Текст книги "Защита Зимнего Дворца"

Автор книги: Александр Синегуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Наши юнкера, в большинстве, находились тут же: кто сидел на дровах, а кто прямо на цементной мостовой двора. Из офицеров никого не было видно. Когда я, поблагодарив своих юнкеров за их прекрасную службу, разрешил им разойтись из строя, мне сейчас же было сообщено окружившими нас юнкерами, что они не надеялись уже видеть нас. Это было трогательно, и я не замедлил использовать этот момент для подлития масла в огонь настроения борьбы и борьбы активной.

"Не имеем права мы заниматься разговорчиками с теми, кто бил, а сейчас, может быть, умерщвляет наших товарищей, только за то, что те, будучи такими же детьми Русского Народа, как и рабочие и крестьяне, отличаются от них существенно знаниями, расширяющими кругозор миросозерцания, а потому во имя светлой истины великой правды берутся за оружие, но берутся не как за цель, а как за средство отрезвления загипнотизированных ложью слова диких слуг безумного фанатизма нелепого учения, ведущего в ярмо кошмарного рабства".

"Вы извините, что я, заболтавшись с вами, оторвал вас от вашего отдыха!" – поставил я точку над своею беседою с юнкерами, которые, к моему большому, внутреннему удовлетворению, слушали меня с большим вниманием.

"А где господа офицеры?" – спохватился я, видя, что беседа может затянуться, а между тем, надо идти с докладом к капитану Галиевскому, о чем мне напоминала стоящая тут же фигура юнкера связи.

– "Господа офицеры с некоторыми из наших юнкеров в Белом Зале на митинге".

– "Митинге? На каком таком митинге?" – как ужаленный подскочил я с бревна, на котором с наслаждением сидел после нескольких часов стояния на ногах.

– "Так точно. Самый настоящий митинг. Во Дворец явились, для защиты Временного Правительства, школы прапорщиков из Ораниенбаума, Петергофа, взвод от Константиновского Артиллерийского, наша школа, и ожидается прибытие казаков. Сперва все шло хорошо. Но бездеятельность и проникшие агитаторы, а в то же время растущие успехи восставших, вызвали брожение среди Ораниенбаумцев и Петергофцев. Их комитеты устроили совещание и потребовали к себе представителя от Временного Правительства из его состава для дачи разъяснений о цели их вызова и обстановки момента. А когда разъяснения были выданы Пальчинским, то они объявили, за недостаточностью таковых, общее собрание для всего гарнизона Зимнего Дворца. И вот, уже с час митингуют в Белом Зале, куда вышли все члены Временного Правительства во главе с Коноваловым. Там такая картина стыда, – горячо докладывал портупей-юнкер Мациевский, – что я, сперва заинтересовавшийся причиной собрания, убежал оттуда. Друг друга не слушают, кричат, свистят. Не юнкера, не завтрашние офицеры, а стадо глупого баранья.

Вы вот увидите, господин поручик, что за физиономии этих юнкеров: тупые, крупные и грубые. Уже по виду на них, вы догадаетесь, что все это от сохи, полуграмотное, невежественное зверье… Быдло!.." – с дрожыо в голосе, едва сдерживал набежавшее желание разрыдаться от гнета впечатления дикости картины, еще продолжавшей мучить этого стройного, хрупкого, нежного юношу.

"Говорит Коновалов – председатель Совета Министров Временного Правительства, какое бы то там ни было Правительство, но оно Правительство твоего народа. И что же? Он говорит, а его перебивают. Коновалов так и бросил. Затем Маслов выступил, ведь старый революционер; Терещенко принимался – вот этот красиво, хорошо говорил, а результат тот же. Ни к кому никакого уважения. Тут же и курят, и хлеб жуют, и семечки щелкают". – Я слушал с закрытыми глазами; меня шатало, тошнило; мысли путались… Наконец, забрав себя в руки, я справился о Керенском.

– "Господь его ведает! Сперва скрывали от юнкеров даже пребывание Временного Правительства. Говорили, что оно заседает в Главном Штабе. Потом объявили, что находится здесь. И что принято решение вести оборону Зимнего Дворца, так как восставшие предполагают его занять, как уже заняли весь город. О последнем, конечно, не говорят, а наоборот усиленно лгут, что идут войска, что авангард Северной Армии в лице казачьих частей корпуса генерала Краснова вошел в город. Сперва объявили, что занят Царскосельский вокзал и Николаевский, что дало возможность прибыть эшелонам из Бологое и ст. Дно.

Затем, это было в три часа дня, что казаки двинулись по Невскому и что только задержались у Казанского Собора. Пока вы, господин поручик, были у телефонной станции, мы еще верили в правдивость этих сообщений. Но когда пошедшая к вам на подкрепление полурота, увидев, что на углу Невского и Морской происходит какая-то стычка, под охраной броневиков, вернулась назад, нам стало ясно, что происходившая стрельба говорит о торжестве восставших и что здесь по инерции продолжают лганьё. А вас мы было уже похоронили. И слава Богу, что вам удалось вернуться!" – тихо, утомившись от возбуждения, закончил свое тяжелое описание портупей-юнкер.

Наступило молчание. Сгустившаяся темнота не позволяла видеть выражения лиц. И только звуки пощелкивания где-то выстрелов, оседавших во двор, напоминали о необходимости действия, но тяжесть впечатления о взаимоотношениях членов Временного Правительства и юнкеров, их защитников, – обволакивало туманом серых вопросов душу, сердце и нервы.

"Ну, а пока друзья, я пойду к капитану Галиевскому. Поручик Скородинский", – позвал я поручика, вышедшего под освещенную арку, справа из Дворца. – "Кто меня зовет?" – оборачиваясь, задал вопрос к нам в темноту длинный, изящный поручик. – "Это я, Александр Синегуб!" – "А, здравствуйте, поздравляю с благополучным возвращением", – приветствовал он меня, как только я вошел в полосу света.

"Чего уж благополучнее, когда взвод юнкеров потерял. Зря время потеряли и людей! – повторил я. – Чорт знает, голова кругом идет; вот что, поручик, останьтесь пожалуйста около юнкеров – мне надо явиться к капитану Галиевскому. Чорт знает, ведь мы не в школе. Никого из офицеров нет около них. Мало ли какая сволочь начнет им засорять мозги", – попросил я поручика.

– "Да, да, Александр Петрович, мне это самому в голову пришло, я и ушел с митинга". "Что он все еще продолжается?! Безобразие, неужели никто его не догадается разогнать? Ну и Правительство! – говорил я. – Удивительно слабое, хотя это понятяо". – "Но в конце концов все же договорились, и юнкера обещали остаться, если будет проявлена активность и если информация событий будет отвечать действительности. Правительство обещало, и юнкера теперь расходятся", – сообщал поручик.

"А где Начальник Школы?" – "Его рвут. Сейчас он в Главном Штабе. Его Правительство назначило комендантом обороны Зимнего Дворца, и ему подчинены все, находящиеся в Зимнем Дворце силы".

"Да, что вы говорите?! Слава Богу! Теперь я опять начинаю верить, что мы не погубим зря наших юнкеров и что что-нибудь да вытанцуется у нас. Ну, я бегу к Галиевскому. Где капитан?" – "В комендантской комнате, первая лестница наверх, во втором этаже, сейчас же рядом с выходом", – ответил поручик, направляясь в темень двора.

"Броневик есть, а около него ни души", – почему-то вспомнил броневик, когда стал подниматься по ступенькам в темный вход. Юнкер связи, нащупав ручку двери, открыл ее. Перед глазами оказался длинный, сравнительно узкий корридор первого этажа.

В корридоре пахло тем запахом, который так присущ стенам казарм. "Здесь караул помещался до революции", – сообщил юнкер связи, очевидно заметив, что я повел носом.

"А теперь где?" – улыбнувшись наблюдательности юнкера, справился я.

– "В Портретной галлерее. Но часть и здесь. Здесь, от наружных ворот. А здесь налево – патроны выдают", – указал он первую дверь левой стороны.

"Постойте. А нам уже выдали?" – "Никак нет. Патронов не хватило! Но теперь новые доставлены, и их будут выдавать".

Но вот и капитан Галиевский. Я подошел с докладом.

– "Александр Петрович! очень рад, милый, вас видеть. Хорошо еще, что хоть так кончилось. С этими представителями власти у меня уже опухла голова. Но, в добрый час теперь назначен комендант обороны Зимнего. Вы уже знаете это? Да?

Я очень успокоился душою, когда узнал, что назначили Ананьева. Лишь бы не оказалось поздним это единственно разумное до сих пор мероприятие со стороны Правительства и Главного Штаба. Сколько и чего только, дружок, я вам не перескажу потом, вы диву дадитесь. Одним словом, я пришел к заключению, что Керенскому надо было передать власть Ленину. Но как это сделать? Подождите, вы сами в этом убедитесь! А ведь сам исчез, оставив несчастных дураков-сотоварищей расхлебывать кашу, которой, пожалуй, подавятся, а никак не расхлебают. Правительство – это какие-то особенные люди. В частности, многие на меня произвели сильное впечатление. Я убежден, что их здесь обрабатывают самым бессовестным образом. Около них все время вертятся какие-то темные личности, да кое-кто и в среде их далеко от этих не ушел. Но все же оно дитя перед улизнувшим главноуговаривающим. Еще вчера, мороча людей в Совете Республики, в этом сборище козлищ, клялся умереть на своем посту, а сегодня, переодевшись, как рассказывают наши, сестрою милосердия, удрал из города. Учуял, что его песня все равно к концу идет. Так хоть бы чести хватило слово сдержать, других не подвести, так нет, он и товарищей предал. А те и сейчас все еще верят в него, а может быть… Знают, да считают за лучшее, молчать. Ну да я решил их по совести защищать. Александр Георгиевич тоже того же мнения. У нас решения не меняются, не правда ли. А если дать восторжествовать Ленину без сопротивления, то народ никогда не разберется, где черное и где белое, кто его друг и кто ему готовит ярмо беспросветного рабства. И вот для этого мы должны погибнуть здесь. И теперь я уже вижу, что это неизбежно, что нашим прежним расчетам не осуществиться. Что же делать; не мы – так другие, но начать мы должны. Да, тяжелая расплата за наш невольный грех. Это тяжело говорить. Лучше идемте, посмотрим, не пришел ли Александр Георгиевич", вставая с диванчика комендантской комнаты, закончил Галиевский.

"Да, да, дорогой капитан, именно все так, как Вы говорите. Вот если останемся живы, я расскажу вам о своих наблюдениях и выводах. А если бы Бурцеву об этом рассказать. Старик стал бы волосы рвать за свое проклятое дело благословения революции. И хотя он начинает опоминаться последнее время, но это еще далеко от искренности: до нутра у него еще не дошло сознания. Ну, да провались они все в болото. А вот мне патронов надо, господин капитан. У кого их можно потребовать?" – "У Вас полевая книжка есть, так Вы напишите требование и получите в караулке, а я побегу посмотреть, что делается на площади у ворот. Место встречи – комендантская", уже на ходу крикнул капитан. "Слушаюсь", ответил я в догонку, принимаясь выписывать на листке из полевой книжки требование на патроны для юнкеров 2-ой роты.

– "Пришлите мне фельдфебеля 2-ой роты Немировского", отдал я приказание, поймав одного из проходивших юнкеров 1-ой роты.

– "Слушаюсь", ответил тот, и побежал исполнить полученное приказание, а я продолжал дальше возиться с полевой книжкой, но уже занося в ее вторую половину, в отдел моих впечатлений и наблюдений, схему происшедшим встречам.

"Юнкера говорили еще о Петербургской и Ораниенбаумской школах, писал я, стараясь оттенить легкими штрихами наибольшие выпуклости общего рельефа. А если свершится чудо, и я уцелею, то расшифрую записанное, – это даст козыри обществу Анны Петровны для конкуренции с Бурцевым и борьбы с Батмаевцами".

Удовлетворенный записью, спрятал полевую книжку в боковой карман пальто.

Между тем прибывали приемщики из школ, от чего на душе становилось весело.

"Заработали! Ну давай Бог! В добрый час!" – и я выскочил в корридор, а из него на двор. Двор гудел. Возгласы команды, споры, смех. Все это напоминало бивуак, а направо через решетчатые верхи ворот светились кое-где огоньки в здании Главного Штаба… Мимо прошла команда юнкеров 2-ой Петергофской Школы, направляясь к выходу из дворца. "На смену дозоров пошли", – догадался кто-то. "Ну, а что мы делать будем?" – не решаясь прямо спросить меня, начали задавать юнкера друг другу вопросы при моем появлении, в расчете вызвать меня на высказание каких-либо соображений.

"Счастливчики идут. Право, чем скорее тем лучше. Ну вот вы вечно панически настроены, а я, так убежден, что придет утро, а мы все будем сидеть в резерве. Вот увидите, что ничего не случится. Не забывайте, что Керенский, теперь это не секрет, отправился к армии и к утру войдет в Питер. И поверьте, эти господа все учитывают и, конечно, в ночь, раз за день ничего не успели сделать, рассеются так же быстро по своим норам, как неожиданно и выползли из них". "Неожиданно! когда еще за несколько дней до сегодня пресса называла час начала их действий. Вы эс-эры просто…", кто то старался оспорить мнение говорившего. "Бросьте разговорчики, господа, не мешайте, пока возможно подремать", – неслось с высоты полениц, где кое-кто умудрился даже всхрапывать, не смущаясь твердостью дров.

"А я вас ищу, Александр Петрович", вырос передо мною с восклицанием поручик Скородинский, очевидно узнав меня по любимому мною мурлыканию Рылеевского "Часового", привязавшегося к моему языку чуть ли не с одиннадцатилетнего возраста. "Вам есть задание, продолжал он. Капитан Галиевский приказывает отвести роты на предназначенные им места по разработанному Начальником Школы плану обороны дворца на случай нападения на него каких-либо групп восставших явно не предполагающих наткнуться на такое сопротивление, как юнкерские баталионы. Вам приказано занять первый этаж налево от выхода из ворот, распространившись от крайнего левого угла дворца так, чтобы на Миллионную получился продольный огонь углового окна, куда потом вам будет дан пулемет.

Это окно должно явиться вашим левым флангом. Правый уже обозначится стыком с моим левым. Я начинаю от окна, выходящего на площадь рядом с главными этими воротами с левой стороны их, если смотреть отсюда по направлению к Морской. Таким образом, мы получаем фронтовое наблюдение за площадью и с огнем на нее. Главная оборона этого участка первого этажа дворца вверяется вам с подчинением вам и меня с моей ротой. При этом вам приказывается под строжайшей ответственностью не открывать первым огня, не смотря ни на что.

Огонь разрешается лишь в случае атаки со стороны банд, и то, если атака будет сопровождаться огнем с их стороны. Такова воля Временного Правительства.

Кроме того, при размещении юнкеров в комнатах приказывается учитывать высоту подоконников в расчете на закидывание ручными гранатами комнат, а также принять во внимание возможную внезапность открытия огня из окон верхних этажей противолежащих Дворцу зданий, которые, хотя и будут приведены в оборонительное состояние средствами офицерских отрядов, все же могут случайно перейти в руки восставших. Это все меры предположительные и руководящего характера. В данное же время надлежит лишь занять позицию и начать вести самое строгое наблюдение, дав возможность свободным юнкерам лечь отдыхать, так как решительные действия ожидаются лишь к утру, вследствии происшедшей какой-то заминки в приближении восставших к Дворцу. Следовательно, опасаться можно лишь случайных банд. К утру же подойдут войска с фронта. Да я забыл добавить, что вы должны иметь резерв на случай наружного действия у ворот.

Резерв надлежит иметь от 1-ой роты, т. е. теперь моей. Действовать резервом лишь с доклада капитану Галиевскому. Ну теперь я, кажется, все передал. Эти детали должны быть сообщены юнкерам, которым вменяется в обязанность самое осторожное обращение с вещами, находящимися в комнатах. И когда будет все исполнено, доложить капитану Галиевскому. Он желает лично явиться для проверки. К нему от 1-ой роты, по его приказанию, я назначил связь, которая в его распоряжение уже и ушла", закончил поручик действительно подробное приказание.

"Вот это спасибо, поручик, за приятную новость. А то неведение, что с собою делать, довольно тяжелое чувство. Пока я введу в помещение свою роту, вы разъясните вашим юнкерам полученную задачу" – сделал я предложение.

– "Слушаюсь, господин поручик! Разрешите пойти?" – входя в роль подчиненного мне по службе, оффициалыю строго ответил поручик Скородинский.

"Да!.. Фельдфебель 2-ой роты ко мне", крикнул я в темноту, и в свою очередь начал распоряжения, радостно встреченный юнкерами.

Через несколько минут я вводил роту в комнаты 1-го этажа.

Я видел, как юнкера располагались у окон, всматриваясь в происходящее на площади, как приспособливались лечь на полу, покрытом коврами. Я слышал их неуверенные формулировки ощущений, получаемых ими от обстановки комнат, в которых еще недавно, года нет, была атмосфера уюта личной жизни наших земных богов. Я понимал их стесненные тяжелые движения членами тела, словно налившегося пудами какой-то невероятной тяжести. И видя, и слыша, и понимая их, я жалел и болел душою за них и за себя и за грех.

Мы ждем. И видно это давало мне силы, не понимая себя, не контролируя своих распоряжений, отдавать их в таком виде, что, выполняя их, достигалось поставленное мною задание. – Не мудрствуй! – твердил я себе.

– Теперь не время! Но… тщетно пытался я взять себя в руки. И не я один мучился. Юнкера, которые были на дворе просты и естественны здесь томились и были странны.

Я несколько раз обращался то к тому, то к другому из тех, мысль и чувства которых играли на лицах их. Я обращался к ним как брат к брату, а не начальник к подчиненному, так как это ощущение мною было утеряно с момента проникновения в эти комнаты. Я что-то говорил, на что то жаловался, чего-то хотел – но что, чего – не знаю…

Но время делает свое дело.

Постепенно мысль прояснилась, чувства обрели покой, и я снова получил способность отдачи себе отчета в поступках и обстановке момента. И мне стало легче. Вот явилось желание и юнкерам передать это облегчение. А для этого я попробовал вникнуть в возможные мероприятия.

Оказывается, голова работает. Мысль такие меры нашла. И энергия снова во мне закипела. – "Вы бы заснули", – убеждал я молчаливо сидевшую парочку друзей юнкеров с горящими глазами, окаймленными налившимися синевой под яблочными мешками.

– "Пробуем, но не выходит. Обстановка давит", конфузливо признаются юнкера.

"Да это верно. Я вас понимаю. Но необходимо сохранить силы. Бог знает, что нас еще ждет впереди. Право перестаньте думать и отдохните", – пробовал я урезонить их.

"А хорошая мебель", – выскочил кто-то из юнкеров с трезвой оценкой вещей, находившихся в комнатах. – "Да тут как-то все сохранилось на месте, – не успели растащить или же рассказы о грабеже чистый вымысел", – подхватил я затронутую тему, чтобы развитием ее отвлечься от других.

"Ну нет. Тут массу растащили, но надо отдать справедливость Керенскому. Он горячо и настойчиво требовал сохранения в целости вещей – объявляя их достоянием государства. Но разве усмотришь за нашей публикой. Особенно, дворцовыми служащими и той шантрапой, что набила дворец", – заметил один из разлегшихся на полу юнкеров.

– "А вы видели молельню, господин поручик? Там есть такие образа, что им цены нет".

"Да видел, но в нее не входил. Не смог себя заставить. Ведь там государыня Богу молилась. И мне казалось, что если я войду туда, то это будет кощунство.

Ведь мы здесь не гости по приглашению хозяев Дворца, а игрушка в руках судьбы, занесенная ею сюда, для тех достижений, которые еще сокрыты от нас.

Поэтому я не смел войти в нее. И даже если бы мне сказали, что наша жизнь была бы охранена стенами ее, я и тогда не вошел бы в нее и никого добровольно туда не впустил".

– "А Керенский немножко иначе мыслит", – начал опять кто-то говорить о Керенском, но его перебили возгласы из соседней комнаты.

"Где господин поручик? Доложите, что казаки пришли и располагаются в корридорах и в комнатах около молельни и хотят так же занять ее".

"Казаки! Какие казаки? Откуда?" – и я бросился в корридор.

Корридор уже был набит станичниками, а в него продолжали втискиваться все новые и новые.

– "Где ваши офицеры? Где командир сотни?" – обратился я с вопросом к одному из бородачей уральцев. Он махнул головой и не отвечая продолжал куда-то проталкиваться через своих товарищей.

"Что за рвань? – соображал я, смотря на их своеобразные костюмы, истасканные до последнего. – Э, да у них дисциплина, кажется, тоже к черту в трубу вылетела. Хорошенькие помощники будут…" "Эй! Станичники, кто у вас здесь старший", снова обратился я с вопросом, но уже к массе.

– "Всяк за себя – а на што тебе", – раздались два слабых ответа среди гама, с которым они продолжали продвигаться по корридору, частью заваленному какими-то большими ящиками, о которых острили, что Керенский не успел их с собою забрать по причине преждевременного исчезновения.

Услышав эти своеобразные ответы, я было чуть не разразился бранью за нелепость их и за игнорирование во мне офицера.

"Смотри – среди них нет почти молодежи, это все старших возрастов. Ага, то-то они и явились сюда", – проталкиваясь среди казаков к стоявшему на ящике и следившему за движением казаков подхорунжему, подумал я.

– "Хотя на большом заседании представителей совета съезда казаков и говорено было о воздержании от подержки Временного Правительства, пока в нем есть Керенский, который нам много вреда принес, все же мы наши сотни решили придти сюда на выручку. И то только старики пошли, а молодежь не захотела и объявила нейтралитет".

"Так, так. А где офицеры ваши?" – "Да их не много, пять человек с двумя командирами сотен. А они к коменданту Дворца пошли. Их позвали туда… – Эй, вы там, давай пулеметы туда в угол, вот разместится народ, тогда и их пристроим… – А вы давно здесь", уже обращаясь ко мне, продолжал подхорунжий, крепкий, бородатый казак.

"С полудня. Ходили уже к телефонной станции, да толку не вышло – уклончиво ответил я. – Вот что я вас хотел попросить – продолжал я. – Здесь молельня царя есть. Так чтобы в нее не ходили". – "Зачем толкаться туда, казаки сами не пойдут, разве который пред образом лоб перекресить захочет".

– "Вы не думайте, поручик, станичники понятие большое имеют", – смотря мне прямо в глаза, добавил подхорунжий.

"Вот это спасибо. Ну я побегу к своим, а вы, значит, располагайтесь, как можете, а когда придут ваши офицеры, пошлите сказать мне", – спрыгивая с ящика, попросил я.

– "Слушаюсь, господин поручик", – вслед ответил подхорунжий. Прийдя к первому взводу, где было назначено место моего пребывания для юнкеров связи, я застал поручика Скородинского и юнкера Гольдмана, явившегося с приказанием от капитана Галиевского. Но не успел я открыть рта для вопроса, что есть нового, как из соседней комнаты, слева расположенной, угловой, выходящей окнами и на Миллионную улицу, вбежало двое юнкеров.

– "Господин поручик", разлетелись они ко мне. "Стоп. По очереди. Говорите вы, в чем дело?" – "Господин поручик, казаки нас выставляют из угловой комнаты. Взводный командир приказал просить вас прийти".

"Они ничего слушать не хотят и располагаются в комнате так, словно в конюшню явились", – возмущенно докладывал юнкер.

"А вы что хотите?" – справился я у второго.

"У нас та же картина, господин поручик, но кроме того хотят еще в молельню пойти. Их не пускает часовой, а они кричат, что может умирать прийдется, так чтобы помолиться туда пустили. – Нам будет очень приятно помолиться там, где сами цари молились – кричат они, – а вы не пускаете, жидовские морды. Часовой из наших евреев оказался. Юнкера обиделись и, если вы не прийдете, то еще дело до драки дойдет", – с еще большею растерянностью доложил второй юнкер.

"Смех и грех – пронеслось в голове. Это теперь не оберешься скандалов, с этими бородатыми дядями".

"Александр Петрович, – пока только кончили свои доклады юнкера, обратился ко мне поручик Скородинский, – вот как раз капитан Галиевский через юнкера связи приказывает отдать левую часть этажа обороне казаков, так как у них есть пулеметы, а нам сосредоточиться лишь в расположении моей роты".

"Ну прекрасно. Передайте в ваши взводы командирам взводов, чтобы они их привели в комнату направо", – отдал я распоряжение юнкерам.

"Фельдфебель Немировский!" – обратился я к стоявшему не в далеке фельдфебелю 2-ой роты и прислушивавшемуся к происшедшим докладам. – "Я здесь", – подлетел он со своею пружинностью в манере вытягиваться при обращении офицеров к нему.

– "Наблюдите за отданным приказанием. Да чтобы все это быстро было исполнено.

Я буду при 1-ом взводе 1-ой роты. А пока пойдемте к молельной комнате – предложил я Скородинскому – посмотреть, что там за антраша выкидывают станичники, а то еще действительио в рукопашную схватятся".

Через несколько минут все приняло обычный вид порядка в настроениях юнкеров, – сцепившихся с казаками, но теперь тоже удовлетворенных полученной возможностью войти помолиться там, где "сами цари с деточками молились", – как, мягко улыбаясь сияющими грустно глазами, говорили они.

"Какие большие дети они еще" – возвращаясь к своим ротам, говорил я поручику.

"Вот и на фронте я не раз наблюдал, как бородачи 2-ой Уральской казачьей дивизии, увлекшись спором о преимуществах одного святого перед другим, абсолютно не обращали никакого внимания на лопавшиеся вокруг них гранаты и шрапнели. А однажды при отступлении я едва оторвал от богословского спора и выгнал из халупы шестерых казаков. Еще немного и мы не успели бы сесть на коней и ускакать от вошедших в деревню австрийцев", вспоминал я сюжеты фронтовой жизни.

– "Да, они особенные – соглашалсл поручик со мною. И они мне очень нравятся, только не молодые, те так распустились, что противно на них смотреть".

"Да, да, а какие были это войска!" – вздохнули мы и смолкли. Через открытые окна ночная прохлада освежала воздух комнат, уже пропитавшихся запахом сапог, внесенным нами в эти так взволновавшие наши чувства стены. Тишина, соблюдаемая юнкерами, позволяла улавливать звуки где-то вспыхивающей ружейной трескотни, что не мешало подумывать о кухнях, находящихся во дворце, на предмет использования их для приготовления чая юнкерам. И эти думы опять напомнили мне о моем 26 часовом голоде. "Хорошо еще, что Телюкин догадался сунуть коробку папирос".

– "А вы бы пошли наверх. Там у комендантской есть столовая, где придворные лакеи сегодня подали дивный обед и вина. Право, сейчас – вы видите – все тихо и можете положиться на меня", – начал убеждать поручик.

И словно, меня кто подслушал. В комнату вошел капитан Галиевский, и подойдя к темноте на наши голоса к нам, передал приказание Начальника Школы явиться в помещение комендантской.

– "Начальник Школы приказал всем офицерам школ и частей собраться для обсуждения мер и получения заданий по развитию обороны Зимнего. Поэтому, идемте скорее, господа. Времени терять нельзя. А у вас хорошо здесь", – невольно поддавшись впечатлению покоя, закончил капитан.

Спустя немного мы входили в продолговатую комнату, шумно наполненную офицерством. Здесь были и казаки, и артиллеристы, и пехотинцы – все больше от военных школ, молодые и старики. Строгие, озабоченные и безудержно веселые.

Последние были неприятны; они были полупьяны. Начальника Школы еще не было. И поэтому все говорили сразу и на разные темы. Причем преобладающей темой служила противная черта Петроградского гарнизона, высчитывание старшинства в производстве в тот или другой чин, всегда с недовольными комментариями и завистливыми сравнениями.

Один полковник кричал: "Я при царе 10 лет был полковником, меня тогда обходили и теперь меня обходят. Да и не меня одного, а и вас, и вас… – обращался он к своим собеседникам – а сегодня нам кланяются, просят защищать их, великих мастеров Революции, да в то же время сажают на голову какого-то Начальника Инженерной Школы, из молодых. Да чтобы я ему подчинялся? нет! слуга покорный!" "А вино отличное", – смаковал капитан одной Ораниенбаумской Школы. – "Это марка! И то, представьте себе господа, что лакеи, эта старая рвань, нам еще худшее подали. Воображаю, что было бы с нами, если бы мы да старенького тяпнули: пожалуй, из-за стола не вышли бы. А что, не приказать ли сюда подать парочку, другую, а то ужасная жара здесь, все пить хочется".

– "Да так эти жирные негодяи тебе и понесут сюда", – возмущенно возразил штабс-капитан той же школы.

"Ну старики и решили запереть молодых в конюшнях, чтобы их нейтралитет был для них большим удовольствием, а сами решили идти защищать землю и волю, которые по убеждениям эс-эровских агитаторов хочет забрать Ленин со своею шайкою" – рассказывал один из казачьих офицеров группе окружавших его слушателей, среди которых стояли офицеры и нашей школы.

"Господа офицеры!" – прокричал вдруг полковник, отказывавшийся от подчинения Начальнику Школы, при появлении последнего из боковой комнаты в сопровождении высокого штатского в черном костюме. Офицеры поднялись со своих мест, и щелканье шпор заменило стихнувшие разговоры. – "Здравствуйте, господа офицеры, – начал говорить Начальник Школы, – волею Временного Правительства я назначен Главным Штабом комендантом обороны Зимнего Дворца. Поэтому я пригласил вас для принятия следующих директив: Соблюдение полного порядка во вверенных вам частях. Господа офицеры должны прекратить шатание по дворцу, и, вспомнив, зачем они здесь, находиться при своих людях, не допуская к ним агитаторов, которые уже успели сюда проникнуть. Затем объяснить людям, что министр Пальчинский свидетельствует о получении телеграммы о начавшемся движении казаков генерала Краснова на Петроград. Поэтому наша задача сводится сейчас к принятию мер против готовящегося нападения на Дворец, для чего прошу начальников частей подойти сюда и рассмотреть план расположения помещений Зимнего Дворца. А кроме того, дать мне данные о количестве штыков и способности принятия на себя той или другой задачи, за выполнение которой вся ответственность ввиду недостатка времени и условий обстановки момента, конечно, ложится на взявших таковую", – продолжал говорить Начальник Школы, развернув план и положив его на стол. Офицеры, почувствовав энергию и сильную волю в словах Коменданта Обороны Зимнего Дворца, подтянулись и оживленно стали обступать стол, всматриваясь в план Дворца. "Здесь", – показывал карандашем на плане Комендант Обороны, – "расположены сейчас казаки и юнкера школы прапоршиков Инженерных Войск – это первый этаж налево…" "Виноват", – перебил Коменданта Начальник Петергофской Школы прапорщиков, – "я полагал бы, что юнкерам-инженерам следовало бы заняться устройством баррикад снаружи Дворца, а внутреннюю оборону и патрули возложить на пехоту, т. е. на наши школы". – "Совершенно верно, вы полагаете совершенно правильно; но этого нельзя было возложить на ваши школы, ибо они занялись митингами. Теперь, когда более или менее настроение ваше и ваших юнкеров выяснено, когда у нас есть казаки и артиллерия, мы можем строго разграничить функции по родам оружий. Поэтому, вы, полковник, возьмете на себя оборону решетки этого сада, примыкающего ко Дворцу, против адмиралтейства" – дал задачу Комендант Обороны Начальнику Петергофской Школы.