Текст книги "Русский Берлин"

Автор книги: Александр Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Утомившись изучением наук, Тургенев обращал свое внимание на немецкую литературу: «Я все не перестаю читать Гете. Это чтение укрепляет меня в эти вялые дни. Какие сокровища я беспрестанно открываю в нем!»

«Молчал, разинув рот»

В салоне Фроловой Тургенев встречался со Станкевичем, которого, видимо, знал по Москве, и «очень скоро почувствовал к нему уважение»,но, как писал уже в зрелые годы Иван Сергеевич, тогда они не сошлись. Философские беседы, душой которых был Станкевич, поначалу были малопонятны Тургеневу. Кроме того, как рассказывал позже писатель, одна ветреная особа, к которой был неравнодушен Станкевич, насочиняла ему, что Тургенев сделал ей предложение. Близкие отношения сложились у Тургенева со Станкевичем позже в Италии, но смерть последнего прервала их короткую дружбу.

В разговорах о театральных спектаклях, литературных произведениях, той же философии, будущем России, которые бурлили в квартире у Фроловых, Тургенев чувствовал себя неуверенно. «Ходил туда молчать, разинув рот, и слушать», – писал он потом. Счастливым исключением стал частый гость салона, влюбленный в Россию Фарнгаген фон Энзе, которому Тургеневу было что рассказать. Они с удовольствием беседовали о русской литературе, много говорили о Пушкине. Тургенев читал немецкому славянофилу стихи Александра Сергеевича, помогал делать переводы его произведений. В том числе благодаря и этим совместным трудам в немецком «Ежегоднике наук и искусств» появилась статья Фарнгагена о «солнце русской поэзии», которая произвела фурор среди берлинской читающей публики.

Националист Ганс

В Берлине Тургенев впервые столкнулся с проявлениями высокоумного национализма, об идеях которого вещал с университетской кафедры профессор Эдуард Ганс. Он был остроумен, красноречив, блестяще эрудирован и, как писал Януарий Неверов, «на своих лекциях, на которые каждодневно собира(лось) более 400 человек всех званий, возрастов и наций, жарко напада(л) на елавянские народы и стара(лся) доказать, что они способны только воспринимать пассивно, ничего не производя, а потому все его последователи никак не хотели верить, чтобы русские могли иметь поэта с европейским значением…».Имелся в виду А. С. Пушкин.

Такая позиция не была собственным изобретением Ганса, а следовала из рассуждений Гегеля, который, как отмечал русский историк академик С. Ф. Платонов, поставил «народы Древнего Востока, античного мира и романской Европы… в известный порядок, представлявший собою лестницу, по которой восходил мировой дух. На верху этой лестницы стояли германцы, и им Гегель пророчил вечное мировое главенство. Славян же на этой лестнице не было совсем. Их он считал за неисторическую расу и тем осуждал на духовное рабство у германской цивилизации».

Националистические сентенции немецкого профессора Тургенев воспринимал очень болезненно и вынес для себя из его лекций понимание недопустимости такого подхода в отношениях между людьми и народами, независимо от того, к какому роду-племени они бы ни принадлежали. Проповеди Ганса стали для Тургенева своего рода прививкой против национального самолюбования и изоляционизма.

Вместе с тем Шеллинг, нередко выступавший оппонентом Гегеля, говорил о «русской идее», «великом предназначении» России и желании «весьма по сердцу войти с Россией в умственный союз»,что вызывало у русского студенчества всеобщее одобрение и энтузиазм.

В 1841 г., завершив обучение в университете, Тургенев возвращается в Россию, где знакомится с семьей своего берлинского друга Бакунина и влюбляется в его сестру Татьяну. Та, однако, предложила в ответ «вечную дружбу».

«Дядька» Порфирий

Вместе с Тургеневым за границу его маменькой был послан слуга – крепостной Порфирий Кудряшов, который был примерно одного возраста с барином. Поэтому называть его «дядькой», как это делается в некоторых исследованиях, можно разве что в шутку. Есть легенда, что он был внебрачный, «тайный» сын отца Тургенева, а значит, брат Ивана Сергеевича. Однако при сопоставлении ряда фактов это предположение не находит доказательств. Другое дело, что младший брат Порфирия действительно мог быть побочным сыном Сергея Николаевича Тургенева. Здесь, видимо, и кроется причина возникновения гипотезы.

Порфирий был не просто слугой, а вроде эконома при Тургеневе. Деньги, оплата счетов были доверены ему, а не барину. Он же был обязан писать в Россию письма с рассказами о положении дел. На разницу в их положении указывало лишь то, что барин говорил Порфирию «ты», а тот ему – «вы». Они вместе обедали, играли в шахматы, в оловянных солдатиков, учили прибившуюся к ним собаку охотиться… на крыс. Мать Тургенева, Варвара Петровна, была недовольна такими равноправными отношениями, в которых ее сын из «слуги сделал компаньона».

Порфирий быстро овладел немецким языком и даже посещал лекции на медицинском факультете, приобретя специальность, которая пригодилась ему по возвращении в Россию. Он даже завел немецкую девушку. Но когда Тургенев предложил ему жениться и остаться в Берлине, отказался: «Хоть убей меня, а Родина милее».Притом что прекрасно знал о притеснениях, которые ожидали его в России как крепостного, – маменька Тургенева была крутого нрава.

В Берлин за любимой Полиной

Весной 1842 г. Тургенев поступает на службу в Министерство внутренних дел под начало к Владимиру Ивановичу Далю, впоследствии автору «Толкового словаря живого великорусского языка». Чиновник, однако, из Тургенева был никакой, и хотя Даль, как литератор, относился к нему весьма снисходительно, через несколько лет будущий автор «Записок охотника» выходит в отставку.

К тому времени Тургенев был уже знаком с известной певицей – испанкой Полиной Виардо (Мишель Полина Виардо-Гарсиа, 1821–1910), знаменитой исполнительницей, которую Берлиоз называл «одной из величайших артисток прошлой и современной истории музыки». Она приехала в Петербург с итальянской оперной труппой. Во время их первой встречи ей было 22 года. Полина не была красива, но во время пения настолько преображалась, что эти минуты перевоплощения вдохновили писательницу Жорж Санд на создание образа героини ее самого знаменитого романа «Консуэло».

Тургенев страстно влюбился в певицу, увидев ее в «Севильском цирюльнике». Началась загадочная долгая любовь, почти на сорок лет, до самой смерти. Виардо была замужем, в течение жизни она родила четверых детей. До сих пор идут споры об истинном характере ее отношений с Тургеневым; муж Полины, директор Итальянского театра в Париже, известный критик и искусствовед Луи Виардо, формально «ничего не замечал, полностью полагаясь на… благоразумие (жены)».Видя в Тургеневе лишь преданного обожателя, он хорошо к нему относился, переводил его произведения на французский язык. Одни биографы писателя считают, что его любовь к Полине имела платонический характер, другие утверждают обратное, находя подтверждение в его письмах к возлюбленной и, например, в том, что после одной из их встреч в Париже ровно через положенный срок Полина родила сына. Как бы то ни было, Иван Сергеевич на правах друга старался следовать за своим «ангелом» по всей Европе, мало того, в ее семье воспитывалась одно время дочь писателя Пелагея, которую родила от него дворовая девушка Авдотья Иванова из имения писателя. При этом он поменял ей имя на Полинет, сходное по звучанию с именем предмета его обожания. Пелагея-Полинет воспитывалась в семье Виардо вплоть до совершеннолетия. Особо нежных чувств к приемной матери в ней, однако, не пробудилось. Более того, она считала, что та украла у нее любовь отца.

После встречи с Виардо путешествия Тургенева по Европе в основном сводятся к посещению тех мест, где она выступала. В конце зимы 1847 г. он снова приезжает в прусскую столицу, где Виардо должна была выступать в Берлинской опере. Здесь он встречается со своими старыми знакомыми Фарнгагеном фон Энзе, Мюллером-Штрюбингом, А. И. Герценым… Германия тогда жила ожиданием тревожных событий, через год разразилась революция 1848 г., берлинцы вышли на баррикады. Оказавшись в прусской столице, Тургенев увидел, что за прошедшие пять лет Берлин заметно изменился, и собрался подробно поведать своим российским читателям об обстановке в столице Пруссии в серии нескольких писем. Вышло, однако, так, что одним очерком все ограничилось. Он невелик по объему, но отражает самые разные стороны столичной жизни, включая неожиданную для современного читателя нелестную оценку немецкого пива. Без преувеличения его можно отнести к лучшим описаниям Берлина середины XIX в. Текст письма приводится с небольшими сокращениями.

Письма из Берлина

Письмо первое, 1 марта н. ст. 1847

…Вы желаете услышать от меня несколько берлинских новостей… Но что прикажете сказать о городе, где встают в шесть часов утра, обедают в два и ложатся спать гораздо прежде куриц, – о городе, где в десять часов вечера одни меланхолические и нагруженные пивом ночные сторожа скитаются по пустым улицам да какой-нибудь буйный и подгулявший немец идет из «Тиргартена» и у Бранденбургских ворот тщательно гасит свою сигарку, ибо «немеет перед законом»?

Шутки в сторону, Берлин – до сих пор еще не столица; по крайней мере, столичной жизни в этом городе нет и следа, хотя вы, побывши в нем, все-таки чувствуете, что находитесь в одном из центров или фокусов европейского движенья. Наружность Берлина не изменилась с сорокового года (один Петербург растет не по дням, а по часам); но большие внутренние перемены совершились. Начнем, например, с университета. Помните ли восторженные описания лекций Вердера, ночной серенады под его окнами, его речей, студенческих слез и криков? Помните? Ну, так смотрите же, помните хорошенько, потому что здесь все эти невинные проделки давным-давно позабыты. Участие, некогда возбуждаемое в юных и старых сердцах чисто спекулятивной философией, исчезло совершенно – по крайней мере в юных сердцах. В сороковом году с волненьем ожидали Шеллинга, шикали с ожесточеньем на первой лекции Шталя, воодушевлялись при одном имени Вердера, воспламенялись от Беттины, с благоговением слушали Стеффенса; теперь же на лекции Шталя никто не ходит, Шеллинг умолк, Стеффене умер, Беттина перестала красить свои волосы… Один Вердер с прежним жаром комментирует логику Гегеля, не упуская случая приводить стихи из 2-й части «Фауста»; но увы! – перед «тремя» слушателями, из которых только один немец, и тот из Померании. Что я говорю! Даже та юная, новая школа, которая так смело, с такой уверенностью в свою несокрушимость подняла тогда свое знамя, даже та школа успела исчезнуть из памяти людей… Повторяю: литературная, теоретическая, философская, фантастическая эпоха германской жизни, кажется, кончена. В последнее время, вы знаете, богословские распри сильно волновали немецкие души… Так; но вы ошибетесь, если примете все эти движения, споры и распри за чисто богословские; под этими вопросами таятся другие… Дело идет об иной борьбе. Вы легко можете себе представить, какие смешные и странные виды принимает иногда, говоря словами Гегеля, Логос (или Мысль, или Дух, или прогресс, или человечество – названий много в вашем распоряжении), добросовестно, медленно и тяжко развиваемый германскими умами… но от смешного до великого тоже один шаг… Особенно теперь все здесь исполнены ожиданья…

На днях появилась здесь книга пресмешная и претяжелая, впрочем, очень строгая и сердитая, некоего г. Засса; он разбирает берлинскую жизнь по частичкам и, за недостатком других «элементов или моментов» общественности, с важностью характеризует здешние главные кондитерские… Первое издание этой книги уже разошлось. Это факт замечательный. Он показывает, до какой степени берлинцы рады критическому разбору своей общественной жизни и как им бы хотелось другой…

Новых зданий в Берлине не видать. Театр перестроен после пожара 1843 года. Он отделан очень, даже слишком богато, но во многом грешит против вкуса. В особенности неприятны искривленные статуи a la Bernini, поставленные между главными ложами. Приторно-сладкий, голубоватый фон картин на потолке тоже вредит общему впечатлению. Над сценой находятся портреты четырех главных немецких композиторов: Бетговена, Моцарта, Вебера и Глука… Грустно думать, что первые два жили и умерли в бедности (могила Моцарта даже неизвестна), а Вебер и Глук нашли себе приют в чужих землях, один в Англии, другой во Франции. – Я с большим удовольствием увидел и услышал снова Виардо. Голос ее не только не ослабел, напротив, усилился; в «Гугенотах» она превосходна и возбуждает здесь фурор…

Здесь с прошлого года существует заведенье, которого недостает в Петербурге. Это огромный кабинет для чтения с 600-ми (говорю – шестьюстами) журналами. Из них, разумеется, две трети (почти все немецкие) очень плохи; но все-таки нельзя не отдать полной справедливости учредителю. Немецкая журналистика действительно теперь никуда не годится.

Вот пока все, что я могу вам сообщить любопытного. Повторяю: я нашел в Берлине перемену большую, коренную, но незаметную для поверхностного наблюдателя: здесь как будто ждут чего-то, все глядят вперед; но «пивные местности» (Bier-Locale, так называются комнаты, где пьют этот недостойный и гнусный напиток) (!? – Авт.) также наполняются теми же лицами; извозчики носят те же неестественные шапки; офицеры также белокуры и длинны и также небрежно выговаривают букву «р»; все, кажется, идет по-старому. Одни Eckensteher (комиссионеры) исчезли, известные своими оригинальными остротами. Цивилизация их сгубила. Сверх того, завелись омнибусы, да некто г-н Кох показывает странное, допотопное чудище – Hydrarchos, которое, по всей вероятности, питалось акулами и китами. Да еще – чуть было не забыл! В «Тиргартене» другой индивидуум, по прозванию Кроль, выстроил огромнейшее здание, где каждую неделю добрые немцы собираются сотнями и «торжественно едят» (halten ein Festessen) в честь какого-нибудь достопамятного происшествия или лица, лейпцигского сраженья, изобретенья книгопечатания, Семилетней войны, столпотворенья, мироздания, Блюхера и других допотопных явлений.

В следующем письме я вам еще кой-что расскажу о Берлине; о многом я даже не упомянул… но не все же разом».

Однако в мае Иван Сергеевич был вынужден выехать из Берлина, сопровождая больного Белинского в Силезию, и оттого новых писем не последовало.

Михаил Глинка. «Мне здесь хорошо»

В историческом центре Берлина, недалеко от российского посольства, перпендикулярно знаменитому бульвару Унтер-ден-Линден проходит улица Глинкаштрассе (Glinkastrasse – улица Глинки). Там, где она пересекается с улицей Моренштрассе (Mohrenstrasse), на доме № 9/63 находится солидных размеров барельеф Михаила Ивановича Глинки. Композиция встроена в заделанный проем окна. Под изображением композитора на фоне скрипичного ключа начертано по-немецки известное высказывание композитора: «Создает музыку народ, а мы, художники, только ее аранжируем»– и указаны годы его жизни.

Глинка бывал в Берлине пять раз. В общей сложности, как это подсчитали в берлинском Обществе имени М. И. Глинки, он прожил в немецкой столице 480 дней, или один год и четыре неполных месяца. Здесь он и оставил этот мир.

Памятные знаки

Об истории появления барельефа рассказывает Юрий Николаевич Фост, председатель правления берлинского Общества им. М. И. Глинки (Glinka-Gesellschaft Berlin e.V.), основанного в 1996 г.:

«Нам было известно, что Глинка не раз выезжал в Европу, любил европейскую музыку. Увидев этот барельеф, мы задались вопросом: жил ли в этом доме сам Глинка? Подобные утверждения встречались в отдельных публикациях. В архивах удалось выяснить, что после войны, когда Берлин лежал в руинах, этот дом на тогдашней улице Канонирштрассе (Kanonirstrasse) один из немногих сохранился почти невредимым. Его передали Центральному правлению Общества германо-советской дружбы, которое возглавлял обер-бургомистр Большого Берлина Фридрих Эберт. В мае 1951 г. Канонирштрассе получила имя Глинки, а несколько позже на доме, к которому композитор не имел прямого отношения, был установлен и этот барельеф. Но произошло это не случайно. Михаил Иванович Глинка действительно жил на этой улице, но ближе к Унтер-ден-Линден, в трех кварталах от здания с барельефом, по адресу: Францёзишештрассе (Französischestrasse), № 8 в доме, стоящем на нынешнем пересечении этой улицы с Глинкаштрассе. Здесь Глинка поселился 1 сентября 1856 г., и этот адрес оказался последним в его жизни».

^{Памятная доска на здании, стоящем на месте дома-предшественника, где жил и скончался М. И. Глинка. Архив Общества им. М. И. Глинки}

^{Несохранившийся дом-предшественник, в котором жил и скончался М. И. Глинка. Фото: архив Общества им. М. И. Глинки}

Сегодня на этом месте стоит современное здание. Слева от входа укреплена памятная доска, автором ее проекта, текстов и художественного оформления стал Ю. Н. Фост. Торжественное открытие состоялось 18 февраля 2000 г. На доске – портрет композитора и фотография другой памятной доски с текстом по старой русской орфографии: «Въ семъ дом жилъ и скончался 3/15 Февр. 1857 года Русскій Композиторъ Михаилъ Ивановичъ Глинка». На немецком языке над фотографией разъясняется, что это «историческое изображение памятной доски на русском языке, находившейся на бывшем «Доме Глинки» на этом месте».

Главная немецкая надпись на памятной доске описывает обстоятельства, связанные с ее появлением здесь в наше время: «В разрушенном войной доме, стоявшем на этом месте, жил и работал в последние месяцы своей жизни великий русский композитор Михаил Глинка». Под портретом – нотный стан со строкой из знаменитого романса Глинки «Жаворонок» и словами поэта Нестора Васильевича Кукольника: «Кто-то вспомнит про меня и вздохнет украдкой». Ниже на немецком языке указано: «Михаил Глинка родился 1 июня 1804 года в Новоспасском Смоленской губернии, скончался 15 февраля 1857 года в Берлине на Францёзишештрассе, 8».

Две исторические памятные доски (одна на русском и другая с аналогичным текстом на немецком языке) были установлены 1 июня 1899 г. в год 95-летия со дня рождения Глинки на стоявшем здесь доме-предшественнике. Инициатором создания мемориального комплекса стал протоиерей храма при российском посольстве в Берлине Алексей Петрович Мальцев. Открыли мемориал от имени российской культурной общественности композитор М. А. Балакирев и дирижер Н. И. Казанли. Через год над входом на угловом фасаде, между первым и вторым этажами, был установлен бюст Глинки, а само здание – по желанию его владельца – обрело название «Дом Глинки» (Glinka-Haus), о чем свидетельствовала надпись этажом выше бюста.

Общество им. М. И. Глинки

Общество им. М. И. Глинки, Берлин (GLINKA-GESELLSCHAFT BERLIN e.V.) ведет свое начало от Общества друзей памяти М. И. Глинки в Берлине, сложившегося в 1996 г. в виде свободного объединения любителей русской классической музыки, родоначальником которой был М. И. Глинка. Официальный статус общество приобрело в 2007 г.

Общество задумали и создали Юрий Николаевич и Валентина Ивановна Фост с целью возвращения интереса широкой музыкальной аудитории Берлина к жизни и творчеству великого гения русской музыки, первого из отечественных композиторов получившего общеевропейское признание.

Деятельность общества активно поддерживают Берлинский клуб «Диалог» во главе с Татьяной Ивановной Форнер, ансамбль «Кристалл» (художественный руководитель Вильфрид Шмидт), другие коллективы и солисты, в частности популярный контра тенор берлинского оперного театра Комишеопер (Komi-scheoper) Йохен Ковальски (Jochen Kowalski) и известный московский пианист Виктор Рябчиков, включающие в программы своих концертов в Берлине и других городах Германии произведения М. И. Глинки.

^{Активисты Общества им. М. И. Глинки: председатель Ю. Н. Фост, далее справа налево: В. И. Фост, Ж. Я. Круглякова, 3. Тульбург}

Благодаря деятельности общества восстановлена историческая истина в отношении последнего места жительства М. И. Глинки в Берлине и в 2000 г. в его честь открыта памятная доска на доме по ул. Францёзишештрассе, 8.

По предложению общества музыкальному салону в Доме науки и культуры Российской Федерации в связи с 200-летием со дня рождения М. И. Глинки было присвоено его имя.

С 1996 г. регулярно в памятные даты проводятся акции торжественного возложения цветов к памятной доске по ул. Францёзишештрассе, 8 и к барельефу М. И. Глинки на Глинкаштрассе, 9 (Берлин-Митте), а также к мемориалу Глинки на православном кладбище при храме Святых равноапостольных Константина и Елены в районе Тегель (Берлин-Райникендорф).

От имени общества постоянно направляются обращения к ведущим российским музыкантам, гастролирующим в Германии, в том числе к В. Т. Спивакову, М. И. Плетневу, В. А. Гергиеву, Г. Н. Рождественскому, к руководителям других выступающих в Берлине российских симфонических и камерных ансамблей с предложениями расширять их программы благодаря включению в репертуар произведений Глинки, а также весьма редко исполняемых в Германии, а потому незнакомых немецким слушателям сочинений других русских композиторов.

Общество заявило о себе в берлинских и российских периодических изданиях рядом статей и интервью, в эфире московских радиостанций «Маяк» и «Орфей», на первом и втором каналах российского телевидения, неоднократно устраивало выставки, посвященные М. И. Глинке, в помещении клуба «Диалог» и в Доме науки и культуры Российской Федерации (РДНК).

Совместно с клубом «Диалог» в течение ряда лет общество организует в Музыкальном салоне имени Глинки концерты солистов и групп немецких музыкантов и музыкантов-соотечественников под общим девизом «Памяти М. И. Глинки». Художественный руководитель – замаместитель председателя общества Жанна Круглякова.

Общество уделяет большое внимание пропаганде давних и глубоких исторических связей между русскими и немецкими музыкантами. Одним из символов таких связей стали долгая дружба и глубокое творческое сотрудничество Михаила Ивановича Глинки и выдающегося немецкого музыкального теоретика и педагога Зигфрида Вильгельма Дена. В их честь создана памятная доска, торжественное открытие которой состоялось 11 апреля 2008 г. на доме по улице Мариенштрассе, 28 (Marienstrasse), где находилась квартира любимого учителя Глинки. В тексте на доске сообщается, что летом 1856 г. Глинка жил в доме № 6 напротив по той же улице.

Продолжая свою деятельность, общество, в частности, планирует создание Кабинета-музея М. И. Глинки в Берлине. Рассматриваются проекты по более широкому вовлечению молодых жителей города в круг любителей и исполнителей классической музыки. Общество рассчитывает на поддержку со стороны отечественных организаций и фондов, заинтересованных в российско-немецком культурном обмене.

Материалы общества и Ю. Н. Фоста были использованы при подготовке главы о М. И. Глинке в этой книге.

Глинка очень любил Берлин. «Hier bin ich zu Hause» («Здесь я дома»), – говорил он, приезжая сюда. Впервые в этот город он прибыл в октябре 1833 г. по пути на родину из Италии, куда ездил лечиться и «усовершенствоваться в искусстве». Он провел в стране бельканто почти три года – солидный срок, когда он отсчитывается с 26 лет. Познакомился с Гектором Берлиозом, Винченцо Беллини, Феликсом Мендельсоном-Бартольди, Гаэтано Доницетти. В Берлине Глинка поселился вместе с приехавшей сюда на лечение сестрой Натальей и ее мужем по адресу: Эгерштрассе (Jägerstrasse), 10, недалеко от дома с нынешним барельефом. То здание до наших дней не сохранилось, как и большинство строений этого района, разрушенных во время войны.

Ден – учитель и друг

В Берлине Глинка случайно встретился со своим миланским знакомым, преподавателем вокала Густавом Вильгельмом Тешнером, который познакомил молодого русского композитора с известным уже тогда педагогом и теоретиком, будущим членом Академии искусств и хранителем Музыкального отделения Королевской библиотеки Зигфридом Вильгельмом Деном (Siegfried Wilhelm Dehn, 1799–1858). Этот ученый сыграл заметную роль в развитии немецкой музыкальной культуры. Именно ему, например, удалось обнаружить и опубликовать знаменитые «Бранденбургские концерты» И. С. Баха. Глинка брал у Дена уроки музыкальной теории, хотя к тому времени он уже успел сочинить ряд удачных романсов и фортепианных произведений. Занятия композицией, полифонией, инструментовкой не прошли даром. «Ден не только привел в порядок мои познания, но и идеи об искусстве вообще, с его лекций я начал работать не ощупью, а с сознанием», – вспоминал позднее Михаил Иванович. С первых же встреч они почувствовали друг к другу взаимное уважение и симпатию, тем более что Ден был старше своего русского ученика всего на пять лет. «Если нужно привести пример необычайно прочных и столь же длительных творческих и чисто человеческих отношений между представителями двух таких высоких культур, как русская и немецкая, – говорит Юрий Николаевич Фост, – а именно такие отношения создают твердую основу уважения и понимания между великими народами, – то среди них на одно из первых мест можно поставить плодотворное сотрудничество и сердечное доверие, которые почти четверть века согревали дружбу Зигфрида Вильгельма Дена и Михаила Ивановича Глинки».

Среди других российских учеников Дена были впоследствии братья Антон и Николай Рубинштейны, ученый и музыковед Василий Энгельгардт, композитор и будущий профессор Московской консерватории Владимир Кашперов. По пособиям Дена, подготовленным для Глинки, изучал гармонию и контрапункт Александр Даргомыжский.

В Берлине Глинка сочинил романсы «Дубрава шумит» и «Не говори, любовь пройдет». Первый был написан к переведенному Василием Жуковским стихотворению Ф. Шиллера Des Mädchens Klage, второй – на стихи Антона Дельвига. На музыкальных вечерах Глинка играл местным слушателям подготовленные им попурри по мотивам русских народных песен. Здесь у него начали вызревать мысли о создании русской национальной оперы. Тогда же он записал некоторые музыкальные темы, которые впоследствии вошли в оперную ткань «Жизни за царя».

Милая Мария

Помимо занятий с Деном, Глинка на основе сочиненных им здесь же этюдов давал уроки пения одной юной прелестной особе, с которой познакомил его тот же Тешнер. Занятиям способствовали полученные в Италии знания в области бельканто и замечательный голос (восхитительный тенор), которым обладал композитор. Как-то раз в России, когда он пел, у одного из слушателей, молодого человека, случился полуобморок. «Мне показалось, – промолвил впечатлительный юноша, когда его привели в чувство, – что пели ангелы, и я испугался, что начнется Страшный суд»…

Ученица – звали ее Мария – оказалась очень способной, она искренне любила музыку, что делало ее в глазах Глинки еще более привлекательной, поскольку красотой девушки он был покорен с первой встречи. Надо полагать, ученица тоже симпатизировала своему любезному учителю с такими приветливыми и выразительными карими глазами. Позже Глинка вспоминал, что «почувствовал к ней [Марии] склонность, которую, кажется, и она разделяла».

В апреле 1834 г., получив известие о скоропостижной кончине отца, Глинка покинул прусскую столицу. С Марией он больше не встретился. В России к нему пришла другая любовь.

Королевский подарок

Глинка вновь оказался в прусской столице в середине июля 1844 г. по пути в Париж и далее в Испанию. К этому времени он был уже автором признанных и высоко оцененных опер «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») и «Руслан и Людмила». Несколько дней, которые композитор пробыл в прусской столице, прошли в основном в беседах и музицировании с Деном. Глинка познакомил его с партитурами обеих опер и получил весьма лестную высокую оценку «первого музыкального знахаря в Европе», как называл русский композитор своего берлинского друга.

После смерти в 1851 г. матери Глинки Евгении Андреевны, которую он нежно и горячо любил, последовали еще несколько длительных поездок за границу.

В Берлине Глинка оказался в следующий раз через шесть лет, в июне 1852 г., опять по дороге в Испанию. Затем он побывал в прусской столице в апреле 1854 г. Оба визита оказались недолгими, не более двух недель. Снова были дружеские и взаимно обогащающие встречи с Деном и музыкантами, новые музыкальные впечатления от творений Бетховена, Гайдна, Баха, прогулки по любимому городу. Прусский король Фридрих Вильгельм IV, чья сестра была женой Николая I, на Пасху 1854 г. сделал Глинке, очень любившему музыку композитора Кристофа Глюка, замечательный подарок. Король был просвещенным монархом, он неплохо знал русскую культуру, был знаком с творчеством многих писателей, поэтов, художников из России, дружил с Василием Андреевичем Жуковским. В ответ на просьбу Глинки Фридрих Вильгельм повелел дать в Королевском оперном театре внеочередной оперный спекталь Глюка «Армида».

В Берлин навсегда

В последний раз Глинка направился за границу весной 1856 г. К этому времени он уже написал знаменитые биографические «Записки», восстановил многие свои романсы, разбросанные по разным изданиям, записал по памяти утраченные, готовя их по просьбе Дена к передаче в Королевскую библиотеку в Берлине. Готовил новое издание партитуры «Жизнь за царя», переаранжировал для оркестра целый ряд своих фортепианных произведений и написал блестящий «Полонез» («Польский на тему испанского болеро»). Начал писать новую оперу, главным стало стремление гармонизировать древние русские церковные мелодии с учетом опыта великих европейских композиторов. В Петербурге такой возможности не было, к тому же этот город по ряду причин стал его раздражать, и он решил заняться новым для себя направлением музыкального творчества со своим прежним учителем Деном.

В любимый им Берлин композитор приехал в мае 1856 г. Сначала он поселился сравнительно недалеко от нынешней Глинкаштрассе – на улице Мариенштрассе (Marienstrasse) в доме № 6. Напротив него, в доме № 28, жил позаботившийся об этой квартире верный друг Зигфрид Вильгельм Ден. (Нумерация большинства берлинских улиц идет по нарастающей, начинаясь на одной стороне улицы и заканчиваясь на другой. По принципу четных и нечетных номеров пронумерованы лишь несколько улиц города.)

Большая часть Берлина во время Второй мировой войны была разрушена, но улица Мариенштрассе почти не пострадала. Дома Глинки и Дена сохранились до наших дней. По инициативе Общества им. М. И. Глинки и при поддержке русско-немецкого клуба «Диалог» здесь 11 апреля 2008 г. появилась памятная доска, извещающая о том, что «Теоретик музыки и издатель, член Академии искусств (отделение музыки), хранитель Музыкального собрания Королевской библиотеки Зигфрид Вильгельм Ден (25.2.1799–12.4.1858) жил в этом доме с 1855 по 1858 г. Одаренный педагог, он был учителем и преданным другом «отца русской музыки» Михаила Глинки, который летом 1856 г. жил визави по улице Мариенштрассе, 6».