Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Александр Извольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Я расскажу позже, каким образом и благодаря какому влиянию, будучи также захвачен доктриной славянофильства, как большинство сверстников моих и Столыпина, я освободился от этого невежественного учения в сравнительно ранний период моей жизни. Что касается Столыпина, то, не доходя до чрезмерного увлечения этой доктриной, он, тем не менее, оставался в значительной степени её сторонником. Если бы он имел возможность, как то случилось со мной, изучать политическую и социальную жизнь Западной Европы, я убеждён, что его ясный и сильный ум совершенно отбросил бы все ошибки славянофилов.

В соприкосновении с одним из наиболее жизненных для России вопросов – аграрным – он не поколебался отбросить роковую концепцию о мире, принесшую столько зла, и принять вопреки ожесточенному сопротивлению систему мелкой собственности. С другой стороны, к несчастью, он не оказался способным подняться над особо опасными теориями славянофилов, и это вызвало, несмотря на все мои усилия переубедить его, чрезвычайную склонность к сильному, неумеренному национализму, что вызвало самые печальные последствия и в конце концов повело к разрыву наших политических отношений.

Портрет этого замечательного человека, который я попытался набросать, был бы неполон, если бы я не отметил его чудесный ораторский дар. В своём первом обращении к Думе он показал себя оратором исключительного дарования. Я употребляю слово «показал», потому что до этого времени никто не знал об его ораторском таланте, и, по всей вероятности, он сам не знал о том, что он обладает таким талантом, потому что ранее в России не было учреждения, в котором можно было бы обнаружить свои ораторские способности.

Когда после вхождения в кабинет Горемыкина я обратил своё внимание на Думу, зрелище, которое мне представилось, было совершенно необычайное.

Я уже говорил, как я был поражён наличием большого количества крестьян среди депутатов, которые фигурировали на торжественной церемонии открытия Думы в Зимнем дворце.

Согласно избирательному закону, Дума включала 524 депутата, но выборы ещё не закончились в некоторых частях империи, и не более 500 депутатов присутствовали при открытии Думы. Из этого числа около 200 депутатов принадлежали к крестьянскому сословию. На первом месте стояли кадеты, которые по причинам, мною уже изложенным, получили перевес над консерваторами и умеренными либералами, или октябристами. Кадетская партия, обнаруживавшая радикальные тенденции, очень прочно и строго организованная, насчитывала 161 члена и усиливалась двумя группами, менее радикальными, но всегда голосовавшими вместе с кадетами, – «партией демократических реформ» и «партией мирного обновления». Эти партии были немногочисленны, но они имели в своих рядах несколько значительных лиц. Умеренные либералы, или октябристы, были представлены незначительным количеством депутатов, которые едва отличались от консерваторов, вместе с которыми они насчитывали около трети общего количества депутатов. Социалисты насчитывали всего 17 депутатов, причём они не были избраны как таковые, потому что обе революционные партии – социалисты-революционеры и социал-демократы – отказались принять участие в выборах, требуя созыва Учредительного собрания и всеобщего избирательного права, а по отношению к Думе и к манифесту 1905 года ими был объявлен бойкот. Национально-автономистские группы: польская, латвийская, эстонская, литовская и западных губерний – насчитывали все вместе 70 депутатов и держались демократических тенденций, исключая польской группы, которая была консервативной, но по причинам национальным присоединилась к оппозиционным правительству партиям. Наконец, имелось некоторое количество депутатов, которые не принадлежали ни к одной из партий и колебались, кому отдать свои голоса, решив в конце концов голосовать вместе с оппозицией.

Таким образом, характерным для первой Думы является оппозиционный блок, к которому примыкало больше половины всего состава Думы. Этот блок, составленный из различных групп, полностью руководимыи кадетами, не включал, конечно, ни консерваторов, ни умеренных либералов. Но в стороне от всего этого оставалась неопределенная масса, состоящая из 200 крестьян с вкрапленными там и сям деревенскими попами, длинноволосыми и бородатыми, которые внешним видом мало чем отличались от своих сотоварищей, пахарей земли.

Введение этой крестьянской массы в Думу было любимой мыслью правительства, и с этой целью соответственно был приспособлен избирательный закон, за который ответствен его автор, Булыгин, посредственный бюрократ, который дал своё имя первому проекту конституции, так и не воплотившемуся в жизнь. Закон тогда был рассмотрен и окончательно отредактирован правительством графа Витте; это было очень сложно и искусственно и давало преимущество крестьянскому классу над всеми другими классами страны. Правительство рассчитывало этим путем выиграть благодаря присутствию в Думе элементов, проникнутых консервативным духом, лояльностью по отношению к личности царя, послушных голосу установленных властей и официальной церкви. Никогда бюрократия, управлявшая судьбами России, не делала более грубой и роковой ошибки, потому что, как можно это видеть теперь, крестьяне вошли в Думу, зачарованные мыслью о том, чтобы получить возможность разделить землю в интересах своего класса. Совершенно не осведомленные в других вопросах, которые стояли перед Думой, и равнодушные к политическим свободам, которые требовались либеральными партиями, они были готовы поддержать всякую партию, которая обещала бы им полную реализацию их аграрных вожделений.

Таким образом, совершенно понятно, что кадеты, которые поставили во главу угла своей программы не только распределение среди крестьян земель, принадлежащих короне, императорской фамилии и монастырям, но также принудительную экспроприацию земель крупных и даже мелких собственников, могли рассчитывать на поддержку со стороны большинства крестьянских депутатов.

Под влиянием этих обстоятельств при участии социалистов образовалась так называемая трудовая партия, стоящая на втором месте по количеству входящих в неё депутатов Думы, составленная главным образом из крестьян, принимающих аграрный социализм, и насчитывающая около сотни членов. Другие крестьяне, даже те, которые считали себя принадлежащими к консервативной партии, все более и более подпадали под влияние кадетов, так как аграрный вопрос быстро стал предметом дебатов в Думе. Как известно, именно этот вопрос явился причиной решительного столкновения между правительством и первой Думой, вызвавшего её роспуск.

Столыпин с первого взгляда распознал ошибку правительства и её роковые последствия, а я присоединился к его мнению. Но кто не знает бюрократической атмосферы, которой были окружены министры в Петербурге, и полного неумения быстро усвоить новые идеи, интенсивно переживавшиеся всей страной? Они думали в своём неведении, что крестьянин по самой своей природе является приверженцем трона и алтаря, и не отдавали себе отчёта в аграрных аппетитах и анархических тенденциях, которые проявились у крестьянства столь ясно в предыдущие годы. Чиновники типа Булыгина, которые питали иллюзии о верноподданнических чувствах крестьянства, не могут вызвать удивления, но что граф Витте, дальновидный и опытный государственный деятель, мог впасть в ту же самую ошибку – этого я до сих пор не способен понять. Разве не был граф Витте председателем комиссии, которая изучала аграрный вопрос незадолго до этого, и разве тогда он не имел случая понять домогательства крестьянского класса? Я часто и безуспешно пытался проникнуть в эту тайну, расспрашивая и самого графа Витте, и его главных сотрудников. Только позже я нашёл ключ к этой загадке в книге д-ра Диллона, но этот автор, несмотря на его осведомленность в деятельности его замечательного друга, ограничивается простой констатацией его ошибки, не пытаясь даже объяснить её. Мы видели, каков был состав Думы. Не менее любопытно отметить, что её руководящие партии, которые боролись на выборах – кадеты и октябристы, не были представлены в заседаниях Думы своими признанными вождями. Кадетская партия, которая одержала победу по всей линии, не имела в своих рядах своего лидера, профессора Милюкова. Он был избран подавляющим большинством в Петербурге, но был исключен из состава депутатов правительством по техническим причинам, содержания которых я не помню. Правительство, однако, не достигло успеха, так как Милюков продолжал, несмотря ни на что, руководить своей партией извне; и действительно, я много раз думал, что его присутствие в Думе было бы менее вредно для кабинета, чем его деятельность извне, особенно потому, что у кадетов в самой Думе были весьма достойные представители, какими, например, являются профессор Муромцев (председатель первой Думы), Головин, который был председателем второй Думы, Родичев, Набоков, Винавер (три лучших оратора этой партии), князь Шаховской, Петрункевич, Кокошкин и Герценштейн. Обе дружественные либеральные партии – «партия демократических реформ» и «партия мирного обновления», хотя и были малочисленны и, что называется, представляли из себя «генеральный штаб без армии», были представлены также людьми, известными в науке. Первый из их основателей, профессор Ковалевский, имел много друзей во Франции, а другой, генерал Кузьмин-Караваев, являлся одним из лучших ораторов Думы. Другим их лидером являлся граф Гейден, который занимал высокий пост при дворе. Что касается октябристов, они имели двух лидеров – Гучкова и Дмитрия Шилова, которые оба потерпели неудачу на выборах. Консерваторы не были представлены ни одним из своих лидеров и более или менее шли за октябристами. Среди умеренных либералов следует отметить Стаховича и Львова (не нужно смешивать с князем Львовым, будущим председателем Временного правительства, который не был членом первой Думы), но я не могу вспомнить ни одного значительного имени, которое бы принадлежало к группе октябристов или к партии «правового порядка». Польское «коло» возглавлялось Дмовским, вождем польской национально-демократической партии, который в настоящее время играет выдающуюся роль в делах его страны, и епископом Вильны бароном Роппом – оба являлись ораторами первого ранга. Наконец, трудовая партия возглавлялась Аладьиным, великолепным оратором, нарушившим с помощью красного цветка, который он иногда забывал вложить в свою петлицу, монотонный вид серой массы крестьян, составлявших главную часть его партии.

Государственный совет, который соответствовал при старом режиме первому наполеоновскому Conseil d'Etat, где обсуждались наиболее важные законы и меры по вопросам внутренней политики, и решения которого представлялись на усмотрение императора, был преобразован в верхнюю палату, составленную из равного числа членов, назначенных императором и избираемых; первые, хотя и утверждавшиеся царём в конце каждого года, числились на службе всю свою жизнь и представляли, за немногими исключениями, бюрократов, которые занимали высокие посты в гражданской или в военной иерархии, как, например, министры, генерал-губернаторы, командиры армейских корпусов, посланники, судьи Верховного совета и т. д. Избранные члены состояли из представителей высшего духовенства, дворянских и ученых обществ, академий и университета, торговых и биржевых палат и, наконец, из большого числа представителей земств от всех частей империи, где существовали эти учреждения, и представителей крупных землевладельцев от таких, например, мест, как Польша, Литва и восточные балтийские провинции.

Благодаря такому составу Государственный совет представлял из себя наиболее умеренное учреждение в сравнении с верхними палатами Европы, в странах, в которых существует конституционное правительство, как, например, палата лордов или итальянский сенат. Несмотря на небольшое уважение, которое я питаю к русской бюрократии, я должен признать, что среди членов Совета было достаточное число людей больших способностей. Некоторые из них находились на государственной службе в либеральный период царствования императора Александра II. Среди них был дядя моей жены граф Пален, который в тридцать лет по его должности министра юстиции был призван царём ввести в России судебные реформы, явившиеся величайшими актами царствования императора Александра II. Граф Пален был дворянином старой школы, который пользовался большим расположением при дворе, но отличался абсолютной независимостью по отношению к правительству и был всеми уважаем за его свободолюбивый и благородный характер. Вместе с ним работали такие люди, как граф Сольский, Голубев, оба брата Сабурова (один из них был послом в Берлине до тех пор, пока не был вынужден оставить свой пост по причине расхождения с князем Бисмарком), Герард, Кони и др., – все бюрократы, но одаренные широким кругозором, обширным знанием и большим опытом в государственных делах. Любопытно отметить, что старшие бюрократы были проникнуты либеральными тенденциями или, другими словами, духом царствования императора Александра II, в то время как молодое поколение чиновников исповедовало реакционные идеи более позднего периода царствования Александра III.

Особое место в Государственном совете занимал граф Витте, который только что покинул власть и будущее отношение которого к правительству представлялось загадочным. В следующей главе я постараюсь набросать портрет этой властной фигуры, политическая роль которой прервалась, как казалось, только на время. В то время как избранные члены Государственного совета призывались к работе только на 9 лет, целая треть их каждые три года была обречена на замещение их равным числом вновь избранных на тех же самых условиях, что и их предшественники. По этой причине я не могу вспомнить совершенно отчётливо первого состава членов, принадлежащих к этой категории, и поэтому возможно, что я укажу лиц, которые вошли в Совет несколько позже. Академия и университеты были представлены такими выдающимися профессорами, как князья Голицын, Ольденбург, Грим и Таганцев; коммерческие и промышленные предприятия так же, как и биржа, были представлены людьми столь же высокого достоинства, среди которых я могу назвать Крестовникова, Авдакова и Тимирязева; дворянство, земство и помещики послали своих лучших представителей, большая часть которых присоединилась к партии центра, т. е. к умеренно-либеральной партии, председателем которой был мой близкий друг князь Пётр Трубецкой, бывший предводитель дворянства в Москве, судьба которого, увы! сулила ему вскоре погибнуть от руки убийцы.

Среди членов, принадлежащих к этим последним трем категориям, я отмечаю ряд моих старых друзей, как, например, князя Бориса Васильчикова, предводителя новгородского дворянства, проникнутых наилучшими либеральными тенденциями.

В заключение нужно сказать, что поляки были представлены очень известными и образованными людьми, в особенности хорошими ораторами, такими, например, как Корвин-Милевский, хорошо известный в Петербурге граф Велепольский, Скирмунт и Шебеко.

В тот момент, о котором я говорю, Государственный совет не носил ещё того характера, который отличал его позже в заседаниях, руководимых реакционными принципами, когда он стал служить послушным орудием в руках правительства. Изменение его состава происходило мало-помалу благодаря усилиям, употребляемым высокими сферами, чтобы помешать назначению кого бы то ни было, кто не принадлежал к правой партии. Что касается заседаний его первой сессии, Государственный совет не только демонстрировал большую независимость и глубокое понимание вопросов, но, как мы увидим, он горячо оппонировал проектам кабинета Горемыкина и не заслужил той враждебности, которая была проявлена по отношению к нему Думой.

Несмотря на прочно установленный обычай, в силу которого каждый министр немедленно после отставки назначался членом Государственного совета, я был назначен двумя годами позже ввиду оппозиции, которая была проявлена по отношению к моей кандидатуре реакционными кругами и вследствие влияния их на императора. Только благодаря энергичному протесту Столыпина эти препятствия были устранены, в результате чего я сделался членом Совета вместе с моим братом, и мы оба присоединились к партии центра.

Глава четвертая Граф Витте

Теперь мне предстоит весьма трудная задача: дать характеристику великого государственного деятеля графа Витте, которую я хочу сделать возможно более добросовестно. Немногие министры вызывали о себе столь различные суждения, высказываемые с такой страстью. Он имел значительное количество врагов, но также много восторженных поклонников, которые пользовались только превосходной степенью, когда говорили о его характере и вообще о его личности. Вряд ли кто-нибудь умел лучше, чем он, внушить к себе со стороны своих друзей столь горячую и искреннюю преданность, великолепный пример которой можно видеть у д-ра Диллона в его книге «Россия в упадке», посвященной «памяти моего друга, величайшего русского государственного деятеля С. Ю. Витте».

Что касается меня, я никогда не находился под очарованием властной личности графа Витте, и, с другой стороны, Я не испытывал по отношению к нему того чувства недоброжелательности, которое он вызывал у многих своих современников, особенно у императора Николая, так и не сумевшего победить своё чувство антипатии к нему.

Я чувствую, что могу дать его описание с полной объективностью, что и постараюсь сделать.

Отличительной чертой его внешности были высокий рост и широкие плечи. Он был высок даже для России, где часто встречаются люди высокого роста, и все тело его казалось сделанным грубыми ударами топора. Его лицо имело бы тот же характер, если бы не дефекты формы носа, которые давали ему некоторое сходство с портретом Микеланджело. Его манеры были резки, по-видимому, намеренно; может быть, он практиковал это, чтобы защитить себя от смущения, которое испытывал при дворе и в высшем обществе столицы, с обстановкой которого он никогда не смог освоиться. Но, несмотря на его внешность и резкие манеры, он производил на всех впечатление человека большой силы и оригинальности.

Что всегда производило на меня неприятное впечатление, это его голос, который звучал очень резко и особенно его произношение, усвоенное им в юности, когда он жил в Одессе, где население чрезвычайно смешанное и состоит из греков, румын и других южан. Это произношение, которое было для него обычным явлением, чрезвычайно резало ухо, так как я привык к чистому и элегантному языку, употреблявшемуся нашим великим поэтом Пушкиным, языку, на котором говорили вся культурная Россия и население обеих столиц, особенно Москвы.

Граф Витте, как известно, был «самоучка». Он не был по рождению совсем простого происхождения: его отец, который был провинциальным чиновником иностранного происхождения (я думаю, датчанин), занимал довольно высокий пост на государственной службе, а мать принадлежала к одной из лучших фамилий России. Но, закончив образование в его родной провинции, он не начал делать бюрократической карьеры, которая являлась единственным путем к достижению высокого чина в этот период. Он поступил на службу крупной частной компании, которая владела Юго-Западными железными дорогами в России, и первые двадцать лет своей службы провёл там. Одаренный редкой энергией, он прошел все ступени службы, не уклоняясь от самых незначительных обязанностей, вплоть до должности начальника станции, и благодаря всестороннему знанию железнодорожного дела он был призван в Петербург Александром III в качестве эксперта по железнодорожному делу, столь важному в то время для России.

В Петербурге его кипучая деятельность скоро вышла за рамки специальности, и он сделался авторитетом не только по железнодорожному вопросу, но и по вопросам экономической жизни страны. Его восхождение по ступеням чиновничьей иерархии было весьма быстро, и всего через несколько лет после прибытия в Петербург он уже встал во главе министерства финансов. Он занимал этот пост (исключая 1903 – 1905 годы) до того самого дня, когда, как мы видели, сделался главой первого конституционного правительства России.

Ум графа Витте всегда был направлен на практическое разрешение вопросов; его политические и экономические взгляды не были проникнуты глубоким пониманием проблем с государственной точки зрения или подкреплены знанием законов, которые управляют жизнью человеческого общества. Этим отчасти объясняются, как я думаю, некоторые из его ошибок, но, хотя я не раз был поражён отсутствием у него того, что принято называть высокой культурой, и общей основной идеи, я не могу пойти в этом направлении так далеко, чтобы согласиться с Бомпаром, который в своей статье, напечатанной в «Revue de Paris», высказывает мнение, что графу Витте не доставало самого элементарного знания финансовой науки.

Несмотря на это утверждение, Бомпар признает, что граф Витте был «администратором большой интеллектуальной силы, финансистом с широким кругозором и выдающимся государственным деятелем». Это суждение делает честь беспристрастию бывшего французского посла в Петербурге, политические разногласия которого с графом Витте никогда не прекращались, но мне кажется, что это суждение не отдает должного гениальности графа Витте. Без колебания употребляю я слово «гениальность», потому что граф Витте в известную пору его деятельности проявил нечто большее, чем простой талант.

Можно ли с полным правом сказать, как делает это д-р Диллон в своей книге, что граф Витте был «единственным государственным деятелем, которого дала Россия со времен Петра Великого»? Я так не думаю. Его деятельность изобиловала ошибками, от которых Россия жестоко страдала, чтобы было возможно отвести ему столь высокое место в истории страны. Я думаю, было бы более правильным сказать, что в известные периоды его деятельности благодаря смелости взглядов и решительности, с которой он проводил свои планы в жизнь, его можно поставить наряду с величайшими государственными людьми всех времен и всех наций. Но в иные времена и, к сожалению, в очень критические моменты он не оказывался на высоте положения. Это происходило скорее от недостатка характера, чем интеллекта, так как в противоположность личности Столыпина он обнаруживал себя как человек, моральные качества которого не всегда были на одном уровне с его интеллектуальной одаренностью.

Не умаляя замечательной деятельности графа Витте, всякий может отметить тот факт, что он не следовал в своей работе какой-либо определенной схеме и что она представляла разнообразные и часто противоречивые фазы. Чтобы объяснить эту аномалию, необходимо представить себе ту обстановку, которая влияла на него в течение пятнадцати лет государственной деятельности.

До провозглашения конституции 1905 года в России не было однородного кабинета министров, не было ни председателя Совета Министров, ни даже постоянного совета в полном смысле этого слова. Император в известных случаях созывал министров на совещание под своим председательством, чтобы рассмотреть тот или иной вопрос особой важности, но такие случаи бывали редки, как правило, каждый министр работал отдельно с императором и получал указания, исходящие только непосредственно от государя.

В результате получалось, что министры не были связаны между собою единством работы и даже, больше того, поддерживалась полная независимость друг от друга.

Царь Александр III, очень ревниво оберегавший самодержавный режим, заботливо направлял министров именно по этому пути, и всякая попытка с их стороны собраться вместе в целях достижения согласованного решения по какому-либо вопросу рассматривалась им как стремление ограничить его власть.

Император Николай не внес изменения в этот порядок и даже усугубил его, созывая министров на совещания ещё реже, чем то делал его отец. Если отметить также, что министры не подлежали парламентскому контролю и что все усилия земств расширить сферу своей деятельности строго преследовались, можно только удивляться, как подобного рода система не вызвала значительно раньше, чем это случилось, полной дезорганизации в жизни одной из величайших империй, известных в новейшее время.

Как только граф Витте сделался министром финансов, он сейчас же обнаружил явную склонность доминировать над другими членами кабинета и стал de facto, если не de jure, действительным главой русского правительства.

Осуществления этой цели он достигал не только благодаря своей властной натуре и безусловному доминированию над своими коллегами, но также и тому, что, будучи министром финансов, он поставил все министерства в зависимость от себя, так как Александр III совершенно доверял ему, отказывая в санкции кредита без согласия графа Витте.

Но это превосходство не долго удовлетворяло честолюбие графа Витте, который мечтал распространить свою деятельность на руководство всей политической и экономической жизнью страны, чего в конце концов и добился.

Таким образом, он осуществлял контроль над бесчисленной армией чиновников всех наименований и рангов в войске, во флоте, даже на дипломатической службе. В дальнейшем его стремление бесконечно распространять власть государства на различные сферы деятельности привело к тому, что в течение десяти лет он был действительным господином 160-миллионного населения империи.

Я уже отмечал, что соотечественники графа Витте не отдавали должного его деятельности. Мне же кажется, что министр, который имеет на своём счету успешное выполнение трёх задач – монетной реформы, Портсмутского договора и конституционной хартии 1905 года – заслуживает быть поставленным в один ряд с величайшими государственными деятелями не только России, но и всего мира.

Уже одного установления металлического обращения и твёрдой валюты достаточно, чтобы предоставить ему это место. Эта реформа, которая встретила значительные препятствия на пути к своему осуществлению, была проведена исключительно благодаря настойчивости графа Витте и помогла России выйти из русско-японской войны и революционных потрясений 1905 года без финансового кризиса.

Я уже высказывал своё мнение о Портсмутском договоре, и я, не колеблясь, квалифицирую его как неожиданный успех России, который был достигнут не diploimate de carriere.

Наконец, манифест 17 октября, несмотря на запоздание, в котором повинен император Николай II, несомненно, спас на время российскую монархию от гибели, отсрочив её на двенадцать лет, пока она снова не покинула путь, намеченный графом Витте, чем подписала себе смертный приговор.

Хотя я и не чувствую себя компетентным судить об экономической политике графа Витте, однако я не буду неправ, если скажу, что эта сторона его деятельности должна вызвать серьёзные критические замечания.

Я уже отмечал его стремление направить государство в сторону участия в экономической жизни страны путем ряда мероприятий, как, например, организация железнодорожного строительства, эксплуатация en regie обширных владений короны, внимательное наблюдение за мануфактурной промышленностью и т. д., вследствие чего государство взяло под свой контроль частную инициативу и деятельность, которые с этих пор так слабо развивались в стране. Но, помимо этого чрезмерного «огосударствления», многие мероприятия графа Витте в экономической области оказались вредными для хозяйственного организма России.

В своей книге «Россия в упадке» д-р Диллон говорит, что граф Витте видел слабость и отсутствие связи между различными элементами, составляющими Российскую империю, и рассчитывал, что эти элементы могли бы быть консолидированы и приведены в связь друг с другом путем громадного экономического преобразования, которое создало бы властные национальные интересы и послужило бы основанием для действительного перевоспитания нации. С моей точки зрения, если эти строки и не характеризуют общего плана графа Витте, так как мне всегда казалось, что у него отсутствует какой-либо продуманный план, они в конце концов правильно определяют направление его политической деятельности.

Слабость и разобщенность элементов, составляющих русскую империю, не могли ускользнуть от внимания государственного деятеля и совершенно ясно обнаружили себя позже, после падения монархии. Но я принадлежу к той политической школе, которая всегда полагала, что лекарством для такого положения вещей может являться не контроль государства a outrance, не укрепление централизации и даже не искусственное стимулирование материальных интересов, но развитие местного самоуправления, представительный образ правления, построенный на этом принципе, удовлетворение разумных требований различных национальностей и систематическое внедрение в народное сознание необходимости развития личной инициативы.

Нет разногласий в том, что мероприятия, указанные графом Витте, заслуживают тех громадных усилий, которые были затрачены для развития или, вернее, создания промышленности в России.

Но, отдавая все своё внимание этой стороне хозяйственной жизни России, разве граф Витте не понимал, что Россия является земледельческой страной и что она нуждается в поощрении сельского хозяйства?

И разве не на счёт финансовой политики графа Витте следует отнести то обстоятельство, что громадное количество земледельческих продуктов экспортировалось, расстраивая тем самым экономический баланс и даже подвергая физическим страданиям крестьянство?

Та политическая школа, к которой я принадлежу, всегда придерживалась того мнения, что создание многочисленного рабочего класса, концентрирующегося по городам, формирует революционные кадры par excellence, как то доказал 1917 год, и что этому должны предшествовать широкие аграрные реформы в целях развития мелкой частной собственности. Это не только увеличило бы производительность земли, но внушило бы крестьянству склонность к консерватизму, которая у него совершенно отсутствовала.

Я отмечу только мимоходом одно из мероприятий графа Витте, которое выродилось в свою собственную противоположность: монопольная продажа спирта. Лично я придерживаюсь того мнения, что эта мера, рассматриваемая как паллиатив, была хороша сама по себе и предопределялась предшествующим положением вещей. Но, вместо того чтобы довольствоваться ею как паллиативом, граф Витте не приложил своей громадной энергии для её отмены, и она превратилась в орудие деморализации и обнищания масс.

Вот предмет, в котором я чувствую себя более компетентным, – вопрос о русской политике на Дальнем Востоке. Граф Витте имел громадное влияние на эту политику и может считаться ответственным за неё, если не вполне, то в большой степени. Роль, которую он играл в этой драме, наиболее сложна и разнообразна. Если бы кто-нибудь пожелал узнать причину несчастной войны между Россией и Японией, ему было бы необходимо, по моему мнению, рассмотреть решение, принятое русским правительством с графом Витте во главе, провести транссибирскую железную дорогу до Владивостока по китайской территории, которое было принято хотя и давно, но в то время создало на восточной границе империи очень сложное и опасное положение. Это явилось первым шагом, обеспокоившим Японию и обнаружившим для этой державы империалистические намерения России на Дальнем Востоке. Будучи всегда сторонником европейской политики для России, я никогда не придерживался мнения, что нам следует распространить поле деятельности России в места, отдаленные от центра наших традиционных интересов, что, несомненно, ослабляло нашу позицию в Европе. Мне всегда казалось, что Сибирь должна быть рассматриваема как резерв до того дня, когда Россия окажется вынужденной направлять туда излишки своего населения.