Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Александр Извольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

После того как русское революционное правительство опубликовало секретные документы, я должен взять на себя труд, поскольку это представляется возможным, исправить неправильное толкование договора в сообщении Ф. Иенсена, издателя газеты «Le Temps», интервью которого со мной было опубликовано в конце сентября 1917 года. Узнав о том, что происходило в Бьерке, и, будучи вполне осведомлен о содержании договора и телеграмм, которыми обменивались императоры, по должности министра иностранных дел я считал моим прямым долгом исправить неверную версию.

Совершенно необходимо прежде всего вспомнить те события, под влиянием которых находился царь во время встречи с германским императором, и попытаться воспроизвести его состояние духа во время этого свидания.

Незадолго до этой знаменитой встречи царь узнал о неудачах своей армии в борьбе с японцами в Маньчжурии; его флот под командованием адмирала Рожественского был разбит под Цусимой; революционное движение прокатилось по всей России, самодержавной власти царя угрожали широкие народные массы, которые требовали участия нации в управлении страной. Всё это в глазах императора Николая являлось последствием войны с Японией, с державой, которая никогда не осмелилась бы провоцировать на войну Россию и тем более никогда бы не имела ни малейшего шанса оказаться победоносной на бранном поле, как только с помощью Англии, этого извечного врага, который становился на пути России повсюду, в Европе и в Азии. Разве удивительно, что в таких условиях кайзеру было нетрудно убедить русского императора принять его план континентальной коалиции против Англии и сделать из него посредника для привлечения в эту коалицию и Франции? Время и место были удачно выбраны кайзером, чтобы победить сомнения своего кузена, который оказался одиноким в Бьерке, беспомощным, можно сказать, перед атакой гостя, получившего в конце своего трёхдневного пребывания полное преобладание над волей своего хозяина.

Мне рассказывал сам царь, что договор был подписан за несколько минут до отъезда императора Вильгельма, после завтрака, который состоялся на борту «Гогенцоллерна». Некоторые писатели оказались способными инсинуировать, что количество и качество вин послужило в некоторой степени причиной согласия императора Николая, – вульгарное утверждение, которое легко могло бы быть устранено, если бы кто-нибудь из них имел случай, как это бывало со мной, часто присутствовать на подобных завтраках.

Когда оба императора, оставшись одни, дали свои подписи в конце текста, который предварительно был подготовлен кайзером, последний настаивал, чтобы договор был контрассигнован. Он пригласил с собой в путешествие чиновника высокого ранга из Министерства иностранных дел фон Чиршки, который впоследствии сделался статс-секретарем этого министерства и подпись которого должна была контрассигновать подпись его шефа. Ввиду того что в царской свите не было никого, равного по рангу и по осведомленности этому чиновнику, германский император настоял призвать адмирала Бирилева, русского морского министра, который присутствовал на борту «Полярной Звезды» в качестве гостя. Старый моряк, совершенно не осведомленный в вопросах внешней политики, был призван в последний момент и без колебаний приложил свою руку к документу, о содержании которого он не мог даже догадываться; действительно, одно из лиц царской свиты рассказывало мне, что в то время, когда адмирал Бирилев подписывал своё имя в конце страницы, верхнюю её часть царь закрывал рукой. Когда впоследствии адмирал Бирилев был спрошен об этом графом Ламздорфом, он заявил, что если бы он оказался снова в том же положении, он сделал бы то же самое, считая своим долгом как морской офицер повиноваться беспрекословно своему государю.

Теперь, когда восстановлены все обстоятельства, сопутствовавшие заключению договоров в Бьерке, всякий, кто с должным вниманием отнесется к его тексту, не может не понимать, что император Николай II никогда не помышлял заключить союз, враждебный Франции, и, следовательно, не может быть и речи об измене с его стороны. Первая статья договора предусматривает, что «если какое-нибудь европейское государство нападет на одну из империй, другая договаривающаяся сторона обязуется помочь своему союзнику всеми имеющимися в её распоряжении силами на суше и море». Неопределенность редакции этой статьи, если взять её вне контекста, вероятно, и могла быть истолкована в том смысле, что в случае агрессивности Франции по отношению к Германии Россия должна была бы оказаться на стороне последней, но такое толкование становится абсолютно невозможным, если принять во внимание 4-ю статью того же договора, по которой Россия должна была принять необходимые шаги, чтобы осведомить Францию о содержании договора по возможности скорее и предложить Франции присоединиться к нему в качестве союзника.

Бесполезно указывать на абсурдность приглашения Франции присоединиться к союзу, направленному против неё самой. Очевидно, что договор в Бьерке ни в какой степени не был изменой Франции. Настолько же ясно, что он был направлен против Англии и только против неё. В то время, когда подписывался договор, Англия была наиболее враждебно настроена против России; вооруженный конфликт между этими двумя странами был только что предотвращен благодаря дружественному вмешательству со стороны Франции, но враждебное влияние Англии продолжало чувствоваться повсюду по отношению к России. Не было ли естественным и даже законным со стороны царя заручиться поддержкой против Англии посредством создания «континентальной коалиции»? Но поскольку император Николай может быть совершенно свободен от обвинений в намерении изменить Франции, постольку он был не прав, когда после долгих колебаний он уступил убеждениям германского императора и согласился подписать договор без предварительного осведомления своего союзника. Как только кайзер уехал и царь имел возможность спокойно оценить то, что он сделал, он понял свою ошибку и, когда вернулся в Петербург, был очень обеспокоен и озабочен, как рассказывал мне граф Ламздорф, во время аудиенции, которая была дана министру иностранных дел. Он медлил пятнадцать дней, прежде чем решился заговорить о договоре. Граф Ламздорф был совершенно подавлен, когда узнал об этом, и со всей убедительностью, на которую он только был способен, стремился указать императору всю опасность положения и крайнюю необходимость принять немедленные меры для уничтожения договора. Царь увидел, что он совершил ошибку, и дал графу Ламздорфу carte blanche предпринять необходимые шаги, чтобы локализовать последствия договора, – дело, которое выполнил граф Ламздорф со свойственной ему опытностью и с энергией, заслуживающей величайшей похвалы.

В это время на сцене появляется граф Витте, который только что заключил мирный договор с Японией в Портсмуте.

Граф Ламздорф ввиду политической и личной близости с ним призвал его на помощь, чтобы выпутаться из положения, которое создалось благодаря слабости императора.

По дороге домой из Америки граф Витте остановился в Париже, где его визит совпал с наиболее острой фазой переговоров между Францией и Германией по марокканскому вопросу. Он имел случай видеть французских министров, которые не скрыли от него опасений относительно возможного разрыва отношений с Германией. Зная, что граф Витте был приглашен императором Вильгельмом посетить его во время охотничьей прогулки в Роминтене, французское правительство осведомилось у графа Витте, каким образом возможно было бы устранить затруднения и прийти к соглашению. Граф Витте очень активно пришёл на помощь министрам республики, так как ему было поручено подготовить пути для заключения весьма важного займа, предназначенного для восстановления финансов России после войны, и потому что он знал, что успех этого займа зависит от урегулирования марокканского вопроса. В Роминтене кайзер выказал королевскую предупредительность и внимание по отношению к графу Витте, которого он уже рассматривал как главу русского правительства. Нет никакого сомнения в том, что разговор между этим русским государственным деятелем и германским императором имел благоприятное влияние на ход переговоров, которые велись в это время между французским правительством и германским посланником в Париже. Обсуждался ли тогда договор в Бьерке или сообщил кайзер его содержание? Я склонен думать так, потому что кайзер телеграфировал царю 11 сентября, спрашивая, знает ли граф Витте, о прибытии которого в Роминтен он был извещен, о договоре, и, если нет, может ли он ему сообщить о нем? Император Николай ответил, что только великий князь Николай, военный министр, начальник генерального штаба и граф Ламздорф знают о договоре, но что царь ничего не имеет против осведомления о нём и графа Витте. Однако, судя по тем сведениям, которые сам граф Витте даёт о своём посещении Роминтена и которые были сообщены им д-ру Диллону и опубликованы последним в его книге, кайзер только в общих чертах говорил о своём плане коалиции континентальных держав, указывая, что её целью является поддержание длительного мира в Европе, и уклонился от прямого указания на то, что договор уже подписан им и царём. Граф Витте говорил позже д-ру Диллону, что осторожность кайзера была вызвана, по-видимому, боязнью, что преждевременное обнаружение договора может вызвать затруднения, подобные тем, которые возникли несколькими годами раньше, во время заключения соглашения относительно Киао-Чао и Порт-Артура.

Несмотря на то, что свидетельство д-ра Диллона изобилует ошибками, я считаю его точным в той части, которая касается периода до возвращения графа Витте в Петербург, где он был осведомлен графом Ламздорфом о происшествии в Бьерке.

Действительное положение вещей обязывает меня сказать здесь, что граф Витте, будучи приглашен графом Ламздорфом помочь ему в усилиях по уничтожению несчастного договора, оказал величайшую услугу и проявил недюжинную энергию. Тем более это должно быть отмечено, что граф Витте в течение долгого времени придерживался мысли о заключении союза между Россией, Германией и Францией. Ему казалось, что такого рода союз, не направленный специально против Англии, может быть в конце концов образован без участия в нём этой державы. Он надеялся, что этот союз может быть противопоставлен претензиям Соединенных Штатов Америки во имя осуществления интересов Европы. Д-р Диллон сообщает в своей книге очень любопытный разговор, происходивший по этому поводу между графом Витте и германским императором во время его первого посещения Петербурга после вступления на трон в 1888 году. В этом случае молодой император выразил своё полное согласие с планом Витте вообще, но энергично протестовал против исключения из этой комбинации Англии, указывая, что Америка является таким врагом, против которого вся Европа должна вести беспощадную войну.

В статье, посвященной договору в Бьерке, появившейся в «Revue de Paris» в 1918 году, Бомпар, посол Франции в Петербурге в ту эпоху, когда договор был подписан, и весьма проницательный наблюдатель, после общей характеристики графа Витте высказывает своё мнение об этом государственном деятеле и об его иностранной политике в следующих выражениях:

«Витте был озабочен мыслью о предотвращении европейской войны какой угодно ценой. В настоящее время совершенно очевидно, что европейская война могла быть вызвана только Германией».

Я убеждён, что Витте не возлагал надежд на военное могущество России как на средство помешать этому; ввиду этого он считал наиболее действенным средством заключение союза с Германией. Но такого рода союз сам по себе сделал бы Россию простым спутником Германии, и поэтому он настаивал на привлечении Франции в качестве третьего союзника.

В представлении Витте, Германия могла дать военную силу, а Франция – деньги; объединившись с этими двумя нациями, Россия могла бы без риска подпасть под гегемонию одной из них, использовать силу одной и деньги другой.

Он был захвачен этой мыслью и пропагандировал её при всяком удобном случае. Было бы неправильно, однако, думать, что он имел в виду подчинить Францию Германии вместо России. Его оппозиция договору в Бьерке, которая имела столь решающее значение, совершенно убеждает в том, что он не мог иметь подобной мысли. Но франко-германский союз с участием или без участия России являлся совершенной утопией, и германское правительство никогда не относилось к этому серьёзно, если не считать мнимого признания его в Бьерке.

Эти строки кажутся мне наиболее точным отображением точки зрения графа Витте по этому вопросу. Не было бы ничего странного, особенно после столь лестного приема германским императором, если бы он принял на себя защиту договора в Бьерке, но он был слишком дальновиден, чтобы не понять ошибки царя; как только он увидел текст договора, он безо всяких колебаний присоединился к графу Ламздорфу в его усилиях выйти из затруднительного положения.

Переговоры, которые последовали между Петербургом и Берлином и которые принесли свои плоды значительно позже, были, как это и следовало ожидать, весьма деликатными и трудными. Два свидетельства были опубликованы по этому поводу – заявление д-ра Диллона в его книге «Исчезновение России» и Бомпара в его статье, помещенной в «Revue de Paris» [5]  [5] В этой статье, подкрепленной оригиналами документов и отмеченной большой беспристрастностью изложения, Бомпар, не колеблясь, утверждает, что всякий, кто хорошо знал императора Николая, включая самого автора статьи, без всякого сомнения признает лояльность императора по отношению к Франции. Беспристрастность бывшего французского посла в Петербурге должна быть особенно оценена, так как он имел особые обстоятельства, чтобы чувствовать нерасположение к императору. Я позже расскажу о событиях, которые вызвали отъезд Бомпара из Петербурга, когда он был совершенно несправедливо обвинен полицией в сношениях с наиболее крайними думскими радикалами. Это донесение полиции побудило Николая II относиться с подозрением к этому достойному французскому дипломату, и, несмотря на все мои усилия, я оказался не способным рассеять предубеждение, которое всегда обнаруживалось при упоминании о после.


[Закрыть].

Оба показания, хотя и не вполне точные в деталях небольшой важности, согласуются с теми фактами, которые я узнал от графа Ламздорфа и которые можно было узнать из ознакомления с документами, найденными в Министерстве иностранных дел и в частных архивах императора Николая во дворце Царского Села.

Я коротко расскажу, как всё это происходило.

Граф Ламздорф повел тройную атаку в неофициальной форме, посредством частного письма царя к императору Вильгельму, письма графа Витте к императору Вильгельму и частного представления со стороны русского посла в Берлине канцлеру. Предметом представлений являлось стремление обратить внимание на недействительность договора в Бьерке, ввиду того что он не был контрассигнован русским министром иностранных дел, и на противоречия в тексте, которые необходимо внимательно рассмотреть и исправить. Ни одно из этих представлений не имело успеха (ответ графу Витте был передан через канцлера).

Между тем Россия и Япония были накануне ратификации Портсмутского договора, и следует вспомнить, что это время как раз было определено для вступления в силу договора в Бьерке.

Граф Ламздорф ввиду этого решил поторопиться с переговорами и написал Нелидову, русскому послу в Париже, запрашивая его, возможно ли прозондировать французское правительство по поводу эвантуального присоединения Франции к договору в Бьерке. Нелидов поспешил ответить, что Франция, которая не может согласиться с положением вещей, созданным Франкфуртским договором, и которая только что заключила entente cordiale с Англией, никогда не согласится присоединиться к подобному союзу. После этого царь отправил новое письмо императору Вильгельму с целью указать на невозможность приведения в исполнение договора в Бьерке при существующих условиях, и в то же самое время граф Ламздорф отправил инструкцию графу Остен-Сакену заявить формально, что ввиду невозможности склонить Францию к присоединению в данный момент и ввиду того, что обязательства по договору в Бьерке несовместимы с обязательствами по договору о франко-русском союзе, необходимо, чтобы договор в Бьерке не вступал в законную силу до того момента, пока по этому поводу не будет достигнуто соглашение между Россией, Германией и Францией.

Графу Остен-Сакену было указано прибавить, что значительное количество времени и терпения потребуется, чтобы склонить Францию присоединиться к России и Германии, но что русское правительство приложит все усилия, чтобы достигнуть благоприятного результата. Ни один из ответов, полученных графом Ламздорфом или графом Витте из Берлина, не содержал – я отчётливо это помню – никакого указания на аннулирование договора в Бьерке, и русскому министру иностранных дел ничего не оставалось, как ожидать удобного случая, чтобы показать, что Россия не считает себя чем-либо связанной с Германией и остаётся верной своему союзу с Францией.

Этот случай представился во время Альхесирасской конференции.

Царь не возвращался больше к этому вопросу в своей частной переписке с императором Вильгельмом, хотя эта переписка некоторое время продолжалась, не будучи, однако, отмечена прежним тоном доверия, и становилась с течением времени все более и более редкой. Германский император со своей стороны не оставлял своего первоначального замысла и пытался всякими способами внушить своему кузену сознание действительности договора, который был подписан в Бьерке. Не рассчитывая больше на успех прежних аргументов, содержавших нападки на Францию и на Англию, германский император старался повлиять на царя драматическими фразами и языком, окрашенным мистицизмом. Любопытный пример этих усилий имеется в телеграмме, которую он отправил императору Николаю 12 октября 1905 года, т. е. в то самое время, когда граф Остен-Сакен выполнял данное ему поручение в Берлине:

Gluecksburg Ostsee, October 12 tn. 1905.

"Характер договора не противоречит, как мы установили это в Бьерке, франко-русскому союзу, принимая во внимание, конечно, что этот последний не направлен против моей страны. С другой стороны, обязательства России по отношению к Франции могут оставаться в силе только в том случае, если Франция заслуживает этого своим поведением. Твой союзник совершенно покинул тебя в течение всей войны, в то время как Германия помогала тебе, чем могла, не нарушая нейтралитета. Это создает со стороны России моральные обязательства по отношению к нам; do ut des. В то же время нескромность Делькассэ показала всему миру, что, хотя Франция и является твоим союзником, она тем не менее заключила соглашение с Англией и была готова напасть на Германию с помощью Англии, несмотря на царящий между нами мир и на то, что я помогаю тебе и твоей стране, её союзнику. Этого эксперимента она не должна повторять, и от повторения этого я прошу оградить меня. Я совершенно согласен с тобой, что будет потрачено много времени, труда и терпения, чтобы склонить Францию присоединиться к нам обоим, но рассудительный французский народ заставит, наконец, себя услышать. Наши марокканские дела улажены к полному удовлетворению, и таким образом создастся благоприятная атмосфера для достижения взаимного понимания между нами. Наш договор является великолепной базой для этого. Мы соединили руки и подписали его пред лицом Бога, который слышал наши обеты. Я продолжаю думать, что договор может вступить в силу.

Но если ты хочешь внести какие-либо изменения в слова, выражения или определение будущего или различные вариации на случай полного отказа Франции, что я считаю невероятным, я буду с радостью ожидать всяких предложений, которые тебе угодно будет представить мне. Мне кажется, однако, что договор мог бы быть принят таким, как он есть. Вся твоя влиятельная пресса: «Новости», «Новое Время», «Русь» и т. д. – за последние две недели ожесточенно выступает против Германии и за Англию. Несомненно, что некоторые из этих газет получили крупную сумму от англичан. Это очень оскорбительно для моего народа и создает большие затруднения в осуществлении тех новых отношений, которые сложились теперь между нашими странами. Всё это указывает на то, что время тревожное и что мы должны ясно определить путь, куда следует идти. Подписанный нами договор является одним из средств определить этот путь, не вступая в соглашение с твоей союзницей как таковой. Что подписано, то подписано, и Бог тому свидетель. Я буду ждать твоих предложений. Лучшие пожелания Алисе.

Вилли" [6]  [6] Я вспоминаю, что эта телеграмма, оригинал которой я имел случаи видеть, была подписана: «Твой друг и союзник Вилли».


[Закрыть].

Из вышеизложенного совершенно ясно, что император Вильгельм, несмотря на решительный отказ русского правительства ратифицировать договор, питал иллюзию и даже в конце концов надежду использовать своё влияние на царя, и только после опубликования инструкции графа Ламздорфа русским уполномоченным в Альхесирасе он был вынужден прекратить эти попытки.

В течение двух лет, которые следовали за только что описанными мною событиями, императоры больше не встречались, и когда в 1907 году состоялась их встреча в Свинемюнде, на которой я присутствовал в качестве министра иностранных дел, царь настолько боялся возобновления настояний кайзера, что просил меня предупредить германского канцлера, что договор в Бьерке должен рассматриваться как совершенно уничтоженный и что он не может выслушивать никаких аргументов со стороны германского императора в пользу его возобновления.

Я уже отдал на этих страницах должное дальновидности, проявленной графом Витте в вопросе о договоре в Бьерке. Хотя он долгое время мечтал об осуществлении союза между Россией, Францией и Германией, он имел достаточно здравого смысла, чтобы понять с самого начала, что метод, избранный императором Вильгельмом, может привести только к разрыву уз, которые соединяли Россию и Францию. Несмотря на это, он оставался горячим сторонником этого союза и, крепко веря в свои дипломатические способности после достигнутого им успеха в Портсмуте, рассчитывал склонить Францию в своё время принять его проект. С этой целью он очень желал получить пост русского посла в Париже. Во Франции, как и в Германии, он пользовался значительным престижем в финансовом мире и рассчитывал осуществить свой проект с помощью известных групп, принадлежащих к высшим финансовым кругам. Он пытался всеми мерами, какие были в его распоряжении, заменить Нелидова в Париже, но всегда встречал решительный отказ со стороны императора Николая.

Со своей стороны я был убеждён, что назначение графа Витте в Париж было неприемлемо и даже опасно с точки зрения наших отношений с Францией и Англией, и, признаюсь, я упорно сопротивлялся этому, будучи министром иностранных дел. Я думаю, что граф Витте был серьёзно рассержен этим моим сопротивлением. Во время своих частных посещений Парижа он делал все, чтобы продвинуть свой утопический проект, но он не мог приобрести значительного количества сторонников.

Через несколько дней после свидания императоров в Бьерке, когда я был посланником в Копенгагене, я узнал, что кайзер известил короля Христиана IX, что он остановится в Копенгагене на обратном пути в Киль на борту «Гогенцоллерна». Я уже упоминал о внезапных визитах, которые император Вильгельм имел обыкновение делать датской столице; каждый раз его приезд вызывал громадное возбуждение не только при дворе, но и по всей стране ввиду раздражения датского народа против Пруссии и Гогенцоллернов, вызванного событиями 1864 года. Королевская фамилия страдала от этого раздражения в высокой степени, и присутствие кайзера в Копенгагене всегда являлось источником большого возбуждения со стороны короля Христиана IX и его свиты. Неприязнь вдовствующей русской императрицы, второй дочери короля, к Германии и ко всему немецкому была настолько велика, что, когда она отправлялась к своему отцу, то всегда пользовалась собственной яхтой, чтобы не касаться германской территории. Когда плохая погода или время года вынуждали её возвращаться на материк через Германию, она отказывалась пересекать пролив, отделяющий датские острова от германского берега, на пароходе, идущем под немецким флагом, и вместо этого садилась на датский пароход в Варнемюнде, откуда специальным поездом русских железных дорог отправлялась на русскую границу с возможно короткими остановками. Третья дочь короля Христиана, принцесса Тира, вышедшая замуж за герцога Камберлендского, тоже была настроена против немцев. В тот период, который я теперь описываю, её муж, сын последнего ганноверского короля, который был лишён трона Пруссией, разделял её чувства. Однажды неожиданный визит кайзера застал герцогиню и герцога Камберлендского в Копенгагене. Не ожидая встречи с германским императором, герцогская чета поспешила оставить датскую столицу в самый день его приезда. Этот инцидент позволил принцессе Марии Орлеанской, жене принца Вольдемара, третьего сына короля Христиана, сделать одно из тех остроумных замечаний, которыми она была известна при датском дворе. Во время обеда, данного в этот день в королевском дворце в честь германского императора, она заявила достаточно громко, чтобы это достигло уха коронованного гостя: «О, какой прекрасный соус и как он хорошо бежит; он может быть назван соусом Камберлендским». Летом 1905 года общественное мнение Дании было особенно враждебно по отношению к кайзеру по двум причинам: в течение этого лета германские власти усилили карательные меры по отношению к датскому населению Шлезвига и выслали нескольких молодых людей датского происхождения; кроме того, ходили упорные слухи о попытке императора склонить Швецию и Россию присоединиться к Германии в вопросе о запрете выезда в Балтику людям призывного возраста всех государств, не соприкасающихся с этим морем. Кампания по проведению этого плана, начатая полуофициальной немецкой прессой, вызвала неудовольствие в Дании так же, как и в Англии, и даже побудила британское правительство отдать приказ одной из её эскадр пройти в Балтийское море и посетить различные шведские, датские и германские порты. Это посещение, конечно, очень не понравилось кайзеру и вызвало со стороны германской прессы далеко не лестные комментарии. Визит императора Вильгельма в Копенгаген или, вернее, в замок Бернсторф, где королевская фамилия имела резиденцию, носил частный характер и, следовательно, не вызывал необходимости для иностранного дипломатического корпуса представляться ему. Ввиду этого я был очень удивлен, когда германский министр фон Шен (впоследствии посол в Петербурге, статс-секретарь по иностранным делам и, наконец, посол в Париже во время объявления войны 1914 г.) известил меня, что император желает меня видеть. Он прибавил, что подобное приглашение не было послано ни одному из членов дипломатического корпуса и что меня просят не говорить об этом никому из моих коллег. Несмотря на свои усилия понять причину столь исключительного внимания ко мне, я не мог, конечно, воображать, что кайзер рассматривает меня как представителя своего нового и ценного союзника, которого, как он тешил себя надеждой, он приобрёл в Бьерке. Я пришёл тогда к заключению, что царь говорил с ним о моём возможном назначении в Берлин и что он полюбопытствовал узнать меня поближе. Я никогда не встречался с императором Вильгельмом, и перспектива разговора с ним, признаюсь, глубоко меня взволновала.

Аудиенция имела место ночью в германском посольстве и была обставлена большой таинственностью. Разговор коснулся телеграммы, которую он адресовал царю по своём возвращении в Германию 2 августа 1905 года и в которой он сообщал о своей остановке в Дании. Я приведу эту телеграмму без сокращений:

Засниц (остров Рюген)

Августа 2-го дня, 1905 г.,

1 час ночи.

"Е. в. императору. Мой визит прошел хорошо, и вся королевская фамилия относилась ко мне с величайшей любезностью, особенно твой дорогой старый дед. Вскоре после моего приезда я узнал из газетных сообщений, датских и иностранных, какой сильный поток вражды и негодования был вызван моим визитом, особенно в Англии. Британский посол, обедая с одним из моих приближенных, высказывался очень резко против меня, обвиняя меня в злых намерениях и интригах и заявляя, что каждый англичанин знает и убеждён в том, что я действую с намерением вызвать войну и разгромить Англию. Я принял все меры к тому, чтобы рассеять облако возбуждения, делая вид, что я совершенно не интересуюсь серьезными политическими вопросами. Таким образом, зная о громадном количестве нитей, соединяющих Копенгаген с Лондоном, и вошедшую в поговорку нескромность датского двора, я опасался, чтобы там не узнали о чём-нибудь, так как это было бы немедленно сообщено в Лондон, – совершенно нежелательная вещь, так как договор должен остаться в секрете. Во время долгого разговора с Извольским я имел возможность узнать, что теперешний министр иностранных дел гр. Раббен и значительное число влиятельных лиц или уже пришли к убеждению, что в случае войны и нападения на Балтику со стороны иностранной державы Данию ожидает ввиду её слабости и беспомощности невозможность сохранения даже тени нейтралитета против неизбежного её захвата и что Россия и Германия должны будут немедленно предпринять шаги, чтобы оградить свои интересы путем оккупации Дании в течение войны, так как это в то же самое время сохранило бы территорию и существование династии и страны. Сами датчане медленно усваивают себе эту альтернативу, и я думаю, было бы лучше не касаться этой темы с ними самими, оставляя их в неведении. Пусть эта мысль сама появится в их головах и заставит их прийти к заключению, которое совпадет с линией поведения наших стран.

Что ты скажешь по поводу программы празднеств твоих союзников в Кале? Все ветераны Крымской войны были приглашены встретиться с их «братьями по оружию», которые сражались вместе против России. Очень деликатно, не правда ли? Все показывает, что я был прав, когда предупреждал тебя два года тому назад о возможности возобновления «старой крымской комбинации». Погода прекрасна. Лучшие пожелания Алисе.

Вилли".

В этой телеграмме, как нетрудно заметить, император Вильгельм впервые сообщает план, который, очевидно, обсуждался между ним и императором Николаем в Бьерке и который касается оккупации Дании их соединенными силами в случае войны между Россией и Германией, с одной стороны, и Англией – с другой. В то же самое время кайзер приписывает мне известное утверждение относительно предполагаемых намерений министра иностранных дел и других влиятельных лиц Дании внести в предполагаемый план гарантии неприкосновенности их страны и безопасности династии. Когда эта программа была опубликована русским революционным правительством в 1917 году, это вызвало только небольшое смущение в скандинавских странах, особенно в Дании, потому что это указывало только на проект, из которого ничего ещё не было осуществлено в это время и являлось только освещением усилий русской дипломатии в моём лице приступить к его осуществлению. Это заставляет меня, однако, дать некоторое объяснение.

Мой разговор с германским императором продолжался не более часа, в течение которого известные слова, которые он стремился приписать мне, показались мне настолько многозначительными, что я поспешил сообщить их в частном письме графу Ламздорфу. К сожалению, я не сохранил копии этого письма, но, тем не менее, я отчётливо помню этот разговор. Например, я ясно вспоминаю, как я был удивлен, когда кайзер, сказав несколько слов по поводу его беседы с императором Николаем в Бьерке, но, конечно, не сообщая её полного содержания, перешёл к вопросу об общем политическом положении и принялся объяснять с большим красноречием необходимость упрочения мира в Европе совершенно новыми методами, выражая уверенность, что эта цель могла бы быть достигнута посредством союза трёх великих континентальных держав: России, Германии и Франции, направленного исключительно против Англии. Считая в то время, что он высказывает один из своих парадоксов или одну из политических утопий, я ответил, что такой план был бы, несомненно, великолепен, если бы кто-нибудь смог провести его в жизнь, но что такая группировка названных держав указывает на его полную невозможность по той простой причине, что Франция при настоящем положении вещей никогда не согласится присоединиться к нему. Мой ответ показался неприятным императору, который настаивал на объяснении ему соображений, на основании которых я высказывал своё мнение. Мне неизбежно пришлось благодаря этому объяснить ему в весьма сдержанных выражениях, что Франция была отделена от Германии глубокой пропастью, созданной благодаря потере ею Эльзас-Лотарингии, и что до тех пор, пока эта пропасть не будет уничтожена, французский народ никогда не сможет стать другом Германии.