Текст книги "Граница не знает покоя"

Автор книги: Александр Авдеенко

Соавторы: Владимир Беляев,Матвей Тевелев,Владимир Черносвитов,Михаил Вербинский,Павел Дегтярев,Глеб Кузовкин,Илья Вергасов,Анатолий Стась,Ангелина Булычева,Н. Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Подумал я тогда: а представляют ли посторонние наблюдатели, что значит «задержал нарушителя границы»? Имеют ли представление, каково было в действительности Шишминцеву и Сергееву задержать этого самого «нарушителя»? Тут-то мне и вспомнились слова Сурженко: «Граница там, где нам трудно…»

Была новогодняя ночь. В те часы, когда миллионы и миллионы людей сидели в тепле, за праздничными столами в кругу близких людей, переживая, пожалуй, самые хорошие, самые светлые за весь год минуты, в эти часы в темной ночи сержант Вениамин Шишминцев лежал, глубоко зарывшись в колючий, пробирающий насквозь морозный снег. В дьявольскую метель он пришел сюда, на край советской земли, чтобы и в такую проклятую вьюгу никто не посмел нарушить границу.

«Видимость»… Это понятие, это слово в пограничном деле имеет особый смысл. Вот и сейчас Шишминцеву из-за никудышней видимости пришлось выдвинуться к самой границе, и та секунда, когда его зоркий глаз сквозь пелену вьюги заметил на той стороне человеческий силуэт, оказалась решающей. То ли нарушитель почуял залегшего в снегу Щишминцева, то ли просто выжидал, но он, быстро нырнув за сугроб, надолго затаился. А Шишминцев ждал… Вот об этой самой выдержке, стойкости, непоколебимой постоянной бдительности, о жестоком долготерпении пограничников и говорил тогда Сурженко.

Сержант Шишминцев понял, что нарушитель возможно заметил его, а возможно и считает, что ему это померещилось. В последнем случае, он будет ждать, пока не убедится в том, что ему, действительно, все показалось, что кругом, действительно, никого нет. Надо во что бы то ни стало перехитрить его. Не шелохнувшись, – лежать, лежать, лежать…

Кругом завывала вьюга, высоко над головой, подобно мерному скрипу колодезного журавля, однотонно стонала невидимая верхушка могучего бука. А ты, Шишминцев, лежи! Не смыкая ресниц, до рези в глазах вглядывайся туда, где много времени назад, чуть ли не вечность, мелькнула тень врага. Лежи, Шишминцев! Не шевелись!

За долгие минуты неподвижности, томительного ожидания, чудовищного напряжения уставшее тело умоляло: «Ну, двинь хоть раз затекшей ногой, слегка пошевели омертвевшей рукой, чуть-чуть потянись – ты ведь живой человек»… Но твердая воля держала на взводе, и Шишминцев застыл под снегом, готовый к прыжку.

Сержант Шишминцев пролежал в лютый мороз полтора часа. Почти восемь тысяч раз простучало его сердце, пока он дождался врага. Нарушитель был обманут. Приготовившись, он двинулся вперед, и, как только шагнул на советскую землю, из вьюги, из снега возник грозный Шишминцев…

В такую же вьюжную ночь, при такой же «видимости», почти в таких же условиях отсутствия связи, один на один встретился с врагом и Сергеев. Этому пограничнику пришлось не лежать выжидая, а наоборот, проявить исключительную подвижность, чтобы преградить путь нарушителю. Снег только пошел, пурга только началась, и земля лежала голой, мерзлой, вся в острых, колючих складках, обдирающих в кровь руки. Попробуй, припадая к ней, цепляясь за колючие кусты, незаметно ползти или перебегать от укрытия к укрытию, чтобы настигнуть нарушителя в тот самый момент, когда он уже вот-вот нырнет в спасительную для него ночную мглу! Это трудно, конечно, – а что ж поделаешь? На границе всякое бывает…

Так вот – кругом граница…

После открытия музея в тот же праздничный день (а было это в день сорокалетия Советской Армии) мы поехали на заставу имени Лопатина.

Первое, что бросается в глаза свежему человеку, – это аншлаг над фронтоном здания: «Будем достойны лопатинцев». Входя на заставу, невольно проникаешься ожиданием чего-то особенного, необыкновенного. Но нужно обладать знанием границы, чтобы это особенное увидеть воочию и осознать.

К нашему приезду первая делегация уже отобедала. Это приезжали колхозные шефы из Забужья во главе с председателем колхоза имени Горького Степаном Зазимко. Их было четверо. Все в высоких смазных сапогах, в добротных полушубках, они привезли с собой запах овчины и молочных ферм, от них веяло здоровым морозным воздухом просторных степей, какой-то неуловимой приметой колхозного достатка. Щедрой мерой того достатка был баян стоимостью и дне тысячи – шефский подарок пограничникам. На покрытом красным сукном столе, в минуту торжественного вручения он засиял под электричеством всеми своими перламутровыми боками.

Эта делегация уехала, а гостей-комсомольцев из Сокаля еще не было. Уже стемнело, уже многие пошли в ночной наряд на границу, и тогда лишь прибыла, наконец, застрявшая где-то машина с гостями. Оттуда вывалились уставшие, истрепанные в пути, но оживленные, взбудораженные парни и девушки, которые сразу же в канцелярии заставы приступили к переодеванию. Замелькали плисовые и шелковые шаровары парубков, монисто и юбчонки девчат. А как же? Ведь предстояла художественная самодеятельность!..

Решено было сперва накормить гостей. Вот тут-то во время обеда, вернее ужина, граница себя показала…

За накрытыми столами сидели веселые гости. Лейтенант Цигулёв (заместитель отсутствующего по болезни начальники заставы), как добрый радушный хозяин, угощал молодую компанию. Все было чинно, гладко, хорошо, как полагается в праздничные дни. Ничто не предвещало резких перемен. Никто и не заметил, как пограничник с красной повязкой дежурного на рукаве, скромно подойдя к Цигулеву, что-то шепнул ему…

– Простите, товарищи, сейчас вернусь… – спокойно улыбаясь, извинился Цигулев и пошел с дежурным. Обед или, если хотите, ужин продолжался…

А в это время на границе творилось нечто исключительно важное. Полминуты назад связисту Семусеву сообщили, что на втором участке, вблизи «кладок», кто-то или что-то, прорываясь из-за кордона к нам, нарушило границу. Сигнал был ясный и держался он двадцать секунд. Вот об этом и шепнул дежурный Цигулеву.

На границе началась тревога. Застава не была поднята «в ружье» – в этом надобности не было, но небольшая группа уже действовала, К месту происшествия верхами помчались второй заместитель начальника лейтенант Бойченко с кавалеристом Андреевым. Вслед за ними понеслись сержант Сажнев со своей собакой «Люстом» и пограничник Пустовалов. А в это время всем нарядам на угрожаемом участке границы был дан сигнал уплотниться, перекрыть все вероятные направления движения «нарушителя». Оружие, ракетницы, все способы связи и управления нарядами были приведены в полную готовность. На все это Цигулеву потребовались считанные минуты, минуты, которые для оставшихся на заставе могли показаться часами, ибо началось уже тревожное ожидание.

Лишь бы не было прорыва! Для кого из пограничников это слово не означает самого главного, не имеет самый грозный смысл? Кто может быть спокойным при одной только мысли о возможности «прорыва»? Никто! А в это время, когда учащенно бился встревоженный пульс, когда сердце каждого оставшегося на заставе мчалось вперед, вслед за конными и пешими пограничниками из посланной группы, лейтенант Цигулев продолжал улыбаться гостям, рассказывать комсомольцам и комсомолкам разные истории из культурно-просветительной жизни заставы. Ибо существует закон пограничной этики – никто из посторонних не должен знать о подноготной жизни границы, и существует общечеловеческое правило – пусть беззаботно веселятся гости, пусть их не тревожат заботы хозяина. Лейтенант Цигулев выдержал роль до конца. Никто из делегации и не предполагал о случившемся.

А в это время в ночной темноте, взметая комья земли, мчались к линии границы конники. Скользя по оттаявшим низинам (ибо наступала оттепель), бежали вожатые со своей собакой, Можно было хорошо представить себе, что всем четверым, посланным на границу, – и лейтенанту БоЙченко, и кавалеристу Андрееву, и сержанту Сажневу, и рядовому Пустовалову – всем им было нелегко. Задыхаясь от бега, напрягая в движении навстречу вероятному врагу все свои физические силы, весь душевный порыв, они были готовы ко всему. Готовность – самое главное в пограничнике, Ведь на границе всякое бывает…

Но все кончилось благополучно. Возвратившись с границы, пограничники доложили, что из-за кордона к нам прорвался… кабан, дикий кабан. Ясные следы его на снегу, да грубые кабаньи шерстинки на проволоке, на ближайших кустах указали путь его движения.

Так и не узнали гости, какую бурю переживаний пришлось испытать их хозяевам в час праздничного обеда.

Между тем, программа гостевания шефов шла своим чередом. Начался концерт молодежной художественной самодеятельности. Комсомольцы, под магическим влиянием своего «худрука» Вани Копия, остроумного парня, мастера на все руки, на все голоса, свершали чудеса – читали, пели, танцевали. Слушая пение, любуясь танцами, молодые солдаты границы вспоминали, должно быть, свою дослужебную, еще нерасцветшую юность, предвкушали будущие свои шаги потом, после службы, в этом мире любви и возможных встреч. Глаза пограничников горели… В них был отсвет вечно живой, вечно юной мечты. А может быть и сейчас вот возможна такая встреча, ведь разливается же песня о том, что «солдатское сердце – не камень…»

Итак, программа шла своим чередом, а мы со старшиной заставы Петром Лашиным уединились в комнату службы. Иногда сияние молодых на старшее поколение наводит грустную тень, но мы со старшиной не чувствовали никакой печали, а наоборот, радовались за молодых пограничников.

Беседа пошла вначале о пользе общения с шефами, о пограничной жизни вообще, а затем разговор, естественно, коснулся события, только что взволновавшего всю заставу – ложной тревоги с кабаном…

– Не всегда она, положим, бывает ложной… – Лашин подошел к висевшим на стене фотоснимкам. – Вот видите, на этом фото – ходули с кабаньими копытами внизу? Это было два с половиной года назад. На таких вот ходулях нарушитель перешел следовую полосу. Попробуй ночью разобрать – настоящие это кабаньи следы или ложные. Матёрый был нарушитель. Поводил он нас порядочно – много сил потратили. И нашему Игнатову с собачкой «Амуром» здорово досталось тогда… Все-таки поймали!..

– Народ у нас хороший, понимающий, – по доброй улыбке Лашина можно было подумать, что это отец говорит о своих детях, хотя старшине и не полагается быть слишком добрым. Ведь наша застава лопатинская, и она должна быть кругом геройской. Мешает, правда, неопытность, молодость. Всей душой хотели бы героями стать, а опыта-то, умения не хватает. – Лащин помолчал. – Но это дело поправимое – научатся. Есть чему поучиться на границе, и правило действует: сам научился – другому помогай. Видели нашего Юрия Крылова? Успевает везде: и командир передового отделения, и секретарь комсомольского бюро, а как сержант помогает и другим командирам отделения. Так и передаются опыт, знания от одного к другому – по цепочке… – Лашин опять помолчал. – Хорошая эта цепочка, я бы сказал, целая эстафета. А вот, когда на боевом расчете упоминаем имена Лопатина и Гласова, а правофланговый, как полагается, отвечает: «Пали смертью храбрых…», эта эстафета, я бы сказал, приобретает особенный смысл… Старшее поколение передает, так сказать, в наследство молодому свое геройство. Пограничники нашей заставы это очень хорошо понимают…

VI

…Наутро мы уезжали с заставы. Перебирая в памяти все события и встречи прошлого дня, нам хорошо понятен стал смысл и содержание лозунга: «Будем достойны лопатинцев». Вся жизнь пограничников пронизана им насквозь.

Вспомнились и рассуждения старшины Лашина об эстафете. Да, это геройская эстафета, эстафета героев! В конечном счете дело не только во внешнем проявлении нашей вечной, неумирающей памяти о павших героях, не в том только, что именем Лопатина названы улицы, площади в Коврове, во Львове, что мемориальные доски напоминают нам о вехах его жизни, Главный смысл эстафеты в том, что память эта превращается в геройские нужные дола сегодняшнего дня; что в Ковровском экскаваторном заводе, в цеху, где работал когда-то Алексей Лопатин, бригада его имени перевыполняет план; что во Львовско-Волынском угольном бассейне, в передовой шахте № 6, называемой именем Лопатина, шахтеры, спускаясь под землю, с каждым днем выдают на-гора все больше и больше угля; что молодые солдаты, пришедшие на заставу имени Лопатина, день и ночь, всеми своими делами в охране границы, всеми своими стремлениями только и думают о том, чтобы быть достойными этого славного имени.

Таков смысл неувядающей славы, и эстафета героев будет долго-долго передавать из поколения в поколение прекрасные заветы верности советского человека долгу и чести. Вспомним в связи с этим о сыновьях Алексея Лопатина. Те самые Славик и Толя – невольные свидетели обороны героической заставы, в младенчестве проведшие в ее подвале под артиллерийским обстрелом столько горьких дней, только чудом уцелевшие, несмотря на кровавый, ужасный бой, теперь уже повзрослели. Толя через два года кончает Суворовское училище, а Вячеслав – уже курсант пограничного военного училища. Они переписываются с воинами застав, и старший – Вячеслав Лопатин не скрывает своей мечты через два года, после окончания училища, приехать служить на заставу имени героя-отца.

Еще один километр пути, еще один поворот машины на подъеме и мы с высоты оглядываемся в последний раз на заставу имени лейтенанта Алексея Лопатина. Неизвестно почему, но мысль нас переносит в будущее. Что будет года через два? Представляется нам ясный солнечный летний день и то же высокое крыльцо Лопатинской заставы. Со ступенек спускается стройный, отличной выправки молодой офицер. Он рапортует прибывшему командованию и формулу рапорта, как полагается, четко заканчивает: «Начальник заставы лейтенант Лопатин». При этом, кто бы там ни был, проникнется высоким волнующим чувством: «Ведь это же не лейтенант Алексей Лопатин, а сын его Вячеслав Лопатин! Это ведь новое поколение, пришедшее на смену поколению героев, поколению Октября!»

Г. Кузовкин
Не вышло!

РАССКАЗ

Ночь на исходе. Рассвет медленно карабкался по ступенькам хмурого осеннего утра. Наступал один из трудовых дней страны. Разными думами и чаяниями встречали его вставшие со свежими силами труженики сел и городов. Миллионам людей он сулил что-то новое, хорошее, радостное. Пусть утро хмуро – оно светло и ясно в сердцах людей. Шагая по стране от Чукотки до Бреста, оно весело, звонко играло побудку, с каждым шагом поднимая на вахту легионы огромной армии труда и счастья.

Многоводным потоком движутся в эти ранние часы рабочие и работницы к воротам Московского автозавода. Нескончаемая людская лавина заливает цеха Харьковского тракторного, шахты Донбасса, нефтепромыслы Баку. С наступлением утра жизнь пробуждается повсюду во всем своем многообразии. Дружно застучали, словно выстрелы на поле боя, топоры, загудели пилы карпатских лесорубов. Оглашаются моторным гулом поля Кубани и Львовщины, Поволжья и Волыни. По широчайшему Крещатику древнего, но всегда юного Киева веселой гурьбой спешат в классы, аудитории и лаборатории студенты и школьники. Уходят в море флотилии рыболовецких сейнеров и траулеров. С стартовой площадки Внуковского аэродрома отрывается и улетает в далекий рейс стремительный красавец «ТУ-114». Штормуют во льдах Антарктики китобойцы «Славы», а в родильном доме нового шахтерского поселка Октябрьский на Волыни во весь голос заявил о начале своей жизни новый гражданин, и семья славных горняков передовой шестой шахты увеличилась еще на одного человека.

Начинается трудовое утро. И каждый человек в отдельности, и все наши люди вместе идут и едут, плывут и летят в эти ранние утренние часы с единым благородным стремлением: проявить себя в труде так, чтобы не напрасно был прожит день, чтобы о тебе люди сказали доброе слово, чтобы сам ты почувствовал пользу своего труда для Родины, для народа.

Озарив страну, рассвет нового трудового дня подходит к последним семафорам советского государства. Вот здесь на пограничной станцией юго-западного рубежа, совсем рядом оканчивается территория Союза, и станцию эту называют воротами государства.

Ключ от этих ворот бережно храпят пограничники. Они в ответе перед народом за то, чтобы и сегодня, и завтра, и каждый следующий день нашей жизни были в безопасности от вражеских происков, от возможного проникновения всяческих лазутчиков. Здесь действует твердый как сталь закон: граница Советской страны священна и неприкосновенна. В этом смысл и главная цель жизни этих строгих, зорких, всегда бодрствующих людей в зеленых фуражках.

Страна поручила им, как зеницу ока, беречь нерушимость советской границы. И они берегут. Берегут старательно, надежно, днем и ночью, в пургу и в зной, зимой и летом, в любой час и в любую минуту. Здесь люди особенно понимают смысл своей службы и сильно дорожат доверием народа. Здесь острый участок борьбы. Любыми способами пытаются проникнуть через государственный рубеж наймиты иностранных разведок – по воздуху и по суще, по воде и под водой, под личиной заблудившихся или ищущих лучших условий жизни, легально и нелегально, на парашютах и на собственном брюхе по канавам и кустарникам, притаившись в тендерах паровозов, а то и в комфортабельных вагонах, по поддельным документам. Они идут и едут, ползут и плывут к нам с недобрым намерением, со змеиной повадкой – вредить и жалить. Долг часовых на переднем крае страны – распознать самые хитрые уловки врага и обезвредить его.

Нередки здесь встречи и с другой разновидностью врагов – с контрабандистами. Шпионаж как правило – не их ремесло, но они лезут к нам с грязными руками, они наносят экономический ущерб стране, пытаясь протащить иностранную валюту, драгоценный металл, часы, бриллианты, чтобы возродить в нашей стране давно погребенный под мусором истории черный рынок. Пограничники помогают таможенникам разоблачать этих злостных экономических вредителей. И для таких врагов ворота государства должны быть тоже крепко заперты.

…В отличном настроении с таким же благородным намерением, как и миллионы тружеников страны, идет в это утро на службу пограничник капитан Николай Скворцов. Его внешности можно позавидовать: молодой, высокий, широкоплечий. Выправка – будто на строевой смотр собрался. Новенькая, хорошо сшитая шинель плотно облегает фигуру, пуговицы и сапоги сверкают, загар лица и шеи подчеркивает белоснежная каемка подворотничка. Чисто выбритое лицо энергично, в умных глазах таятся и дружеская улыбка и зоркое внимание чекиста.

Утро пришло на границу во всей красе золотой осени. Все подходы к станции, рощицы, пригорки и даже тропинка, по которой шагает Скворцов, устлана червонным золотом листопада. Пограничник окидывает взглядом показавшуюся впереди станцию. Сиплые гудки маневровых паровозов, скрежет вагонных колес и лебедок, сигналы сцепщиков, грохот погрузочных и разгрузочных работ – все это сливается в один специфический голос живого железнодорожного организма, работающего беспрерывно днем и ночью по четкому графику.

Этот голос и вся жизнь станции, ставшей за годы службы такой близкой, хорошо знакомы капитану. Непосвященному жизнь эта кажется однообразной. Нет, она просто ритмична. А в общем – сложна и интересна. Капитан хорошо знает тех, кто плечом к плечу с ним трудится, обеспечивая своевременный пропуск поездов с пассажирами и ценными грузами за рубеж и обратно. В свою очередь, те знают и уважают его. Здесь, на краю советской земли, он, Скворцов, и его сослуживцы и таможенники, и железнодорожники – все делают общее важное государственное дело, сплотясь в единый коллектив. От этой мысли тепло и приятно становится на душе.

Вступая в новый день, Николай Скворцов вспоминает, что было вчера. День прошел без происшествий и важных событий. Все поезда проследовали вовремя. Пассажиров было немного. Документы у каждого из них были в полном порядке. Спокойный денек выдался. Но день на день не приходится. Всякое здесь бывало. Мысли Скворцова уплывают в прошлое. Проходя мимо платформ груженных чугунными трубами, капитану вспомнился случай с Ванюшкиным…

Однажды темной летней ночью из-за рубежа прибыл товарный поезд. Многие платформы были нагружены вот такими же толстыми трубами. Большое надо иметь терпение, чтобы в каждую из них заглянуть, и не просто заглянуть, а убедиться – нет ли там кого-нибудь или чего-нибудь? Особенно трудно просматривать нижний ряд – торцы труб закрывали борта платформ. Но у пограничника младшего сержанта Ванюшкина – молодого красивого юноши с быстрыми, озорными глазами, – хватало в таких случаях терпения на двоих. Мастер по осмотру паровозов, вагонов разных конструкций и всевозможных грузов, он был грозой лазутчиков и контрабандистов. Цифры – упрямая вещь. На личном счету сержант имел: более десяти задержанных нарушителей границы и на миллион с лишним рублей выявленных контрабандных товаров. Его так и звали «Ванюшкин-миллионер».

Переходя с платформы на платформу, шаря везде фонариком, Ванюшкин заметил на борту одной из них кусочки грязи. Грязь еще не засохла. Значит кто-то взбирался на платформу недавно. Луч фонарика скользнул по запыленным трубам.

– А это что?

На конце одной из труб предательски сверкало в луче света пятно черного лака, которым были сплошь окрашены трубы. Наметанный глаз опытного пограничника сразу заметил отпечаток руки. В трубе кто-то есть – залезая в нее, он в этом месте рукой стер слой пыли, обнажив лак. Луч фонаря освещает жерло этой трубы и подается властная команда: «А ну, вылазь! Приехали!»

И в этот же миг на противоположной стороне платформы мелькнула человеческая фигура. Обнаруженный пограничником человек, спрыгнул и покатился под откос. Почти одновременно Ванюшкин прыгнул за беглецом.

Граница недалеко, лазутчик мог вернуться обратно. Его надо настичь непременно. И пограничник что было сил погнался за ним. Возможна жестокая схватка. У врага, вероятно, имелось оружие, но Ванюшкин не думал об опасности. Его мчало за неизвестным стремление во что бы то ни стало задержать лазутчика.

Вот он! Забежав за куст, приготовился к прыжку, как загнанный хищный зверь, Ванюшкин – на него! Схватка! Над головой пограничника блеснул нож. Сильный резкий удар по руке противника – нож, звякнул о камень, полетел прочь. В тот же миг прием самбо, и лазутчик, взвизгнув как пес от боли, рухнул на землю…

«Как все же важно в нашем деле быть сильным и смелым, зорким и находчивым», – лишний раз подумал капитан Скворцов, вспоминая о Ванюшкине. Ведь именно эти качества всем и везде приносили успех в опасной пограничной службе.

Вот и старшина Гордеев, такой же. Взгляд у него прямой, пронизывающий, глаз зоркий, руки крепкие, а в беге может посоревноваться с мастерами спорта.

Помнится, как-то Гордеев проверял документы в поезде. Листает паспорт одного из пассажиров. Казалось бы все в порядке: и дата есть, и штампы, и печати соответствующие поставлены. Но когда пассажир подавал документы, Гордеев смотрел ему в лицо, и тот, не выдержав прямого взгляда пограничника, опустил глаза. Этого стало достаточно, чтобы старшина с особым вниманием присмотрелся к паспорту.

Вот она – еле уловимая фальшь! Ободок печати на фотографии и на листе паспорта расходится на полмиллиметра. Обыкновенная, чисто сработанная подделка: на чужой паспорт наклеена другая фотография.

– Кто вам подделывал паспорт? – спокойно спросил пограничник.

Ошарашенный таким вопросом, пассажир не сумел найти никакого ответа. И напрасно он уже потом доказывал, уверял и даже кричал, что паспорт его, что «он не потерпит оскорбления».

«Пассажир» оказался крупным преступником, намеревавшимся по поддельному паспорту скрыться за кордоном. Но уловка не удалась. Не вышло!

Размышления Скворцова прервал повстречавшийся старшина Михаил Кочубей. Он спешил по заданию командира, поэтому встреча была короткой. Офицер и старшина отдали друг другу честь, пожали руки и, перекинувшись несколькими словами, разошлись.

Скворцов, как и многие пограничники, с большим уважением относится к Михаилу Кочубею. Уважают старшину за добрую душу, за тонкий юмор, за рассудительность и отвагу. Уже не раз обновлялся личный состав части, а он, Кочубей, все продолжает здесь служить и за ним утвердилось почетное звание ветерана.

Михаила Кочубея запомнили многие из тех, кто пытался скрыто пересечь границу с контрабандой и без нее. Это память недобрая. Свои же, друзья и соратники, оценивают его по достоинству и называют Кочубея и шутку паровозных дел мастером. А он и без шуток был таким: локомотивы знал досконально.

Трудно упрятать чего-нибудь от Кочубея. За годы службы он изучил паровоз не хуже любого машиниста. И если бы вздумали принимать от него зачеты, то верные пять с плюсом он получил бы.

– Служба такая, – улыбался Кочубей, – не зная паровоза – не лезь искать провоза.

Как-то производился досмотр только что прибывшего из-за границы поезда. Дошла очередь до паровоза. Кочубей, держась за поручни, вскочил в будку машиниста и вежливо приветствовал бригаду. Пожилой машинист равнодушным кивком головы ответил на приветствие и продолжал спокойно, неторопливо, как все усталые люди, доедать немалых размеров бутерброд.

«Важный старик. И аппетит важный – ишь, как уминает!» – подумал старшина, принимаясь за свое обычное дело.

Досмотр подходил к концу. Старшина взглянул на прибор, показывающий давление пара в котле.

Стрелка манометра показывала ноль, а на медных боковых его стенках Кочубей заметил свежие отпечатки пальцев.

– Этот прибор испорчен что ли? – как бы невзначай спросил пограничник и указал пальцем на стрелку манометра.

– Сам-то ты испорчен, – обиделся машинист. – Раз паровоз стоит, значит и стрелка на нуле должна быть. Понимать надо.

Явная ложь и обман не возмутили старшину. Так же спокойно, в тон машинисту, он согласился:

– Понимать надо. Вот я и стараюсь. Давайте-ка вскроем, посмотрим…

– Ты что, с ума спятил?.. Тут фабричная пломба стоит, а он открывать! На это права надо иметь… – запротестовал старик и приподнялся с сиденья.

– А как же вы без прав открывали? Да еще пальчики оставили, – указал Кочубей на отпечатки рук, сразу замеченные им на медном начищенном корпусе прибора.

Несмотря на протесты машиниста, манометр был, конечно, открыт и… в нем оказались золотые вещи на крупную сумму.

– Так стало быть на нуле?.. Собирайтесь, – мы вам сейчас объясним, где должна быть стрелка, когда паровоз стоит. Понимать надо.

Ну, тут уже старик дал волю своему красноречию! Он плевался, трясся, шипел от злости, как старый паровой котел. Старшина невозмутимо дождался, когда тот выдохнулся.

– Ну, весь пар стравили? – Пошли… Идем, идем!..

Другим разом Кочубей вот так же прибыл досматривать паровоз. Все тайники проверил. Будто все в порядке. Перешел к люку тендера, в который воду наливают. Заглянул: тендер неполный, примерно сантиметров на тридцать не долит. Пригляделся – вроде волны маленькие идут по поверхности.

«Отчего бы это? – подумал Кочубей. – Паровоз стоит давно, воды не набирали, а она неспокойна…»

Вооружился Кочубей длинным металлическим щупом, опустил его в люк – туда ширнул, сюда… И в противоположном люку по диагонали углу щуп уперся во что-то мягкое, а через несколько секунд на поверхности появились уже большие волны. Это человек поднялся со дна тендера.

– А ну, вылазь, жаба, – скомандовал Кочубей. Молчание.

– Вылазь, говорю! А то сейчас долью воды…

Из горловины тендера появился человек в маске с длинной трубкой. Прячась от пограничников, человек погрузился и воду, а дышал через трубку.

Капитан Скворцов мог бы вспомнить и о своих делах. Как извлек из-под угля лазутчика, пробиравшегося за границу (тот тоже дышал через трубку, выведенную на поверхность), как много раз разоблачал контрабандистов. Но вспоминать уже было некогда, капитан прибыл на службу.

Начался трудовой день. Скворцов ознакомился с поступившими документами, с суточным графиком движения поездов, поговорил с диспетчером, таможенниками, получил от начальства инструктаж – вот и солнце в зените.

В полдень из-за рубежа пришел пассажирский поезд. К широким окнам новеньких цельнометаллических вагонов прильнули наши специалисты, возвращающиеся из командировок, воины Советской Армии, едущие в отпуск, иностранные гости, туристы, дипломаты, спортсмены.

На этот раз в вагонах многолюдно, У одного из окон, видимо, демобилизованные сержанты-танкисты. Они машут пограничникам, выражая свою радость по случаю возвращения на родную землю. У соседнего окна – молодая интересная, в ярком одеянии, женщина. По обилию колец на руках и несколько необычной одежде можно предположить, что это иностранка. Она внимательно смотрит на белое здание вокзала, на дежурного по станции, на пограничников и таможенников, направляющихся к поезду. Возможно, впервые едет к нам и всем интересуется, все разглядывает. Это естественно для каждого человека, первый раз попавшего за границу.

В эти первые минуты пребывания на советской земле у каждого пассажира свои думы. И может быть в массе честных, порядочных людей, едущих в родные края, к нам в гости с добрым намерением, находятся и непрошенные «гости» под чужой фамилией, с поддельными документами, полные злобы к Советской стране. Распознать таких «гостей» – дело чести наших пограничников.

Вот они вместе с сотрудниками таможни начинают досмотр поезда и проверку документов.

В один из вагонов вошел капитан Скворцов и два пожилых таможенника. К ним обращены взоры пассажиров.

Дружелюбно встретили капитана сержанты-танкисты, четко отдав ему честь. Скворцов пожал им руки. Повернувшись от окна, устремила свой взгляд прямо в упор на офицера молодая иностранка, мило ему улыбнулась и кокетливо стала взбивать локоны, приводя в порядок прическу. Она действительно впервые у нас – едет по туристской путевке в Москву.

Вежливо обращаясь к пассажирам, Скворцов берет у них документы и незаметно, с одного взгляда, определяет сходство фотографий на документах с внешностью владельцев. Сколько этих документов прошло через руки Скворцова! Сотни, тысячи лиц – приятных и открытых, испуганных и застенчивых, недовольных и даже злых пришлось видеть ему. И к каждому человеку надо хорошенько присмотреться, умело подойти, проверить его да так, чтобы не оскорбить излишней подозрительностью, неуместным вопросом. Прямо скажем, нелегкое это дело.

Капитан проходит от одного купе к другому, исполняя свою очень ответственную работу. И в этот раз он помнит, что от его бдительности и умения зависит многое. Малейший промах чреват подчас трудно поправимыми последствиями. Враг хитер и умен. Он прибегает к всяческим ухищрениям. Николай Васильевич Скворцов помнит, как из-под вагона из аккумуляторного ящика был извлечен нарушитель границы, как в обыкновенном, даже потрепанном венике были спрятаны драгоценные камни, как в запеченном хлебе обнаружили золотые вещи, как в косе у одной женщины было запрятано двенадцать золотых дамских часов. Такое может быть и сегодня, поэтому надо смотреть, как говорят, в оба.