Текст книги "Банкир"

Автор книги: Александр Андрюшкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

«Крупные дельцы нередко образуют замкнутую корпорацию, – факт, разумеется, не совсем благовидный».

Теодор Драйзер, «Финансист».

«Саккара мучила окончательная блестящая победа Гундермана, лишь укрепившая всемогущество этого короля биржи».

Эмиль Золя, «Деньги».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Павлика вывели на бугор за деревней – а, может быть, на руках туда отнесли, если он ещё ходить не умел, – и показали необычное растение. Оно запомнилось тем, что большие листья его были ярко-зелёные, но одновременно как бы золотые. Может, просто они так глянцево лоснились, но, скорее всего, мальчик понял то, что хотел сказать ему отец: растение это – не такое как все.

Матери Павлик рядом не чувствовал: видимо, это было дело рук отца, отнести его или отвести на это поле прямо за деревней, возле дороги. И кто-то с отцом был из местных – колхозных или совхозных; именно с этим человеком или с этими двумя людьми и толковал отец о кукурузе. Дескать, глянь-ка: листва какая мясистая! И верхушки стеблей тоже на корм пойдут… Початков-то, по их северному климату, больших не будет, но всё равно…

Так они, взрослые, толковали там, наверху, рассматривая кукурузу, а Павлику виднее было то, что ближе к земле. Растёт не сплошняком как трава, а мясистые стебли – отступя один от другого, меж ними – розоватая, песчанистая в этих краях земля…

Судя по тому, что ни словечка в осуждение Хрущёва не прозвучало, отец показывал сыну эти ярко-зелёные, отливающие золотом листья ещё до 64-го года. Это уж позже начали изощряться в юморе: «всё, мол, лысый кукурузой засадил»…

Отец с тех пор ни о Хрущёве, ни об этом поле ни разу не помянул, как будто и не было ничего. Но в памяти Павлика необычные стебли отпечатались на всю жизнь, и ещё раз он о них вспомнил, когда – уже в Горбачёвскую перестройку – поехал в Штаты для обмена опытом с американскими следственными органами. Молодой растущий следователь Ленинградского КГБ Павел Вершинин услышал в штате Айова такую поговорку местных фермеров: мол, у нас «погода для кукурузы, а не для людей», “our weather is for corn, not for people”. И правда: уже в начале мая стояла душная, влажная жара, как в парнике, в ней трудно было дышать – зато кукурузе, видать, рослось вольготно.

Эту американскую поговорку позже он процитировал своему давнему знакомому Алексею Антонову – ныне ставшему крупным банкиром. Тому самому, вокруг которого теперь закручивалось очень непростое, как говорят, «резонансное» дело. Теперь каждое своё слово в беседах со следователями Антонов взвешивал – как и следователи, со своей стороны. Но тогда – с тех пор минуло уже почти двадцать лет – они ещё были вполне себе дружки-приятели. И вот Павел Вершинин заметил Антонову невзначай:

– Бывал я на Среднем Западе Штатов… Там говорят: «климат у нас не для людей – для кукурузы». Этого-то и не учёл Никита Сергеевич…

Антонов улыбнулся, пожал плечами:

– Никита Сергеевич многого не учёл… – и тему эту продолжать не стал: неконтактный он был, Антонов, уже тогда. Хотя в бизнесе всего лишь делал первые шаги. Не то что неконтактный, а условия для контакта любил создавать сам, а, раз предмет разговора задал не он, то и развивать его он не видел смысла.

Собственно, всё их общение в пост-советские времена и ограничилось этими несколькими фразами, которыми они обменялись на совместной встрече выпускников трёх ленинградских вузов. Тем не менее, они, действительно, были знакомы и, действительно, обменялись этими фразами, о чём Вершинин глубокомысленно не раз говорил своим сослуживцам, да и начальству. Генерал Еголин однажды так его и представил: «Это друг банкира Антонова». В другой раз генерал выразился следующим образом: «Что же это твой друг Антонов так сильно против наших людей в бизнесе работает?» – «Да не друг он мне, – сказал правду Вершинин. – Так, просто знакомый». Тем не менее, действиями Антонова он интересовался, как и действиями «наших людей в бизнесе»… В чём тут была закавыка?

Если очень упростить, то Антонов встал поперёк «Газпрому», точнее, поперёк желаний тех, кто к «Газпрому» отношения не имел, но считал, что «Газпром» должен действовать вот в таком-то направлении. А Антонов исходил из того, что «Газпром» может действовать и в другом направлении. Казалось бы, мелочь, но это – мелочь из разряда «а можно ли ездить по встречной полосе?» Если ты в Англии, то да, можно и даже нужно, а если ты не в Англии?

Недовольство Антоновым копилось давно, и вот в марте этого года выплеснулось в совещаниях, об одном из которых Вершинин точно знал, что инициатором его был он сам. Это он подсказал своему непосредственному шефу, генералу Еголину, что можно бы очистить деловое поле от банкира Антонова, если уж им так недовольны «наши люди в бизнесе». Еголин, как видно, повторил эту фразу уже собственному начальству – в Администрации Президента, и вскоре провёл с Вершининым как бы ни к чему не обязывающую беседу.

– Отличиться бы тебе надо, Павел Иваныч, – сказал он Вершинину. – Дело громкое раскрыть, глядишь, и генеральское звание получишь, давно ведь пора!

– Какое же это громкое дело? – спросил осторожно Вершинин.

– Ну вот, хотя бы, о махинациях в «СвязьИнвестБанке» Антонова. Опять же, от налогов его фирмы уклоняются, это ведь известно… А теперь он ещё и нездоровую активность проявил в телекоммуникационной сфере: на него жалуется наш телефонный гигант, «МСТ – мобильные системы».

– А вот это уже конкретика, – заметил Вершинин.

– Конечно, конкретика, – согласился Еголин. – Я тут участвовал в совещании, закрытом – понимаешь меня? Присутствовали представители двух компаний, из числа наших: «МСТ – Балканы» и «Русгаз – юг». Суть дела в том, что Антонов узнал об их бизнес-схеме и пытается её скопировать, причём делает это кое в чём шустрее, чем они сами.

– Обгоняет на поворотах? – спросил Вершинин.

– Ну, типа, да. Наш бизнес по-крупному заходит в Малую Азию и на Балканы: Турция, газовый «Черноморский поток» и так далее. Этим как раз и занимается «Русгаз – юг», а в паре с ними «МСТ – Балканы». А г-н Антонов тоже создал свой холдинг «СвязьИнвест – Балканы» и тоже пытается доить наш «Газпром», а также других наших поставщиков газа – «Роснефть» и НОВАТЭК. В общем, очень мешает человек, и надо бы ему создать проблемы, тем более, что основания для этого у правоохранителей есть.

– Я бы и рад, конечно, Сергей Иваныч, – ответил Вершинин Еголину. – Но ведь ты же знаешь, как я сейчас загружен. Два дела надо заканчивать, ещё по одному обвиняемые затягивают ознакомление, в суд никак не передать.

– Я это всё знаю, Паша, – сказал Еголин. – Но я знаю и то, что твои ровесники уже давно в генералах ходят, да и какой только зелени сейчас генеральских погон не навешали…

– Это правда, – согласился Вершинин. – Я – полковник в возрасте за пятьдесят пять, тогда как есть у нас тридцатипятилетние генералы…

– И я о том же. В общем, пока решений принимать не будем… Их будут принимать люди повыше нас с тобой. Но дела эти ты по-быстрому закругляй или смотри, кому их можно передать, и потихоньку начинай думать о борьбе с налоговыми недоимками в упомянутой банковской группе…

Пикантность этого разговора состояла в том, что сам же Еголин, возможно, и не давал Вершинину расти. Павел Иванович как попал под начальство этого генерала, так много лет и работал с ним, и как-то не имел решимости перевестись куда-то и сделать карьерный рывок.

А ведь, чёрт побери, как круто он, помнится, начинал в девяностые! Он тогда считал своим фирменным стилем умение поймать некую общественную волну, раскрутить резонансное дело, чтобы в нём – разом – отразился весь срез эпохи, как когда-то показал ему отец; как в тех зелёных листьях кукурузы – с их золотым проблеском – выразилась вся драма позднего Хрущёва.

В девяностые годы майору Вершинину удалось вот так же схватить эпоху за вихры, пару раз это получилось. Неужели теперь, под старость, он сумеет сделать это ещё раз?

ГЛАВА ВТОРАЯ

Если верить марксистским историкам, то российский капитализм при последних царях группировался по производственному признаку. «Продамет», «Продуголь» – монополии в сырье и полуфабрикатах, «Продвагон» – подвижной состав. «Продаруд», «Продпаровоз»… Враньё, конечно; вспоминая теперь учебники своей юности, Антонов думал, что обо всех этих «Продвагонах» и «Продпаровозах» для того писали, чтобы скрыть имена настоящих владельцев компаний. Не будешь же советскому школьнику излагать биографию, допустим, миллионера Путилова: тогда пришлось бы признать, что это не просто был «кровопийца» или «буржуй», но человек, упорным и долгим трудом создавший передовые предприятия, направивший развитие целой отрасли.

Зачем это было знать советскому школьнику? Значит, лепи себе: «Продвагон», «Продуголь»…

Наверняка, и в царской России капитализм имел яркие личности, – думал Антонов. А уж в сегодняшней-то России в этом нет сомнений. Все знают, кто такой Михаил Прохоров или Роман Абрамович, Виктор Потанин или Олег Дерипаска. Все знают, что «Альфа-банк» это Михаил Фридман, а «Лукойл» это Вагит Алекперов, что АФК «Система» это Евтушенков, а «Северсталь» – Мордашов.

Кстати, в деловом мире сознают и роль Игоря Вдовина, мужа Волочковой. Разве что сама балерина много лет то ли притворялась, то ли, и правда, не понимала, кто такой отец её дочери. А ведь он был системным инвестором и сумел создать, с одной стороны, очередь арабских шейхов, а с другой – российских губернаторов, готовых принять ближневосточные деньги. Сочетать такие величины мог лишь человек незаурядный, каковым и был Игорь Вдовин. Его деньгами свободно могла пользоваться его блестящая жена, но ведь и он использовал её в качестве ну весьма недорогой (по меркам его оборотов) рекламы. Гениальная балерина и красавица стала, поистине, самым умным деловым проектом Вдовина, превратившим его из незаметного и не очень смелого молодого человека в крупного международного дельца.

Яркие по человеческим меркам дела стали для бизнесменов почти мерилом успеха. Абрамович купил английский футбольный клуб, а Усманов – коллекцию Ростроповича – Вишневской. Прохоров построил свой Ё-мобиль, а Гуцериев писал стихи для песен, которые крутили на принадлежащем ему «Радио Дача».

Правда, Антонов всё ещё считал, что ему такими вещами заниматься рано… А ведь многие из этих звёзд бизнеса были уже моложе его! Ему стукнуло пятьдесят пять, а он всё ещё был – дай Бог, если в первой сотне или в первых пятидесяти из этих крупнейших воротил. Слишком многим он пытался заниматься одновременно, слишком разбрасывался – об этом ему не раз говорили.

В детстве он долго не мог понять, кем хочет стать и в какой вуз ему поступать – а поступил, в конце концов, в «Горный».

Учился он в школе, расположенной в обычном четырёхэтажном школьном здании послевоенных лет. Но сама школа была с математическим уклоном, в ней было побольше «математических» классных комнат, чем, наверное, их обычно бывает; да ещё и каждый класс делили на три потока или уровня для более индивидуальной работы. Математику, правда, Антонов так и не полюбил, да и не знал как следует, хотя получал почти одни пятёрки.

Из учительниц в их школе выделялась биологичка: она была единственной «заслуженной учительницей» и иногда надевала на уроки медаль. Знаменитым также считался учитель математики Михаил Абрамович Киселёв, в чьём классе был не просто учительский стол, а – кафедра, как, впрочем, и в нескольких других кабинетах. Вот и библиотекарь Нина Евсеевна была небанальна и превращала обязательную выдачу книг в некие мини-представления. Дети стояли в очереди к её столу, а она так расхваливала некоторые книги, словно вещала со сцены.

– Книга «Плато доктора Черкасова»! – говорила она со страстью и с придыханием. – Обычный мальчик попал в экспедицию на Крайний Север и описывает произошедшее с ним! «Детство у меня так сложилось, что я стал свидетелем и участником событий необычайных, о которых мне хочется рассказать» – зачитала она.

Столь горячо она произносила всё это, что Лёша Антонов потянулся к этой книге, а потом к книге «Корабли Санди» того же автора (Мухиной-Петринской) к другим книжкам о далёких плаваниях, о золотоискателях и геологах… А что, не стать ли ему – и он уже втайне решил, что станет – как раз моряком или таким вот исследователем северных, арктических территорий?

То, что позднее к этому прибавились нефть и газ, Алексей считал счастливой случайностью: вначале он об этом не думал. Вначале была просто романтика, да, кстати, и некоторое примирение отцовских и материнских надежд на него.

Отец его был довольно известный художник; мать, наоборот, техничка, и, видимо, её идеалом мужской профессии было нечто более жёсткое чем занятия мужа. Она и при детях не раз выносила отцу приговор: «Эх, творческая интеллигенция…» Мужчине, по мнению мамы, следовало быть суровым военным или, допустим, строителем, а не шастать по природе с этюдником и кистями.

Отец подталкивал Лёшу, наоборот, к творчеству: не хочешь рисовать, так стань, к примеру, музыкантом. Композитор, дирижёр, разве плохо? На худой конец – гитаристом вроде этих ваших кумиров из группы «Битлз».

Противоречие разрешилось тогда, когда Лёша выбрал мечту о путешествиях библиотекарши Нины Евсеевны… Правда, вуза такого – для путешественников – не оказалось, но он выбрал нечто близкое к этому: профессию геолога, которую давал Горный институт.

…Олигарх – не олигарх, но всё-таки он был состоявшимся бизнесменом, потому в свою школу на годовщины окончания теперь не ходил. Это, впрочем, уже в самое последнее время, а до того, зайдя в эту бывшую школу, завернул и в библиотеку на третьем этаже.

Вот здесь, значит, решилась его судьба.

Помещение было уютным и даже вполне просторным. Целых пять столов с подшивками газет и без таковых: просто для чтения книг. Не по всему периметру, как помнилось, а лишь возле двух стен стояли массивные книжные шкафы довоенного советского, а, может быть, ещё дореволюционного производства. В них на открытом доступе имелись Большая и Малая советские энциклопедии, которые они на переменках забегали полистать, но особенно любили в библиотечной тиши лопать домашние бутерброды, за что их библиотекарша гоняла отсюда, но не очень строго.

В закутке своём, как и в те далёкие годы, позади стопок книг на столе, сидела Нина Евсеевна. Совсем скукоженная и седая, давно, видно, переставшая красить волосы… Он поздоровался и вышел, не стал напоминать о себе и постеснялся спросить, почему именно ему она рекомендовала книжку «Плато доктора Черкасова». Ответ, впрочем, он знал: она многим рекомендовала многое, скорее всего, без всякого разбора, заученными словами повторяя одно и то же за годом год. Для мальчиков про «Страну багровых туч» Стругацких, про «Остров сокровищ», про Жюля Верна; девочкам тоже, конечно, предназначались свои, особо читаемые книжки.

Как бы то ни было, но книжка эта сделала своё дело и привела его сначала в Горный, потом – в экспедиции на Шпицберген, на Ямал, потом – к кандидатской диссертации, которую он написал как раз по нефтегазоносным пластам Севера.

Защитил он её не так чтобы и быстро для выпускника одной из лучших в стране математических спецшкол: лишь в двадцать восемь лет, то есть в 1988 году. Но то ли ещё ждало впереди…

Горбачёвский, а затем Ельцинский маховик раскручивался уже с запредельной скоростью, успев – ещё до распада СССР – бросить Алексея и в Канаду, где он познакомился со своим будущим партнёром по бизнесу Эдвардсом, и в Москву, где он сошёлся с Серёгой Климуком, работавшим в крупном советском банке. Банк погиб вместе с Советским Союзом, но они с Климуком успели основать новый, коммерческий «Ямал-банк».

Всё шло, казалось, по нотам, словно, и впрямь, Алексей внял советам отца и стал композитором. Канадский партнёр Берт Эдвардс нашёл инвестиции, Сергей Климук знал, как работают банки, а Антонов понимал, как залегают нефтяные и газовые поля, то есть не дал бы себя обмануть разноцветными картами, которыми многие в этой отрасли дурят друг друга, особенно на Западе.

Всё шло неплохо до конца девяностых, когда в рынок поверили в России все и стали уже бороться не с частной собственностью, а, наоборот, рвать друг у друга месторождения углеводородов с такой силой, что над страной, казалось, стоял треск раздираемых географических карт.

Тут-то, в конце девяностых, Антонов и принял, быть может, главное в своей жизни решение: уходить из нефтегазового бизнеса. И убедил в своей правоте партнёра, Климука. Но уходить нужно было не с пустыми руками, а вытащив весь капитал «Ямал-банка», а заодно и всю остальную собственность, сколько её ни прилипнет. Таким образом ему удалось «Ямал-банк» довольно плавно превратить в московский «СвязьИнвестБанк».

Отдельной баталией стал раздел по суду с канадским партнёром Эдвардсом, что длилось довольно долго. Одновременно Антонов отделился от Климука, так что теперь уже не было сомнений, где чья собственность. С Климуком, кстати, они по-прежнему остались союзниками. И пусть «Ямал-банк» одно время входил в первую двадцатку российских фирм, а «СвязьИнвестБанк» со всеми прочими активами Антонова – всего лишь в первую сотню, зато всё это теперь было – исключительно его и ничьё иное.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Паша Вершинин, как и Антонов, был ленинградцем, в Москву переехал уже взрослым человеком.

Познакомился он с Антоновым в 1981 году на ленинградской городской конференции комсомола. По первому образованию Павел был переводчик с английского, отнюдь не следователь. Учился на филфаке, немного активничал в комсомоле – был однажды избран в курсовое бюро, но чем дальше, тем больше подрабатывал в «Интуристе». Ещё в школьные годы выменял у американца на бутылку водки первый блок «Мальборо», потом пошло по нарастающей: виски, джинсы, дублёнки, вообще, всё, что продавалось в «Берёзках». Короче, он был фарцовщиком и к концу учёбы в Университете имел уже проблемы с органами; он был уверен, что хорошего распределения ему не видать и что комсомол в этом – ну никак не поможет. Хорошим распределением у них на филфаке считалась работа за границей, и Павел был прав: за границу его, действительно, не пустили, визу не открыли. И ничем комсомол ему, действительно, не помог, может, потому, что он сам не хотел просить комсомол о помощи.

На то городское собрание – а это был высший его «взлёт» в комсомоле – он пошёл с неохотой и в зале сидел с невыносимой напряжённостью, понимая, что попал явно не в свою компанию. Но само действо его поразило: оно происходило в недавно построенном Дворце молодёжи, который он до этого знал лишь по бару и походам из бара в номера британских туристов. Ему казалось, что Дворец молодёжи это просто гостиница, но выяснилось, что есть тут и конференц-зал, сразу поразивший его, в первый миг показавшийся не меньше зала Кремлевского дворца съездов. Длинные ряды удобных синих кресел (уже, в основном, заполненные народом) освещались ярко, но непонятно, откуда, так как в панелях потолка было много круглых светлых отверстий, но сияние из них изливалось как-то незаметно. Ещё ярче была освещена сцена и на ней похожий на гранитную скалу стол президиума. Восседавшее там комсомольское начальство города подсвечивалось и вовсе ослепительно, софитами с разных сторон, отчего всё происходящее напоминало театр. Самым же поразительным было то, что это был как раз не театр, а реальная жизнь, причём связанная с властью.

Такие же как он, Вершинин, сопливые мальчишки, девчонки выходили к микрофону и что-то бубнили по бумажкам. От чувства, что он сюда проник незаконно, контрабандой, что ли, у Вершинина даже шумело в ушах, он едва понимал, о чём идёт речь. Никто его не предупреждал о том, что здесь будет происходить, что он должен делать, он даже делегацию «своих», факультетских, в зале не нашёл. Возможно, тут и все играли по наитию, но это была не его игра. И, когда в перерыве народ начал толпиться возле стола президиума – там готовили какие-то выборные списки, что ли, формировали новые комсомольские органы – он плюнул на это и пошёл к выходу. В вестибюле тусклый свет ленинградского зимнего дня, сочащийся сквозь большие окна, отрезвил его, и он решил после перерыва в зал не возвращаться. Покрутился ещё по Дворцу молодёжи и спустился в гардероб, а по другой лестнице туда же вошёл белобрысый невысокий паренёк, в котором Павел сразу почувствовал нечто похожее на себя. Они встретились возле гардеробной стойки.

– Что, коллега, не выдержали действа? – спросил Павел и заметил, что паренёк дёрнулся, точно его обидело, что не он к кому-то обратился, а к нему первому подошли с вопросом.

– В смысле? Что вы имеете в виду? – спросил паренёк не без высокомерия.

– Я имею в виду: вам, как и мне, стало скучно на этом собрании, уйти захотелось?

– Нет, я просто в институт спешу. Я в Горном учусь…

Они говорили с паузами, вызванными тем, что нужно было отдать номерки и получить одежду, надеть её. Сославшись на свой Горный, паренёк, видимо, счёл разговор законченным, хотя Павел понял, что углубление знакомства именно теперь и стало неизбежным.

– У меня в Горном есть хорошие друзья… А на каком вы факультете? – спросил он и протянул руку: – Павел, филфак Университета.

– Алексей, – представился паренёк, и они вместе вышли в этот серый зимний день.

Перейдя по мосту Карповку, поравнялись с популярным в те годы баром в угловом полукруглом здании песчано-жёлтого цвета: налево – коктейль-холл, направо – пивной зал. К тому времени они уже были на «ты», и Павел предложил естественное:

– Не выпить ли нам по кружке пива?

– Это исключено, – ответил Лёша и так долго шёл в молчании, что Павел несколько фраз почти уже произнёс, потом передумал. Никак не мог подобрать нужную.

– Я предпочитаю «Петрополь», – пояснил вдруг Лёша, чем несказанно удивил Павла:

– Так ведь это наш, «филфаковский» бар, я как раз туда и еду… И не видел там тебя, да и из Горного тоже никого…

– Я тебя тоже там не видел, – усмехнулся Лёша, а потом добавил, что тоже сможет туда приехать, но на два часа позже.

«Приедет или нет?» – гадал в тот день Павел, растягивая пиво в ожидании то ли этого нового знакомца, то ли знакомых старых… А через два часа увидел в дверях бара именно смущённое лицо этого нового своего приятеля Лёши Антонова…

«Этот Лёша – большой лох», – так почему-то подумал Павел ещё во Дворце молодёжи, и смущённое появление Лёши в баре «Петрополь» эту догадку как будто бы подтвердило. Знакомство у них, однако, не заладилось: ни личное, ни между Университетом и Горным. Хотя, помнится, Павел его однажды представил своей компании: «Это Лёша, Горный институт…» – Тот всем церемонно пожал руки, произнёс что-то невнятное. Точно так же и он потом познакомил со своими Павла: «Это Паша, он с филфака». И Паша тоже жал руки, и записал чей-то телефон, и кому-то что-то продал по фарцовой части.

Знакомство ни к чему тогда не привело, хотя с каждой встречей Павел почему-то всё больше убеждался, что этот Лёша – сущий лох. Но какой-то неудобный лох, не схватиться за него никак.

Может, в те же студенческие годы, может, позже Павел в какой-то книге прочёл странную фразу: «Каждый мужик – до первого мужика мужик». Фраза была ему непонятна, и, только вдумавшись в неё, он с натугой понял, что хотели сказать: «Каждый считает себя крутым мужиком, но лишь пока не встретится с мужиком по-настоящему крутым».

Не понял он фразу потому, что сам вовсе не считал себя крутым, внутри видел сам себя мальчишкой, существом весьма слабеньким. И однажды, обдумывая этот афоризм, он вдруг вспомнил Лёшу Антонова и сформулировал себе иное правило: «Каждый мужик – баба, до первого лоха». То есть каждый не уверен в себе, пока не встретит ещё более неуверенного. Таким неуверенным долго казался ему этот Алексей Антонов, хотя ни разу он не смог его хоть в чём-то подловить. Сможет ли сейчас, в «Деле «СвязьИнвестБанка»»?

Суть конфликта банкира Антонова с другими бизнесменами была понятна всем, кто хоть сколько-то в эти годы следил за деловой жизнью России. Эту суть простыми словами выразил Еголин, её же не раз повторял и сам Вершинин, она заключалась в том, что Антонов пошёл поперёк самой влиятельной тенденции тех лет. Тенденцию эту можно было назвать просто: дружба с Западом. А, следовательно, и с теми странами, которые являются союзниками Запада, например, с Турцией.

Ну как, в самом деле, можно было представить себе что-то иное? Ведь не к ядерной же войне дело вести, в конце-то концов?

Есть законы бизнеса и, в целом, человеческих отношений, заключающиеся в том, что все действуют в соответствии с собственными интересами. А общий интерес человечества заключается в наличии единых и понятных всем правил игры. Поэтому, если иногда Запад и прибегает к двойным стандартам, то это – лишь результат временного заблуждения, избавиться от которого – в интересах самого Запада, а мы в этом можем помочь нашей выдержкой и доброжелательностью.

Такая логика применялась и властью, и правильным, нашим бизнесом по отношению как к Америке или к Германии, так и к Турции или, допустим, к балканским странам. Словом, в отношении всех, с кем мы ведём дела.

Теперь посмотрим непосредственно на Балканы… – так рассуждал Вершинин, прохаживаясь по своему кабинету и уже как бы скинув с плеч все остальные дела кроме «Дела «СвязьИнвестБанка»». – Вроде бы, Антонов не творит ничего неподобающего и даже действует в точности так же, как и его конкуренты. То есть заходит на балканский рынок мобильной связи, интернета и прочего, ставя во главу угла наше российское «ноу-хау», технологии, а в качестве дополнительной опоры используя доходы от экспорта газа. Проблема состоит лишь в том, что балканский этот рынок – отнюдь не свободен, а очень даже занят: на нём прочно обосновались и американцы, и Евросоюз, в первую очередь – немцы. Потому, если уж нам туда заходить, то в кооперации с теми же немцами, которые много лет являются проверенными покупателями газа у «Газпрома». Значит, и из наших фирм приоритет должны иметь те, кто сотрудничает с «Газпромом» и его дочкой, фирмой «Русгаз – юг», а именно: «МСТ – Балканы». Антонов же с «Газпромом» не дружит…

В итоге что получается? Антонов в той же Румынии, других балканских странах выступает конкурентом фирмы «МСТ – Балканы», то есть, по сути дела, выступает в роли союзника наших противников.

Так рассуждали те, от кого исходил заказ на открытие уголовного дела против банкира Антонова. И рассуждали совершенно правильно, Вершинин мог бы подписаться под каждым словом и даже добавить многое от себя в более философском ключе.

Но нужно ли было что-то добавлять? Скорее нужно было начинать тяжёлую рутинную работу. Готовить план следственных действий, выявлять налоговые недоимки, другие махинации банкира.

Этим и занялся полковник Вершинин в первых числах холодного и дождливого апреля, когда в Москве начиналась и всё никак не могла начаться весна. Сырой холод был совсем ещё зимним, но Вершинин этого не замечал, то работая за компьютером, то отыскивая нужные папки, бумаги в шкафах своего кабинета.

Чтобы отдохнуть, заваривал чайку, садился в одно из двух кресел в углу кабинета и включал стоящий на столике приёмник, настроенный на волну «Бизнес FM». На этой неделе СМИ раскручивали скандал вокруг каких-то московских приютов для собак и кошек, в которых животных якобы мучили и даже убивали. Звучали слова «могильник», «концлагерь», и Вершинин счёл бы это образцом журналистской дури, если бы вдруг не услышал название «СвязьИнвестБанк». А потом имя Бирюка, заместителя бывшего мэра Лужкова, работающего и в нынешнем правительстве Москвы. Якобы «убежища» для животных строил на деньги «СвязьИнвестБанка» сын вице-мэра Бирюка, за это, дескать, Бирюк размещал в банке московские деньги. Вершинин услышал это один раз, и больше новость не повторяли, сколько он ни включал приёмник.

Но его всё это натолкнуло на мысль: а не связаны ли злоупотребления в «СвязьИнвестБанке» с махинациями бывшего мэра Лужкова, которого не зря ведь отправили в отставку?

Он эту мысль пока отодвинул в сторону, однако в субботу, уже дома, опять слушал радио – «Эхо Москвы», и там известная журналистка истерическим тоном опять вещала о «шелтерах» (как она называла приюты для животных). Убивают кошек и собак, эта коррупция и жестокость тянутся со времён Лужкова, и куда, мол, смотрят сегодняшние власти Москвы…

По-видимому, это была тупиковая версия, но Вершинин, слушая передачу, вдруг решил съездить на один из этих «могильников для животных». А вдруг обнаружится какая-то ниточка, ведущая к «СвязьИнвестБанку»?

Передача журналистки шла к концу и должна была закончиться в восемь вечера, он прикидывал: приют для животных находится в Вешняках, Юго-восточный округ, и от Ботанической улицы, где – одиноко после развода – жил Вершинин, на машине он долетит туда за полчаса. Но нельзя было ехать совсем наобум, он залез в интернет и потерял ещё полчаса, потом решил взять с собой Ирину, с которой жил теперь после развода с Машей.

Позвонив Ирине, предложил съездить туда завтра утром, но у неё на утро оказались дела.

– Ладно, позже перезвоню, – буркнул Павел Иванович и дал отбой.

Он попробовал и дальше заниматься работой, но мысли уже перестроились на семейный лад…

Со своей первой женой Машей он разъехался давно, хотя развод так и не оформил. И в прошлом году стал дедушкой: их с Машей единственная дочь Дарья вышла замуж и родила ему внучку Олю. Дедушкой, однако, Вершинин себя не чувствовал, потому что не жил вместе с ними и не играл соответствующей роли, внучку видел очень редко.

Жил он с Ириной Фёдоровой, хотя не съезжался и с ней – дамой (точнее, матерью-одиночкой) неопределённых занятий, неопределённого возраста и характера. Возраст её он, конечно, знал: тридцать пять, знал и её готовность выйти за него замуж, оставалось выяснить лишь одну мелочь, а именно: что сначала, стулья или деньги?

У Ирины была дочь, и она, вроде бы, была готова родить ему сына, так почему же не рожала? Без брака она родить не могла, так она ему говорила, но и он не раз объяснял ей, что не хочет начинать со штампа в паспорте.

…Мрачные мысли совсем одолели к ночи, а тут ещё он просмотрел в интернете целый сорокаминутный фильм, который зоозащитники сняли об убиении животных в так называемой «БАНО ЭКО» (то есть «благотворительной автономной некоммерческой организации») в Вешняках. Больные, облезлые щенки, котята дёргались в клетках на полу, в агонии; из земли какие-то люди выковыривали лишь слегка прикопанные, засыпанные хлоркой собачьи трупы…

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Следующим, воскресным утром Вершинин всё-таки подъехал к приюту «Вешняки» – возле Кольцевой, у лесопарка Кусково.