дотошному клиенту.
– Обригадо! – произнес пассажир 3В вдогонку аппетитно покачивающимся ягодицам. "Обригадо" было одним из двух португальских слов, которыми он овладел, готовясь к визиту в Бразилию, и означало "Спасибо". Второе португальское слово было совсем непечатным и к ситуации не подходило. Потому любитель неразбавленного коньяка решил прекратить демонстрацию своего глубокого знания португальского, и сосредоточиться на приготовлении и потреблении водко-закусочного напитка, известного на просторах бывшего СССР под конспиративным именем "Кровавая Машка".
Пассажир кресла 3В бизнес-класса рейса авиакомпании "Вариг" Франкфурт-на-Майне – Сан-Пауло носил гордое имя Марк и в настоящий момент проживал свою вторую (он еще не знал, что – не очень долгую) жизнь.
Марк Альперин, 36 лет. В прошлой жизни – житель города Кишинев, Молдавская ССР. Кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник Лаборатории Высокотемпературных Сверхпроводников Института Прикладной Физики Академии Наук Молдавской ССР. В новой жизни – гражданин государства Израиль, житель поселения Шима, что в 20 км от города Беэр-Шева. Доктор философии (Ph.D.). Генеральный директор компании "Крайо-Кон Лтд." (Cryo-Con Ltd.), промышленный парк Неватим, Негев. Женат, отец двоих сыновей.
– За каким чертом меня несет в эту Бразилию? Даже ребенок знает, что делать честный бизнес в Латинской Америке – занятие почти безнадежное. А на подарки, подношения и просто неприкрытые взятки у нас элементарно нет денег. Любому нашему партнеру по переговорам совсем не сложно это проверить. И проверяют, гады! Знают, что проглотить нас совсем не трудно, особенно после того, как мы окончательно обанкротимся. А потому – тянут резину до последнего. Сидят как грифы над подыхающим путником, ободряюще клекочут и ждут, когда можно будет сытно пообедать. Нами. Именно такими оказались результаты наших контактов в Европе и Штатах. Я уже не говорю о полном крахе в Гонконге. Какие у меня основания полагать, что там, в Бразилии, все будет по-другому? Впрочем, последний раз Моти приехал оттуда сильно воодушевленным. И даже какие-то деньги приволок. На которые мы, кстати, протянули почти полгода и сделали, наконец, наши цацки вполне технологичными и готовыми к массовому изготовлению. Неужели ему удалось найти партнера мудрого, готового выложить определенную сумму и заниматься маркетингом только с прицелом на будущие прибыли? Или это опять гонконговский вариант? Да ладно, к чему гадать!? Совсем скоро я увижу все сам, как говориться, невооруженным глазом.
Марк заглянул в иллюминатор, где последние восемь часов проплывала украшенная белыми барашками синева то ли неба, то ли океана, и включил жидко-кристальный дисплей индивидуального телевизора, который, в дополнение к видеофильмам, отображал полную полетную информацию – карты, курс, высота, скорость, температура за бортом. Если верить курсографу, лететь предстояло чуть менее часа. Еще есть время немного подремать – смена часовых поясов давала себя знать, ведь дома, в Израиле, была ночь. Марк прикрыл глаза, откинулся на мягкие подушки широкого кресла и вытянул ноги (спасибо бизнес-классу, хоть тут они место не экономят!). Но сон не шел. Вместо сна волнами накатили воспоминания. Как же это он, ничем особо не выделявшийся полуеврейский мальчик, пионер-отличник и комсомолец-повышенный стипендиат, дошел до жизни такой?
– Несомненно, начало начал, генезис "Крайо-Коновской" эпопеи лежит в той, первой жизни. Первой жизни Федотыча, Леонарда и, конечно же, моей. Каждый из нас прибыл в Израиль уже готовым, состоявшимся специалистом. Каждый – в своей области: я хорошо умел растить сверхпроводящие пленки и был уверен, что могу их сделать еще лучше, если мне дадут немножко денег на слишком дорогие (для ни от кого не зависимой республики Молдова) реактивы и новую плазменную пушку. Прибалтоподобный гиперделовитый Леонард не только знал все про полупроводниковые микро-холодильники – элементы Пельтье, но и в своем Новосибирском Институте Теплофизики здорово наловчился собирать эти холодильнички любых параметров и размеров из подручных и подножных материалов. По жизни он был позером, патриотом Великого Израиля в границах 40-го года от сотворения мира и бабником. Все это никак не умаляло его производственных достоинств, но за рамками деловых отношений он был мне просто не интересен. А Федотыч ... Что ж, его очаровательной еврейской женушке Кларе в смутные перестроечные годы удалось уволочь из России очень серьезного кадра! В былые времена развитого социализма таким, как Федотыч, правилами внутреннего распорядка запрещалось даже ходить по улицам, где был расположен ОВИР или, к примеру, иностранные посольства. Федотыч был (и есть!) настоящий радиоэлектронный гений. Получив какую-нибудь схемотехническую задачку произвольной сложности, Федотыч минут пять почесывал затылок, покусывал ортодоксально длинную бороду и затем набрасывал вполне работоспособную схему. Но это было лишь началом акта творения. В процессе сборки схема видоизменялась настолько, что окончательный вариант никак не походил на своего допотопного предка. И работал намного лучше. Очевидно, все эти качества Федотычу были присущи уже с младенчества, ибо, сразу же после известной питерской физмат-школы, он без проблем перескочил в студенты радиоэлектронного факультета Военмеха, откуда плавно перетек в исследовательскую лабораторию оч-ч-чень закрытого научно-производственного объединения "Финиш", имевшего самое непосредственное отношение к той продукции мирной советской индустрии, которая шумно взлетала, иногда точно попадала и всегда взрывалась с большим мегатонным эффектом. Собственно, после "Финиша" прямая дорога Федотычу была в "Старт" – абсолютно закрытый город-шарашку в центре России – где, на полном государственном обеспечении, самородные гении почти что голыми руками ковали ядерно-водородный щит державы. Там, в "Старте", и кормили получше и жизнь была здоровее и спокойнее. Однако, времена академиков-героев Зельдовича и Харитона давно уже прошли – к кандидатам в обитатели "Старта" традиционно черносотенные совковые власти предъявляли требование дистиллированной расовой чистоты. А Федотыч еще со студенческих времен имел несчастье (как оказалось потом, в годы тотального бегства из Совка – счастье!) любить красотку-медичку Клару Люсенбойм, которую, отбив натиск многочисленных претендентов, и взял в жены. Гражданка Люсенбойм (по определению!) особой благонадежностью не отличалась. Поэтому-то Федотыч Люсенбойм в "Старт" не поехал, а так и остался в "Финише", до самой своей "репатриации" в Израиль занимаясь полусекретными и несекретными (ширпотребовскими) разработками, работа над которыми прерывалась лишь выходными, отпусками и ежемесячными вызовами в первый отдел на профилактические беседы. Что не мешало ему любить "Битлз", Митьков, умеренно выпивать и быть симпатичным парнем – душой компании.
Вот такими, в начале 90-х, мы оказались на Земле Израиля. Что у нас было? Знания, прожекты? Несомненно. Амбиции и абсолютная уверенность в том, что мы лучше и умнее всех ближневосточных аборигенов? Что ж, не без этого. Хотя сейчас и стыдно в этом признаваться. А вот чего нам тогда сильно не хватало, так это – знания языков, умения хоть сколь-нибудь адекватно оценивать окружающую действительность и свое, весьма скромное, место в ней. Не было также навыков ведения более-менее цивилизованного бизнеса. И конечно – не было денег. Даже не тех денег, на которые можно было бы обосновать маленький, но свой "Майкрософт". Но просто – денег на жизнь. Государственная помощь новым репатриантам закономерно прекратилась спустя полгода по прибытии, ни одна из многочисленных научных и околонаучных организаций не спешила отвечать на мои, написанные на корявом английском, письма с "жутко выгодными" для Израиля проектами. Да и местный Хай-Тек1 (фирмы, занимающиеся высокими технологиями) тоже не спешил прибирать к рукам столь ценных специалистов, коими мы сами себе казались. Увы, реальность оказалась весьма прозаичнее радужных представлений о собственной полезности.
Так я оказался заурядным Шапировским степиндиатом (это что-то вроде аспиранта-исследователя с зарплатой, слегка превышающей пособие по безработице) при Департаменте Материаловедения Негевского Университета имени Бен-Гуриона. Леонард нашел себе место сменного технолога на полупроводниковом заводе фирмы "Делл" в Димоне. Ну а Федотыч, накрепко привязанный к жене, проходящей курсы подготовки к сдаче врачебного экзамена в Тель-Авиве, устроился радиомастером в телевизионной мастерской в Ришон-ле-Ционе. В общем, каждый из нас был, как говориться, при деле. И ни один не был доволен ни тем, что он имеет, ни своим теперешним местом на новой Родине – в начале второй жизни. Претензии на особое предназначение еще не стерлись мутной лавиной бытовых проблем. Но ленивый стиль спокойной и в меру сытой левантийской жизни уже начал засасывать в свой тягучий поток. А потому – вяло хотелось большего. Не хватало лишь импульса, стартового толчка для вырывания себя из текучки повседневных дел.
Открытие
Впервые я начал задумываться о реальной возможности отрулить в сторону от привычной исследовательской рутины года через полтора после начала работы в Университете. Тогда я впервые попробовал изготовить монокристаллические пленки высокотемпературной таллий-бариевой керамики, добавляя при этом небольшие количества солей ртути и свинца. Ничего принципиально нового – подобные пленки уже были описаны в литературе. Как и то, что ртуть повышает температуру перехода в сверхпроводящее состояние на пару градусов. Каково же было мое удивление, когда измерения показали, что температура перехода у получившихся пленок градусов на 20 выше, чем у любых других образцов, известных современной науке. И это уникальное свойство мои пленочки сохраняли в течение долгого времени. Я взвился – ну что вы, это же открытие! Не Нобелевская премия (ее, за подобного рода керамики, в 1987 году отхватили сотрудники Европейского исследовательского центра "Ай-Би-Эм" швейцарцы Мюллер и Беднорц), но все же весьма серьезный прорыв в науке и технологии. Сопровождающийся, как водится, признанием и должностным продвижением. Именно серьезность возможных последствий плюс элементарная научная добросовестность и побудили меня не митинговать об успехах на каждом углу, но, прежде всего, попробовать понять почему это происходит. Из того же набора веществ я синтезировал поликристаллические керамики. – Увы, но эти керамики демонстрировали свойства, вполне соответствующие известным литературным данным. Я повторил опыт с напылением пленок – и снова получил аномально высокую температуру перехода. Результаты интриговали. Бросился проверять химическую чистоту исходных материалов – все было в пределах установленных стандартов! Тогда решил проверить саму установку для напыления. И – нашел! На вольфрамовой лодочке спаттера, откуда пылился свинец, я обнаружил следы солей теллура. Кто-то из моих предшественников, скорее всего – перманентно беременных девиц-докторантов, занимался теллуридами и просто-напросто забыл, в силу свойственной многим студентам безалаберности, тщательно промыть спаттер. А что, теллур – реактив не очень токсичный – можно бросить и так. Мне, наученному еще в студенчестве азам твердотельного синтеза, и в голову не пришло бы хоть что-то оставить не промытым. Но, либо местных студентов учат чему-то другому, либо мой неизвестный предтеча был просто неряшливым болваном – произошло то, что произошло! Спасибо тебе, мой безымянный соавтор. Дальше я, как-нибудь, и сам разберусь!
Жить стало лучше, жить стало веселее. Я днями и ночами пропадал в лаборатории, уже намерено добавляя в свинец теллур в самых разных концентрациях, оставляя неизменными остальные параметры технологии напыления. Выходило по-разному. Были образцы, в которых температура перехода пленки в сверхпроводящее состояние (она же – критическая температура) резко падала ниже 100 градусов по Кельвину. Были образцы, в которых удалось добиться температуры на 100 градусов выше, чем самая высокая критическая температура, известная сегодня мировому научному сообществу. Вот эти-то пленочки и стали основным объектом моего пристального внимания. Еще пару месяцев ушло на точное определение той концентрации теллура, при которой наблюдается наивысшая критическая температура. Следующим шагом был синтез поликристаллической керамики с теллуром. Керамика получилась самая обычная, с относительно низкой температурой перехода. Тогда я снова обратился к пленкам, исследуя зависимость физических свойств от толщины пленки. И обнаружил, что уникальные свойства наблюдаются только на толщинах от 2000 до 3500 ангстрем. Во всех остальных случаях, вне зависимости от концентрации теллура, пленки получались самые обычные. Технологическая часть работы была завершена. Результаты можно было публиковать и получить причитающиеся мне лавры первооткрывателя очень высокотемпературной сверхпроводящей керамики. Уже потом на мои пленочки навалятся тысячи экспериментаторов, которые промеряют на этих образцах все, что только можно промерять. А затем на смену им придут сотни теоретиков, объясняющих почему это происходит именно так, а не никак иначе, и утверждающих, что именно такой феномен они, теоретики, предсказывали еще двадцать лет назад. А мне лично достанется слава первооткрывателя, а также почет и уважение весьма узкого круга специалистов.
Слава, почет, уважение? Да я что, отупел от радости!? Уже завтра мое имя затеряется в толпе соавторов: заведующий лабораторией, пара местных профессоров-теоретиков, руководитель Департамента и даже техник, ремонтирующий наши вакуумные насосы. Так здесь принято и, в случае рядовой работы, ничего плохого в этом нет – современная наука не делается одиночками. Но эти пленки мое Открытие. Мое, персональное. Мой труд, мое упорство, мои аналитические способности. И я хочу превратить это открытие в свой шанс подняться над стандартным олимским существованием. Сделать шаг вперед – и вверх! Ну что мне смогут предложить здесь, в Университете? Продлят мою нищенскую стипендию еще на два года? Так и без того продлят – работаю я неплохо, в соответствии с планом лаборатории. Есть публикации, готовим патент. Примут на постоянную должность в штат Департамента? Как же, разогнался! Для этого нужно чье-то большое желание. А кому именно я тут так сильно нужен? По всем Университетам Израиля бродят сотни хороших физиков (и посильнее меня будут!), готовых продать себя совсем задешево. Так кто же будет двигать конкретно меня? Подозреваю – никто... Решено – открытие я никому не отдам!
И не отдал. Уничтожил лабораторный журнал, стер с диска старенького Макинтоша все записи, графики и технологические карты. Сделал вид, что ничего и не было. Никто не заметил, что произошло нечто экстраординарное. Потекла прежняя рутинная работа. Сопровождаемая непрерывной, лихорадочной мыслительной деятельностью. Что, что, что с этими пленками можно сделать? Как обратить блестящий научный результат в нечто коммерческое, быстро реализуемое и имеющее рыночную пользу и стоимость? Шарики в голове вращались порой столь интенсивно, что, казалось, их скрип был слышен вовне. А может, это я, в сосредоточении сам того не замечая, тихо скрипел зубами?
Для микроэлектроники – процессоров, элементов памяти, транзисторов там всяких – подобные сверхпроводящие пленки были слишком "толстыми". С другой стороны – при толщинах пленки до 3000 ангстрем – большие токи им тоже противопоказаны. Значит – отпадают применения в мощных энергетических цепях и сверхпроводящих магнитах. Что же остается? Остается – применение в электронных устройствах средней мощности и невысокой степени интеграции: сверхбыстрые, сверхнадежные реле в исполнительных устройствах роботов, автомобилей, самолетов и баллистических ракет. Вот это уже пахнет деньгам! И большими деньгами, если с умом такое реле сконструировать, а затем – успешно продать. На том я и решил остановиться. С этого момента ход мыслей принял иное, практическое направление. Как сделать? Ноу-хау, как это принято называть на Западе.
Прежде всего, как не крути, пленки нужно охлаждать. Правда, не до температуры криогенных жидкостей – гелия или азота. Переключатели, работающие при гелиевых температурах, даром никому не нужны. Ведь именно из-за необходимости постоянно держать сверхпроводник в очень холодной жидкости, традиционные сверхпроводники не получили широкого распространения в современной технике. Нет, мои пленки не нужно погружать даже в жидкий азот. Для них нормальная рабочая температура – 220 градусов по Кельвину, что для только для неученого обывателя – жуткий холод – 53 градуса ниже нуля. Но это для обывателя – холод. А в технике при этих температурах живет, к примеру, жидкий фреон-12. Уже лучше – все-таки не азот. Однако, громоздить для каждого переключатель фреоновый холодильник – значит сильно повысить стоимость устройства и, соответственно, сузить круг его применения. Да и надежность понизится – в боеголовку, к примеру, такую штуку уже не запихнешь. Нужна какая-то свежая идея!
Изобретение
Свежая идея пришла в образе рыжеволосой бестии Леонарда. Его фирма заказала в нашей лаборатории работы по контролю проводимости готовых полупроводниковых пластин. Шеф поручил эту почетную обязанность мне. Измерять пластины пришел высокомерного вида мужик из олим, который, прежде чем поздороваться, принялся поучать меня: как правильно нужно включать вольтметр и пользоваться паяльником. На мое любезное предложение оставить образцы и незамедлительно пройти в задницу он, как индюк, раздул зоб, но в задницу не пошел, а гордо присел в уголке, тихо комментируя мои действия себе под нос. Спустя полчаса, убедившись в том, что я делаю все в полном соответствии с его представлениями о правильной работе, он соизволил представиться – доктор Леонард Каушанский из Новосибирска! – и принялся рассказывать мне, какие ничтожества правят фирмой, где он работает, и как целесообразно можно было бы построить работу компании, если воспользоваться его, Леонарда, богатым опытом, почерпнутым в лучших учебных и научных заведениях Советского Союза. Несоответствие комплекса собственной сверхполноценности и занимаемого весьма скромного места под знойным израильским солнцем распирало моего нового знакомого настолько, что он спешил поделиться этой болью с первым же встречным. В тот день (на счастье или на беду?) этим встречным оказался я. Не особенно прислушиваясь, я продолжал делать измерения. За серией бизнес-советов неизвестным мне людям последовали сетования на противных левых, которые прилюдно гнусно целуются с Ясером Арафатом, а также раздают направо и налево священные земли Израилевы. Тут уж я совсем отключился от его разглагольствований и, под негромкое бухтение, продолжил свои грустные размышления на тему "Как съесть рыбку сидя на известном предмете", а именно как дешево охлаждать эти проклятые пленки. Именно в этот момент каким-то краем уха и сознания я уловил, что Леонард уже оставил политику и перешел на описание своих научно-технических успехов на доисторической родине. Оказывается, этот субъект долгие годы посвятил разработке твердотельных полупроводниковых холодильников. И при этом утверждал, что среди закрытых разработок их Новосибирского Института были приборы, охлаждающие почти до криогенных температур. Это было попаданием в десятку! Как раз о чем-то подобном я и грезил, размышляя о практическом применении открытия. Конечно, про элементы Пельтье я когда-то, еще будучи студентом далекого Кишиневского Университета, читал, учил и даже экзамен сдавал. Но и думать не думал, что речь может идти о таком глубоком охлаждении. Затаив дыхание, я вежливо осведомился у Леонарда, может ли он, в принципе, сляпать такой элемент, который способен стабильно поддерживать температуру жидкого азота – 77 градусов по Кельвину – на площади в несколько квадратных сантиметров. Нельзя не признать, что Леонард, при всех его плюсах и минусах, обладает фантастическим чутьем на новые технологические идеи. Он сразу (по моему севшему голосу, что ли?) прочувствовал непраздность заданного вопроса и заговорил четко, по-деловому. Нет, до температуры жидкого азота им опускаться не удавалось никогда. А вот градусов до 200 – удавалось, с легкостью необычайной! И он готов прямо завтра начать производство таких элементов, используя местный негевский песок, пару телефонных проводков и карманную батарейку типа "Крона". Если ему, конечно, воздадут за его труды подобающими деньгами. Так – и случайно и закономерно, как это происходит иногда с единственным и любимым ребенком – был зачат "Крайо-Кон".
Я рассказал Леонарду все. Вернее – почти все из того, что Леонард, в силу специфики своего научного опыта, был способен понять. Моими и только моими навсегда останутся лишь те незначительные детали, без которых знание всего остального яйца выеденного не стоит. Понятно, когда речь пойдет о производстве – все детали станут достоянием десятков людей. Но это – когда-нибудь, в будущем. Когда я уже не буду бояться, что меня обдерут как липку. Когда я стану кум королю. Точно так же Леонард никогда не расскажет мне всего о своих холодильниках. И – правильно. Именно детали и составляют то, о чем никогда не пишут в патентах и лицензиях, но за чем всегда охотятся промышленные шпионы и прочие представители дружественных и недружественных разведок. Имя этим деталям – Ноу-Хау. Что в переводе с английского – Знаю Как. Знаю – но не скажу! Пока не получу своего: денег, славы, должности, утюга на живот, паяльника в задницу или пули в затылок. Это уж как повезет. Но – не буду о грустном! Пока – не время.
Мы забыли про измерения, ради которых Леонард появился в Университете. И проговорили несколько часов. Интересно и плодотворно. Это было тем, что в психологии называют "Брэйн Сторм" – мозговая атака. В результате мы отчетливо осознали, как, в основном, должно выглядеть устройство. Какие ресурсы нужны, чтобы его произвести. И где подобные приборы можно применять. Перед нами открылись широкие горизонты мира высоких технологий, мира сверхсовременных фирм с филиалами по всему свету, мира больших и очень больших денег. От перспектив перехватывало дыхание. И – сразу же отпускало. Ибо ни Леонард, ни я уже не были такими наивными простачками (какая самонадеянность!), чтобы не понимать – идея-то хороша, да вот только мы – никто. Но не те, райновские, Господа Никто, которые могут все и даже немного больше. Просто – никто. И – не нужны никому. Изобретения легко меняют своих авторов. А мы, подлинные авторы, скорее всего так и останемся за бортом роскошного лайнера, бодро плывущего в мир больших возможностей – но без нас. Поэтому для реализации идеи ни Университет, где сидел я, ни фирма, где трудился Леонард, никак не подходили. Идеальным решением было бы пригласить в долю какого-нибудь богатея, на деньги которого и открыть маленькую фирмочку. И уже эта фирмочка займется разработкой и продажей изобретения. На том и порешили. И разошлись, озабоченные совсем не оригинальным вопросом – где взять деньги?
Теплица
Время шло, а вышеозначенного богатея найти не удавалось. Как и в незабвенные времена поисков места работы, я написал и разослал сотни писем в банки, инвестиционные фонды и лично людям – известным спонсорам высокотехнологических проектов. Тем временем Леонард через своих знакомых "бейтаровцев" и "ликудников" пытался выйти на чиновников в министерствах промышленности и науки, который могли бы вывести на нужных людей в мире большого электронного бизнеса. Результат – ноль! На сотни писем я получил десятки ответов – вежливых и никого ни к чему не обязывающих. Леонарду же популярно растолковали, что богатые люди больше заинтересованы в биржевых спекуляциях, чем в финансировании разработок научных идей. Как можно проверить ученого? А если мы врем? Тогда личные денежки ухнут в никуда. А этого богатые люди допустить никак не могут. Вот если бы у нас на руках был работающий прибор, или даже его лабораторная модель – альфа-сайт, тогда фонды и крупные фирмы стали бы разговаривать с нами совсем по-другому... Это-то я понимал, что – по-другому! Именно в этом случае у авторов разработки можно быстро и безболезненно разом все отобрать! Нет уж, господа, не дождетесь! Ко времени создания лабораторной модели у нас за спиной должны быть своя фирма и патент, на эту фирму записанный. Вот тогда и поговорим. (Боже, я в те времена еще верил в правила честной игры, в силу зарегистрированных патентов и подписанных договоров! Какая наивность, право!) Спустя пару месяцев мы поняли – идею изобретения продать невозможно. Идея – вообще не товар. Идей на рынке много, большинство из них – совершенно безумные. Пойди, проверь! Вот никто и не проверяет. И не доверяет. В общем-то, такое утилитарное отношение я могу и понять, и принять: сам неоднократно встречал полубезумных изобретателей, заваливающих академические институты и патентные бюро проектами вечных двигателей, антигравитаторов и даже (не поверите!) – специального порошка, который поможет быстро и эффективно избавить Россию от евреев или Израиль – от неевреев. Кстати, автора последнего изобретения я лично встречал дважды. Первый раз – еще в Кишиневе, при большевиках. Моему другу Виорелу, Ученому Секретарю Отделения Естественных Наук нашей Академии, этот проект прислали на экспертизу из местного КГБ – где, очевидно, саму постановку вопроса сочли актуальной. Тогда автора этой безумной идеи звали Игорем Григорьевичем и трудился он в Пищевом Институте инженером-технологом. Идея была признана ненаучной и, после академической экспертизы, в КГБ (с сожалением!) отказались от ее разработки. Второй же раз я встретился с тем же проектом уже здесь, в Израиле, на семинаре южного отделения Союза олим-изобретателей, куда меня пригласили за 40 шекелей прочесть лекцию о сверхпроводимости. Игоря Григорьевича теперь звали Игалем Бен-Цви. Носил он пушистые пейсы, вязаную кипу, жил в Кирьят-Арба и нигде не работал. На мой вежливый вопрос, был ли механизм реверсивности свойств замечательного порошка заложен в формулу еще тогда, когда проект подавался в компетентные органы, он ни на минуту не стушевался, а принялся топать ногами, махать руками, брызгать слюной и разоблачать меня как свинского гоя и агента российских и румынских спецслужб. В общем, как верно подметил Жванецкий, – ушел от ответа!
