Текст книги "Чтобы жить"

Автор книги: Александр Куманичкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Догоняй, догоняй!

И совсем не обращают внимания, что догоняют с начала боя не вражеские самолеты, а свои собственные.

Я сделал несколько попыток врезаться в эту карусель пятым и, когда мне это удалось, покачивая крыльями, передал по радио:

– Прекратить бой и пристроиться ко мне!

Вышел на прямую, смотрю – они стали пристраиваться. Так вот и привели новичков домой. На разборе молодые летчики сидели взволнованные, взъерошенные. Ребята толком не поняли, что же произошло в том бою – опыта-то летного у каждого было маловато. Хорошо еще, все живыми вернулись и друг друга не посбивали.

– Ничего, – утешали мы молодых, – главное, кресты вблизи увидели. А опыт дело наживное. Все у вас, ребята, впереди: и звезды на фюзеляже, и звезды на груди...

Забегая вперед, скажу, что новенькие очень быстро превращались в "стариков". Да и то сказать: "стариками" в полку числились мы, молодые ребята, двадцати – двадцати пяти лет. Разница между нами и новичками в возрасте была невелика – всего два-три года. Все определял боевой опыт. А на войне он приходит с каждым вылетом, с каждым боем. Вот почему очень скоро стали "стариками" и Лабутин, и Арсеньев, Королев и Кочетков. Прошло несколько месяцев, и вчерашние новички стали ведущими пар, командирами звеньев, эскадрилий. На счету Ивана Кочеткова, Дмитрия Голдырева, Михаила Арсеньева, Николая Королева появились сбитые самолеты. Некоторые из них свыше десяти раз праздновали победу, а Константин Лабутин к концу войны имел на своем боевом счету 17 сбитых самолетов. Впоследствии, командуя эскадрильей в 927-м истребительном полку, он, как правило, водил этот полк в бой, был ведущим полка...

Но я в своем рассказе забежал немного вперед, а пока что молодые летчики учились большим и малым премудростям воздушного боя. Впрочем, если быть точным, в бою маленьких премудростей нет, здесь все важно. Обучать молодых летчиков приходилось в разных условиях – ив тренировочных полетах и в бою. Разумеется, в последнем случае с ними всегда был кто-то из опытных пилотов.

Так, однажды командир 1-й эскадрильи Александр Павлов получил задание: сбить появившийся над расположением наших наземных частей самолет-корректировщик, "раму", как называли в войсках "Фокке-Вульф-189" из-за его двойного фюзеляжа. Павлов повел по тревоге группу из четырех машин, с опытными ведущими шли молодые летчики. Обнаружив "фоккер", Павлов дал команду ведомым атаковать его, оставшись с другими ведущими в прикрытии. Расчет был простой: "рама" не слишком приспособлена для ведения воздушного боя, численное превосходство с нашей стороны подавляющее, серьезной опасности для молодых летчиков нет.

Правда, Саша не учел одного обстоятельства: "рама", несмотря на свой неуклюжий вид, обладала отличной маневренностью, так что даже опытному летчику не так-то просто было сбить ее. ФВ-189 легко сбить при внезапной атаке, но если пилот-корректировщик заметит, что к нему приближается противник, тотчас же начнет маневрировать, и поразить цель в этом случае значительно труднее.

Когда молодые летчики получили приказ атаковать, они азартно ринулись на свою жертву, открыв огонь явно раньше времени (сказались недостаток опыта и желание не ударить в грязь лицом). Очереди прошли мимо "рамы", и "фоккер", маневрируя, стал уходить к линии фронта. Понимая, что корректировщик может уйти, Павлов дал команду ведомым прекратить атаку и вместе с командиром звена пошел на сближение с фашистским самолетом. Опыта и мастерства Павлову не занимать, и с первой же атаки у "рамы" загорелся мотор. Видя, что самолет врага задымился, молодые летчики вновь набросились на "фоккер".

В пылу маневров кто-то из ведомых, не видя, должно быть, ничего, кроме "рамы", своим левым крылом ударил по самолету Павлова. "Рама" перешла в беспорядочное падение, но и Сашин самолет получил повреждение. Правда, Александр сумел выровнять резко накренившуюся машину и удержать ее в горизонтальном полете, но тряхнуло его основательно. Высота была небольшая, и, я думаю, что будь на месте Павлова менее опытный пилот, катастрофы бы не избежать. А виновник происшествия, даже не заметив, что едва не протаранил своего ведущего, победно взмыл вверх – дескать, знай наших.

На земле, когда Павлов стал укорять молодого летчика за небрежность, тот искренне удивился:

– Что вы, товарищ капитан, это зенитка вас задела, а не я.

– Какая же может быть зенитка! – возмутился Павлов. – Высота была маленькая, зенитка на такой высоте и не стреляет. И консоль у самолета смята, а не пробита.

Он подвел незадачливого напарника к правому крылу своего самолета:

– На, убедись!

Потом подошли к самолету ведомого Павлова – там смята левая консоль. Молодому летчику ничего не оставалось, как признать правоту командира:

– Виноват, товарищ капитан, больше не повторится!

– То-то, не повторится, – ворчал Павлов. – А то своих перебьете, с кем останетесь?

Но ворчал он больше по привычке: понимал комэск, что молодые рвутся в бой, хотят на деле показать свою храбрость...

Однажды во время тренировок я предложил Ивану Кочеткову:

– Давай, Ваня, разыграем бой. Ты заходи мне в хвост и не слезай с него. Понял?

– Так точно!

– Отлично! Давай показывай, на что ты способен...

Взлетели. Пришли в зону. Я позволил Кочеткову зайти мне в хвост. Стал пробовать его на маневрах – удержится ли он в хвосте. Сначала пошли виражи (в расчете на уровень подготовки Кочеткова), затем все более резкие маневры, Однако Иван цепко держится у меня в хвосте, не дает возможности оторваться. Я вхожу в азарт, все более усложняя маневры, но Кочетков не отстает от меня ни на метр.

– Молодец! – кричу ему по рации. – Бой окончен! Займи свое место. Идем на посадку.

Но Иван, то ли не слыша моего приказа, то ли желая окончательно убедить меня в своих летных качествах, продолжает сидеть на хвосте моего "лавочкина". Ладно, не хочешь по-хорошему, пеняй на себя – загоняю, начинаю злиться я. Выкладываюсь так, будто на хвосте у меня настоящий "мессер", и от моего умения зависит – жить мне или не жить. Но Кочетков, этот упрямый черт, ходит за мной как приклеенный, в точности повторяя все мои маневры. Выжимаю из самолета все, на что способна машина – никакого результата.

– Иван! Бой закончен! Идем на посадку!

Никакого внимания. Кочетков не слышит никаких команд. Он запомнил только одно: во что бы то ни стало держаться в хвосте у моего истребителя. Что делать? Заложить крутой вираж, уйти в глубокое пикирование и оторваться от самолета Кочеткова на небольшой высоте? А если он не сможет повторить мой маневр, не сможет вывести самолета из пике и разобьется? Нет, надо предпринимать что-то другое. Остается последний способ уйти от преследования. Когда Иван начинает со мной сближение, я выпускаю у своего "лавочника" шасси, убираю газ и резко сворачиваю в сторону.

Шасси гасит скорость, и Иван проскакивает мимо. Ну тут уж я не теряюсь и снова передаю:

– Бой закончен! Бой закончен! Идем на посадку! Покачал крыльями, и мы пошли на свой аэродром.

– Ну как, товарищ командир, – спросил меня на земле довольный Кочетков, удачно слетали?

– Удачно, товарищ сержант, удачно. И если ты в бою так летать будешь быть фашисту битым. Только все же прислушивайся к радио, шлемофон тебе ведь не зря дан.

– Так точно! Разрешите идти?

– Идите!

И побежал Иван к своим рассказывать, как ловко он сел на хвост Куманичкину и как тот ничегошеньки не мог с ним сделать целых десять минут...

Шли дни, недели, и молодые летчики становились надежными, опытными бойцами. Так, в один из дней Николай Королев, перегоняя свою машину на новый аэродром (в полете у него отказала рация, поэтому он не слышал команд с земли о запрещении подхода к аэродрому), встретился с четверкой "мессеров", блокировавших этот аэродром. Николай уже выпустил у самолета шасси и щитки, когда заметил противника. На раздумья времени не было: Королев убрал шасси и щитки, резко отвернул самолет в сторону, перешел на бреющий полет, разогнал машину до большой скорости, сделал горку – крутой набор высоты – и атаковал "мессер". Николай прекрасно понимал, что помощи от своих ждать не приходится. Но численное превосходство противника не смутило молодого летчика. Он смело пошел в атаку, и, удачно маневрируя, принудил врага к бегству.

Мы смотрели этот бой с земли и не могли не воздать должное Королеву: грамотно провел он этот бой.

– Полку "стариков" прибыло, – заметил Семенцов, когда машина Королева приземлилась на аэродроме. – Молодец, Коля!

Николай же как ни в чем не бывало пошел докладывать о своем прибытии, словно ему каждый день приходилось драться одному с четырьмя "мессерами" и побеждать их.

– Ну, что радуетесь, – пожал он плечами. – Ведь не сбил же ни одного.

– Все равно молодец, – возразил ему Павлов. – Семенцов прав: какой же ты новичок, ты теперь самый настоящий "старик".

– Приятно летать с таким пилотом, – вмешался Семенцов. – Иди, Коля, ко мне в пару.

– Я подумаю, – важно сказал Королев и озорно, по-мальчишески засмеялся.

Одиннадцатое июля

Стоял июль 1943 года, месяц величайшего из сражений в истории Великой Отечественной войны – битвы на Курской дуге.

Накануне сражения, вечером 4 июля, за несколько часов до наступления немцев на Курском плацдарме, враг подтянул из глубокого тыла сотни бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей. Они расположились на аэродромах Рогань, Основа, Полтава, Кировоград и Конотоп.

На третьем году войны гитлеровцы уже не могли добиться количественного превосходства в боевой технике на всех фронтах, но здесь им это в некоторой степени удалось, особенно в танках и бомбардировщиках.

Наше командование было хорошо осведомлено о планах немцев. Вечером 4 июля Верховное Главнокомандование предупредило: "Наступление немцев начнется завтра утром".

Командующий фронтом Н. Ф. Ватутин отдал приказ до рассвета нанести массированный удар по вражеским аэродромам силами 2-й воздушной армии.

5 июля, еще до рассвета, в воздух поднялись группы советских истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков. 400 самолетов на предельной скорости пошли к вражеским аэродромам. Авиацию поддержала артиллерия. Вздрагивала от взрывов земля, горели леса, деревни.

Перед авиацией противника, гитлеровскими воздушными силами стояла цель расчистить путь своим танкам и пехоте. Поэтому немецкие летчики все свое внимание приковывали к переднему краю. Атаки гитлеровских бомбардировщиков следовали одна за другой. Группами по 50 самолетов и больше они летали над передним краем обороны, бомбили важные опорные пункты. Неся огромные потери в воздушных боях, немцы пытались во что бы то ни стало добиться превосходства в воздухе. Над полями сражений шел непрерывный многоярусный воздушный бой.

За первый день битвы на Курском плацдарме силами 2-й воздушной армии было уничтожено 154 вражеских самолета. В этих тяжелейших боях были ощутимы и наши потери – 53 самолета мы потеряли и 50 было повреждено. Однако наши жертвы были не напрасны. Уже к концу первого дня сражения мы добились равновесия в воздухе. Наступательная мощь гитлеровской авиации была основательно подорвана.

...Я не знаю, почему мне запомнился этот день. Может быть, потому что нас не разбудили как обычно, с рассветом: мы почти не высыпались – отбой в одиннадцать вечера, а с самого утра – опять полеты.

Но в то утро нас не разбудили. Мы спали вповалку всей эскадрильей в шалаше (аэродромы обычно находились недалеко от какой-нибудь деревни, где была наша база отдыха, но в то напряженное время, когда каждый день приходилось делать по 7-8 вылетов, у нас просто не было ни времени, ни сил, чтобы добраться до этой базы, и мы предпочитали спать в шалашах, тут же, на аэродроме).

Чувствую, что время близится к трем утра и, значит, сейчас раздастся традиционное:

– Командира эскадрильи к телефону!

Это значит, звонят с командного пункта полка для сообщения очередного задания. В ожидании этой команды я забрался в самый угол в наивной надежде, что тогда найдут не сразу, и еще несколько минут сна будут моими. Прошло полчаса, час. Нас никто не будит. Дико хочется спать, но тревога в конце концов побеждает: вылезаю из шалаша и иду звонить на КП полка.

На другом конце провода отвечают:

– Задачи не получили.

Вернулся досыпать к своим ребятам. Все мы вымотались страшно. Время было тяжелое – немцы наступали под Белгородом. Наша авиация прикрывала с воздуха наземные войска и танковую армию генерала Ротмистрова. Напряжение сумасшедшее – изо дня в день непрерывные воздушные бои. Постоянная боевая готовность. Часто мы взлетали по сигналу ракеты, а задача ставилась уже в воздухе по радио.

Раньше, в первые дни войны, был азарт: "Кто кого?" Теперь появился холодный расчет. Привыкнув к боям, мы забывали об опасности, не думали о смерти, хотя, конечно, взять да и умереть, вот так просто, за здорово живешь, никто бы из нас не согласился – инстинкт самосохранения, желание жить были в каждом. Но чем напряженнее становились бои, тем сильнее наваливалась усталость. Теперь мы мечтали только об одном – отдохнуть и выспаться...

Вот почему в то июльское утро ребята крепко спали и были благодарны случаю, пославшему на их долю лишний час отдыха.

Часам к шести утра нам дали команду:

– На вылет!

Собрали группу – восемь исправных самолетов со всего полка, остальные машины – в воздухе. Меня назначили ведущим группы.

Проклинаю все на свете: и то, что разоспался, а надо лететь, и то, что задание придется выполнять смешанной группой, проклинал неопытность молодых из пополнения – "старики" выдыхаются, а заменить их некому, потому что молодых летчиков надо вводить в бой, но в такую мясорубку их не пошлешь – неопытные, они погибнут в первом же воздушном сражении.

Впрочем, люди как-то держались, а вот с техникой было совсем плохо. Несмотря на все старания наших героических техников, подбитые самолеты вводились в строй недостаточно быстро, не хватало запчастей и других необходимых материалов.

Правда, нынешняя смешанная группа меня не особенно пугает – с Александром Павловым, командиром первой эскадрильи, мы не раз вместе летали, с Сашкой мы друзья, в бою я на него надеюсь как на самого себя. Про летчиков из его эскадрильи, которые летят сейчас с нами, знаю, что это люди опытные и надежные. Ну, а Кочетков, Хорольский и Наумов – ребята из моей эскадрильи. Они понимают меня с полуслова, лишние команды не нужны.

В сборной группе у каждого летчика свой опыт ведения боя. И ты – командир – должен постоянно контролировать и действия противника, и действия своих пилотов. Это, естественно, усложняет задачу. Да и психологически напряжение большое – не знаешь, что может сделать каждый в следующий момент.

Но в этот день, повторяю, другого выхода не было.

Взлетели. Построились в боевом порядке: ударная группа четыре самолета, группа прикрытия – еще четыре. И тут же неприятность: у моего ведомого не убралось шасси. Приказываю ему садиться: выпущенные "ноги" резко снижают скорость, и его легко могут сбить.

Итак, нас семеро. Пункт наведения командует:

– Выйти в район Кочетовки для патрулирования. Замечены самолеты противника.

Барражируем над Кочетовкой. Следим за воздухом.

Противник не появляется. На земле – бои. А прикрывать нашу пехоту не от кого – небо чистое.

Тут же новое сообщение:

– В районе Прохоровки обнаружена группа противника. Следуйте туда.

Однако немцы, завидев нас, не приняли боя, ушли на свою территорию. В это время снова последовала команда:

– Немедленно следуйте на Кочетовку.

Разворачиваемся снова на Кочетовку. И тут замечаю девятку Ю-87 ("лаптежники", так их называли летчики) в сопровождении шестерки истребителей. Идут к линии фронта. Нас семеро – их пятнадцать. Решение возникает мгновенно: атаковать группу сзади и снизу.

Здесь позволю себе отступление: мы не были ни авантюристами, ни сверхгероями, атакуя вдвое превосходящего нас врага. Исход воздушного боя зависит не столько от численности противника, сколько от других факторов. Во-первых, важна внезапность. Есть у летчиков железный закон: ты должен постараться увидеть врага раньше, чем он тебя. (Отсюда, кстати, незыблемое летное правило – любая неопознанная точка, замеченная тобой в воздухе, – это противник. Пусть лучше ты ошибешься – зато подготовишься к бою.) Во-вторых, для успеха в бою важны преимущества в высоте и скорости. Заметил противника набирай высоту, получай свободу маневра, а значит, инициативу в ведении боя, и атакуй.

Сейчас-то я объясняю все это подробно, а в бою на принятие решения секунды. Нам повезло: мы увидели фашистов раньше, чем они нас, и успели занять выгодную позицию. В тот день облачность была невысокая – 1200 метров, и немецкие самолеты шли прямо под облаками, поэтому, хотя у нас было время, высоту набрать больше, чем та, на которой шел противник, мы не могли: попали бы в облака. Но время для маневра у нас было.

Передаю Павлову:

– Саша, прикрой, атакую!

Командую ударной группе:

– Сомкнуться и атаковать в плотном строю!

Пожалуй, самое главное в воздушном бою – первая атака. Прежде всего надо постараться подбить ведущую машину. С первого захода мы с лейтенантами Хорольским и Наумовым сбили первое звено "юнкерсов": два самолета загорелись, а третий развалился в воздухе. После этой атаки строй противника начал рассыпаться, гитлеровцы запаниковали и, не дойдя до линии фронта, начали сбрасывать бомбы на свои войска.

Немецкие истребители пытались помешать действиям нашей ударной группы, но Павлов отсек их огнем и при этом сбил один "мессер".

Не выдержав атаки Павлова, вражеские истребители ушли в облака. Но ненадолго. Через несколько секунд они снова ринулись на четверку прикрытия самолеты А. Павлова, К. Лабутина, Н. Королева и М. Арсеньева. Но едва "мессеры" вынырнули из облаков, как Павлов, внимательно следивший за их действиями, точной очередью прошивает второй истребитель. Оставшиеся снова скрываются в спасительных облаках.

А в это время наша группа идет во вторую атаку: теперь уже на правое звено "юнкерсов".

Даю команду:

– Ударной группе! Атакуем справа и снизу!

Вообще такой тип бомбардировщика, как Ю-87, всегда лучше атаковать снизу. Самая уязвимая часть самолета – моторы и бензобаки – при такой атаке практически беззащитна.

– Внимание! Павлов! Оставь Королева и Арсеньева вверху для прикрытия, а сам атакуй "юнкерсов" слева!

Одновременная атака всей группой Павлова была невозможна, потому что в любой момент могли вновь появиться немецкие истребители.

В то время, как мы проводим атаку по правому звену и сбиваем с Наумовым по одному бомбардировщику, Павлов с Костей Лабутиным сверху разгоняют свои самолеты и набрасываются снизу на "лаптежников". Их действия четки: еще два Ю-87 горят. Вторая атака была уже почти над нашими позициями.

Мы с Наумовым устремляемся за оставшимся справа звеном "юнкерсов" и вдвоем добиваем его.

Павлов со своим ведомым преследует последний бомбардировщик, немецкий летчик снижается на бреющий, он уже не больше чем в пяти метрах от земли и, не меняя курса, идет на нашу территорию. Пехота стреляет по нему из винтовок, бьют зенитные пулеметы, здесь и Павлову с Лабутиным попало от своих: несколько пробоин в самолетах.

Вижу, что преследование бесполезно – вон у нас сколько помощников, – и передаю Павлову:

– Саша! Прекратить преследование! Набрать высоту и пристроиться ко мне.

В это же время вижу, как последний самолет противника врезается в землю. Все кончено. Смотрю на часы. Бой с момента начала атаки продолжался не более 6 минут. Что ж, за этот небольшой промежуток времени мы сбили два истребителя и восемь Ю-87. Совсем неплохой результат, тем более что наши самолеты все целы.

Я построил группу, и "лавочкины" на бреющем прошлись над своими войсками. Приветствуя нас, пехотинцы махали руками и бросали вверх пилотки. И если я скажу, что, видя все это, мы в тот момент ничего не чувствовали, это будет глупым и безответственным враньем. Мы привыкли воевать, но к войне привыкнуть не могли. Пока идет бой, думаешь только об одном: чем больше самолетов противника падает, тем лучше, тем ближе конец боя. Воздушный бой – это бой насмерть. Он не знает пощады – или ты победишь, или будешь сбит. А чаще всего – убит. Малейшее расслабление – верная гибель. Жестокая правда боя – дерись до победы. Ты обязан драться смело, расчетливо, не жалея себя, иначе тебя убьют. Поэтому каждый выигранный бой был для нас приближением Победы. Это не пустые слова. Мы шли в бой, чтобы жить.

– Куманичкин, молодцы! Хорошо поработали! Идите на посадку! – передают с земли.

Берем курс на свой аэродром. И хотя устали зверски, состояние такое, будто нет для нас ничего невозможного. Какое-то хмельное счастье. Почти физическое ощущение полной победы, сознание своей силы.

Садимся. Выскакиваем из кабин. Нас встречает почти весь полк. Перипетии боя ребята слышали по радио (на КП установлен приемник).

Первым подошел наш командир полка полковник Чупиков, поздравил всех летчиков, дравшихся в этом бою. Ко мне протискивается Иван Кочетков, мой ведомый.

– Саня, надо же было этим проклятым шасси именно у меня и именно сегодня не убраться, – переживает он, кляня на чем свет стоит своего техника, с которым уже успел крупно поругаться.

Я успокаиваю его как могу. Благодарю Сашу:

– Павлов, спасибо тебе за работу.

– Саня, первая твоя атака просто великолепна! Наумов и Хорольский тоже атаковали отлично! – жмут ребятам руки летчики.

Техники наши были тоже страшно рады, что их самолеты не подвели.

Вскоре о нашем успехе знала вся дивизия.

Через два часа к нам прибыл комдив полковник Ларушкин.

Построили нас на аэродроме.

– Ну что сказать, – начал комдив, – бой был классическим. Да вы ведь и сами это знаете. Хорошо действовали, грамотно. Со своего КП бой наблюдали Ватутин и Жуков. Командующий фронтом отдал приказ о награждении всех участников этого боя орденами Красного Знамени. Так что крутите дырки в гимнастерках

Потом мы отправились по шалашам, и еще долго летчики и техники расспрашивали нас о подробностях воздушной схватки.

...А на следующий день, 12 июля, под Прохоровкой произошло крупнейшее в истории войны танковое сражение...

Две горсти смертей

Горячо над Белгородом.

Когда подходишь, по всему горизонту – дымы. Кажется, на земле горит все, что только может гореть – дома, деревья, хлеба, трава. Горит и плавится железо – танки, самоходки, орудия. А человек в этом пекле – живет, воюет, стоит насмерть. С высоты полета – линия фронта, как тетива лука: медленно оттягивается назад, но не рвется, а упруго пружинится, чтобы, накопив силу, распрямиться и обрушить на врага все, что не сгорело в огне битвы и сгореть никак не может – ненависть и отмщение.

Жарко над Белгородом.

Солнце палит. В такой бы день – на речку, на песчаную отмель, зарыться в песок и впитывать в себя покойное тепло мириад нагретых песчинок. А потом, когда завлажнеет разомлевшее лицо, – в воду, в прохладу, в веселую суматоху мальчишеской ватаги. Но нет ни речки, ни прохлады, а мальчишки, года три назад затевавшие веселую кутерьму на берегу, сгорают один за другим в небе и на земле – в окопах и танках, в самолетах и возле орудий.

– Эскадрильи Павлова, Лобанова, Куманичкина! На вылет!..

Очередное задание – прикрыть наземные войска. Какой он по счету, этот вылет, – пятый, шестой, седьмой?

Мы лежим возле самолетов, молчаливо надеясь на нерасторопность техников пока зальют баки бензином, пока осмотрят машины... Глядишь, и выкроишь несколько минут для отдыха.

– Товарищ командир, машина готова! – на добродушном лице моего техника "полтонны усердия", как выразился однажды Миша Семенцов.

– Погоди, дай хоть докурить! – верчу я в руках окурок, не зная, что с ним делать: и бросить жалко, и лететь надо. Как дороги эти минуты отдыха между вылетами! Хочется и поговорить с ребятами – разобрать прошлый вылет, и покурить с наслаждением. Так не хватает времени...

Наша сборная группа – шесть машин – в небе над Яковлевкой. На высоте 1500 метров – облачность. Пробиваемся выше, сквозь огромные окна в облаках просматриваем землю.

– Внимание! "Лавочкины"! – говорит "Земля". – На– встречном курсе девятка "юнкерсов"! Внимание!

Мы и сами заметили эту девятку. Разворачиваемся им в хвост. Идем в атаку. Два бомбардировщика горят, падая на землю.

– Внимание! Еще девятка "юнкерсов"!

Все-таки немцы – педанты. Очередная девятка – тот же боевой порядок. И тот же результат! Впрочем, не совсем тот: горят уже три немецкие машины.

Что за черт! Третья девятка. Ну, как хотите, господа фрицы... Куда только подевалась усталость?! Наша шестерка врезается в строй немецких машин, и три из них снова находят последнее пристанище на русской земле.

На бумаге-то сейчас все выглядит просто. Атаковал, сбил, промахнулся снова атакуешь. А в кабине истребителя те считанные минуты, что длится каждый бой, ох какими долгими кажутся... В шлемофоне – команды, крики, ругательства, советы. И ты должен успеть все – и за небом следить, и за землей; и за тем, чтобы немец тебе на хвост не сел, и за тем, чтобы "брюхо не пропорол" при выходе из атаки; и чтобы твой ведомый тебя прикрывал, и чтобы ты сам в случае надобности мог помочь ведомому. Крутишь головой, а руки сами машинально выполняют команды мозга, который в эти минуты вобрал в себя и жизнь твою, и боевой машины работу, и товарищей своих действия.

– Внимание! – напоминает о себе "Земля". – Приближается девятка Ю-88!

Ага, забеспокоились фашисты. Видят, что Ю-87 пробиться не могут, послали Ю-88. Эти машины – двухмоторные, драться с ними посложнее: они обладают мощной огневой защитой в задней нижней и верхней полусферах.

У нас уже горючее и боеприпасы на исходе. Но мы дрались в те горячие дни буквально до последнего паг-рона. Набираю высоту и приготавливаюсь к атаке.

– Возвращайтесь на аэродром! – радирует "Земля". – Поработали хорошо, молодцы!

Черта с два домой! Появляется группа наших истребителей и группа Ю-88. Все смешалось. Боевые порядки перепутались. Я даю команду своим ребятам:

– Делаем последнюю атаку по Ю-88 и идем домой.

Разворачиваюсь для атаки. За мной никто не идет, решаю атаковать один. Азарт увлекает меня, и я направляю самолет в самую гущу боя. Где он, мой ведомый, я не знаю. Никого из группы тоже не вижу. "Юнкерсов" атакуют Яки и ЛаГГи. Откуда они сейчас здесь – разбираться недосуг. Главное, что не один. Готовлюсь зайти со стороны солнца, и...

Самолет сотрясается, все в кабине летит вверх тормашками, в тартарары, к чертям. Приборы разбиты вдребезги, кабина наполняется дымом, гидросмесь льется прямо мне на колени, ощущаю сильный запах бензина и слышу, что мотор мой, чихая и кашляя, медленно издыхает.

"Подбили", – скриплю зубами от злости и, не вполне еще понимая, что могло быть и хуже, бросаю истребитель вниз, пытаясь уйти из-под огня. По мне бьют два "мессера", чьи точные очереди и вывели мою машину из строя. Спиралью ухожу под облака – "мессеры" за мной. Понимаю, что подбитый самолет – для них хорошая мишень, и решаюсь на крайний шаг: вывожу самолет из спирали и выхожу под своих преследователей, бросив машину вниз и навстречу их курсу. Расчет простой: я "поднырну" под Ме-109 прежде, чем они развернутся, и на фоне местности "мессеры" меня потеряют.

Все я правильно рассчитал, только одного не учел: мотор-то у меня на ладан дышит. Работает с перебоями и еле тянет, скорость близка к посадочной. "Мессеры"-то меня потеряли, но высота катастрофически падает. Смотрю вниз – до земли метров триста: прыгать уже поздно. Маневра у меня практически никакого, потому что скорость минимальная. На приборы я не смотрю – бесполезно, все они разбиты, но я по времени знаю, что бензина до аэродрома у меня не хватит. Не хватит и высоты – лечу с пологим снижением, шасси выпустить не решаюсь. Утешает только то, что буду садиться на своей стороне. Значит, в случае чего...

О, черт побери! Оглядываюсь назад и вижу, снова меня преследуют два самолета. Неужели "мессеры"? Расстрелять меня никакой трудности для них не представляет: я весь как на ладони. Что ж, разворачиваю опять свой "лавочкин" со снижением, применяя тот же маневр: пролетаю под самолетами и вижу, что никакие это не "мессеры", а наши родимые Яки – истребители эти часто путают с "мессершмиттами" из-за одинаково узких носов.

Высота у меня уже метров 150. Мотор окончательно замолк. Планирую прямо по курсу и высматриваю более или менее пригодную площадку для посадки... Сажусь на "живот", без шасси. Меня тряхнуло, и самолет, скрежеща брюхом, прополз по земле метров двести. Все! Больше от меня ничего не зависит. И ничто мне не угрожает. Самолет ползет все тише и тише и наконец останавливается.

Вокруг – неправдоподобная тишина. Поле, заросшее бурьяном, и ни души. Вылезаю из кабины и вижу метрах в трех от самолета огромный овраг. Еще немного – и гореть бы мне в этом овраге ярким пламенем. Какой ангел-хранитель оберегал меня сегодня?

Осматриваю самолет: бак пробит, бензин течет, на плоскостях и фюзеляже пробоина на пробоине. Насчитал сотню, а потом и считать перестал. На приборную доску жалко смотреть.

Впрочем, тут уж не до эмоций. Выгребаю со дна фюзеляжа две горсти пуль, так и не пробивших бронеспинку моего сиденья, кладу их в карман гимнастерки на память. Беру рацию, вешаю на плечо парашют и иду искать дорогу. Знаю, что где-то рядом проходит шоссе Обоянь – Белгород. Выхожу на дорогу и примерно через час голосую на шоссе. На попутной машине добираюсь до Обояни, а оттуда, опять же на попутке, – до своего полка.

Приехал я к вечеру. Сразу – в свою эскадрилью. Ребята, увидев, что командир их вернулся живым и невредимым, буквально подскочили от радости. Когда они приземлились, то ничего не могли объяснить – в сутолоке перемешавшихся боевых порядков никто ничего не видел, слышали команду идти в атаку, но атаковать не смогли. Сейчас же адъютант позвонил в штаб и сообщил о моем прибытии.

Я вернулся как раз вовремя – к ужину.

– Ну что ты, как? Куда запропастился? – окружили меня ребята в столовой. Через десять минут мы сидели и ужинали, а я рассказывал, что же со мной сегодня произошло.

Обычное дело

Это произошло на Курской дуге. Мы прикрывали с воздуха наземные войска. Вылетали и большими группами, и звеньями. Чаще, впрочем, звеньями, потому что работы было много, а самолетов маловато. В каждой эскадрилье вместо двенадцати – шесть-восемь исправных машин.

В тот день, о котором идет речь, я только что вернулся с очередного патрулирования, и на смену нашему звену в район Яковлевки ушла очередная четверка во главе с моим заместителем Михаилом Семенцовым – он сам в паре с Иваном Кочетковым и старший лейтенант Виноградов с ведомым лейтенантом Кирисовым.