Текст книги "Бесконечное лето: Эксперимент (СИ)"

И мы знали, что можно уйти, но забыли дорогу домой

Путь на родину – это война. Каждый шаг – это выигранный бой.

Если ты не умеешь понять, то попробуй, хотя бы, поверь:

Мы живые пока мы идём, наша родина – СССР!

Наша родина – СССР!

– Помните свою родину, друзья… – на выдохе посоветовал я, роняя руки со струн. Чего-то я уже совсем утомился. Наверно, и правда пора заканчивать. А чем заканчивать-то, кстати? Я вроде больше ничего не планировал петь. Увлекся понятно чем, замотался известно где, и в результате даже не подумал над гвоздем программы. Вот этой, предыдущей можно было бы закончить, но это все не то, не совсем то… Не проймет. Народ не одобрит такого конца.

А народу, кстати, нравилось. Народ, говоря по-простому, перся как слон. Музыка качала, свет мерцал, красивые девчонки прыгали на сцене. Худой, смуглый парень умело кривлялся с гитарой. Атмосфера радости, счастья, готовности жить и менять этот мир…

Я думал.

Секунду.

„Вопрос личного выбора и ответственности. Разве тебе нравится нынешний мир, то, чем он стал в последнее время?“

Две.

Всеобщее счастье? И зачем? Да просто счастливые люди лучше работают.

Три.

Мне не нравится то направление, куда в итоге свернула наша цивилизация. Нищета и несправедливость, распад и зло, подлость и цинизм – везде и повсюду. Был бы я религиозен, решил бы, что последние дни наступают.

„Это не совсем конец света. Но отсюда его уже видно“.

На лагерь упала полная тишина. Даже сверчки замолкли.

А на чем должен стоять любой мир? Да ведь на дружбе и любви, остолопина!

– В последнее время я слышал много странных вещей, – сказал я в зал. – О том, что счастье – это заработать побольше денег. Что счастье – это накупить больше барахла себе в шкаф. Что счастье – это не друзья и родные, а карьера и счет в банке. Нас постоянно пробуют на прочность. На наличие мозгов. Нам предлагают отступить. Нас убеждают сдаться, говоря, что все, что не касается шмоток и кошельков – ерунда, что все потеряно, что битва проиграна, и что поднять руки вверх – самое разумное решение.

Знаете, что мне хочется сказать в ответ?

Тишина звенела.

– Мы никогда не сдадимся, – устало сказал я в темноту. – Мы – это наши друзья. Мы – это наша семья. Мы – это наша любовь. И мы не бросим их. Мы никогда не перестанем понимать, что главное в жизни. Мы никогда не оставим свое.

Рядом со мной встала Алиса. Глаза ее золотые мерцали неизвестным светом. На лице блуждала странная усмешка.

Слева появилась Мику. Такое впечатление, что она готовилась к схватке с непонятным противником.

„Начинается развертывание системы ‚Звезда‘.

‚Синхронизация лучевых агрегатов запущена‘.

Скрипнул табурет, отодвинутый встающей Славей. Я прислушался к голосам в голове. А потом тронул струны простеньким перебором с ‚до-минор‘.

Как-то мне сегодня душно и хмуро

Сердце ноет, не находит покоя

Ночью снилось мне кровавое утро

И сгоревшее широкое поле.

Свет, похоже, перестал работать как следует. Все прожекторы зачем-то сосредоточились на пространстве перед сценой. Господи, откуда тут столько людей, их же сотни, настоящее людское море.

Там дети воют, собираются в стаи,

Смотрят в небо как забитые птицы,

Ждут ответа, почему умирают,

Ищут в панике знакомые лица.

В ушах начинается какой-то звон. Доигрался, сейчас очередной приступ получу. Ничего, еще немного. Море перед сценой бушует.

Мы не оставим города свои!

Мы обязательно дойдём!

Нас крепко держат руки нашей земли!

Мы свои песни допоём!

Вроде вокруг как-то посветлело. Да откуда здесь свет-то, ночь на дворе. А люди подпевают! И ощущение теплых приятных волн вокруг, в которые хочется броситься и нырнуть. Это эмоции. Это их отклик. Ну-ка, поднажмем еще!

Всюду пляшет запах страха и власти —

Запах зверя всем известной породы

Он всех сжигает без разбора по масти,

Кровью капая в днепровские воды.

И точно, позади музыки и моего голоса начинает прорезаться непонятный гул. Причем, полное впечатление, идет он из-под земли. Что бы это значило?

Вместо сердца – смесь огня и железа

Вместо воли – пожелания ада,

Но мы себя вернём на прежнее место,

Для нашей веры и любви не преграда.

Толпа ревет. Я реву вместе с ними. Гитары выдают резкие, хриплые звуки. Кажется, они играют сами, без вмешательства с нашей стороны. Мышцы резко сокращаются, меня внезапно выгибает в дугу.

‚Объект ‚Пегас‘ включен в систему“.

„Объект ‚Небо‘ включен“.

Откуда-то над лагерем встает солнце, заливая все вокруг ослепительным светом.

„Объект ‚Песня‘ включен в систему. Система работает на 60% от штатной мощности.“

„Объект ‚Печаль‘ включен“.

На лагерь, вращаясь, с грохотом опускается огромное сверкающее кольцо. Навстречу ему ломаной линией рвется белый от напряжения поток… энергии? Энергии, способной все-таки изменить этот мир? Наверное.

„Объект ‚Цвет‘ включен в систему“.

Я почти вырубаюсь. Почти – потому что успеваю еще услышать: „Система ‚Звезда‘ вышла на рабочую мощность – сто один процент“.

После чего сознание гаснет.

***

Не знаю, сколько я был в отключке. Наверное, пару часов. Очнувшись, я обнаружил, что валяюсь у самой сцены, темной и пустой, зрителей поблизости нет, я рядом со мной без сознания лежит только Алиса. Вокруг темнота, на небе ни звезды, все затянуто облаками. Ближе к полуночи, судя по ощущениям. Час Быка.

„Провидению препоручаю вас, дети мои, и заклинаю: остерегайтесь выходить на болота в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно.“

Алиса открывает глаза. Некоторое время она бессмысленно смотрит на меня, потом хмурится и садится.

– Саш… чего это было?

– Вот бы узнать, – соглашаюсь я. Алиса массирует виски и морщит лоб.

– Нас что, всех одновременно вырубило? Прямо посреди выступления? С ума сойти…

Я непонимающе смотрю на нее.

– Ну мы налажали так налажали, – поясняет Алиса. – Запороли все от души. Утром позорища не оберемся.

До меня доходит.

– Алиска… да ведь… нет… Нет!

– Чего нет?

– У нас все получилось, – понятно объясняю я. – Мы все сделали как надо, выложились по максимуму. И теперь уже все будет хорошо. По крайней мере, с нами, а если повезет – то и со всем окружающим миром. В первом я почти уверен, во втором – уверен только отчасти. Что само по себе тоже неплохо.

Алиса некоторое время молчит. Видимо, беспокоится за мое здоровье. Напрасно. Уже ни о чем больше не надо беспокоиться.

– Ну ладно, – говорит она наконец. Люблю я ее за такое вот реалистическое отношение к жизни. Даже к нашей. – Раз ты говоришь, что все хорошо, и волноваться не о чем, тогда чего мы тут, спрашивается, лежим как дебилы?

Я хмыкаю.

– А потому что лень вставать. Мне здесь нравится, например. Тихо, спокойно. Никого нет.

– Я есть, – сварливо поправляет Алиса.

– Ты – само собой, – соглашаюсь я. Впервые за очень долгое время на душе абсолютное спокойствие и безмятежность. И… счастье? Да, это оно.

Алиса фыркает. Но не возмущенно, а скорее игриво. И замолкает.

Сквозь плотный полог облаков робко проглядывает луна. По траве легонько шелестит ветерок. Тишина вокруг просто поразительная. Наверное, примерно так и должен выглядеть рай в представлении атеиста.

– Я не поняла, – вздыхает Алиса после паузы. – Ружичка, ты вообще собираешься меня когда-нибудь целовать?

Поворачиваюсь к ней, смотрю внимательно. Да, это те самые золотые глаза. Та самая улыбка. Те самые смешные рыжие хвостики. Та самая девушка, которую я люблю.

Я касаюсь ее, сначала медленно и осторожно, и Алиса смущается и долго путается в пуговицах и бог знает чем еще, но потом нас бросает друг к другу вплотную, быстро и жестко, как разноименно заряженные металлические частицы, через которые пропустили ток, и мы пробуем, наконец, и принимаем в себя всю эту ночь без остатка.

Ночь нежна.

***

Глава 9

А поутру они проснулись… – Переговоры и предложения – Минус первый, минус второй – Моя Алиса

Открываю один глаз. Кусок одеяла. Ничего не понятно. Открываю другой глаз. Взгляд упирается в чей-то локоть. Яснее не становится. Тогда закрываю глаза совсем, и пытаюсь вспомнить события вчерашнего вечера.

Помню, как мы брели домой сильно заполночь, обнявшись, пьяные от всего случившегося, счастливые, словно родившиеся заново. Если бы система «Звезда» не сработала во время концерта, то в этот момент у нее был бы хороший второй шанс. И я предлагал «поедемте в номера!», а Алиса хохотала и спрашивала «к тебе или ко мне?» И никто не кричал из окон «да вы охамели, час ночи!», никто не грозил смертными карами и египетскими казнями. Лагерь знал про нас и признавал наше право.

А вот кстати, куда же мы все-таки пошли потом?

Голова пока ведет себя неплохо, поэтому иду на серьезный риск и приподнимаю ее. Зорким взглядом окидываю окрестности. Ага. Это точно не мой домик, Ольги нигде не видать. Значит, скорее всего, мы у Алисы.

Так, важнейший вопрос мироздания успешно разрешен, да здравствует пытливая человеческая мысль! Теперь о мелочах.

Достиг ли успеха вчерашний эксперимент? Чисто визуально кажется, что да. Эта огромная световая летающая тарелка, зависшая над лагерем, энергетический канат, тянущийся к ней снизу. Да и ощущения… Было чувство, что земля у нас под ногами глухо и тяжело содрогнулась, словно где-то глубоко провернули гигантскую невидимую ось. Это изменилась история? Это наша цивилизация повернула на другую, быть может, более верную дорогу?

Да бог его знает. Лежа в постели рядом со спящей любимой девушкой, установить истину решительно невозможно.

Алиса ворочается и сопит. Интересно – на людях она всегда такая язвительная, резкая, с каким-то совершенно безумным гонором. А сейчас наоборот – беззащитная как котенок. Губки бантиком, бровки домиком, рыжая волна волос разметалась по подушке. Хотя, конечно, было бы странно, если бы она и во сне излучала воинственность. Куда-то меня опять не туда повело.

Алиса открывает один глаз. Мы даже в этом, получается, похожи.

– Никогда не мешай вино с шампанским, – четко произносит она. – Плохая идея.

Несколько секунд я перевариваю сказанное. Алиса, такое впечатление, тоже.

– Что это было? – Как ни странно, это произносит тоже она.

– Понятия не имею, – отвечаю честно. – Мы вчера вроде бы вообще не пили.

– Я не про то! – Алиска просыпается окончательно и обнаруживает, что под простыней она абсолютно… хм. Словом, в костюме Евы.

Когда я говорил, что чувствовал себя заново рожденным, я не совсем это имел в виду. Хотя ведь тоже подходит!

– Что вчера произошло? – она требовательно смотрит на меня, закутавшись в простыню. Эх, а я думал, мы предадимся романтическом воспоминаниям, бахнем кофейку, а потом…

Мечты, мечты, где ваша сладость?

Наклоняюсь к ее уху. Секретная информация ведь. Болтун – находка для врага!

– В простыне дырка.

Алиска ойкает, бросает на меня гневный взгляд, и вскакивает с кровати. Да, где-то там наша одежда и была. На полу, и еще частично на стульях. А может, и снаружи домика тоже, я плохо помню.

– А возвращаясь к твоему вопросу – что именно из вчерашнего интересует?

Уже частично одетая Алиса, успев немного покраснеть, парирует:

– Ну уж точно не наши ночные… посиделки на природе. А также полежалки! Тут и так все понятно! Кстати, мы что, еще и здесь..?

Со значением поднимаю два пальца. «Виктори», типа.

Алиса делает страшные глаза.

– Ладно, сменим тему. Пока не увлеклись. – Она заговорщицки улыбается. Ух. Я опасался этого утреннего разговора. «Ты гнусно воспользовался мною в минуту слабости, я не прощу тебе этого! – Ну да… приколись, овца. Круто. Хе-хе». В таком духе. Но у нас все нормально вроде. Правда, я Алиску и бросать не собираюсь, и сбегать куда-то тоже. Ну, разве только вместе с ней.

– А если ты про концерт, то это была спецоперация секретных служб, преобразовавших наше с тобой творчество в положительную энергию и распространивших ее по всему миру. – Вот как коротко получилось, если суммировать и выбросить ненужные детали.

Алиса присаживается на кровать, но продолжает смотреть недоверчиво.

– Чушь какая-то. Откуда ты это узнал? Или… ты тоже оттуда? Из спецслужбы?

– Не-а, – отказываюсь. – Я настоящий, просто очень умный. И ты – тоже настоящая, хотя и бесцеремонная и нахальная порой до ужаса. И… то, что между нами было – оно тоже настоящее. Было – и есть. И еще будет, надеюсь.

Алиска наклоняется ко мне и проводит ладошкой по щеке. Черт, люблю ее запах.

– Я очень ждала, что ты это скажешь, Ружичка.

***

Словом, покинуть гостеприимный домик удалось не сразу, минут на двадцать пришлось задержаться. О чем я, в общем, ничуть не жалел.

Но потехе, конечно, час, а делу все-таки время. Пришло время пообщаться с руководством. Очертить, так сказать, дальнейшую стратегию действий.

«Или поубивать всех», – предлагает неожиданно проявившийся внутренний психопат. Здорово, старый друг, без тебя было скучно. Но убивать мы никого не будем. Не наш это метод.

Ноги сами несут в медпункт. Почему не в админкорпус, кстати, ведь логичнее, по идее? А ощущение такое – ответы можно получить именно здесь. Суровая мужская интуиция никогда не подводит!

– А вот и героический пионер, – приветствует меня Виола. Она в своем всегдашнем халате, очках, да еще и фонендоскоп на шее болтается. Это у нее маскировочный костюм такой, или что? За четыре минувших дня я ни одного пациента у нее пока не видел.

Я так ей и сказал, кстати. Наверное, с другого нужно было начать, про вчерашнее, или про судьбы мира там, но мне только это в голову пришло, я и ляпнул.

– Пациенты есть, – спокойно отвечает Виола. – Об этом поговорим чуть позже. А пока я хотела бы поздравить тебя с успешным окончанием эксперимента «Бесконечное лето». Во время концерта вашими усилиями была накоплена достаточная для нужд проекта мощность, система сработала штатно, так что сгенерированная энергия была сфокусирована и успешно передана на трансмиттеры.

– И как результаты? – интересуюсь хладнокровно, выслушав этот поток ничего не объясняющих слов. Хотя мне и на самом деле интересно – как оно там снаружи, живем ли мы уже при коммунизме, или пока что не срослось, как обычно.

Виола пожимает плечами.

– Сложно пока сказать. Измерительное оборудование под такие нужды, как ты понимаешь, специально не разрабатывали, а то, что мы собрали на месте, делает очень приблизительные замеры. Но… первые данные позволяют говорить о том, что некие изменения в мире все же произошли. И изменения эти – положительные. Так что, – она переходит на канцелярит, – эксперимент, несмотря на отдельные недостатки, следует признать удачным.

Вот это да. Я, получается, принял активное участие в изменении мира. Я сделал его чуть лучше. Жизнь прожита не зря. А вообще, пока что не прожита, я же еще умирать не собираюсь.

– Вот тут возникают два вопроса, – киваю я. – Первый, об «отдельных недостатках». Не знаю, заметили ли вы вчера, но мы не передавали в эти ваши… трансмиттеры того «ощущения счастья», которое вы требовали. Это было сделано специально, конечно. Я не хочу, чтобы люди на земле стали пускающими слюни радостными идиотами, впахивающими за миску супа. Поэтому я настроил девчонок – а они всех остальных – просто на следование базовым человеческим ценностям. Любви, дружбе, справедливости, творчеству, открытости и смелости. Тому, воплощением чего, собственно, и являлись наши якоря.

Виола подозрительно молчит. Что-то ее не очень расстроила эта новость.

– Поэтому ваш план тотального человеческого счастья, навязанного извне – он, мягко говоря, не состоялся, – поясняю я для верности. – Жители того мира, что рождается сейчас, конечно, не будут идеальны. Идеала не существует. Зато они будут уметь по-настоящему любить, по-настоящему верить, прислушиваться и к своему сердцу, и к своему разуму. А со временем они, думаю, найдут и свое счастье. Но – сами по себе, а не из-под палки, без вашего контроля. Так что, боюсь, тот серьезный заказчик, о котором говорилось ранее, будет вами очень недоволен.

«Это я вытащил карту из сундука Билли Бонса. Это я подслушал ваш разговор на шхуне и передал его капитану. Это я убил Израэля Хэндса и увел шхуну. Ваше дело проиграно, Джон Сильвер!»

Виола рассеянно кивает.

– Да, конечно… Но дело в том, что заказчик, как легко догадаться, и не требовал от нас немедленного результата. Его вполне устроит увеличение прибыли в долгосрочной перспективе. А честные, умные, талантливые люди все равно будут работать куда лучше, чем трусливые, бездарные идиоты. Так что, с некоторыми оговорками, заказ мы все же выполнили, и претензий ни к нам, ни к тебе быть не может.

Как-то я не подумал об этом в таком разрезе. С другой стороны, если люди станут – или уже стали – лучше, все от этого только выиграют.

– Второй вопрос, – торопливо говорю я, – это что с нами будет дальше.

– И тут возникает вопрос – что с вами делать дальше, – одновременно со мной говорит Виола. – Эй! Прекрати читать мои мысли!

– Это случайно, – объясняю я.

– Надеюсь, – чуть хмурится «медсестра». – Во что превратятся со временем ваши способности, не скажет никто. Может, и в это тоже.

А неплохая идея, надо бы срочно развить себе такое.

– Как уже говорилось, свою основную задачу и ты, и девчонки выполнили, – говорит Виола. – Не на «отлично», но вполне нормально. Так что с одной стороны, вы нам больше без надобности…

Очень мне не понравилось это ее «без надобности». Утилизируют на раз-два, и фамилии не спросят. И никто не узнает, где могилка моя.

– С другой стороны, – задумчиво говорит капитан Толкунова, – по результатам эксперимента наш центр раздумали закрывать. Возобладало мнение, что мы в целом занимаемся перспективными разработками, которые еще могут пригодиться родине в будущем.

Этот вариант мне понравился еще меньше. Это нам теперь тут что, до бесконечности торчать, и медленно съезжать в безумие? Нет уж, спасибо, мне Ленка в больших подробностях все это описала, так что я, пожалуй, пас.

– Учитывая вышесказанное, у меня к тебе будет вот какое предложение, – заключает Виола. Слово «предложение» мне нравится. Оно не подразумевает двух дюжих санитаров за спиной, и, так сказать, физическое вбивание правильного мнения в голову. – Ты, в принципе, можешь отправляться куда угодно, по своему усмотрению. Охрана тебя пропустит, транспортом и одежкой снабдим. Чай, не звери.

– Я и Алиса, – быстро говорю я.

– Пускай будет ты и Алиса, – соглашается Виола.

– И те девчонки из якорей, которые захотят, – продолжаю раскатывать губу я. Раз уж тут такой аттракцион невиданной щедрости.

– Договорились, – не спорит «медсестра».

– И… и… А в чем подвох?

Ну не может в таком деле быть без подвоха!

– Подвох в том, что только ты, Алиса и прочие могут покинуть территорию лагеря, – объясняет Виола.

– Не понял…

– Это касается именно тебя и прочих. Понимаешь? Нет? – Виола вздыхает. – Хорошо, сформулируем иначе. Только нынешние, идеальные версии тебя и девушек могут уехать. Оригиналы останутся здесь.

– Не пойдет, – разочарованно качаю головой. – Оставлять здесь, у вас…

– Половинку себя? – понятливо переспрашивает Виола. – Неприятно, да. Но на самом деле, это единственный выход. Не просто «единственно разумный», а вообще единственный. Поясняю: вот, допустим, ты каким-то образом вывозишь с базы свой оригинал. Прорвался с боем через кордон и радостно мчишься в неизвестность. Подача кортексифана в систему твоего оригинала, конечно, прекращается. Генерация измененной реальности останавливается. И ты – ты нынешний – пропадаешь! То же самое, естественно, относится и ко всем девушкам, они тоже исчезают. Остаются только их первоначальные – и скажу тебе честно, зачастую не особенно привлекательные – версии.

Шах и мат. Но шахматы – игра для стратегов, для людей, планирующих далекое будущее и просчитывающих каждый свой шаг. Значит, эта комбинация была продумана заранее, и очевидного выхода из нее нет. Итак, давайте признаем сложившееся положение дел и двигаемся дальше. Будем искать преимущества в тактике.

– Согласен.

– Разумный и быстрый выбор, – улыбается Виола одобрительно.

Открывается неприметная дверь, в кабинет заходит «Ольга Дмитриевна». Тоже в халате, кстати, и в прозрачных медицинских перчатках. Лицо усталое и озабоченное. А я-то думал, что она целыми днями в шезлонге лежит. Прямо неудобно как-то.

– Сорок первый опять бредит, – коротко бросает она Виоле. – Возможен новый прорыв.

Та секунду колеблется.

– Ты спрашивал, зачем я ношу здесь халат, – говорит она мне. – Причина находится в нескольких метрах отсюда. Если хочешь, пойдем, посмотришь на одного из наших пациентов.

Я, правда, как-то не сообразил, что «несколько метров отсюда» не обязательно означают метры по горизонтали. А комнатка, из которой вышла Ольга, оказалась на самом деле лифтом.

– Минус первый этаж, тут всего два бокса, – пояснила Виола, надевая перчатки и протягивая мне такие же. – Интенсивная терапия, тебя как раз сюда доставили после того случая на базе.

На самом деле дверей в не особенно длинном коридоре больше, но это скорее технические помещения с табличками «Операционная», «Инженерная», «Комната отдыха». А друг напротив друга и правда только две одинаковые двери с кодовыми замками. И названия какие чудесные – «Б1» и «Б2».

– Прошу, – пригласила меня Виола внутрь тесной комнатушки без окон, набрав код на двери бокса.

На койке лежал парень лет двадцати пяти, тощий и заросший. Глаза его были открыты, невидящий взгляд упирался в потолок. На голове сидел металлический обруч с какими-то трубками, из худых рук с выступающими венами торчали катетеры.

– Вот это и есть Семен, – буднично сказала Виола. – Ключ сорок один. Твой предшественник.

Приятно, конечно, посмотреть на то, во что я мог превратиться в случае неудачи эксперимента. А не исключено, что еще и превращусь.

– Исход нетипичный, – успокоила лейтенант Тихонова. – Обычно мы стираем ключам кратковременную память, подсаживаем ложные воспоминания о чем-нибудь бытовом и неопасном – скажем, о компьютерной игре, которая заняла десять дней без передыху – и отпускаем. Но у Семена, к сожалению, оказалась слабая психика, не дотянул даже до конца первой недели. Поэтому пока приняли вот такое решение – от генератора реальности отключить, от жизнеобеспечения пока нет.

– Автобус номер четыреста десять открывает двери, – отчетливо сказал Семен. И тихо засмеялся.

Выходит, это его я и наблюдал в первый же день, решив срезать через рощицу. Точнее, его «идеальную» копию. М-да. Путь тогда я себе, конечно, сократил. А заодно и количество нервов.

– Как же он пробивался в пространство лагеря, если вы его отключили?

Виола пожала плечами.

– Есть многое на свете, дорогой друг, что и не снилось нашим аналитикам. Как ключи, так и якоря приобретают в процессе эксперимента многие интересные способности, из которых мы не знаем и половины. Возможно, это как раз и проявилась одна из них.

– Скажем, случился кратковременный пробой в системе безопасности, – предположила «Ольга Дмитриевна». – Семен накопил силы, рванулся и материализовался уже в лагере, так далеко от бокса, как только смог – в леске, через который ты как раз проходил. А через минуту-полторы пробой закрылся, и он исчез.

– Держитесь крепче, наш автобус отправляется в ад, – подтвердил Семен, не отрываясь от изучения потолка.

– Это его навязчивая идея, – пояснила Виола. – Считает, что попав в лагерь, он оказался в преисподней.

Интересный психоз, кстати. Что же такое нужно было натворить в своей прежней жизни, чтобы принять подчеркнуто светлый, солнечный лагерь, полный приветливых дружелюбных ребят за ад? Он в реальности маньяком был, что ли? Или я чего-то не понимаю?

А вообще, каждому свое, конечно, но лично я считаю, что каждый носит свой ад внутри. Поэтому нет никакой нужды вообще куда-то попадать, достаточно внимательно приглядеться к самому себе.

Есть даже такая хорошая суфийская притча на эту тему: про некого дервиша, который повстречал Гаруна аль-Рашида Багдадского и рассказал, что только что вернулся из ада. Дескать, ему срочно понадобилось раскурить трубку, а ближе преисподней взять огня было негде. Но и в аду лишнего огня не оказалось, тамошний царь ответил, что каждый приходит к ним со своим собственным. Очень поучительно.

Вообще беда, когда человек вдруг принимается философствовать – это всегда пахнет белой горячкой.

– Как я понимаю, у вас и якоря с ключами тоже где-то здесь под боком лежат? – между делом поинтересовался я.

Виола быстро переглянулась с «вожатой».

– Не совсем под боком, но ближе, чем база, да.

– Тогда я хочу видеть Алису, – решил я. – Настоящую ее. Оригинальную версию.

– Зачем? – Виола нахмурилась.

– Имею желание увидеться. А также попрощаться. «Присядем, друзья, перед дальней дорогой», и все такое прочее.

– Саша, не думаю, что это разумно, – Виола поднялась мне навстречу. «Вожатая» сунула руку за спину, за пояс форменной юбки.

– Не помню, чтобы я спрашивал вашего мнения о разумности своих действий. – Я приятно улыбнулся. – Вы серьезно хотите узнать, какие «интересные способности» появились у меня после ваших экспериментов? Вот правда?

Виола с застывшим лицом глядела на меня. Три секунды. Пять. Восемь.

«И не забывайте, дорогуша, что на всякого доктора, будь он даже доктором философии, приходится не более трех аршин земли».

– Минус второй этаж, шестой бокс, – сказала она наконец. – Код двери «Пегас».

Комната была точно такой же, как та, где лежал невезучий Семен. И опоясанная проводами и кабелями фигурка на койке выглядела еще более беззащитной, несчастной…

Алиса!

Я боялся, да. Боялся, что ей окажется пятьдесят, что она будет старой страшной каргой, что виртуальные путешествия иссушат ее, как пустыня корежит дерево, превращая гладкий стройный ствол в изогнутый, кривой, шершавый обрубок.

Реальность оказалась милосерднее.

Ей было лет двадцать пять, хотя выступающие на бледном лице мальчишеские скулы и роскошные когда-то рыжие волосы, теперь остриженные жалким тускло-медным ежиком, заставляли казаться моложе. Но это была она, это была Алиса.

Моя Алиса.

Ее веки чуть дрогнули, когда я легко провел ладонью по тонкой, обветренной коже.

– Ничего не бойся, Алиска, – прошептал я. – Миелофон у меня.

***

На поверхности все было как обычно. В кронах деревьев шелестел утренний ветерок, со стороны пляжа доносился визг и плеск малышни, на небе не было ни облачка. Еще один солнечный день в реальности бесконечного лета. В этом маленьком кусочке рая, кружащемся в черном ужасе холодного и беспощадного космоса.

А совсем рядом шла своим чередом зима. Зима, в которую нам предстояло вот-вот вернуться.

На площади, прямо у постамента так и оставшегося неизвестным Геннадия – а может, и не Геннадия вовсе – сидела Алиса. Просто сидела и смотрела в небо. Я подумал, подошел, да и плюхнулся рядом.

– Все хорошо? – Алиса глянула искоса.

– Терпимо. Скучно, правда. Хоть бы дождь пошел.

– Если его нет, значит, ты не хочешь, чтобы он пошел, – резонно указал я. – И никто не хочет. Хотя скоро от нас в этом плане уже ничего зависеть не будет. Черт, до чего же неохота опять в холод и слякоть…