Текст книги "Пыль под ветром"

Автор книги: Александр Рубан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Повеселев, Илья поочерёдно напряг и расслабил все мышцы ног, стараясь проделать это быстро и незаметно. Больно, даже очень, однако сработать он их заставит. Теперь бы ещё – руки.

– Почему ты не встаёшь? – спросил Чистильщик. Он уже выпрямился и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. – Молишься? Так это бесполезно: Бога нет!

– Руки... – выговорил Илья слабым голосом (и порадовался тому, как легко казаться избитым и обессиленным, если ты избит и обессилен). – Я не могу встать со связанными руками...

Чистильщик недоверчиво хмыкнул, но всё-таки нагнулся и стал разрезать верёвки. Большой ошибки в этом не было – если бы он действительно имел дело с недочистком.

"Левой рукой режет, – определил Илья. – Кумангу из правой не выпускает, молодец!.." Тут он вспомнил о СВОЕЙ правой руке и снова порадовался: на сей раз тому, что ладонь забинтована и юнцу не видны специфические ожоги, по которым он признал бы коллегу и насторожился бы.

С отчётливым хрустом в плечах руки Ильи упали на мостовую. Издавая очень натуральный протяжный стон, Илья стал выпрямляться, перенося вес тела на правое колено, потом на левую стопу. Краем глаза он видел шевеление тёмных складок наверху, но следил в основном за положением ног Чистильщика...

Дальнейшее было делом техники, юнцу не знакомой. Он не успел распахнуть плащ. Он переломился в поясе и всё ещё медленно падал, когда Илья, кряхтя, опять поднялся на ноги.

Руки его болтались тяжёлыми бесчувственными придатками, а между тем надо было торопиться. Ногой откатив кумангу от скрюченного ворочающегося тела, Илья предусмотрительно уселся между ними и уронил правую ладонь на полоску серого света. Бинты мешали, блокировали контакт... Левая рука отходила быстрее, и, шевеля не столько плечом, сколько всем корпусом, Илья стал хлестать ею о мостовую.

Чистильщик ворочался всё активнее, но пока не дышал. Не мог...

Когда наконец и предплечье, и пальцы обрели чувствительность, Илья ухватил себя за правое запястье и подволок его к зубам. Отгрызая узел, он одновременно массировал полуживой левой неживую правую... Наконец, рванул, закричал от боли (бинты опять присохли, и короста отдиралась по живому, пульсирующему), наспех мазнул по камзолу, стирая кровь, и ухватил кумангу.

Вовремя. Успел.

Юнец уже кое-как перевалился из положения "лёжа" на колени. Вжав руки в живот, он сумел наконец вдохнуть (с гулким обратным криком), разжмурился и уставился на Илью выпученными слезящимися глазами. Куманга немедленно зашелестела, испуская веер холодных искр – и те устремились юнцу в переносье, потом охватили лоб, темя, виски. Озорно и нежно расталкивали спутанные волосы, вползали в мозг...

– Извини, малыш, – сказал Илья, глядя в его яснеющие глаза. – Извини, так надо.

– Я понимаю! – воскликнул тот всё ещё перехваченным голосом, в котором звенели, пульсируя, переплетаясь, перебивая друг друга, восторг и страх. Это ты извини меня! Ты! Я был дурак! Я...

– Ну-ну, не так страстно, малыш, – предупреждающе бормотнул Илья. Возьми-ка тоном пониже.

И, не слушая больше восторженный лепет своего раба (путь к абсолютной свободе ведёт подземельями рабства; свет, как известно, в конце туннеля), он весь сосредоточился на том, чтобы смять, задавить нестерпимую боль в пальцах. В кровоточащих и обжигаемых ледяным пламенем ранках. Боль затаилась, готовая к новой атаке. Он отчаянно стиснул потяжелевший цилиндрик света и приказал Чистильщику (как не однажды приказывал многим, всем):

– Нагни голову. Ниже, ниже. Ещё ниже!.. Вот так.

Поднял свою не вполне послушную руку и прижал кумангу – будто клеймо выжигал – к подзатылочной ямке.

"Вот и всё, – готов был сказать он спустя минуту, – и лети, куда хочешь, птица-пингвин, если хочешь!"

Но не сказал.

Потому что рука-то была послушна вполне, а вот полосочка света была и впрямь тяжела и обжигала чрезмерно...

– Когда тебе привезут новую кумангу? – спросил, обмирая, Илья. – Да поднимись ты, наконец, и голову подними!.. Когда?

– Утром... Я сбегаю потороплю?

– Сидеть!

– Но что я могу сделать для тебя, сидя?

– Ты можешь немножко помолчать для меня, малыш...

7.

Малыша звали Архад... Нет, пожалуй, точнее так: Аргад, – но с глухим фрикативным "г", какое бывает в родственных русскому языках и в слове "ага". Впрочем, давайте плюнем и будем писать его имя так: Аргхад, – просто чтобы не забыть, как оно произносится. Потому что – а вдруг это важно?

Так вот: Чистильщик Аргхад мог значительно больше, чем помолчать, сидя. Илья убедился в этом, доковыляв до его резиденции.

Начать хотя бы с того, что резиденция Аргхада размещалась в большом трёхэтажном здании (почти небоскрёбе, по меркам Восточных Пределов), занимая все три этажа плюс два подземных. Илья вспомнил свои двенадцать хижин, развалюх, угловых мансард и полуподвальных келий (протекавшая мансарда в пятом городе была его самым роскошным жильём) и впервые оценил масштабы своего неумения жить.

Прежде всего они спустились в нижний подвал, потому что именно там хранился малый саркофаг Чистильщика – неподъёмный свинцовый кубик со стальной оболочкой и сложной системой запоров, каких никогда не было у Ильи. Новенькие запоры были, несомненно, сработаны местным кузнецом-недочистком... Словом, это был абсолютно пижонский сейф, ключи от которого Аргхад немедленно передал Илье. Кроме запоров, саркофаг – даже пустой! – днём и ночью охранялся двумя дюжими недочистками; попросту говоря – рабами. Переподчинив их себе, Илья с облегчением избавился от куманги.

Освободить рабов он, увы, не мог, хотя и полагал их излишеством. Придётся им подождать до утра: утром он наденет плащ Аргхада, получит его новую кумангу и наведёт здесь порядок... Конечно, не его это дело, но он чувствовал себя виноватым перед малышом, которому предстоял суд орденского трибунала, и он решил хоть немного смягчить грядущий приговор. За профнепригодность Аргхада могут разве что разжаловать в послушники, но вот если его обвинят в злорадстве... Решено: завтра Илья этих недоделанных дочистит. И, надо полагать, не только этих.

Всё-таки, орден переоценил свои силы: в Чистильщики уже лезет всякая немочь. Ведь знают, что их ждёт впереди, не могут не знать! А всё равно лезут...

Затем Аргхад вывел Илью из подвалов наверх, в бельэтаж, где поднятый пинками домашний лекарь (лучший в городе, разумеется, и тоже недочисток) остановил кровь и обработал ранки целебными мазями, моментально успокоившими боль. Но не удовлетворился этим, раздел Илью до пояса (Илья вспомнил о патронах, ухватил левой рукой камзол и держал, не выпуская), уложил на диван и быстро, ловко, методично, почти не причиняя боли, занялся его синяками и ссадинами, промывая, смазывая, обкладывая компрессами. Наконец, накрыл Илью одеялом, сказал: "Двадцать минут покоя", – и исчез.

Аргхад между тем носился по всему дому, поминутно оказываясь рядом и заглядывая в глаза. Казалось, он будил пинками все комнаты на всех трёх этажах своей резиденции, как только что разбудил лекаря. Илья то хмурился, то усмехался, но любое выражение на его лице (неважно – одобрения или, наоборот, неудовольствия) лишь подстёгивало усердную суету Аргхада. В конце концов, Илья просто закрыл глаза и расслабился, полупогружаясь в полусон, помимо воли наслаждаясь уютной какофонией звуков и запахов.

...Гудели каминные трубы; аппетитно скворчало и попыхивало внизу на кухне; зазывно звенели столовое серебро и хрусталь; журчала вода (прозрачная даже на слух); прохладно шелестели шелка и глухо бухали взбиваемые перины; с лёгким быстрым беспорядочно-множественным топотком босых ног вползали откуда-то тревожаще-нежные благоухания. "Не спать! Не спать! Не спать!" – приказывал себе Илья и сам себя убаюкивал монотонным повтором.

И почти уже видел во сне Неллечку Дутову, мать-одиночку, её однокомнатную квартирку в блочной пятиэтажке, где в единственной комнате ровно сопит Неллечкино пятнадцатилетнее чадо, пуская слюни на смятую щекой двенадцатую страницу Корана (сорок рублей на чёрном рынке), а Неллечка, забыв о кипящем чайнике, в сто двадцать пятый, наверное, раз вспоминает тот день, когда они с Ильёй познакомились. Десять (Боже мой, почти уже одиннадцать!) лет назад; значит, в августе у них был День Роз, а вот с Толиком они едва догрызлись до деревянной, и спасибо хоть квартиру не отобрал. Да, это случилось именно в августе – Илья, как и теперь, вернулся из командировки и, сдавая отчёт в бухгалтерию треста, впервые обратил внимание на секретаршу-машинистку с коровьими, как он тогда же выразился, глазами. Но это оказалось ничуть не обидно, потому что Неллечка знала, что глаза у коров добрые, и поняла, что Илья имеет в виду именно это. Как много, оказывается, произошло в тот единственный день! Какой-то кинофильм в "Нефтянике" (они зашли со скандалом в середине сеанса и вышли, не досмотрев, а что смотрели, не помнят); и закат над палаточным городком, которого Неллечка никогда раньше не замечала; и ресторан "Белые ночи", где был, как назло, рыбный день; и несостоявшаяся драка с её записным ухажёром (Неллечка до сих пор не понимает, что с ним произошло: он и теперь, десять лет спустя, какой-то пришибленный); и ночь в гараже сослуживца, на откидных сиденьях "жигулей", с глупыми страхами задохнуться, как это, говорят, не раз бывало с другими...

– А где ж тогда было чадо? – спросил Илья в сто двадцать пятый раз.

– А Сержик был в квартире, с бабушкой, потому и гараж, – в сто двадцать пятый раз ответила Неллечка и поскучнела. – У него опять двойка по географии, ты бы с ним позанимался.

– Я никогда не знал географии, – соврал Илья. – И вообще, мне до сих пор иногда снится, что Земля плоская.

– Почему? – равнодушно удивилась Неллечка.

– Наверное, потому, что так удобнее.

– Да. Так удобнее... – согласилась она, имея в виду вовсе не географию.

Илья ждал, что теперь она заговорит о садовом участке, о том, что пора бы уже привезти навоз и неплохо бы огородить, но она не заговорила.

Она встала, выключила, наконец, плитку и заварила чай в термосе – а всё остальное было уже готово, и машина ждала их возле подъезда. Инженеру Тенину оказалось проще купить машину, чем получить квартиру, – и лучше всё-таки так, чем совать пятёрку комендантше общежития и заранее договариваться с соседями по комнате. Брак на колёсах. День Роз. Странно, почему она за него держится, и ещё более странно, почему она не настаивает на официальном браке, раз уж так за него держится, но она молодец, что не настаивает. А про садовый участок – это они хорошо придумали: можно будет поставить домик. С мансардой, и получится две комнаты. Это дело надо как следует обмозговать. Он подхватил сумку, вышел на лестничную площадку и, пока Неллечка бесшумно запирала квартиру, он в который уже раз за последние два года пообещал себе как следует обмозговать это дело.

А потом оказалось, что уже приготовлена горячая ванна, уже внесена в бельэтаж, и юные пухлые феи, исходящие жарким сиянием неги и наготы, уже раздели его, уже погрузили в невесомую (даже на ощупь прозрачную) воду, укрытую хлопьями пара и клубами пены. Счастливый и гордый Аргхад суетился меж фей и то поодиночке, то всех сразу демонстрировал, предлагал, дарил их своему повелителю. Он поворачивал их так и эдак, значительным шёпотом называя их имена и имена их родителей... В какой-то момент, полупроснувшись, Илья пересчитал Аргхадовых наложниц и удивился, что их всего четверо. "Почему-то всегда кажется, что их гораздо больше..." подумал он, опять разнеженно прижмурясь и уже осознанно отдавая почти отмытое тело во власть ласковых феиных рук. А потом с интересом отметил, что из всех четверых Аргхад особенно выделял (для себя выделял, а от Ильи неуклюже и виновато прятал) одну – не самую красивую, но самую ласковую, имя которой Илья, наконец, расслышал: Рогхана. И окончательно проснулся, едва до него дошло, что это дочь бургомистра.

Согнав с лица разнеженность, Илья решительно полез вон из ванны. Его поспешно окатили тёплой водой и подсунули коврик. Отряхнувшись, как пёс от ушата помоев, он принял (вырвал) из рук самой ласковой феи полотенце, обмотал чресла и, брезгливо зыркнув на малыша, успел выхватить из груды уносимой одежды свой изодранный грязный камзол. С патронами в левом кармане и затвором – в правом. Выгреб и то, и другое, сунул, почти не глядя, Аргхаду и приказал:

– Эти вещи для меня сохранить! Сегодня утром я ухожу и возьму их с собой.

"Я не стану спасать тебя от трибунала", – добавил он про себя. Не вслух; про себя. Но эмоции, видимо, отразились в лице и в жестах – Аргхад снова взвинтил суету своего усердия.

Пока Илья одевался (в чистое, прочное, необычайно удобное), ванны не стало, и пухлые феи исчезли тоже. Похоже, малыш правильно истолковал его настроение – или почти правильно. Пропав с глаз долой, он дирижировал прислугой откуда-то из-за спины.

В этом же зале, на вощёной паркетной мозаике пола, были расставлены и накрыты столы... Столы, а не стол – для одного Ильи! В этом доме ничто не соответствовало требованиям орденской аскезы. Ужин (или завтрак?) Ильи не будет соответствовать тоже.

Ну и не надо.

Илья с каменным лицом уселся на единственный стул. Сам, отведя услужливую руку, налил себе вина и выпил залпом. Только потом поднял глаза. Прислуживала дочь бургомистра – одна. Единственная из четверых... Уже одетая, но от этого не менее соблазнительная. Илья снова наполнил кубок, пригубил и, обозрев необозримое изобилие на столах, стал набивать желудок тем, что поближе. Ближе всего оказывалось то, что подкладывала Рогхана. Илья признался себе, что это было не так уж и неприятно – если бы не волна удовольствия, которую излучал Аргхад, а Илья почти физически ощущал затылком. Малыш заглаживал свою вину и неуклюжесть, поспешно отдавай своё последнее, самое дорогое. Разумеется, во имя ещё более дорогого благосклонности повелителя.

"Удовольствие отнимать и владеть – для властителей;

удовольствие отдавать и жертвовать – для рабов;

а счастье не замечать ни того, ни другого – лишь для воистину вольных;

ибо властитель и раб одинаково несвободны."

Это "Знаки свободы" – последняя, Пятая книга Устава Чистильщиков, начальная Песнь. Вряд ли она знакома Аргхаду.

"Знаки" были нужны на заре новой эры, когда ещё не было куманги овеществлённого алгоритма свободы. Кузнецу не обязательно зубрить сопромат и заучивать матрицы Гука; достаточно навыков и таланта. В поваренных книгах не излагаются рефлексология и химизм вкусовых ощущений: там лишь рецепты, алгоритмы кулинарии. Так и Чистильщики – кузнецы свободы и кулинары счастья – могут не знать своей Пятой книги, но обязаны виртуозно владеть кумангой.

Погасить в человеке власть, сделав его недочистком, рабом, – это может каждый. Сожми кумангу в правой ладони и посмотри человеку в глаза... Дочистить его – выдавить, высосать, выжать раба из коры и подкорки, из мозжечка и спинного мозга – для этого нужен талант.

Рабы – это брак, недоделки в работе Чистильщика.

Не слишком ли много брака в твоей работе, Аргхад?

Впрочем, ты уже не Чистильщик. Ты уже сам – брак в работе Ильи. Недочисток. Огрех. Результат вынужденной поспешности, когда не было времени осознать, что куманга использована до предела...

"А ведь он всё равно собирался её применить! – вдруг подумал Илья и оглянулся на своего раба. – Зачем? Ведь он знал, что не сможет дочистить меня, пока не получит новую кумангу. Ведь знал?.." – но не было и не могло уже быть ответов на эти вопросы в преданных глазах малыша.

А рабыня Рогхана, дочь бургомистра, успела долить вина в кубок Ильи и сменить перед ним блюда, пока он отворачивался.

– Давно ты в этом доме? – спросил Илья.

– Сколько помню себя, я жила здесь и считала себя счастливой, но только теперь, когда ты...

– Ясно.

Рогхана вполне равнодушна к Илье, но не равнодушен Аргхад. "Сосуд, в котором пустота". Таким ровным голосом не говорят о любви.

И ещё: может быть, это и есть бывший дом бургомистра, а может быть, она уже не помнит, не хочет помнить о своей прежней жизни. И то, и другое выглядит вполне омерзительно, Чистильщик Аргхад!.. И эта его неуклюжая гордость, когда он предлагал Илье своих именитых наложниц – она же не вдруг появилась в нём, она из чего-то должна была произрасти.

Из гумуса.

Из гнили и мертвечины духа.

Злорадство – вот как называется этот гумус. Удовольствие порабощать властителей, пытать палачей, убивать убийц. И вообще мстить. Не стыд, не боль, не долг – удовольствие...

К чёрту. Хватит корчить из себя орденского инспектора и преподобного Дракона в одном лице. Сыт? Чист? Одет? Тогда – еды и питья в дорогу, плащ малыша на плечи – и вон отсюда!

И не забыть патроны.

Он встал, отодвинув от себя кубок, и отдал распоряжения. Поднялась суета. Патроны в мягком замшевом кисете и затвор в таком же чехольчике ему принесли, а за кумангой он спустился сам, пока ему готовили котомку.

Илья старался ни на кого не смотреть, но это не получалось, и куманга то и дело потрескивала, переподчиняя рабов. А больше всех досталось Рогхане – пока она суетилась вокруг Ильи, подгоняя ремни котомки, и пришивала ещё один, внутренний, карман к его камзолу. Право же, стоило положить кисет с патронами и затвор в боковые карманы. Не потеряются проверено. Зато теперь не было бы так больно от осознания ещё одной зависимости.

Если бы – одной...

– Ты вернёшься? – тихо спросила Рогхана, откусив нитку и глядя на него снизу вверх. "Огонь, мерцающий в сосуде". Мертвенно-серый огонь абсолютной преданности. Многим нравится.

– Да, – солгал Илья. – Вернусь.

– Я буду ждать.

"Знаю", – подумал он, испепеляя взглядом Аргхада, и сказал ей:

– Жди.

Она будет ждать и дождётся – но не Илью, а другого Чистильщика, и станет свободна. Свободна и счастлива – навсегда. А эта боль останется с ним – тоже навсегда.

И не только эта.

Те двое в подвале, охраняющие пустой саркофаг, – ещё две боли. Лекарь, проявивший ненужное усердие и лишний раз осмотревший Илью. (В зрачки-то зачем было заглядывать? Оставался бы домашним лекарем Аргхада. Раб моего раба – не мой раб...) И все остальные, случайно задетые веером искр... О Господи – три этажа боли, которая теперь потащится вслед за Ильёй!

Так, может быть, стоит вернуться, получив новую кумангу? Остаться ненадолго в этом доме – на день, на два – и дочистить?

Ты сволочь, Аргхад, но и ты будешь часть этой боли.

– Пойдёшь со мной, малыш, – сказал ему Илья.

Аргхад задохнулся от невыразимого счастья.

– Да! – выдохнул он. – До края бездны и в бездну!

– Сначала к большому саркофагу.

– А потом?

– Потом видно будет. Где он у тебя установлен? На главной площади?

– Нет, на приворотной! У южных ворот...

– Всё не как у людей. Ладно, показывай дорогу. И захвати факел – ещё темно.

Уже рассвело, но в плотном горячем тумане нечистого города было видно едва на десять шагов. Стены противоположных зданий казались бесформенными колеблющимися глыбами. Аргхад шёл впереди, высоко и торжественно неся факел над головой, то и дело оглядывался.

Илья привычно кутался в плащ, пряча кумангу. Плащ оказался необычайно тяжёлым, а складки на груди – жёсткими. Ощупав их изнутри, он понял, что ткань просвинцована. Ещё одно удобство, которое ему никогда не пришло бы в голову, и которое он вскорости оценил.

Изредка навстречу попадались прохожие. Не каждый спешил отвести взор, убежать или вжаться в стены. Многие кланялись. Некоторые салютовали, с лязгом выхватывая из ножен мечи. Надо полагать – офицеры гарнизона, превращённого в личную гвардию Аргхада... На одном из перекрёстков небольшая толпа горожан окружила Илью, отрезав от поводыря, и вдруг все они повалились ниц, вытянув к нему руки. И стало невозможно пройти, не наступив хоть на кого-нибудь.

– Аргхад! – рыкнул Илья.

Тот обернулся, ахнул и налетел коршуном. Размахивая горящим факелом и тыча огнём в склонённые шеи, расчистил дорогу. Люди расползались, приглушённо всхлипывая, украдкой потирая ожоги. Хорошо хоть, что куманга под просвинцованной тканью ни разу не зашелестела...

Всё не так было в этом городе, всё было чересчур мерзко, и, шагая вслед за Аргхадом, Илья вдруг усомнился: а стоит ли винить во всём этом малыша? И вообще кого бы то ни было? Может быть, Илья просто чего-то не знает. Может быть, это какой-то особенный город. Например, город-концлагерь для провинившихся послушников ордена – говорят, есть такие города... А Рогхана? А лекарь?.. Ну, пусть не концлагерь, пусть что-то другое, неизвестное Илье, но вполне объяснимое. Потому что ведь это же дико и непредставимо, чтобы Чистильщик...

Додумать Илья не успел.

Но он успел выхватить кумангу и посмотреть в глаза нападавшему. Сработал рефлекс, не однажды выручавший Илью почти в каждом городе. Потому что почти в каждом городе находились безумцы, мечтавшие завладеть кумангой. Как правило, они прыгали с крыш.

И в этот раз нападение было произведено сверху. Но не с крыши. Это был конник. Алебарда его была, вопреки Уставу, расчехлена, и широкое лезвие продолжало падать на Илью, когда голову конника наконец охватил серый мерцающий ореол.

– Аааааай! – закричал он, отчаянным усилием разворачивая алебарду плашмя и одновременно пытаясь отвести удар в сторону. Вряд ли бы это ему удалось, но в самый последний момент Илья уклонился сам.

Перекалённое лезвие жахнуло о камни, звонко лопнуло и брызнуло осколками по брусчатке. А конник, запутавшись от поспешности в стременах, с грохотом сс`ыпался под ноги Илье.

– Я тебя не задел? Я не задел тебя? – бормотал он, пытаясь подняться и не обращая при этом никакого внимания на факел – Аргхад, наконец, примчался спасать и карать и колошматил его этим факелом по чему попало и почём зря.

Какое-то время Илья молча смотрел на них. Лошадь конника шумно вздохнула. Илья тоже.

– Аргхад! – наконец позвал он. Тот немедленно прекратил избиение и повернулся внимать. – Отойди в сторонку и затуши факел, – приказал Илья. Нет, погоди! Сначала покажи мне твою правую руку. Раскрой ладонь... Посвети...

Татуировка у него была. Настоящая. И ожоги тоже.

Заманчиво простая версия отпадала.

– Затуши факел, – повторил Илья. – Стань возле стеночки и стой тихо.

Затем он повернулся к коннику, уже стоявшему перед ним навытяжку, и допросил его. Ответы были по-военному кратки, исчерпывающе точны и покаянны.

Конника звали Баргха, он был легатом при командире дюжины дюжин, и вся эта дюжина дюжин сейчас находилась в городе, имея целью поимку Ильи. Рейдовая тройка, которая, приняв Илью за недочистка, доставила его в этот город, была на обратном пути перехвачена вестовым из Дракониата. Однако на том месте, где они бросили недочистка, его уже не оказалось. Спустя четыре часа город был окружён усиленным заслоном. Сейчас дюжина дюжин конников прочёсывает его, медленно двигаясь от южных окраин к центру, а он, легат Баргха, был послан вперёд, чтобы предупредить Чистильщика Аргхада, которого случайно знал в лицо. Увидев его без плаща и без куманги, Баргха понял, что произошло то, чего опасались преподобные: Чистильщик Илья, якобы спятивший после двенадцати миссий, сумел завладеть кумангой и теперь представляет реальную угрозу для достижения Великой цели. Разумеется, величие цели ничто перед величием самого Ильи, но тогда Баргха не понимал этого. Спрятавшись в проулке, он пропустил обоих вперёд, расчехлил алебарду, бесшумно выехал на мостовую, догнал и привстал в стременах, намереваясь отрубить Илье правую руку. К счастью, в последний миг он осознал чудовищную преступность своего замысла, в котором искренне раскаивается. Но никакого снисхождения к себе он не ждёт, к смерти готов и умрёт с именем Ильи на устах...

– Не сразу, – сказал ему Илья. – Мне нужна твоя жизнь, а не твоя смерть.

Баргха будет жить, если так нужно Илье. Баргха готов на всё!

"Знаю, – подумал Илья. – Не ты первый..."

– Где сейчас те трое из рейдовой группы? – спросил он.

Эти мерзавцы находятся здесь, в расположении ближайшего заслона возле южных ворот города. Они должны будут опознать "недочистка"... Убить их?

– Ни в коем случае, – возразил Илья. – Они тоже нужны мне живыми. Это хорошо, что они здесь.

Это, действительно, было хорошо: ситуация заметно упрощалась, и задача Баргхи определялась вполне. Илья поинструктировал его. Баргха дёрнулся было выполнять, но Илья остановил его и заставил повторить инструкции. Хорошо иметь дело с военным человеком: Баргха повторил слово в слово. Но Илья не успокоился и велел ему своими словами выделить самое главное. Баргха выделил. Он всё понял правильно. Ровно в полдень вся дюжина дюжин во главе с командиром и те трое будут возле дома Чистильщика Аргхада, под балконом, в двадцати шагах от стены. Рейдовики нужны Илье живыми; они останутся жить, чего бы это ни стоило Баргхе...

– И помни, – на всякий случай ещё раз предупредил Илья. – Помни, что излишние усердие и поспешность, если они будут замечены, только повредят делу. Моему делу! – добавил он. Легат напрягся (так напрягаются, вообразив нечто ужасное) и кивнул. – Действуй, мой Баргха, – сказал Илья.

Легат поднял свою алебарду (Илья о ней забыл, но Баргха не забыл и учёл), тщательно зачехлил остаток сломанного лезвия, взлетел в седло и ускакал на юг подчёркнуто неторопливым аллюром.

Теперь настала очередь Аргхада. Его задача была намного проще, но Аргхад был Чистильщиком, а не военным, поэтому инструктаж отнял почти полчаса. Спешить, впрочем, было некуда и незачем – до полудня малыш вполне успеет поднять весь свой недочищенный гарнизон.

В резиденцию Илья вернулся один. Шёл, не пряча кумангу и не шарахаясь. Дюжина дюжин конников была ещё далеко в южной части города, а десятком рабов меньше или десятком больше – это уже не играло никакой роли. Он всё равно уже преступил важнейшие запреты Устава и даже готов был пролить кровь.

Много крови.

И всё это ради... чего? Женщины, которая приснилась?

Неужели он действительно спятил, пропустив через себя власть и покорность двенадцати городов? И значит, там, в пустыне, далеко на востоке или юго-востоке от города, нет никакой винтовки, которую нужно забросить в запредельную бездну, потому что она убьёт Ваську Мудрых. Просто он, Илья, один из лучших Чистильщиков ордена, всё-таки не выдержал взятой на себя боли. Его Дракон ошибся, не умертвив Илью двумя-тремя городами раньше, переоценил его силы. А теперь Илья таким вот странным образом ищет смерти для себя и других. Воображение, захлёбываясь в боли, рисует ему эти неправдоподобно реалистические сны, кошмарно пародирующие действительность.

Ведь нет же (и не может быть!) в реальной жизни соответствий всем этим странным вещам: винтовка, патроны, партбилет, гараж... Да что там соответствия – и слов таких не существует в человеческом языке! "Оптический прицел"... Что это такое? Как Илья может понимать, что это такое, если это невозможно ни рассказать, ни показать, ни сделать? "Патроны"...

Но патроны лежали во внутреннем кармане камзола, аккуратно пришитом Рогханой. Они были тяжёлые и промасленные, а потом грязные, а потом их снова отмыли. И как ни крути, а Илья знал, что такое патроны и зачем. Объяснить – да, не смог бы никому на всём земном диске, но знал. А значит, и винтовка лежит где-то на востоке или юго-востоке от города – там, где его, спящего, скрутили рейдовики. И они должны точно знать – где. Значит, её действительно надо забросить в бездну.

Что ж, если это безумие, то в нём есть система.

В резиденции Илья, уже не раздумывая, переподчинил всех и занялся приготовлениями. Побольше вина и побольше еды – на трёхсуточный рейд для трёхсот человек. В живых останется гораздо меньше, но неизвестно, кому повезёт, поэтому готовить на всех...

Через час после полудня Илья, в окружении дюжины дюжин конников ордена и более чем двухсот солдат и офицеров гарнизона, прорвал первый, усиленный, заслон, потеряв при этом около ста человек. Сквозь внешние карантинные заслоны отряд прошёл играючи, но ещё двести бойцов Илья оставил погибать в арьергардном бою.

С ним осталось около четырёх дюжин конников (в том числе раненый в плечо Баргха), Аргхад, лекарь и двое рейдовиков. Одного из них (это был Рассудительный) убили в первом прорыве, Хриплого успел заслонить Баргха, а Угрюмый сам бился отчаянно, веско и без халтуры и не нуждался в помощи. Компактной, ощетиненной пиками и алебардами группой они вырвались на оперативный простор и скакали точно на юг до тех пор, пока город Аргхада не остался за пределами видимости.

Лишь после этого, ведомые Угрюмым и Хриплым, свернули на восток-юго-восток и продолжали движение тем же бешеным аллюром, пока одна за другой не пали четыре лошади под тяжеловооружёнными конниками. Короткий отдых (для лошадей: люди были готовы на большее, на всё!) – и снова несколько часов изнурительной скачки.

Теперь их было тридцать девять. Дюжина (в том числе четверо пеших) была оставлена позади для ещё одного, пусть маловероятного, арьергардного боя.

За полчаса до заката Угрюмый и Хриплый выразили наконец единодушную уверенность, что "где-то здесь". До утра не было смысла начинать поиски, поэтому Илья приказал выставить дозоры и отдыхать. Лошадей напоили (первый и последний раз) водой, которую каждый вёз с собой.

Почти все, кроме дозорных, попадали, где стояли, но сначала был раскинут шатёр для Ильи. А лекарь, тоже падавший от усталости, всё бродил между спящими, осматривая раны и перевязывая. Да ещё Аргхад, заставивший лекаря вколоть ему пару ампул бензедрина и отмахнувшийся от перевязки ("Царапина!"), был радостен, горд, возбуждён и бодро занял пост возле входа в шатёр. С алебардой наголо, уже побывавшей в деле, и с заскорузлой от подсохшей крови тряпкой вокруг лба.

Бесценного Баргху, потерявшего слишком много крови, Илья, прежде чем удалиться и уснуть, поручил особым заботам лекаря.

8.

Снилась Аля.

Она была в белом свадебном платье, при сбитой набок фате и с ненатурально взрослой причёской, уже слегка растрепавшейся. Всё это ей удивительно шло. Они с Ильёй на спор плясали вальс под "Облади-обладу", и выяснялось, что это вполне осуществимо, если не очень обращать внимание на музыку. А младший лейтенант Василий Мудрых, затянутый по случаю собственной свадьбы в парадный, "цвета морской волны" мундир, был непривычно угрюм, прихлёбывал шампанское, как воду, и косил на невесту ревнивым глазом. В нём просыпался домостроевец. Ему начинало не нравиться, как взмётывается в танце белый подол с высоким, выше середины бедра, разрезом, то и дело открывая Алины загорелые ноги.

Ну и чёрт с ним.

Зато это нравилось Але.

К тому же, ведь это, наверное, был их последний танец, и пускай Васька потерпит.

Все свадебные благоглупости были уже позади. Дрых, растянувшись под гардеробной стойкой, шафер, мужественно выхлебавший полную туфлю коньяка. Наливался хмельной нетворческой тоской институтский поэт, шевелил губами и досадливо мотал головой – видимо, его программа была ещё не исчерпана, а может быть, он остро переживал слишком вольную редактуру своих эпиталам и мадригалов. Валялись под ногами бумажные мальчики и девочки, в невыполнимом количестве извлечённые Васькой из капустного кочана. Кое-где, под ногами же, похрустывало стекло. В одном тёмном углу целовались ("У вас своя свадьба – у нас своя свадьба!"), а в другом то затухал, то с новой силой разгорался генеалогический спор: кто кому теперь шурин и деверь, а кто просто свояк...