Текст книги "Защита Зимнего Дворца"

Автор книги: Александр Синегуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Солдат согласился и мы двинулись.

Теперь пулеметы стучали громче. Местами щелкали винтовки.

– "Расстреливают", – прервал молчание солдат.

"Кого?" – справился я.

– "Ударниц!"… – и помолчав, добавил: "Ну и бабы, бедовые. Одна полроты выдержала. Ребята и натешились! Оне у нас. А вот, что отказывается, или больна которая, ту сволочь сейчас к стенке!"…

"Ого, куда я попаду сейчас!" – пробежала жуткая мысль в голове… "Эх, все равно!" В этот момент раздался оклик: "кто идет?" – и на фоне справа, впереди светящегося сиротливо фонаря показался матрос.

Но не успели мы что-либо ответить, как матрос, завопив: "А, офицерская сволочь!" и схватив винтовку наперевес, сделал выпад в меня.

"В живот!" – мелькнуло в голове, и я невольно закрыл глаза.

"Отчего не больно?" – неслось в голове, и я открыл глаза.

Перед мною стояла спина сопровождающего меня солдата. Я продвинулся вправо.

Матрос лежал на земле, мокрый от изредка моросящего дождика, и что-то бормотал.

"Бегите вправо на угол! Я сейчас", – бросил мне солдат, продолжая держать винтовку за штык.

Я обежал фонарь и, подойдя к углу, остановился. Юнкера не было. Он еще раньше убежал.

"Как быстро все произошло", – соображал я, поджидая солдата, который и не замедлил подойти.

– "Сволочь!" – говорил он. "Этих матросов мы за людей не считаем. Им только резать да пить!.. Будет собака помнить!"… – закончил он, шагая рядом.

"А что ты ему сделал?" – по старой привычке обратился я к нему на "ты" с вопросом.

– "Да ничего особенного, Ваше Благородие".

И помолчав, добавил:

"У них, сволочей, всегда кольца на руках, а у меня тут бабенка одна, так я для нее и снял у него. Пьян собака! Теперь, поди, уже спит. Я его к тротуару оттащил, чтобы броневик не переехал. А вот и наши патрули. Я вас сдам им, чтобы они вас проводили. Да вы, ваше Благороде, не говорите, что из Дворца. Я им скажу, что вы из города сами пришли в Преображенский полк, да там места нет, вот вас сюда и послали", – говорил заботливо мне мой спутник.

"Ну, спасибо за совет. Только, родной, у меня денег нет. Я все отдал!" – "Что вы, ваше Благородие! Я из кадровых, с понятием. Мне, да и многим нашим ребятам так тяжело видеть, что делается в Матушке Россее, что мы и в толк не возьмем. А господ офицеров мы по-прежнему уважаем и очень сочувствуем. Да что делать, кругом словно с ума сошли! Ну, будьте счастливы!.." – И солдат подбежал к остановившемуся патрулю.

Через минуту я был в корридорах Павловских казарм, куда меня ввели двое патрульных.

– "Откуда?" – спросил болтавшийся в корридоре солдат.

Я молчал – соврать солдату мне было стыдно.

– "Со стороны", – в голос ответили патрульные.

– "Ладно; в ту дверь, ежели со стороны; а вы поменьше таскайте всякий хлам", – говорил он, уже обращаясь к патрульным.

"Какой это хлам?" – устало соображал я, идя к указанной двери.

– "Через комнату, в следующую!" – крикнул мне вслед солдатишко, когда я отворял дверь.

В комнате было тепло, грязно, полусветло и пусто. Из двери налево доносились какие-то звуки. Прислушался: стон то повышаясь, то понижаясь, продолжал залазить в эту грязь четырех белых стен. Пошел к двери напротив. Открыл ее остановился в изумлении.

Первое, что бросилось в глаза и поразило меня, был большой стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли цветы. Бутылки от вина. Груды каких-то свертков, а на ближайшем крае к двери, раскрытая, длинная коробка с шоколадными конфетами, перемешанными с белыми и розовыми помадками.

"Что это? Куда я попал?" – задавая себе вопросы, не сводя глаз с конфет, тихо направился я к столу и вдруг спотыкнулся. И только тут я окончательно осмотрел и запечатлел обстановку большой, длинной комнаты, наполненной так людьми, что я теперь не понимал, как я не заметил этого сразу, а обратил лишь внимание на какие-то конфеты, пакеты и бутылки, действительно лежавшие на столе, а не примерещившиеся. То же, что заставило меня спотыкнуться, было спящее тело офицера. И такими, издающими храп с подсвистами, была наполнена вся комната. Они лежали на полу, на диванчиках, на походных кроватях и стульях. "Странная компания", – думал я, наблюдая это царство сна. Но вот какие-то голоса из следующей комнаты. Пробрался туда. Та же картина, только обстановка комнаты изящнее.

"Офицерское Собрание полка", – наконец догадался я.

Опять раздался разговор, – прислушался, присмотрелся. Говорит седоватый полковник, склонив голову на руки, сидя за столом. Отвечает лежащий на диване.

Я пробрался к говорившему и позвал его.

"Господин полковник!" – тихо звал я его. Услышал. Поднял голову и окинул меня осоловевшими, припухнувшими глазами.

"Господин полковник, – продолжал я, – я из Зимнего Дворца. Ужасно устал.

Могу я остаться здесь и лечь отдыхать, или надо еще кому-либо явиться?" – "Глупо. Раз вы здесь, то делайте, что хотите, но не мешайте другим!" – ответил полковник, и голова опять легла на руки.

"Боже мой, что же это?.. Сколько здесь офицеров! На кроватях. Цветы. Конфеты.

А там"… – и образы пережитого, смешиваясь и переплетаясь в кинематографическую ленту, запрыгали перед глазами, и я, забравшись под стол, уснул, положив голову на снятое с себя пальто.

Проснулся я в десятом часу. В комнате стоял шум от споров, смеха и просто разговоров. Солнце лупило вовсю. Было ярко и странно.

"Почему надо мной какой-то стол? Что за гостинная? Что за люди? Где я?" – быстро промелькнули недоуменные вопросы, но сейчас же исчезли от воспоминания о ночном, о вчерашнем.

"Где брат? Что с ним?" – впервые вырос вопрос тревоги о любимом брате, гордости нашей семьи.

"Господи, милый, славный, Господи! Что же это теперь будет с Россией, со всеми нами?" – и я принялся читать "Отче Наш". – Молитва успокоила, и я вылез из-под стола. Офицеры, которые преобладали в наполнявшей комнаты публике, кончали пить чай. Около некоторых столиков сидели дамы.

"Что за кунсткамера?" – зло заработала мысль.

"Что здесь делают дамы? Ну, ладно, умоюсь, поем и выясню, в чем дело!" – "Послушайте, где здесь уборная?" – справился я у пробегавшего мимо солдата с пустым подносом.

"Там", – махнул он рукой на дверь, через которую я вчера вошел сюда.

Я пошел. Из пустой следующей комнаты, где я слышал стоны, я ткнулся во вторую дверь и попал в большую, когда-то залу, а теперь ободранную комнату, с валяющимися и еще спящими телами, в которых я узнал юнкеров.

Около уборной – солдатской, я увидел, через окно в другом помещении, дикую картину насилования голой женщины солдатом, под дикий гогот товарищей.

"Скорее вон отсюда!".. – и я, не умываясь, бросился назад.

Через час я познал тайну убежища для гг. офицеров, мило болтавших с дамами.

Еще за несколько дней до выступления большевиков гг. офицеры Главного Штаба и Главного Управления Генерального Штаба потихохоньку и полегохоньку обдумали мероприятия на случай такого выступления. И вот, это убежище оказалось одним из таких мероприятий. Находящиеся здесь все считались добровольно явившимися под охрану комитета полка, объявившего нейтралитет. Таким образом создавалась безболезненная возможность созерцания грядущих событий: "а что, мол, будет дальше?" Но вот меня окликнул молодой офицер с эксельбантами.

– "Вы меня не узнаете? Я адъютант Петергофской Школы прапорщиков. Вас я видел в Зимнем. Как вы попали сюда? Ваши юнкера рассказывали, что вас выбросили в окно, а вы себе здесь.. ха, ха, ха"… – заливался от плоской шутки красивый поручик.

"Послушайте, я ужасно хочу есть", – перебил я его, – "но денег с собою у меня нет. Не найдется ли у вас свободных сумм? Я вам, если будет все благополучно, пришлю по адресу, какой вы мне укажете", – попросил я у поручика.

– "Пожалуйста, ради Бога, для вас все, что угодно. Вот, разрешите четвертную.

Этого будет достаточно?" – любезно предложил он мне.

"За глаза! Огромное спасибо. Вот мой адрес, на случай, если события вытеснят у меня из головы мое обязательство".

– "Я адрес возьму, не для этого, а как память о вас", – слюбезничал адъютант, стреляя глазами в даму в огромнейшей шляпе, украшенной перьями.

За болтовней, а затем за завтраком, за который взяли 10 рублей, – время незаметно бежало.

В это время в комнатах началось оживление.

"Комиссар из Смольного приехал", – раздавалась из уст в уста новость, вызывая коментарии.

Через несколько минут вошел в комнату высокий красавец вольноопределяющийся – студент Петроградского Университета. В вошедшем я узнал того вольноопределяющегося, который в качестве парламентера вел переговоры с Комендантом Обороны Зимнего Дворца.

Новая ниточка, – решил я, выслушав его заявление о том, что он уполномочен Военно-Революционным Комитетом выдать удостоверения на право свободного прохода по городу тем из офицерам, кто явился сюда сам, или кого привели патрули, забрав на улицах города, но без оружия в руках и не в районе Зимнего Дворца. Тех же, кто защищал Временное Правительство, отправят в Петропавловку.

– "И пожалуйста, – закончил он, – разбейтесь на группы и составьте списки. При этом для офицеров Генерального Штаба должен быть отдельный список".

– "Вот это хорошо!" – заволновался подполковник, – "я всех наших знаю и я вам, господин комиссар, его сделаю", – с улыбкой, почтительно говорил молодой подполковник.

"Какой ты подполковник? Ты подхалим, а не офицер! Но что же со мной будет?

Ей-Богу, в Петропавловку не хочется", – подходя к окну и смотря на улицу, соображал я.

На ней было пустынно, но ярко, свободно.

Но вот загремело и показался грузовик с рабочими, сжимавшими в руках винтовки.

– "Каины поехали", – произнес над ухом знакомый голос свое заключение.

"Нет, слепые и обманутые!" – ответил я, не оборачиваясь.

– "Ты жив?"

"Глупый вопрос!" – "Ну чего злишься? – Ты знаешь, какие у меня нервы", – беря за руку, вкрадчиво говорил Бакланов.

"Ну, ладно. Горбатого могила исправит, господин присяжный поверенный. Ну, ну, хорошо, я не буду. Скажи, как ты сюда попал? Я тебя и не заметил", – прочитав следы отчаяния на как-то сильно осунувшемся лице поручика, заговорил я, уже значительно смягчаясь.

– "Потом. Тяжело вспоминать! Били… Погоны сорвали… А теперь расстреляют", – плаксиво закончил поручик.

Я молчал.

– "Начальник Школы убит", – вдруг произнес он.

"Царствие Небесное!" – и я перекрестился.

"Вот и прекрасно, если расстреляют, скорее увидимся с ним, через несколько мгновений", – нe выдавая ни одним мускулом ощущения этого горя, так грубо мне преподнесенного злым поручиком, подумал я.

Бакланов понял и отошел.

Через минуту другой голос приветствовал меня.

Оборачиваюсь – прапорщик Одинцов младший. Я, искренне обрадованный, бросился к нему.

Между тем офицеры составили листы с фамилиями по группам.

Разгуливая с Одинцовым, мы подошли и, случайно остановившись около группы из Генерального Штаба, услышали восторги по адресу Смольного:

– "Они без нас, конечно, не могут обойтись!" – "Нет, там видно головы, что знают вещам цену", – говорил один, вызывая осклабливание у других.

– "Да, это не Керенского отношение к делу!"… – глубокомысленно подхватил другой.

– "Ха-ха-ха… Этот сейчас мечется, как белка в колесв. От одного антраша переходит к другому – перед казаками, которых также лишат невинности, как и ударниц", – грубо сострил третий.

– "Господин поручик, вы живы? Как хорошо, что я заглянул сюда!" – выростая предо мною, говорил юнкер N., член Совета нашей Школы.

"Здравствуйте. А что вы здесь делаете?" – справился я.

– "Я из Смольного, куда eздил от Комитета Спасения и Городской Думы с ходатайством скорейшего освобождения юнкеров. И вот получил бумажку – приказание – выпустить и направить в Школу. Идемте со мной. Я вас выведу. Еще есть кто-нибудь из гг. офицеров?" – говорил, поражая меня, юнкер N.

Через пять минут я подошел к уже выстроившимся юнкерам для возвращения домой в Школу. Встреча была теплая, но крайне грустная – мы не досчитывались многих товарищей.

Под свист из окон казарм мы произвели перестроение и пошли, соблюдая ногу и должный порядок. На повозке ехали побитые и Бакланов. Впереди и сзади шел караул от Павловского полка, очень пригодившийся на мосту чрез Фонтанку у цирка Чинизелли, где уличные хулиганы начали швырять каменьями в юнкеров, виновных лишь тем, что обладали чистыми душами и сердцами.

Прийдя, наконец, в Школу и поблагодарив юнкеров за проявленную дисциплину духа, я распустил их из строя и пошел здороваться с полковником Киткиным, вышедшим встречать нас на подъезд.

С милой улыбкой на своих сочных губах, помощник Начальника Школы теперь, потирая руки, восхищался своею дальновидностью:

– "Я говорил, что ничего не выйдет, кроме позора. Ну, теперь убедились! Так уж не жалуйтесь, что пришлось много тяжелого перенести. Сами виноваты – нечего соваться туда, где ничего не потеряли. Ну, а теперь пойдемте, выпьем водченки!" – предложил он, заканчивая свои милые излияния. Но я отказался от этой чести, сославшись на головную боль.

Зато через несколько минут я беседовал с Борисом, а затем с явившимся капитаном Галиевским, грустным от общей боли, от человеческой подлости и глупости.

– "… Я бесконечно счастлив, что моя рота юнкеров так стойко и мужественно вела себя, что по сдаче Дворца даже эти господа оставили у нас оружие и беспрепятственно пропустили с баррикад прямо идти в Школу", – тихо, с гордостью, говорил капитан.

"Да, да", – соглашались мы. Большинство юнкеров прекрасно зарекомендовало себя. Тяжело будет, если не удастся их довести до производства в офицеры. В таких на фронте только и нуждаются, – и тихая беседа нас переносила то к далекому готовящемуся к зимовке фронту, то к переживаемым явлением политической жизни Родины, в которую вкропился и такой день, как вчерашний.

"Да – делали мы выводы, много было странного за эти часы, вчерашнего дня и сегодняшней ночи… Да! Защищать положение, сопровождая его требованиями не открывать огня. Оригинально… и подлежит выяснению, в чем зарыта "собака"…

Ну да, Бог видит правду, и хоть не скоро ее скажет, но все же скажет…

Доживем ли?.." "Ну, пора и по домам", – наконец решили мы, и расстались.

А еще через три часа я пил шампанское за здоровье брата, оказавшегося тоже на свободе, и начал строить планы мести офицерам Генерального и Главного Штабов, за издевательство над нами, – вызывая своими планами смех у прелестной хозяйки дома.

И вот, этими своими, воспоминаниями, я отдаю на суд истории, для нахождения истины и для воздаяния каждому по делам его, лицедеев дня 25 октября 1917 года.

И делаю я это в память погибших и пострадавших юнкеров, гг. офицеров и героинь-ударниц! Да простят мне то, что я еще жив, мои славные, честные, боевые друзья!..

____________________

Архив Русской революции. Том IV. Берлин, 1921.

М.: «Терра»: Политиздат, 1991.