Текст книги "Защита Зимнего Дворца"

Автор книги: Александр Синегуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

"Я все не могу определить, откуда и где стрельба. Боюсь, что на Мариинской площади бой идет. Не отправиться ли туда? Здесь сейчас ничего так не сделаешь!" – обратился я к нему.

– "Ничего, это пустяки. Вы приведите в больший порядок юнкеров и продолжайте осаду станции. Огня не открывайте, пока они сами не станут стрелять по вас. А я отведу ту часть юнкеров к углу Невского, чтобы не допустить сюда могущих явиться на выручку караулы красногвардейцев. Я убежден, что на станции сейчас переполох, так как не могут они знать, кто открыл стрельбу и кто берет верх, а видя, что здесь находятся юнкера, они даже скорее решат, что их дело проиграно и они сдадутся", – говорил мне военный комиссар.

"Слушаюсь!" – отвечал я с радостью, черпая в словах военного комиссара уверенность, что эта стрельба идет со стороны верных долгy частей, выполняющих, очевидно, порученную им задачу.

"Наверно, гвардейский экипаж или семеновцы очищают Мариинскую площадь от демонстрирующих толп", – заработало мое воображение. "Надо будет и в сторону площади принять меры предохранения. И если сюда бросятся бегущие толпы, то заарестовать. А чтобы было удобнее и планомернее это выполнить, займу углы Гороховой", – принял я решения и пошел передавать соответствующие распоряжения начальникам отделений.

Через несколько минут стрельба затихла. А еще спустя немного времени на улице появились любопытствующие и случайные прохожие. Юнкера с винтовками наготове бодро обменивались замечаниями, внимательно глядя со своих мест на углах улиц Морской и Гороховой вдоль них и следя за воротами и окнами станции. Я же с гордостью расхаживал по цементной мостовой. "Больше непринужденности в виде!" – говорил я себе. "На тебя смотрят не только юнкера, но и землячки караула.

И чем ты спокойнее и довольнее, тем страшнее им", – продолжал я кокетничать с собою.

"Но, черт возьми, какая гладкая мостовая. Вот бы наши кирки-мотыги, и устроить бы здесь окопчики для пулеметов. Ах да, пулеметов. Надо послать донесение к Начальнику Школы, что мы перешли к боевой задаче, и попросить прислать пулеметы и пироксилиновых шашек для взрыва ворот телефонной станции".

И я, вызвав юнкера связи, передал ему написанное донесение для доставки в Зимний дворец.

Эта моя мера вызвала еще большее оживление у юнкеров, и я с наслаждением наблюдал за все растущим усвоением создавшегося положения "Молодцы друзья", – созерцая выражения лиц, мысленно подбадривал я их, по временам произнося те или иные замечания.

Расхаживая таким образом по улице, я одновременно не упускал из внимания закрытых ворот станции. "Что-то там творится. Пожалуй, военный комиссар прав, и там теперь каются в своем промахе и обсуждают, как исправить свой поступок.

Не хотел бы я быть на вашем месте", – всматриваясь в окна, соображал я. "Ага, отворяется дверца в воротах – уж не делегация ли?" – мелькнуло радостное предположение, и я сделал несколько шагов вперед к воротам, приглашая юнкеров к усилению внимания.

Юнкера, стоявшие по сторонам ворот, взяли винтовки на изготовку. Я потихоньку расстегнул кобуру, а затем руки засунул в карманы.

"Ну-с, выходите", – внутренне торопил я, жадно впиваясь в расширяющуюся щель отворяемой вовнутрь двора двери. Наконец высунулась круглая голова на короткой шее. Глаза напряженно забегали, осматривая улицу. Затем голова на мгновение обернулась назад, показав коротко подстриженный затылок, и снова повернулась к нам, подавшись вперед, обнаруживая плечи с офицерскими прапорщичьими погонами.

"Выходите, прапорщик, – любезно предложил я, – "юнкера стрелять не будут", – предупредительно добавил я, видя, как глаза его косились то вправо, то влево на винтовки юнкеров.

– "Посмотрел бы я, как вы стали бы стрелять!" – задорно крикнул он. "Ступайте вы лучше по домам, пока не поздно, а то будет худо!" – продолжал он.

"Тише, прапорщик! Больше спокойствия. Вы же видите, что с офицером разговариваете! Нечего дурака ломать! И поверьте мне, право, лучше будет и более достойно для вас, если вы добровольно впустите нас на станцию.

Подумайте хорошенько над тем, что вы делаете и куда ведете людей!" – "Что вы хотите?" – меняя тон, задал он вопрос.

"Нести караульную службу на станции." – "Я ее несу…" "Я не знаю, как и почему вы ее несете, но мне приказано военным комиссаром при Верховном командовании армией сменить ваш караул".

– "Дайте пароль и приказание коменданта – я не знаю, кто вы?" – прищурился прапорщик. Сзади него раздался смех. "Тише, товарищи, мешаете разговаривать!" – осторожно оборачиваясь, сказал он.

"Вы, очевидно, только сегодня нацепили на себя погоны!" – съязвил я.

– "Неправда, я их получил на фронте, а не в тылу!" – презрительно окидывая взглядом надетое на мне мирного образца пальто с серебряными погонами, съехидничал юный прапорщик.

"Жалею вас, что теперь вам приходится их пачкать изменой присяге!" – "Неправда, я не изменяю присяге! Я иду за народом, а это вы продались прислужникам капитала, одевшимся в социалистическую тогу. Эта вы губите народ. Э, да что с вами толковать! Убирайтесь подобру-поздорову, а то мы вам пропишем, где раки зимуют!" – возбужденно махая револьвером, снова закипятился прапорщик.

"Послушайте, – не вытерпев, прикрикнул я на него, – я раз сказал уже, чтобы вы приличнее разговаривали… Что за хамская манера махать руками", – вынимая из кармана руку с портсигаром и беря из него папиросу, продолжал я. Мое внешнее спокойствие подействовало на него, и он опустил револьвер.

– "Вот что, – заявил он, – я даю вам пятнадцать минут на размышление. И если через 15 минут вы со своими юнкерами не уйдете, то пеняйте на себя!" – закончил он и исчез за дверью.

Я закурил вынутую папиросу. "Что же, однако, делать? Так стоять – это скучно.

А любопытно, что делается сейчас на Мариинской площади? Пулеметы молчат и лишь идет одиночная ружейная стрельба. Черт возьми! Наверное, много убитых.

Эх, Ленин!.. А еще идеалист. Идти к осуществлению земного рая по трупам людей и лужам человеческой крови! Ничего тогда твой рай не стоит! Шулер ты политический, а не идеолог!" – снова вернулось философское настроение ко мне.

– "Ну, что у вас?" – подходя ко мне, задал вопрос военный комиссар.

"Да вот, пробовал убеждать караульного начальника согласиться на смену; но он, в свою очередь, требует, чтобы мы ушли, и дал четверть часа на размышление. А что, нового ничего не слышно?" – в свою очередь заинтересовался я.

– "Неважно. Многие части держат нейтралитет. Некоторые же примкнули к восставшим. Рабочие Путиловского и Обуховского заводов идут в город. Надо станцию скорее взять. Во что бы то ни стало ее надо занять, а то операционный штаб восставших слишком широко пользуется телефонной сетью, и наоборот – правительственные органы лишились этой возможности. А стрельба затихает", – заметил в раздумье военный комиссар.

В этот момент появился юнкер связи от прапорщика Одинцова и доложил, что на Невском появились какие-то патрули и что на Мойке у мостов рабочие начинают строить баррикады.

Услышав доклад, военный комиссар сразу оживился:

– "Продолжайте убеждать сдаться – а я пойду узнаю, в чем дело", – заторопился он.

"Слушаюсь. Разрешите потребовать на всякий случай из Зимнего дворца подкрепление, по крайней мере вторую полуроту. Пулеметы и пироксилин я уже вытребовал!" – доложил я.

– "Попробуйте. Не думаю, чтобы было что присылать. Смотрите же, первыми огня не открывать. Это может все дело испортить. Потом будут кричать, что мы первые открыли стрельбу и что мы идем по стопам старорежимных городовых: – стреляем в народ", – закончил военный комиссар и быстро зашагал к Невскому.

"Это черт знает, что за двойственность! Там – стрельба, а здесь не смей, а то кто-то какие-то обвинения предъявит. Да ведь раз мы введем порядок, то кто же откроет рот? Или как после июльских дней будет?!.. Комедианты проклятые!.. Там стрельба, а здесь жди, чтобы тебя сперва убили… Что за чертовщина – ничего не понимаю! Ну ладно, пришлют пироксилин, на собственный страх взорву всю станцию к черту!"… – злобствовал я и принялся писать новое донесение Начальнику Школы и капитану Галиевскому. Донесения на этот раз я написал в двух экземплярах. "Черт его знает, что творится", – заработало во мне сомнение: – "может, и донесения еще не должны попадать по адресу? – Пошлю двумя дорогами двух юнкеров: это будет надежнее". Сказано – сделано!..

Через минуту юнкера связи, получив категорическое приказание передать донесения в собственные руки по назначению, уже скрывались вдали: один в направлении Невского, а другой в обход, по Гороховой, через Александровский сад.

Прошло еще несколько минут, и из одного из окон станции раздался голос прапорщика:

– "Слушайте, убирайтесь! А то нам надоело ваше присутствие. Смотрите, если через три минуты вы не уйдете, то перестреляем вас, как собак!.." "Ах вы, сволочь этакая!" – вскричал я и, выхватив револьвер из кобуры, взмахнул его на взвод.

Но прапорщик скрылся.

"Черт его знает, что такое", – нервничал я, шагая по тротуару. – "Черт, а хочется есть!" – замечая валяющиеся на дороге куски хлеба, брошенные юнкерами, вспомнил я об еде. "Ведь я сегодня так ничего и не ел. Даже рюмки водки не успел выпить!.. А что сейчас в Школе творится? Шумаков, пожалуй, спит в дежурке, а нестроевые пьянствуют и жарят в карты. Хорошенький результат дала революционная дисциплина!" – И размышления поплыли одно за другим…

На улице, через наши цепи хотя и редко, но все же продолжала проходить публика. Видно было, что улица уже привыкла к нам: мы уже достаточное время болтались на ней.

Но вот со стороны Невского показался броневик.

– "Броневик идет!.." – раздалось несколько возгласов доклада с места.

"Вижу, – отвечал я. – Это, наверное, наш. У Зимнего дворца, когда мы уходили, я видел, как появились две машины. Очевидно, одну из них и посылают нам на поддержку!" – "Никак нет; это броневик восставших – это я хорошо знаю. Я видел сегодня брата из броневого дивизиона. И он говорил, что часть дивизиона объявила нейтралитет, а часть перешла на сторону восставших", – сообщил неприятную новость один из юнкеров.

В этот момент подбежал юнкер связи от взвода, отошедшего к углу Невского и Морской, и доложил о том, что приближающийся броневик пришел со стороны Невского и что военный комиссар требует спокойствия.

"Внимание!" – крикнул я юнкерам, выслушав доклад. "Если я выстрелю, открыть по нем огонь. Без этого же моего сигнала Боже сохрани стрелять! Возможно еще, что это наш!" Броневик приближался.

"Если откроет огонь сейчас, то подрежет колени. Значит, пускай юнкера стоят", – работала напряженная мысль. "Чего он едва тащится? Нет, это не наш! Наш был бы с офицером, а офицер не позволил бы продолжать напряжение в наших рядах и дал бы о себе знать. Да, да… нет сомнения – это восставшие. – Черт!

Что он хочет? Неужели откроет огонь по верхней части туловища! Ох, успею ли положить юнкеров? О, мука какая! Стрелять в него нет смысла: – не прошибешь!

Снять юнкеров и увести от бессмысленного расстрела", – мелькнуло раздумье.

"Что ты? Обалдел? Бежать будешь? Стыдись! Но как он медленно ползет! Сволочь, издевается! Ладно, издевайся, а я покурю, но остановись и выйди кто только из машины – застрелю", – затягиваясь папироской, давал я себе обещание.

Броневик приблизился. Глазки были открыты, оттуда велось наблюдение.

"Ладно, смотри, не смотри, а с места не сойдем!" – с трудом удерживаясь от желания вести наблюдение за дулом пулемета, твердо говорил я себе, попыхивая папиросой.

Но вот броневик поравнялся с воротами телефонной станции и остановился. Через секунду из ворот выскочил прапорщик и, подойдя к машине, о чем-то переговорил в боковой глазок с находящимися внутри машины. Переговоры продолжались не долее минуты. Кончив говорить, прапорщик исчез, а машина, вздрогнув, снова тихо поползла вперед… к нам.

"Пройдет мимо нас, повернется – и тогда…" – начали было наслаиваться в голове комбинации возможных действий бронемашины, как ее новая остановка оборвала их. – "Ну, начнется", – решил я. – "В живот или в голову?" – вырос вопрос, и я взглянул на дуло пулемета. Оно было накрыто чехлом.

"Сволочи!" – выругался я. – "Насмехаетесь вы, что ли?" и я было шагнул к машине с желанием выяснить, что же, наконец, они собою представляют, как скрип передовых рычагов и начавшийся ход машины назад с заворотом зада корпуса в ворота станции остановил меня.

Вот открылись ворота, и машина медленно вошла под арку. "Почему они медлят?" "Хорошо медлят! – сейчас же ответил я себе. Заняли уже станцию своим караулом. Прислали на помощь броневик и строят на улицах баррикады. Вот мы медлим. Мало того – идиотов-ротозеев из себя изображаем!" – негодовал я на пассивность действий военного комиссара и Зимнего, откуда все еще не присылали просимый пироксилин. "Скорее бы его получить, тогда машину подорву уближенным снарядом, приспособленным хотя бы к штыку винтовки, которую и подсуну под броневик", – размечтался я, как ко мне подошел портупей-юнкер Гаккель, бывший студент Института путей сообщения, и попросил разрешения высказать свои соображения.

"Пожалуйста, говорите, я слушаю вас", – дал я согласие.

– "Разрешите доложить, что юнкера очень смущены нашей бездеятельностью.

Сколько времени мы стоим здесь, и дождались того, что уже броневик прибыл.

Некоторые опасаются, что здесь кроется провокация".

"Что за вздор! Вы же видите, что я связан повиновением военному комиссару.

Он распоряжается здесь!" – с негодованием, горячо запротестовал я против усмотрения в моих действиях чего-то нечистого.

– "Ради Бога! Господин поручик, ваше поведение, наоборот, только и поддерживает настроение и повиновение вам", – торопливо ответил портупей-юнкер. "Я к вам потому и подошел, что знаю вас. Вы же тоже знаете, что я был на фронте и георгиевский кавалер и что, конечно, поэтому мне непонятна малодушная тактика какого-то комиссара, который сперва нас поздравил с почетным назначением в караул Мариинского дворца, а затем, зная об отсутствии патронов и неопытности наших юнкеров, держит нас уже столько времени перед станцией. Если он не решался занять ее раньше, то как же он займет ее теперь, когда там броневик? Нет, здесь если не зло скрывается, то глупость, господин поручик", – серьезно и резонно докладывал портупей-юнкер.

"Черт вас возьми!" – неслось у меня в голове. – "что вы мои мысли читали, что ли?"…

"Но что же делать, дорогой; – надо ждать", – дружественно заговорил я. – "Я послал четыре донесения с просьбой о высылке пироксилина и подкрепления, которое думаю послать на Мойку для снятия баррикад. И я думаю, что скоро мы получим и то, и другое, а тогда я буду действовать на свой страх и риск".

– "Вот, это прекрасно, господин поручик; простите, что беспокоил вас", – довольно ответил портупей-юнкер.

В этот момент вдруг Морская заголосила на всевозможные лады.

"Что такое?" – повернулся я в сторону визга и истерического крика. – "Женщины?

Откуда они взялись? Ах, с телефонной станции!" – "Это телефонные барышни. Очевидно, их выпроводили в намерении открыть уже боевые действия", – высказал свое соображение портупей-юнкер Гаккель.

Между тем вой, истерический вой, вырывавшихся из ворот станции потока барышен все усиливался. А почти пустынная Морская сразу запестрела различнейшими бегущими, прыгающими нарядами и шляпками.

Юнкера, наблюдая картинку печального бегства, искренне захлебывались от смеха, на который более пожилые барышни отвечали кто усовещанием, а кто карканьем беды.

– "Нашли над чем смяться!" – кричали одни, – "вы бы посмотрели, как с нами обращались! Это не люди!"…

"Уходите вы поскорее отсюда. Вас губят нарочно. Весь город в руках Ленина.

Все части перешли на его сторону. А вам здесь готовят западню".

– "Господин офицер, – принялась тормошить меня одна длинная и сухая, как палка, барышня: – Вся станция полна ими. Они через какой-то ход с Мойки, что ли, набираются. А что они делают с проводами! Многие войсковые части не знают, в чьих руках телефонная станция, а нам запрещено говорить… за каждой по солдату стоит. Военная часть просит телефон Главного Штаба, или коменданта, или Зимнего дворца, а они какой-то свой дают. Поэтому многие части не знают правды. Я сама слышала, как они смеялись, что одно военное училище убедили в том, что Ленин и его компания уже арестованы и что юнкеров можно отпустить в городской отпуск. Одна барышня передала знакомым, что у нас большевики, так ее чуть не убили!.. Уходите отсюда и юнкеров спасайте – все равно ничего не сделаете. Продали Россию!"… – рыдая, кончила барышня и побежала дальше.

Я стоял как истукан.

– "Господин поручик, – подбежал ко мне портупей-юнкер Гаккель, – с вами хочет говорить один француз!" "В чем дело? Кто хочет говорить? Какой француз? Давайте его сюда!" – ответил я.

"Господин лейтенант, – подходя ко мне и приподымая котелок, заговорил элегантный штатский на французском языке, – господин лейтенант, я секретарь второго атташе французскою посольства", – отрекомендовался он. – "Я сейчас иду с Садовой по Гороховой. На Гороховой и на Мойке, у Государственного банка, много рабочих, и они сейчас идут на баррикады, которые их товарищи начали строить перед мостом через Мойку на Гороховой. Рядом лежат и пулеметы. А когда я вышел на угол Морской и увидел юнкеров и спросил, что они делают, то я понял, что вам с тыла грозит опасность. Я только хотел из чувства любви к вашему прекрасному, но больному сейчас народу предупредить вас об этом.

Будьте осторожнее, и дай вам Бог всякого благополучия!" – пожимая мои руки, протянувшиеся к нему с благодарностью, кончил он свою медленную, видя, что я с трудом вникаю в смысл, речь.

– "Можно мне пройти здесь? Мне надо на Невский", – спросил он, указывая рукою вдоль Морской.

Я предупредил его, что это теперь небезопасно, так как поток барышен кончился и над Морской висело уныние пустоты.

"О, ничего! Я не боюсь. Я очень спешу, и у меня нет времени обходить!" "В таком случае, пожалуйста, разрешите просить вас все, рассказанное вами мне, передать офицеру, находящемуся на углу Невского. И скажите, пожалуйста, ему, чтобы он доложил об этом в Зимний дворец и военному комиссару. Спасибо еще раз", – поблагодарил я его.

– "О, пожалуйста! Счастлив быть полезным. Я ваше поручение выполню, господин лейтенант. Можете быть спокойным. До свиданья! Всякого успеха!" – и приподняв котелок, он быстро засеменил по Морской к Невскому. Пройдя последнего юнкера, он опустил котелок на голову, а затем и скрылся.

"Что делать? Что делать?" – стучало в висках. Мысли путались, и голова горела. "Пропали! Бедные вы", – сквозь слезы смотря на юнкеров, думал я.

"Увести вас я не могу. Делать что-нибудь тоже не могу, потому что не знаю, что мне с вами делать, такими жалкими и бесполезными. Бедные ваши жены, дети и матери!" – и я, если бы снова не подбежал портупей-юнкер Гаккель, наверное, разрыдался бы; так была сильна спазма, сжавшая горло…

"Господин поручик, с Мариинской площади идет грузовик с рабочими. Разрешите его задержать. Я сниму шофера, сяду за руль и подведу его к воротам станции.

Загорожу дорогу броневику!" – восторженно сияя от пришедшей идеи, выпалил портупей-юнкер.

"Прекрасно! Спасибо! Скорее!

– "Стой, стрелять буду!" – наперерез грузовику бросился я и портупей-юнкер.

Юнкера тоже взяли винтовки на изготовку. Грузовик остановился.

"Слезай! Живо!" – начал дальше распоряжаться портупей-юнкер, а я снова вернулся на свое место, чтобы наблюдать за воротами станции.

Рабочие слезли без сопротивления. Шофер же начал ругаться, но портупей-юнкер ударом приклада в плечо лучше слов убедил в безнадежности его положения, и он с извинениями стал слазить со своей машины.

Менее чем через минуту машина проплыла мимо меня под тихое и внешне спокойное приветствие юнкеров. Еще несколько секунд, и огромный грузовик, выехав правыми колесами своей тележки на тротуар, почти вплотную к стенам домов, закрыл собою вход в ворота и остановился. Остановив машину, портупей-юнкер Гаккель спокойно сошел с нее и, что-то покрутив в коробке скоростей, со скромностью, достойной скорее институтки, чем боевого солдата, направился ко мне.

– "Господин поручик! Ваше приказание исполнено!" – мягко и легко останавливаясь передо мною, бодро и весело доложил портупей-юнкер Гаккель.

"Сердечное спасибо, славный и чуткий друг!" – растроганно поблагодарил я его.

– "Рад стараться, господин поручик! Господин поручик, разрешите и эту машину туда же", – снова попросил портупей-юнкер.

"Где? Какую?" – озадаченно спросил я.

– "А вот вторая идет. Черти, флаг красного креста нацепили, а сами, наверное, оружие перевозят".

"А черт с ним, с флагом. Арестуйте и эту машину, и туда же!" – в восторге от набежавшей мысли, что начинает везти, отдал я приказ.

Так же чисто и быстро была поставлена рядом с первой, но перпендикулярно к ней и вторая машина.

Эта комбинация с машинами дала мне возможность произвести некоторую необходимую перегруппировку моих малочисленных сил.

А когда я кончал производить ее, ко мне явился юнкер связи из Зимнего дворца с сообщением от капитана Галиевскаго. Сообщение было радостное, и я им поделился с юнкерами.

Капитан Галиевский выслал нам подкрепление, которое, по получении пулемета и пироксилина, уже скоро явится сюда. "Теперь и взорвать станцию будет много легче", – показывая на машины, говорил я юнкерам.

"Затем во дворце получены сведения, что в город вошли казачьи части генерала Краснова. Первые эшелоны уже заняли, кроме Царскосельского вокзала, еще и Николаевский вокзал", – докладывал юнкер связи, мой любимец, юнкер 2-й роты И.

Гольдман.

"А сейчас, когда я проходил через Невский на улицу Гоголя, – я слышал стрельбу по направлению Казанского собора, – очевидно, это с Николаевского вокзала ведут наступление казаки", – с довольным видом докладывал свои соображения юнкер в ответ на мою справку, что за стрельба доносится со стороны Невского.

"Ага, теперь понятно, почему так долго не показывается милейший прапорщик.

Ну-ну, посмотрим, что будет!" – работала мысль.

"А что не видали вы военного комиссара, поручика Станкевича?" – "Никак нет, господин поручик!" "А как же вы прошли? Ведь он должен быть на углу Морской и Невского!" – "По маршруту, данному капитаном Галиевским: Александровский сад, улице Гоголя и Кирпичному переулку", – отвечал юнкер связи, на мгновение озадачивая меня сообразительностью хитрого капитана.

"Так, так, капитан что-то чует, что дает кружный путь. Эх ты, Господи, что-то будет дальше?" "А что Начальника Школы не видали?" – снова поинтересовался я.

– "Никак нет. Его страшно рвут. То зовут на заседание правительства, то в Главный Штаб".

– "Броневик идет со стороны Мариинской площади!" – раздался доклад с места.

"Новое дело!" – ударила по мозгам мысль, и снова стало тепло под левым соском.

"Внимание! Приготовься!" – крикнул я юнкерам.

На этот раз машина шла быстро. В глазки двойной башенки смотрели дула пулеметов. Пройдя мимо нас, машина замедлила ход. Дула пулеметов задвигались.

"Ну, теперь каюк", – струсил было я, но машина, продолжая двигаться, молчала.

Доползя до наших заграждений, машина остановилась.

Вслед за тем со стороны Невского подошла вторая машина. Из этой последней машины выскочило трое человек и, обойдя наши заграждения, подошли к первой.

Переговорили. Двое направились в ворота станции. Дверь в воротах открылась, и эти двое вошли в нее.

"Что же теперь будет? Пока казаки генерала Краснова дойдут, от нас ничегосеньки не останется. А, черт, что будет, то будет!" – тупо работала уставшая мысль. Болела голова, ныли ноги. Хотелось сесть. Закрыть глаза и так сидеть. И, поддавшись чувству бесконечной усталости, я уперся плечом в стенку, лениво смотря на броневики и на ворота станции.

Снова вышли из ворот те же люди.

– "Гей, юнкера, отпустите шоферов, да живо!" – крикнул один из них.

Шоферы, никем не охраняемые, так как я и не думал их арестовывать, а только отобрать у них машины, болтались тут же. И теперь, когда услышали зов, со всех ног бросились к своим машинам.

Побитый шофер попытался было начать какие-то разговорчики с одним из распоряжавшихся, но моментально отказался от пришедшего намерения. Причина, которая его побудила к этому, – был увесистый кулак, поднесенный к его подбородку.

– "Живо поворачивайся, скотина. Тебя ждут там, а ты прохлаждаешься, сволочь!

Ну,ну, живо!" – И шофер бомбой отпрыгнул к своей машине.

Через минуту грузовики исчезали в направлении Невского. Броневики продолжали стоять. На нас не обращали внимания.

"Что такое? – недоумевал я. – Они ждут, очевидно, приказаний. Но почему не трогают нас? Да я бы за проделку с грузовиками давно уже расправился бы, да так, что никто ноги не унес бы," – злился я за пренебрежение к нам. "Нет, они нам что-то готовят, но что? А не все ли равно тебе что? Они в данном случае господа положения. А ты свою роль окончил. Как глупо начал, так глупо кончил.

Ну, затянул Лазаря! Подожди, авось что-нибудь изменится". И в этот же момент первый броневик начал идти к Невскому.

А вслед за его уходом на тротуаре показалась штатская фигура военного комиссара.

"Что такое? Ты мило гуляешь? Или я с ума сошел! Ничего не понимаю! Что за чушь творится!" – гудело в голове.

– "Соберите юнкеров и постройте их, да быстрее. Я согласился прекратить осаду.

За что получил свободный проход для юнкеров?" – проговорил, подойдя ко мне, не смотря на меня, комиссар.

Я не ответил ни одного слова.

Через 2-3 минуты мой оставшийся взвод уже равнялся, строясь на Гороховой улице. С баррикад на мосту через Мойку на нас смотрели пулеметы.

"Смирно. Направо. На плечо!" – ровно командовал я, как будто это обычное занятие на дворе Школы.

"А второй взвод тоже уже ушел?" – задал я вопрос.

– "Не знаю, но я думаю, они сами догадаются это сделать, увидя, что мы ушли", – ответил наш злой гений.

"Шагом марш!" – скомандовал я. Взвод пришел в движение.

– "Если бы юнкера не были бабами, все дело пошло бы иначе", – вдруг бросил злое, глубоко несправедливое, недостойное обвинение достойный друг главноуговаривающего.

Чтобы не отяготить своей души, я, вместо ответа, стал подсчитывать ногу.

Пересекая улицу Гоголя, я чуть было не вздрогнул: поперек улицы стояла команда матросов с винтовками на изготовку.

"Раз, два!.. Ногу тверже!.." – с упорством крикнул я слова команды, маршируя дальше, чутко вслушиваясь в воздух в стремлении услышать щелканье затворов.

Но в воздухе стояло мерное отсчитывание шага моего взвода.

"Левое плечо вперед!" – выходя к Александровскому скверу, подал я команду, с облегчением уводя взвод от тяжело-нудной атмосферы Гороховой, принесшей столько разочарования, стыда, и боли.

Поровнявшись с Невским, я, все же боясь, что 2-й взвод, может быть, продолжает стоять на Невском, отправил к прапорщику Одинцову юнкера связи с приказанием идти в Зимний дворец.

Еще несколько минут, и мы вышли на площадь. Разнообразные чувства волновали душу, когда мы направлялись к Зимнему дворцу, где мерещились упреки, насмешки, и чувство горечи к виновнику наших напрасных переживаний и неудачи сразу выросло в дикую ненависть и презрение. Вот и памятник, уходящий в густоту нависших сумерек спустившегося на город вечера, а несколько дальше к Миллионной стоят каких-то два броневика.

Увидя нас, броневики вздрогнули и мирно поплыли к нам. "Наши – не наши? Э, разницы нет. Обнюхаете нас и вернетесь на свои места. Сегодня игра в кошки с мышками: – ведь здесь военный комиссар!" – проиронизировала мысль серьезно сосредоточенный осмотр машинами нас. Однако юнкера, задетые за живое тактикой поведения машин, обратились с вопросами, что они делают, на чьей стороне. Ответ был самый неожиданный: "Мы держим нейтралитет. Но выехали в город с целью препятствия боевым стычкам между обеими сторонами. Войска драться между собою не должны. Пускай правительство и штаб Ленина идут на соглашательство или дерутся между собою. Таково наше, бронедивизиона, решение. И вы можете себе идти во дворец, но если будете нападать первыми, то мы будем против вас".

Но вот мы подошли и к Дворцу.

Я остановил юнкеров и послал связь к капитану Галиевскому с докладом о нашем прибытии, поручив также узнать, явился ли уже прапорщик Одинцов-младший со своим взводом – на площади его не было, а по времени он должен был бы тоже подойти. Вообще на площади было тускло и пусто, как и в момент нашего прихода. Также продолжали нелепо-разбросанно лежать дрова перед Дворцом, наводя мысль на воспоминания о баррикадах. "Но почему не видно приготовлений к устройству наружной обороны? Вот, из этих брусьев можно сделать отличные баррикады. Великолепно можно использовать слева решетку сада. Затем, все окна первых этажей. Кроме Дворца безусловно занять и привести к оборонительному состоянию Главный Штаб, Министерство Финансов и Иностранных Дел, прорыв под Аркой к Невскому глубокую канаву и заложить мину, если не взводный окоп устроить. Затем надо использовать и здание Главного Управления Генерального и Главного Штабов. Где же офицерство этих всех учреждений? Или оно уже на выполнении какой-либо задачи? А дадут ли нам еще какую-нибудь задачу или теперь мы останемся за флагом? Конечно, военный комиссар будет делать доклад Правительству, и совершенно ясно, что доклад будет неблагоприятен для юнкеров и вреден для освещения обстановки момента", – мучительно рвали голову печальные выводы о знакомстве с деятельноетью и способностями представителя Правительства при верховном командовании.

– "Господин поручик!" – раздалось обращение, заставившее вернуться к ощущению мелкой действительности, окружавшей нас. "Господин поручик! Капитан Галиевский приказал ввести юнкеров во двор и присоединиться к баталиону, а затем вам явиться к нему, а где он находится, – я вас провожу. Прапоршика Одинцова с юнкерами во Дворце нет. Их, по докладу убежавших юнкеров и некоторых офицеров Штаба, очевидцев, окружили солдаты Павловского полка, рабочие и броневики, и взяли в плен. При чем страшно издевались и били юнкеров. Куда их увели – неизвестно"… – возбужденный печальной новостью о судьбе товарищей, торопливо доложил вернувшийся юнкер связи. Вздох горести и краткие восклицания, вырвавшиеся у юнкеров, разрядили было нависшую атмосферу молчания, в которой мы ожидали возвращения из дворца связи.

Гул голосов рокотом переливался под аркой, посреди которой стоял броневик.

– "Это уже наш!" – оживленно прокоментировали юнкера. "Да, здесь все уже наше", – тускло мелькнула мысль. А где-то в глубине застонал червячок тоски:

"Здесь и преступление наше, здесь и его искупление". Простонал и исчез. Дух бодрой решимости захватил меня при выходе из-под арки во двор, где, между высокими рядами сложенных в кубы дров, стояли козлы вннтовок, с разгуливающими перед ними часовыми, а слева и справа торчали холодные черные дула трехдюймовых скорострелок. Весь двор говорил. И в этот говор вносилось резким диссонансом ржание лошадей. Налево от входа во двор, перед длинным рядом дров, оказалось место, отведенное для нашего баталиона, куда я и подошел с юнкерами.