Текст книги "Уильям Оккам"

Автор книги: Александр Курантов

Соавторы: Николай Стяжкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава VII. Семиотика и логика

дивительно современно выглядят семиотические идеи Оккама! Он был первым автором классификации знаков (из нее позже многое почерпнул для себя Гоббс). Вместе с тем Оккамовы идеи в этой области все еще весьма актуальны для современной нам семиотики и логики.

Решение задачи обоснования возможности истинного познания Оккам не мыслил в отрыве от использования семиотически-грамматических принципов. Поэтому семиотика рассматривается мыслителем как вспомогательная и очень важная для гносеологии дисциплина. Базисным для семиотики является понятие самого знака (signum).

В широком смысле понятие знака философ употребляет для наименования всего того, что, будучи каким-либо, образом понято, вызывает мысль о чем-то ином, отличном от самого этого знака (17, I, с. 1, р. 4). В более узком смысле понятие знака используется Оккамом в отношении того, что предназначено подразумевать нечто от себя отличное, а также в отношении того, что предназначено входить в предложение или, наконец, что предназначено быть речью или предложением (59, 250).

Знаки подразделяются мыслителем на естественные (signa naturalia) и искусственно установленные (signa ad placitum instituta). Примером первых может служить понятие (conceptus), вторых – слово (verbum). Особой разновидностью знаков философ считает отпечатки данных внутреннего или внешнего опыта человека. Искусственные знаки Оккам интерпретирует наподобие условных сигналов, что невольно заставляет вспомнить употребление понятия знака в смысле сигнала в текстах Цезаря. Отличительной особенностью любого знака Оккам, сопоставляя signum (знак) и signatio (название), считает его свойство, «обнаруживая» себя, представлять одновременно (помимо самого себя) еще и нечто иное. Короче говоря, главное в знаке – это функция репрезентации иного.

Поэтому со знаком нерасторжимо связано значение, которое в некоторых контекстах может пониматься также в смысле «обозначение». Термин «обозначать» Оккам понимает в четырех различных смыслах. Во-первых, «„обозначать“ употребляется в отношении того, что действительно подразумевается в утвердительном предложении присущности, касающемся настоящего времени... „Сократ бел“... „Белое есть Сократ“» (11, d. V, q. 16); во-вторых, «тогда, когда имя может относиться к тому, что подразумевается в некотором предложении о прошедшем или будущем»; в-третьих, в том случае, когда с помощью чего-то конкретного указывается нечто абстрактное, и, наконец, в-четвертых, термин significare «употребляется тогда, когда некоторое имя наряду со своим главным значением обладает еще сопутствующим значением, выраженным прямо или косвенно, в виде соозначения или сообозначения, утвердительно или отрицательно» (59, 247). Скажем, имя «треугольный» обозначает, например, как равносторонний треугольник, так и треугольник вообще. Поэтому имя «треугольный» является примером термина с сопутствующим значением.

Выявленные Оккамом важные оттенки в трактовке терминов «значение» и «соозначение» в дальнейшем использовались и уточнялись дальше многочисленными логиками номиналистического направления. Например, термины «абсолютное значение» (significatio absoluta) и «сопутствующее значение» (significatio connotativa) употреблялись Иоганном Майром из Экка в Швабии (102, 4, 286). Паоло Венето вводит в рассмотрение так называемое адекватное обозначение (significatio adacquata), которое можно пояснить следующим образом. Если знак р употребляется для обозначения предложения, то адекватным значением р будет утверждение «„р“ есть истина», где «р» есть имя р и таковое (утверждение) справедливо независимо от выбора р, поскольку всегда верно равенство:

р = («р» есть истина).

Смысл этого равенства фактически предвосхищает выдвинутое уже в XX в. Альфредом Тарским условие материальной адекватности так называемого семантического определения истины.

Рассмотрев проблему знака и значения, Оккам затем переходит, опираясь на Аристотеля (56), к анализу их роли в предложении. Знаки в предложении суть термины. Под термином мыслитель имеет в виду все то, что может быть или связкой, или крайним членом категорического предложения, или ограничением крайнего члена, или глаголом. И в частном случае термином может быть даже отдельное предложение. Например, во фразе «„Содержание определяет форму“ есть истинное высказывание» в качестве термина должно рассматриваться целое предложение «Содержание определяет форму».

В связи с этим Оккам рассматривает термины первичной интенции и термины вторичной интенции. Первые обозначают вещи, вторые – другие термины. Например, имя «Сократ» есть термин первичной интенции, имя «род» есть имя вторичной интенции (17, I, с. 20). Согласно Оккаму, термины бывают трех родов: записанные (terminus scriptus), произнесенные (terminus prolatus) и помысленные (terminus mentalis). Он пишет: «...слова суть знаки, упорядоченные в соответствии с понятиями рассудка либо интенциями духа. Сначала понятие обозначает нечто естественным способом, а затем уже ту же самую вещь обозначает слово. Понятие, или впечатление души, обозначает нечто всегда только естественным способом; высказанный же или записанный термин, с другой стороны, не может обозначать нечто с полной определенностью при абсолютном исключении волевого соглашения. Высказанный или записанный термин может изменить свое значение в силу разумного усмотрения; что же касается термина как концепта, то его значение не может быть изменено по чьему-либо желанию» (102, 3, 362). Концовка этой цитаты подчеркивает объективную значимость понятия, выражает присущий любой форме материализма антиволюнтаристский акцент в трактовке концепта.

В другом месте Оккам определяет концепт как качественную определенность (aliqua qualitas), объективно существующую в разуме, которая в силу своей природы есть знак внешнего предмета (signum rei extra) (17, I, с. 1, p. 12). Он усматривает в понятии знак для класса предметов. Этот знак подразумевает упомянутый класс. Заметим, что Оккамова теория концепта несколько отличается от аналогичной доктрины Дунса Скота, который склонен был отождествить концепт с непосредственным значением слова. Гораздо существеннее отличие между Оккамом и Фомой Аквинским, согласно которому понятие есть уподобление вещи разуму сообразно с его сущностью (110, d. IV, q. 11). Существенные трудности, связанные с такой трактовкой концепта у «ангельского доктора» обнаружил еще Пьер д’Орсонь (см. 102, 4, 324—325).

Представляет интерес Оккамов анализ соотношения слова и понятия. Суть этого анализа состоит в утверждении, что слово имеет произвольное значение, тогда как понятие – значение естественное. Этому не противоречит то, что слово в ряде ситуаций может выступать не только как нечто общее, но и как нечто универсальное: «Хотя слово и именуется общим, его же можно назвать также универсальным, присоединяя эту характеристику не в силу природы мышления, а только в силу согласия между теми, кто будет это слово использовать» (17, I, с. 14, f. 6).

Оккам не употреблял понятие формального концепта (conceptus formalis) (75, 428) и избегал использовать синонимы для видов интенций, формулируемые с вхождением в соответствующие дефиниции термина «концепт». Например, он избегал выражений «первичное и вторичное понятие» (conceptus primus et conceptus secundarius) применительно соответственно к «первичной и вторичной интенции», как это делал У. Берглейч. Однако Оккам сближает термины terminus mentalis и intentio animae. По его мнению, «существование в душе в смысле обозначения чего-либо есть интенция души. Это нечто, субсистирующее в душе, которое есть знак вещи и благодаря которому образуются суждения, иногда рассматривается как интенция души, иногда – как концепт в душе, иногда как впечатление души, иногда – как отражение вещи» (111, 252).

Ключ к пониманию природы идеального, по Оккаму, лежит в ответе на вопрос о том, что такое знак и значение. Взамен томистско-скотистских понятий «формы», «специи» и «уподобления» мыслитель, учитывая данные теоретической грамматики и логики своего времени, выдвигает семиотические понятия «знак» и «обозначение», а также логико-психологическое по своему существу понятие «интенция». Тем самым делается еще один важный шаг по пути радикальной расчистки схоластической терминологии.

Сколько-нибудь полную трактовку знания, согласно Оккаму, нельзя развить, не присоединяя к приведенным понятиям еще результаты учения о суппозиции. Термин suppositio не был придуман самим Оккамом, а существовал задолго до него в теоретической грамматике средневековья (не исключено, что он восходит к Ансельму Кентерберийскому). Оккам следующим образом определяет это понятие: «Под суппозицией, т. е. состоянием подразумевания чего-либо, понимается употребление термина в предложении для обозначения чего-либо, включая обозначение термином самого этого термина» (17, I, с. 63). Он употребляет также термины supponens (предположенное) и supponentia (предположение).

Предварительно напрашивается отождествление суппозиции с контекстуальным значением термина. Схоластические виды suppositiones весьма многочисленны. Оккам же приписывает особую роль только трем (вновь «бритва» в действии), а именно: персональной (suppositio personalis), простой (suppositio simplex) и материальной (suppositio materialis). Согласно мыслителю, «персональная суппозиция вообще означает, что термин относится к обозначаемому им объекту независимо от того, является ли этот объект вещью за пределами души, или же словом, или интенцией души, или чем-то записанным, или любым другим воображаемым предметом. Всякий раз, когда субъект или предикат предложения относятся к обозначаемому ими объекту, мы имеем дело с персональной суппозицией» (там же, 64).

Например, в предложении «Сократ бежит» термин «Сократ» употреблен в смысле suppositio personalis. Аналогично в той же роли используется общий термин «человек» в предложении «Платон – человек».

В связи с трактовкой персональной суппозиции Оккам предвосхищает ряд аналогов теорем узкого исчисления предикатов современной математической логики. Например, он замечает, что персональная суппозиция субъекта высказывания является различной в зависимости от того, какой квантор стоит перед субъектом. В самом деле, высказывание «Все X суть Y» сводимо, к «X₁ есть Y», и «X₂ есть Y», и «X₃ есть Y», ..., «X_n есть Y», тогда как выражение «Некоторые X суть Y» сводимо к «X₁ есть Y», или (vel) «X₂ есть Y», или «X₃ есть Y», или... или «X_n есть Y».

По Оккаму, простая суппозиция (suppositio simplex) является такой, в которой термин подразумевает интенцию души, но не обозначает особого предмета. Например, в предложении «Человек есть вид» (homo est species) термин «человек» употреблен в смысле suppositio simplex; он не относится ни к одному из индивидуумов. Оккам полемизирует с Петром Испанским, описывающим «простую суппозицию как определенно сигнификативную, т. е. как обозначающую некую универсальную вещь» (100, 3, 374). Однако именно эту последнюю и отказывается допускать номиналист Оккам! Петр Испанский писал: «Простая суппозиция есть употребление общего термина для обозначения универсальной вещи самим этим термином» (там же, 51). Оккам же, как мы видели, провел элиминацию онтологического универсального. Поэтому для него такие термины второй интенции, как род, вид, различие и т. п., надлежит употреблять в смысле простой суппозиции. Указанные термины в предложении будут суппонировать и обозначать свои собственные интенции. Выяснение вопроса о том, является ли суппонируемое субъектом в простой суппозиции чем-то реальным или нет, согласно мыслителю, входит в сферу компетенции философии, а не логики (12, I, d. 23, q. 1, D). Кажется, это едва ли не единственное место, в котором Оккам, так сказать, несколько «принизил» роль логики. Вообще-то он никогда не упускал случая указывать на ее важное значение для гносеологии и науки в целом. Аргументация мыслителя о смысле персональной суппозиции сводится к подчеркиванию того, что интенция души, собственно, не может рассматриваться как естественный десигнат (signification) термина. В предложении «Человек есть вид» термин «человек» относится к интенции, так что смысл его на самом деле сводится к высказыванию: «Интенция „человек“ есть вид».

Наконец, «материальная суппозиция является такой, в которой термин не выступает в своей сигнификативной функции, но подразумевает слово или записанный знак, например: „„Человек“ есть имя“». Другой пример Оккама для suppositio materialis: «„Человек“ состоит из трех слогов». Итак, материальная суппозиция состоит в употреблении термина в качестве имени себя самого как термина.

Различению указанных видов суппозиций мыслитель придает фундаментальное значение: «...и это подразделение суппозиций на простую, персональную и материальную весьма необходимо, а его незнание останавливает многих как в логике, так и в философии природы и других науках». И еще: «Незнание этого различения есть причина многих заблуждений в логике, а следовательно, и в реальных науках» (58, 33).

Актуальность Оккамовой доктрины суппозиций явствует хотя бы из того, что ее влияние ощутимо даже в современном учебнике по логике Э. Альбрехта из ГДР (см. 54, 4, 71—81).

Полное «древо» суппозиций у Оккама может быть представлено с помощью следующей схемы. Если сравнить «древо» Оккама с аналогичным «древом» Петра Испанского (см. 36, 188), то сравнение безусловно оказывается в пользу Оккама. В самом деле, у Петра не находится места для материальной суппозиции. В качестве подразделения общей суппозиции Петр выделяет так называемую естественную суппозицию, которую он ассоциирует с вне-контекстуальным значением термина, что в принципе вполне можно сопоставить с объемом понятия в смысле традиционной логики нового времени. Что касается Оккама, то он отказывается говорить о какой-либо суппозиции за пределами контекстуального употребления терминов. Его «древо» суппозиций отчетливо различает аспекты мышления и речи. Так, на схеме узлы простой и персональной суппозиции со всеми их дальнейшими подразделениями относятся к понятийному мышлению, тогда как узел материальной суппозиции касается речи, причем один из его подузлов – письменной, а другой – устной. В «древе» Петра же планы мышления и речи оказываются совмещенными.

У Оккама единичная (discreta) суппозиция «есть та, в которой стоит имя собственное или указательное местоимение» (17, I, с. 70, р. 131); общая (communis) суппозиция связана с контекстуальным употреблением общего термина; смешанная (confusa) суппозиция есть такая общая суппозиция, при которой соответствующий термин предваряется квантором общности (например, в общей и смешанной суппозиции стоит субъект высказывания: «Каждый человек видит человека»). В ограниченной (determinata) суппозиции стоит субъект неопределенного высказывания в аристотелевском смысле (например: «Человек видим Сократом»). В высказывании «Всякий человек – животное» термин «человек» понимается в смысле смешанной и распределительной суппозиции, а термин «животное» – в смысле только смешанной суппозиции. Если нечто имеет силу как для индивида, так и для охватывающего его вида, то мы имеем дело с подвижной суппозицией, в противном случае – с неподвижной. В смысле рефлексивной письменной материальной суппозиции употреблен термин «человек» в предложении «Человек есть имя», в смысле нерефлексивной – тот же термин использован в записи: «Человек не есть имя».

Области суппозиции и значения не полностью покрывают друг друга. Область суппозиции шире так называемого «естественного» значения, но уже – «искусственного». Теория значения может рассматриваться как базисная, теория суппозиций – как сопряженная с ней. Центральным пунктом Оккамовой семиотики является тезис о естественном обозначении каждой интенцией соответствующих объектов. Именно Оккам пользуется понятием естественной сигнификации и говорит, что интенция души есть естественное обозначение соответствующих предметов (12, I, d. 12).

По Оккаму, простая суппозиция в особенности важна для логики, материальная – для грамматики, а персональная – для естественных наук. С понятием значения в узком смысле он сопоставляет только персональную суппозицию. Понятно, что с термином, стоящим в персональной суппозиции, обязательно связывается требование о непустоте его объема, и в этом смысле ученый подчиняет процедуру именования (appellatio) процедуре суппонирования, как вид – роду (см. 17, I, с. 62).

Язык теории суппозиций Оккам, как сердцевину своего «Логического свода», применяет, в частности, при определении интенций и консеквенций, при отличении конкретных и абстрактных терминов, в онтологии при уточнении различных оттенков термина «сущее» и, что самое важное, в трактовке фундаментальной гносеологической проблемы критерия истинного познания.

В преддверии обсуждения проблемы истины мыслитель говорит о принятии (assentire). Анализируя разновидности принятия, он выделяет сначала принятие в силу преклонения перед авторитетом, затем принятие вследствие уверования во что-либо, далее под влиянием акта воления в силу опыта (per experientiam) и, наконец, очевидности либо доказательства. Очевидное определяется как то, из чего само по себе не следует невозможное (12, pr., q. 7, R).

Предикаты «быть истинным» и «быть ложным» Оккам определяет хотя и не точно по Стагириту, но, безусловно, не в противоречии с ним. Мыслитель заявляет: «В согласии с Аристотелем я утверждаю, что истинность и ложность соответственно не отличимы от истинного или ложного предложения... Истинность есть истинное предложение, а ложность есть ложное предложение» (11, d. V, q. 24). Теперь ему остается наметить принципиально важные критерии истинности и ложности предложения. И здесь вступает в действие аппарат теории суппозиций. По Оккаму, для истинности утвердительного предложения необходимо, чтобы его субъект и его предикат обладали одной и той же суппозицией (supponere pro eodem) (102, 4, 134). Для ложности же любого утвердительного предложения в настоящем времени достаточно, чтобы его субъект был лишен суппозиции (pro nullo supponit) (там же, 132).

Чтобы единичное предложение было истинным материально, вовсе не необходимо, чтобы предикат обязательно был актуально присущ субъекту, но достаточно, чтобы субъект и предикат суппонировали и обозначали одну и ту же вещь (17, I, с. 2). Для истинности общего предложения достаточно, чтобы его предикат суппонировал в точности то же самое, что суппонирует его субъект (там же). Аналогичные критерии были сформулированы Оккамом и оккамистами для предложений о прошлом и о будущем.

Итак, теория суппозиций широко используется Оккамом в его учении о том, как возможно истинное познание. «Хотя мы и говорим о вещи, однако, мы говорим о ней через посредство предложений и терминов» (12, I, d. 2, q. 11, Р). Непосредственный объект любой науки поэтому не сам предмет как таковой, а предложение о нем. В реальной науке предложения и термины обозначают и суппонируют вещи (там же, I, d. 2, q. 4, С, N).

Достаточную гарантию того, что наше знание не является чисто субъективной конструкцией, но доставляет объективную информацию о внешнем мире, Оккам пытается усмотреть в специфических свойствах терминов. Он говорит: «Для реальной науки безразлично, являются ли термины известного предложения объектами вне духа или только в душе, важно лишь, чтобы термины на протяжении всего предложения подразумевали и обозначали сами вещи» (там же, I, d. 2, q. 4, С, N).

Оккам отказывается рассматривать как истинное любое из двух противоречащих друг другу предложений, субъекты которых как будто употреблены в персональной суппозиции, но объемы субъектов которых тем не менее пусты. «Если допустить, – писал он, – что не существует ни одного человека, то ни одно из следующих двух предложений: 1) „Человек есть живое существо“ и 2) „Человек не есть живое существо“ – не может рассматриваться как истинное, потому что тогда оба этих предложения приводят ко лжи» (17, III, с. 9, р. 140). Здесь ясно сформулирован отказ допустить в науку термины с пустым объемом, что фактически эквивалентно принятию экзистенциальной предпосылки о непустоте субъекта в истинном общеутвердительном предложении.

Мыслитель намечает некоторую модификацию аристотелевского истинностного критерия, которая позже оказалась полезной в трактовке проблемы парадоксальных предложений (insolubilia). Согласно Оккаму, «вовсе не обязательно, чтобы из допущения существования человека следовала истинность предложения: (I) „Человек имеется“. Ведь даже при существовании человека возможна ситуация, когда предложение (I) никем не произносится, а потому, следовательно, не будет рассматриваться как истинное» (59, 293).

Особым разделом семиотики Оккама является теория имен (в том числе имен собственных), освещающая важные философские аспекты. Прежде всего, мыслитель рассматривает синонимы (synonyma), подразумевая под ними «те имена, которые все использующие их относят безусловно к одному и тому же предмету согласно одному и тому же способу обозначения; так, например, „Марк и Туллий суть синонимичные имена“» (11, d. V, q. 10). Приведенные имена относятся к одному и тому же лицу – Цицерону. Кроме того, как дополнительное условие синонимичности двух имен выставляется требование, чтобы они имели один и тот же modus significandi, т. е. чтобы эти два имени могли обозначать нечто одинаковым способом.

От синонимов Оккам отличает омонимы (aequivoca). Так он именует слова, одинаково звучащие, но расходящиеся по смыслу. При этом мыслитель предупреждает, что «не каждое слово, одинаково обозначающее многое, есть омоним (aequivocum). Ведь каждое слово одинаково обозначает многое; так, например, имя „человек“ обозначает всех людей» (59, 18). Среди омонимов философ выделяет две группы: омоним по случаю (acquivocum a casu) и омоним по соглашению (aequivocum a consilio). Существуют имена, не являющиеся ни синонимами, ни омонимами. Это, по Оккаму, так называемые разнозначащие имена (diversivoca), частным случаем которых будут антонимы: «другие имена, на самом деле, не сочетаются друг с другом ни как имена, ни как звучания, например, „огонь“, „камень“, „цвет“. Такие имена называются разнозначащими» (там же, 162).

Философская значимость семиотического анализа имен как приложимого и к философским категориям выявилась в полной мере лишь много веков спустя (см. 44).

Семиотический подход у Оккама существенно способствовал уточнению гносеологической проблематики и вместе с тем отнюдь не означал ослабления тех элементов материализма в его наследии, на которые указывалось выше. В особенности ценным в этом отношении было его понятие о естественном обозначении интенцией, а также трактовка им персональной суппозиции. Примечательно и принятие Оккамом по существу вполне материалистического аристотелевского истинностного критерия, небольшая модификация которого не была связана с какой-либо формой идеалистической ревизии. Безусловно совместима с материалистической концепцией и его трактовка понятия знака, а также связанного с ним понятия значения.

Что касается более точного выяснения «взаимоотношений» между знаком и внешней реальностью, то было бы, конечно, антиисторичным приписывать Оккаму диалектический подход в решении этого вопроса. Согласно Оккаму, реальность плюралистична и состоит из единичных предметов. Ее причиняющее воздействие образует в человеческом уме знаки. Источник их происхождения выявляется поэтому в первичной интенции (11, d. IV, q. 19). Мышление и бытие согласуются посредством причинной связи естественного обозначения (significatio naturalis).

Семиотическое учение Оккама – в центре методологической доктрины оккамистов, которые уделяли ей не меньшее внимание, чем его натурфилософии. Значение семиотических пластов в философии мыслителя столь велико, что мы можем теперь предпослать выражению «радикальный номинализм» дополнительный эпитет – «семиотический».

В тесной связи с семиотикой трактует Оккам собственно логические проблемы. По Оккаму, логика имеет дело с изучением интенций, которые должны рассматриваться как акты творческого мышления человека. Он склонен был несколько сближать предметы логики, риторики и грамматики, что было проявлением его установки на комплексное рассмотрение идеальных, словесных и графически закрепленных знаковых образований. «Логика, риторика и грамматика, – писал он, – суть подлинно практические руководства, а не чисто умозрительные дисциплины, поскольку вышеуказанные три области знания поистине управляют разумом в его деятельности» (цит. по: 102, 3, 331).

В своем учении о предложении (propositio) Оккам предвосхищает многие положения как традиционной логики нового времени, так и современной математической логики. В ряде контекстов он трактует предложение как агрегат из субъекта, предиката и связки, которая как бы взаимно соединяет субъект с предикатом (11, d. III, q. 13). Его классификация предложений предвосхищает массу соответствующих рубрик традиционной логики. Им выделяются: категорическое предложение (17, II, с. 1, Р. 149); условное (там же, II, с. 31, р. 219); копулятивное предложение вида «S₁ и S₂ суть Р» (там же, II, с. 32, р. 219); присущности (de inesse), например «человеку свойственна животность» (59, 218); единичное; всеобщности и многие другие подразделения.

Классифицируя предложения по модальности, Оккам выделяет следующие основные виды: необходимости, возможности и случайности (там же, 219). Оккамова дефиниция: «Только то предложение именуется случайным, которое не является ни необходимым, ни невозможным» (17, II, с. 27, р. 210), как легко видеть, соответствует следующему определению современной модальной логики:

Важнейшим элементом оккамовских предвосхищений отдельных тезисов чистого исчисления предложений является фактическое знакомство мыслителя с теоремами:

что впервые было текстологически зафиксировано Филотеем Бенером (63, 115). Это дало польскому историку логики Яну Лукасевичу основание именовать соотношения (2) и (3) не теоремами Де Моргана, как это обычно принято, но называть их законами Оккама (см. 33, 271, прим. 3).

Значителен вклад Оккама в развитие схоластических трактатов «De consequentiis» (о консеквенциях), в текстах которых можно проследить формирование отдельных понятий, характерных для современных логических доктрин о материальной, формальной и других видах импликации. Правильной (bona) консеквенцией вида «Если А, то ...В» Оккам считает такую, в которой из противоположного ее консеквенту (В) вытекает противоположное ее антецеденту (А). Материальное (materialis) следование Оккам трактовал в смысле, весьма близком к современному нам. В числе правил для этого вида консеквенций наиболее важны: (а) из невозможного следует произвольное (sequitur quodlibet) и (б) необходимое следует из произвольного.

Истинность же формальной (formalis) импликации мыслитель обусловливал исключительно правильностью формы соответствующей консеквенции. Например, следующая формальная импликация «Только мудрецы корыстолюбивы, следовательно, каждый корыстолюбивый является мудрецом» истинна, несмотря на то, что слагается из двух ложных предложений. Это верно потому, что из предложения формы «Только X есть Y» следует: «Каждое Y есть X», при любых X и Y.

В основу дальнейших подразделений видов следования Оккам кладет различение между простой (simplex) и фактической (ul nunc) импликациями. Простую импликацию он определяет посредством двух таких правил: (а) из необходимого не следует случайное и (б) из возможного не следует невозможное. Под фактическим следованием мыслитель имеет в виду импликацию, относящуюся к настоящему моменту времени.

К каталогу консеквенций Дунса Скота Оккам присоединяет следование с помощью внутреннего опосредующего звена (consequentia per medium intrinsecum) и следование с помощью внешнего опосредующего звена (consequentia per medium extrinsecum). Примером первого вида может служить предложение «Платон говорит, следовательно, человек говорит», которое сводимо к формальной импликации с помощью предложения «Платон – человек», которое и есть внутреннее опосредующее звено. В случае следования второго вида аналогичное сведение может быть осуществлено с помощью присоединения хотя бы одного такого термина, который отсутствует в исходной консеквенции (102, 3, 417). У Скота Оккам заимствует идею о принципиальной сводимости некоторых неформальных консеквенций к формальной импликации.

Оккам рассматривал также консеквенции с неопределенными предложениями (например: «Завтра будет морское сражение»), в том числе консеквенции типа: «Если бог знает, что Р произойдет, то Р произойдет». Ф. Бенер полагает, что это дает основание квалифицировать Оккама как пионера трехзначной логики (см. 43, 143).

Завершая краткий очерк дедуктивной ветви логики Оккама, отметим, что мыслитель является первооткрывателем закона достаточного основания. В этой связи приведем следующие два текста Оккама. Первый из них гласит: «Ничто не должно приниматься без основания, если оно не известно или как самоочевидное, или по опыту...» (26, ch. 28). Во втором сказано: «Мы не должны принимать какое-либо положение как неподлежащее обоснованию, если только это не логический вывод, или нечто, проверенное на опыте, или же благочестивое предписание, требующее от нас поступать именно так, а не иначе» (12, I, d. 30, q. 1, D). Отбрасывая небольшой теологический налет в этой формулировке, нетрудно заключить, что Лейбниц явно должен «уступить» свой приоритет автора закона достаточного основания Оккаму. Заодно заметим, что Оккам в отличие от ряда современных нам нормативных логиков соотносит моральные максимы с бивалентной шкалой истинностных оценок.

Вопреки распространенному предрассудку, Оккам не был вседедуктивистом, поскольку понимал важное значение индуктивных выводов для человеческого познания. Следуя Аристотелю в определении индукции, Оккам писал: «Индукция есть переход (progressio) от знания единичных вещей (singularibus) к знанию общего (ad universale)» (102, 3, 418), что трудно истолковать иначе, чем лишь перевод соответствующего фрагмента из стагиритовой «Топики» (57, 12, 105а). Оккам констатирует, что «для производства индукции требуется, чтобы как в единичных посылках, так и в общем заключении был один и тот же предикат, а различие было только среди субъектов» (102, 3, 418).

Оккам представляет себе логическую сущность тех трудностей, которые связаны с верификацией единичных предложений в опытных науках. В принципе он допускает, что существуют такие предложения, которые могут быть с достоверностью познаны только посредством опыта. Единичные предложения опытных наук могут быть очевидными, но их ни в коем случае нельзя рассматривать как самоочевидные (12, q. 2).