Текст книги "Тайная история сталинских преступлений"

Автор книги: Александр Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Однако Сталин недолго довольствовался тем, что он будет изображён лишь как ближайший сотрудник Ленина. Имея возможность вложить в уста запуганных "свидетелей" всё, что пожелает, он был не в состоянии противиться искушению отодвинуть Ленина на второй план и выставить себя главным оплотом ЦК и главным членом советского правительства. Для этого "свидетелю" Манцеву, бывшему председателю украинского ОГПУ, участвующему в процессе в порядке партийной дисциплины, было предписано выступить на судебном заседании с басней, автором которой был сам Сталин.

"Троцкий сказал, – так звучало свидетельство Манцева, – что во время одной из своих поездок на фронт он хочет арестовать Сталина… Я вспоминаю его слова: в таком случае дескать Ленин и ЦК будут вынуждены капитулировать!"

Обвиняемые и свидетели знали, что в зале суда им следует говорить о Сталине с большим почтением, чем о Ленине. Эта линия легко прослеживается не только в выступлении Манцева, но и в том, что говорил Бухарин. Когда на суде он повторил, что не хотел убивать Ленина, а намеревался только арестовать его, государственный обвинитель Вышинский спросил:

– А если бы Владимир Ильич воспротивился аресту?

И получил заранее согласованный ответ:

– Но Владимир Ильич, как известно, всегда избегал ссор. Забиякой он не был.

С большевистской точки зрения, такой ответ был равносилен тому, как если бы Бухарин сказал: Ленин не был мужественным бойцом, Ленин не отличался личной храбростью. Государственный обвинитель и судьи, прекрасно зная, что от них требуется, приняли такое свидетельство со снисходительным спокойствием. Но нетрудно себе представить, как бурно бы они запротестовали, если бы теми же словами Бухарин отозвался о Сталине.

Как и все подсудимые, Бухарин был предупреждён: пусть он не пытается протаскивать в своих показаниях "контрабанду" или позволять себе "сомнительные намёки". Его собственная участь и судьба его семьи зависят не только от того, что он скажет, но и как это будет сказано. И если внимательно проанализировать то, что Бухарин сказал на суде, мы увидим, как часто он сам себя обрывал, стремясь убедить суд, что он несёт ответственность не только за те преступления, которые совершал сам, но и за преступления других подсудимых, – независимо от того, знал он о них или не знал.

– Я хочу сказать, – говорил Бухарин, – что я был не только одним из винтиков в механизме контрреволюции, но и одним из руководителей контрреволюции, и как один из руководителей… я несу гораздо большую ответственность, чем любой из участников. Поэтому я не могу ожидать снисхождения".

На любом настоящем суде каждый подсудимый пользуется правом защищать себя. На сталинском судилище всё выглядело иначе. Когда председательствующий Ульрих прозрачно намекнул Бухарину, что он начинает, кажется, заниматься самозащитой, тот горячо ответил:

– Это не защита. Это – самообвинение! Я ещё ни слова не сказал в свою защиту!

Шансы самого Бухарина на спасение определялись исключительно тем, насколько он будет следовать сталинским инструкциям. Но Бухарин уже поставил крест на своей личной судьбе и стремился по крайней мере сделать всё для спасения жены и ребёнка. На суде он не только клеймил себя как "презренного фашиста" и "предателя социалистического отечества", но даже защищал московские процессы от критики в иностранной прессе.

В отличие от Радека и других обвиняемых он не воспользовался своим блестящим красноречием, чтобы, сбив с толку прокурора и судей, исподволь разоблачить сталинский судебный спектакль. Он полностью заплатил выкуп за жену и маленького сына и, перестраховываясь, не уставал воздавать хвалу своему палачу:

– В действительности вся страна следует за Сталиным, он – надежда мира, он – творец нового. Каждый убедился в мудром сталинском руководстве страной…

Однако сталинскую жажду мщения было не так-то просто удовлетворить. Сладость самой жизни заключалась для него в возможности мстить, и он не хотел упустить ни капли этого удовольствия…

НИКОЛАЙ КРЕСТИНСКИЙ
1

В числе обвиняемых на бухаринском процессе был один из старейших чле-нов большевистской партии – Николай Николаевич Крестинский. В первые, самые трудные годы советской власти он, будучи секретарём ЦК, помогал Ле-нину в организационных вопросах. При Ленине Крестинский был народным комиссаром финансов. За пределами СССР он был известен, однако, в первую очередь как влиятельный дипломат. В течение десяти лет он занимал долж-ность полпреда в Германии, а в дальнейшем – заместителя наркома иностран-ных дел Максима Литвинова.

Несмотря на то что Крестинский принадлежал к плеяде стойких, закалён-ных революционеров, по натуре он был типичным благодушным интеллиген-том. Самые высокие государственные должности не превратили его в самодо-вольного сановника. К подчинённым, даже самым незначительным, он отно-сился с присущими ему простотой и пониманием, точно так же, как обращался с самыми важными персонами в Кремле. Ему были симпатичны честные и скромные люди, зато он терпеть не мог интриганов и карьеристов. Неудиви-тельно, что коварный и жестокий Сталин не пользовался его симпатиями. "Я ненавижу этого отвратительного типа с его жёлтыми глазами", – отозвался он как-то о Сталине в узком дружеском кругу; впрочем, это было ещё в те време-на, когда можно было произнести такую фразу, не подвергая свою жизнь опасности.

Когда в 1936 году Сталин решил окончательно свести счёты с ленинскими соратниками, Крестинский совершенно естественно оказался среди тех, кто стал его жертвой. Даже тот факт, что Сталин был знаком с Крестинским боль-ше двадцати пяти лет, что они вместе работали в питерском подполье, не мог смягчить участи этого человека. Напротив, это скорее способствовало гибели Крестинского, ибо, как мы уже знаем, Сталин не терпел людей, знавших слишком много о его прошлом. В связи с его злодеяниями последних лет они могли соответственно истолковать и некоторые сомнительные моменты его биографии, над которыми раньше, быть может, особенно не задумывались.

Кошмар двух первых московских процессов миновал Крестинского, он ос-тавался пока что на свободе. Но расстрелянные были его близкими друзьями, так что он не мог не понимать, что близится и его час. Ему оставалось наде-яться лишь на то, что, будучи заместителем наркома иностранных дел, он лич-но знаком со многими влиятельными государственными деятелями Европы, к которым даже Сталин относился с уважением. Можно было думать, что Ста-лин воздержится от его "ликвидации", а тем временем кровавая волна террора спадёт…

27 марта 1937 года эти надежды рухнули. Из наркомата иностранных дел Крестинский был переведён на должность заместителя наркома юстиции РСФСР. Нетрудно было понять, что это означает.

Большинство сталинских жертв попадало в застенки НКВД непосредствен-но с тех постов, которые они занимали до этого. Но иногда, чтобы замаскиро-вать тот или иной арест и сделать его менее заметным, Сталин на короткое время назначал свою жертву на какую-нибудь промежуточную должность во второстепенном наркомате. Так, между прочим, он поступил с Ягодой, назна-чив его после удаления из НКВД наркомом связи. А вскоре бывший глава НКВД объявился на третьем московском процессе уже в качестве подсудимо-го. Известный герой Октября Антонов-Овсеенко в 1937 году был отозван с ди-пломатического поста в Испании и назначен на полуфиктивную должность наркома юстиции РСФСР, с которой быстро исчез. Заместителем наркома юс-тиции РСФСР стал теперь и ещё один смертник – Крестинский.

Его не арестовали сразу же после нового назначения. Сталин дал ему воз-можность пробыть в этом "подвешенном состоянии" ещё два с лишним меся-ца. Он явно рассчитывал, что напряженное ожидание ареста – со дня на день, с часу на час, – измотает Крестинского и подорвёт его способность к сопротив-лению на следствии. В сталинской мышеловке ему предстояло почувствовать, как выглядит смертельная агония, растянутая во времени…

К тому же и он опасался за судьбу жены и единственной дочери Наташи, которой было пятнадцать лет, – стало быть, она подпадала под сталинский за-кон от 7 апреля 1935 года, предусматривающий смертную казнь для несовер-шеннолетних. Я знал эту девочку с пятилетнего возраста, и для меня не было секретом, что родители в ней души не чаяли. Наташа была во многом копией отца: она унаследовала не только его живой ум и поразительную память, но даже черты лица и сильную близорукость.

Крестинский был арестован в конце мая. После того как крупнейшие дея-тели партии оклеветали себя на двух предыдущих процессах, ему уже не при-ходилось опасаться, что его ложные признания могут дискредитировать боль-шевистскую партию. Всё, что было ему дорого, Сталин и его подручные по-вергли в грязь, растоптали и пропитали кровью его ближайших друзей. У Кре-стинского не было уверенности, что удастся спасти жену, но жизнь дочери, безусловно, будет спасена, если он согласится заплатить за неё цену, назна-ченную Сталиным.

Когда-то Крестинский был юристом, и он лучше других понимал, чего ему ждать от энкаведистского следствия и сталинского суда. Ещё до ареста он ска-зал себе, что сопротивление бесполезно и что ему придется договориться по-хорошему с руководством НКВД, как только он окажется в их власти. В июне он уже подписал своё первое "признание".

Но на самом суде произошёл эпизод, не оставшийся незамеченным теми, кто внимательно следил за ходом процесса.

Когда в первый же день суда председательствующий спросил Крестинско-го, признаёт ли он свою вину, тот твёрдо ответил:

– Я не признаю себя виновным. Я не троцкист. Я никогда не был участни-ком "право-троцкистского блока", о существовании которого я не знал. Я не совершил также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности я не признаю себя виновным в связях с германской развед-кой.

Это был первый (и последний) случай на протяжении всех трёх московских процессов, когда подсудимый рискнул на суде прямо заявить о своей невинов-ности по всем пунктам предъявленного обвинения.

Заявление Крестинского породило массу толков. Люди, следившие за хо-дом процесса, с острым интересом ожидали, удастся ли Крестинскому довести свой поединок с судом до победного конца.

На следующий день, 3 марта 1938 года, Крестинского снова ввели в зал су-да вместе со всеми обвиняемыми. В течение утреннего заседания он не сказал ни слова, и прокурор не задал ему ни единого вопроса. На вечернем заседании он поднялся и обратился к судьям с такой речью:

– Вчера под влиянием минутного острого чувства ложного стыда, вызван-ного обстановкой скамьи подсудимых и тяжёлым впечатлением от оглашения обвинительного акта, усугублённым моим болезненным состоянием, я не в со-стоянии был сказать правду, не в состоянии был сказать, что я виновен. И вме-сто того, чтобы сказать "да, я виновен", я почти машинально ответил: "нет, не виновен".

За границей, у тех, кто по газетам следил за процессом, естественно, возник вопрос: что сделали с Крестинским в ночь со второго на третье марта? Любо-му непредубеждённому человеку невольно приходили на ум страшные орудия пытки.

Между тем энкаведистам не требовались какие-то новые средства принуж-дения, чтобы заставить Крестинского внезапно изменить свою позицию. Эта попытка отречься от собственных показаний была не более чем актом всё того же фальшивого спектакля, который разворачивался на суде по сталинским указаниям. Сталин знал о подозрениях, вызванных на Западе тем, что на пер-вых двух процессах все обвиняемые в один голос признавали свою вину и вместо того, чтобы подыскивать смягчающие обстоятельства, каждый из них старался взять на себя львиную долю преступлений, в которых их обвиняли.

Он понял, что зарубежные критики нащупали слабое место в его процес-сах, где подсудимые так старательно следовали предназначенной роли, что даже переигрывали. Теперь он решил показать, что не все обвиняемые ведут себя, точно автоматы. Выбор пал на Крестинского. Он уже на следствии в НКВД показал себя одним из наиболее уступчивых, а во-вторых, как бывший юрист, он скорее мог уловить поощрительные намёки прокурора и отреагиро-вать на них, включившись в игру в наиболее подходящий момент.

2

Хотя Троцкий находился за тысячи километров от зала суда, все знали, что именно он, как и на предыдущих процессах, был здесь главным подсудимым. Именно ради него вновь пришла в действие гигантская машина сталинских фальсификаций, и каждый из подсудимых отчётливо чувствовал, как пульси-руют здесь сталинская ненависть и сталинская жажда мщения, нацеленные на далёкого Троцкого. Накал этой ненависти был сравним разве что с завистью, какую Сталин годами испытывал к блестящим способностям и революцион-ным заслугам этого человека.

Сталин знал, каким сильнодействующим средством является клевета, и по-этому манипулировал ею в тщательно отмеряемых дозах. Сюда относились, во-первых, более или менее стандартные обвинения Троцкого в "недооценке крестьянства" и в "недостаточной уверенности в силах пролетариата". Затем следовали обвинения Троцкого в подготовке террористических актов. Нако-нец, на втором из процессов Сталин обвинил Троцкого в прямом шпионаже в пользу фашистской Германии. Но вот в Москве собрался ещё один суд. Он должен отдать в руки палачей последнюю группу ленинских соратников, и срочно требуется свежая доза инсинуаций против Троцкого. Конечно, после того как Троцкий уже был назван шпионом и агентом германского генераль-ного штаба, трудно было швырнуть ему в лицо ещё более страшные обвине-ния. Тем не менее, при желании они нашлись, и огласить их поручено было Крестинскому. За эту услугу ему обещали сохранить жизнь. И вот, если на предыдущем судебном процессе Троцкий оказался германским агентом начи-ная с 1935 года, то теперь Крестинский получает указание объявить, что и он сам, и, разумеется, Троцкий сделались тайными агентами германского гене-рального штаба ещё в 1921 году!

Однако, продлевая шпионский послужной список Троцкого, Сталин не за-метил, что тем самым он подрывает основную предпосылку, на которой бази-ровался весь его миф о сотрудничестве Троцкого с германским генштабом. Эта предпосылка была изобретена в своё время Сталиным главным образом в расчёте на заграницу и базировалась на утверждении, что Троцкий и прочие лидеры оппозиции погрязли в самых гнусных преступлениях, потому что хо-тели вернуть себе власть, которой лишились.

Между тем в 1921 году Троцкому не могло прийти в голову бороться за вырванную у него из рук власть по той простой причине, что никто её не пы-тался даже оспаривать. Троцкий находился тогда в зените славы и на вершине власти. Он почитался как легендарный герой Октябрьской революции и руко-водитель Красной армии, только что разбившей всех врагов республики на де-сятке фронтов. Зачем же было Троцкому уже тогда становиться шпионом? Чтобы шпионить за самим собой? Или чтобы разложить Красную армию, ко-торую он создал своими руками и вёл от победы к победе? Что касается Кре-стинского, то он сказал на суде всё, что от него требовалось. Сталин, как обычно, не сдержал своего обещания, и Крестинский был расстрелян. Его же-на, по профессии врач, директор детской больницы, была арестована, и мне думается, что её постигла та же участь. О судьбе их дочери мне ничего не из-вестно.

КОЗЛЫ ОТПУЩЕНИЯ

Хотя советская печать изо дня в день выражала от имени безмолвствующе-го народа любовь и благодарность товарищу Сталину, у него самого не было иллюзий относительно подлинного отношения к нему народных масс. Из сек-ретных донесений НКВД он знал, что ни рабочие, ни колхозники не восторга-лись его правлением. Неуклонно следя за растущей волной недовольства, он, подобно кочегару, у которого давление пара в котле слишком поднялось и стрелка манометра перешла уже за красную черту, хватался за рычаг сброса давления. Средство успокоить народ у него было только одно: «перекачать» наиболее непокорные элементы в концентрационные лагеря Сибири и Казах-стана.

Путём безжалостных преследований Сталин насаждал в народе страх перед его мощной государственной машиной, но не мог погасить недовольство, ко-торое являлось ахиллесовой пятой его режима.

Каждый тиран предпринимает попытки отвратить от себя народное недо-вольство и свалить свои грехи на других. Царское правительство старалось на-травить тёмный народ на "инородцев", которые изображались виновниками всех бедствий русского населения. Не случайно звериным антисемитизмом от-личался Гитлер. Сталин годами использовал в качестве громоотвода мифиче-ские "остатки российской буржуазии", возлагая на них ответственность за провалы в экономике и за ту беспросветную нужду, в которую погрузилась при нём страна.

Наглядными проявлениями такой политики были состоявшиеся в 1928 и 1930 годах Шахтинский процесс и "Дело Промпартии". На этих судебных процессах выдающихся инженеров и учёных вынудили рассказывать басни о том, как они подрывали советскую промышленность по указке заводчиков и банкиров, давно бежавших за границу. С этими процессами Сталину так же не повезло, как и с дальнейшими судебными спектаклями. Например, на процессе по делу "Промпартии" один из главных обвиняемых, знаменитый Рамзин, со многими подробностями рассказывал, как он получал вредительские инструк-ции от двух российских капиталистов, живших за границей, – Рябушинского и Вышнеградского. Когда были опубликованы официальные отчёты об этом процессе, выяснилось, что оба капиталиста умерли задолго до того, как они начали инструктировать Рамзина.

До 1937 года Сталин ещё не решался возлагать на лидеров оппозиции вину за экономический кризис, поразивший страну, за нехватку продовольствия, которая была вызвана коллективизацией. Только после первого из московских процессов и казни Зиновьева и Каменева он задался целью возложить ответст-венность за голод и другие бедствия всё на тот же троцкистско-зиновьевский центр.

Ради этого он изменил направление официальной пропаганды. Всем было памятно, с каким негодованием печать опровергала сообщения иностранных газет о голоде в СССР, об эксплуатации рабочих, о крестьянских восстаниях. Советские газеты клеймили авторов этих сообщений как архилгунов, доказы-вая, что Советский Союз – единственная в мире страна, где рабочие наслажда-ются счастьем свободного труда, а благосостояние народа с каждым годом не-уклонно растёт.

Весь этот поток восхвалений и лжи предназначался, конечно, для западных стран, ибо самая искусная пропаганда не смогла бы убедить рабочих и кресть-ян в том, что их благосостояние растёт, между тем как в действительности они при советской власти вечно недоедали.

И вот начиная с 1937 года Сталин решился признать многие вещи, которые он до того упорно отрицал. Он решился объяснить народным массам, что во всех трудностях и страданиях следует обвинять не правительство, а вождей оппозиции.

При этом Сталин полагал, что массы могут и не поверить этой странной версии, если она будет исходить от него лично или от его штатных пропаган-дистов. А вот если бывшие вожди оппозиции сами признаются на суде и раз-рисуют во всех подробностях, как они умышленно портили колоссальные за-пасы продовольствия, губили скот и дезорганизовывали промышленность и торговлю, – тогда всё будет выглядеть по-другому.

Задача поведать на суде о вредительстве оппозиционеров в области сель-ского хозяйства была возложена на двух обвиняемых – Михаила Чернова и Ва-силия Шаранговича. Сталин сделал свой выбор на этой паре вовсе не случай-но. Оба оставили о себе жуткую память – первый на Украине, второй в Бело-руссии. Не кто иной, как Чернов, был наркомом земледелия и, следуя сталин-ским указаниям, проводил на Украине свирепую коллективизацию. В 1928 го-ду по распоряжению ЦК, не останавливаясь перед насилием и жестокостью, он осуществил здесь реквизицию зерна у крестьян. Второй – Шарангович – был секретарём белорусского ЦК партии и теми же террористическими приёмами коллективизировал белорусскую деревню.

Оба не были старыми большевиками и никогда не принадлежали к оппози-ции В партию они вступили уже после окончания гражданской войны и по-добно многим, которых Сталин начал выдвигать уже после смерти Ленина, сделали карьеру, активно участвуя в клеветнических кампаниях против оппо-зиции. У Чернова было, кстати, ещё дополнительное достоинство: подобно Сталину, он учился когда-то в духовной семинарии.

Итак, сталинский трюк состоял в том, чтобы выпустить на процесс в каче-стве обвиняемых своих высокопоставленных сановников, проводивших на се-ле именно сталинскую политику насильственной коллективизации; приказать им, чтобы они заявили перед судом, что на самом деле они были тайными агентами Бухарина и Рыкова и свирепствовали на украинской и белорусской земле, выполняя бухаринско-рыковскую инструкцию. А дана эта инструкция была исключительно для того, чтобы вызвать недовольство крестьян сталин-ским режимом.

На процессе Чернов сознавался, что он и его сообщники по заговору "ста-рались неправильно планировать посевные площади, чтобы уменьшить в стра-не количество пахотных земель и одновременно вызвать недовольство кресть-янства… портить тракторы и комбайны, заражать болезнетворными бациллами элеваторы и амбары…"

Вторя ему, Шарангович объяснил, что в 1936 году он с сообщниками "вы-звал большую вспышку анемии (!), в результате которой погибло около 30 ты-сяч лошадей".

Не менее фантастические вредительские акты приписывались подсудимым и в других областях экономики – в тяжёлой и лёгкой промышленности, внут-ренней и внешней торговле, а также в финансовой политике государства. Все достижения индустриализации трактовались как заслуга Сталина; все упуще-ния и хаос – как результат деятельности оппозиции. Становилось всё более яс-ным, что Сталин печётся лишь о благе народа. Его противники, наоборот, сея-ли трудности и лишения с явной целью спровоцировать в народе недовольство Сталиным. Для достижения этой цели вредители не останавливались даже пе-ред организацией взрывов на угольных шахтах, рассчитывая на гибель боль-шого количества шахтеров… Один из подсудимых согласился с прокурором в том, что бывшие лидеры оппозиции придерживались такой точки зрения: "че-ловеческие жертвы – вещь хорошая, потому что вызовут недовольство рабо-чих".

Не менее яркой была представленная суду картина вредительства на же-лезнодорожном транспорте. Железнодорожные катастрофы случаются и не-редко влекут за собой человеческие жертвы не только в отсталых, но и в высо-коразвитых странах, где железные дороги оснащены самой совершенной тех-никой. В СССР получилось так, что устаревшим дорогам, построенным ещё в царское время, пришлось работать с огромной перегрузкой. Постоянным явле-нием на транспорте были пробки, а частые крушения поездов стали настоя-щим бедствием. В каждом таком случае производилось какое-то расследова-ние, обнаруживались истинные или мнимые виновники, их давно расстреляли, однако теперь Сталин приказал НКВД вновь поднять материалы об этих про-исшествиях, отобрать наиболее страшные и выдать их на третьем московском процессе за результат вредительской деятельности оппозиционеров.

Но самые кошмарные истории страна услышала даже не от организаторов железнодорожных катастроф, а от старого большевика Зеленского. Поощряе-мый наводящими вопросами генерального обвинителя Вышинского, он рас-сказал на суде о том, как вместе со своими сообщниками дезорганизовал со-ветскую торговлю, чтобы лишить население продовольствия и товаров первой необходимости. Зная, как народ страдает от хронического недоедания, Сталин решил сыграть и на этой болезненной проблеме, чтобы снять с себя ответст-венность за вечный дефицит самых необходимых продуктов.

Зеленский рассказывал, что, являясь главой так называемого Центросоюза, он создавал перебои в снабжении населения товарами. В результате его вреди-тельской деятельности в лавках, потребкооперации не оказалось ни сахара, ни соли, ни махорки, на которые всегда был большой спрос. Он ввёл в торговой сети принцип неравномерного распределения товаров, так что в одних лавках не хватало самого необходимого, а в другие, напротив, завозился избыток то-варов в расчёте на их порчу. И вновь повторялся уже знакомый рефрен: всё это делалось для того, чтобы возбудить в народе недовольство сталинским режи-мом.

Но Вышинскому и этого было недостаточно. Он знал, что Сталин ждёт бо-лее пикантных разоблачений.

– А как обстояло дело с маслом из-за вашей вредительской деятельности? – выпытывал Вышинский у подсудимого с наглостью профессионального шан-тажиста.

Целому поколению детей, родившихся после 1927 года, был незнаком даже вкус сливочного масла. С 1928 по 1935 год российские граждане могли уви-деть масло только в витринах так называемых торгсинов, где всё продавалось только в обмен на золото или иностранную валюту. В 1935 году, когда карточ-ная система, державшаяся шесть лет подряд, была наконец отменена, масло появилось в коммерческих магазинах, однако по совершенно недоступной для населения цене.

Теперь Вышинскому требовалось, чтобы Зеленский признал, что именно руководители оппозиции, а не кто другой, лишили народ возможности видеть на своём столе масло.

– Как обстоят дела с маслом, вот что меня интересует! – восклицал он. – Вы тут говорили о соли, о сахаре и так далее, о том, как вы путём саботажа лиши-ли магазины этих продуктов. Ну, а как было с маслом?

– Маслом мы в деревне не торгуем, – отвечал Зеленский.

– Я не спрашиваю вас, чем вы торгуете, – раздражённо прервал его Вышин-ский. – Вы торговали раньше всего Родиной… Но что вам известно относи-тельно торговли маслом?

Этот пункт, очевидно, не был заранее полностью согласован с обвиняемым, и Зеленский никак не мог сообразить, чего от него хотят. Он повторил:

– Я же вам сказал, что кооперативы не торгуют маслом в деревне…

– Я вас не спрашиваю, чем вы торгуете, – опять оборвал Вышинский. – Вы тут не торговец, а член организации заговорщиков. Что вам известно насчёт масла?

– Ничего, – отвечал Зеленский, всё ещё не понимая, куда клонит прокурор.

В этот момент председательствующий Ульрих потребовал от Зеленского, чтобы он отвечал по существу и перестал пререкаться с прокурором. Зелен-ский больше не возражал Вышинскому и в ответ на дальнейшие вопросы под-твердил, что руководители оппозиции повинны в нехватке масла. Кроме того, он поддакнул Вышинскому ещё в одном: участники заговора подбрасывали в масло гвозди и битое стекло.

– Вы отвечаете за всю преступную деятельность блока? – спросил Вышин-ский.

– Да, за всю.

– За гвозди, за стекло, подброшенное в масло, чтобы ранить нашим людям горло и желудок, вы отвечаете? – напирал Вышинский.

– Отвечаю, – смиренно подтвердил Зеленский.

Эти горы лжи понадобилось нагромоздить для того, чтобы в своей обвини-тельной речи Вышинский мог сформулировать тезисы, действительным авто-ром которых был Сталин.

– В нашей стране, богатой всевозможными ресурсами, не могло и не может быть такого положения, когда какой бы то ни было продукт оказывался в не-достатке. Ясно теперь, почему здесь и там у нас перебои, почему вдруг у нас при богатстве и изобилии продуктов нет того, нет другого, нет десятого. Именно потому, что виноваты в этом вот эти изменники!

Обвиняемых, ставших козлами отпущения, казнили. Однако жизненный уровень трудящихся в СССР не повысился. Напротив, он стал ещё ниже.