Текст книги "Тайная история сталинских преступлений"

Автор книги: Александр Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

ВЫШИНСКИЙ

Не зная закулисной стороны московских процессов, мировая обществен-ность склонна была считать прокурора Вышинского одним из главных режис-серов этих спектаклей. Полагали, что этот человек оказал существенное влия-ние на судьбу подсудимых. В таком представлении нет ничего удивительного: ведь действительные организаторы процессов (Ягода, Ежов, Молчанов, Агра-нов, Заковский и прочие) всё время оставались в тени и именно Вышинскому было официально поручено выступать на «открытых» судебных процессах в качестве генерального обвинителя.

Читатель будет удивлён, если я скажу, что Вышинский сам ломал себе го-лову, пытаясь догадаться, какими чрезвычайными средствами НКВД удалось сокрушить, парализовать волю выдающихся ленинцев и заставить их оговари-вать себя.

Одно было ясно Вышинскому: подсудимые невиновны. Как опытный про-курор, он видел, что их признания не подтверждены никакими объективными доказательствами вины. Кроме того, руководство НКВД сочло нужным рас-крыть Вышинскому некоторые свои карты и указать ему на ряд опасных мест, которые он должен был старательно обходить на судебных заседаниях.

Вот, собственно, и всё, что было известно Вышинскому. Главные тайны следствия не были доступны и ему. Никто из руководителей НКВД не имел права сообщать ему об указаниях, получаемых от Сталина, о методах следст-вия и инквизиторских приёмах, испытанных на каждом из арестованных, или о переговорах, которые Сталин вёл с главными обвиняемыми. От Вышинского не только не зависела судьба подсудимых, – он не знал даже, какой приговор заранее заготовлен для каждого из них.

Многих за границей сбила с толку статья одной американской журналист-ки, пользующейся мировой известностью. Эта дама писала о Вышинском, как о чудовище, пославшем на смерть своих вчерашних друзей – Каменева, Буха-рина и многих других. Но они никогда не были друзьями Вышинского. В дни Октября и гражданской войны они находились по разным сторонам баррика-ды. До 1920 года Вышинский был меньшевиком. Мне думается, многие из старых большевиков впервые услышали эту фамилию только в начале 30-х го-дов, когда Вышинский был назначен генеральным прокурором, а увидели его своими глазами не ранее 1935 года, когда их ввели под конвоем в зал заседа-ний военного трибунала, чтобы судить за участие в убийстве Кирова.

Руководство НКВД относилось к Вышинскому не то чтобы с недоверием, а скорее со снисходительностью – так, как влиятельные сталинские бюрократы с партбилетом в кармане привыкли относиться к беспартийным. Даже инструк-тируя его, с какой осторожностью он должен касаться некоторых скользких моментов обвинения, они ни разу не были с ним в полной мере откровенны.

У Вышинского были основания ненавидеть этих надменных хозяев поло-жения. Он понимал, что ему придётся всячески лавировать на суде, маскируя их топорную работу, и своим красноречием прикрывать идиотские натяжки, имеющиеся в деле каждого обвиняемого. Понимал он и другое: если эти под-тасовки как-нибудь обнаружатся на суде, то инквизиторы сделают козлом от-пущения именно его, пришив ему в лучшем случае "попытку саботажа".

У руководителей НКВД в свою очередь были основания не любить Вы-шинского. Во-первых, они презирали его как бывшего узника "органов": в ар-хивах всё ещё хранилось его старое дело, где он обвинялся в антисоветской деятельности. Во-вторых, их снедало чувство ревности – к нему было прикова-но внимание всего мира, следившего за ходом сенсационных процессов, а им, истинным творцам этих грандиозных спектаклей, как говорится "из ничего" состряпавшим чудовищный заговор и ценой невероятных усилий сумевшим сломать и приручить каждого из обвиняемых, – им суждено оставаться в тени?

Побывав когда-то в здании на Лубянке в качестве заключённого, Вышин-ский побаивался и этого здания, и работавших там людей. И хотя в советской иерархии он занимал куда более, высокое положение, чем, скажем, начальник Секретного политического управления НКВД Молчанов, он по первому вызо-ву Молчанова являлся к нему с неизменной подхалимской улыбочкой на лице. Что же касается Ягоды – тот и вовсе удостоил Вышинского только одной встречи за всё время подготовки первого московского процесса.

Задание, полученное от НКВД, Вышинский исполнял с чрезвычайным ста-ранием. На протяжении всех трёх процессов он всё время держался настороже, постоянно готовый парировать любой, даже самый слабый намёк подсудимых на их невиновность, Пользуясь поддержкой подсудимых, как бы соревную-щихся друг с другом в самооговоре, Вышинский употреблял всевозможные трюки, дабы показать миру, что вина обвиняемых полностью доказана и ника-кие сомнения более не уместны. Одновременно он не упускал случая превоз-носить до небес "великого вождя и учителя", а в обвинительной речи неизмен-но требовал для всех подсудимых смертной казни.

Ему самому очень хотелось выжить – и в этом был главный секрет его рве-ния. Он пустил в ход все свои актерские способности, играл самозабвенно, ибо ставка в его игре была высока. Зная, что перед ним на скамье подсудимых – невинные жертвы сталинского режима, что в ближайшие часы их ждёт рас-стрел в подвалах НКВД, он, казалось, испытывал искренне наслаждение, когда топтал остатки их человеческого достоинства, черня всё, что в их биографиях казалось ему наиболее ярким и возвышенным. Выходя далеко за рамки обви-нительного заключения, он позволял себе заявлять что подсудимые "всю жизнь носили маски", что "под прикрытием громких фраз эти провокаторы служили не делу революции и пролетариата, а контрреволюции и буржуазии". Так поносил вождей Октября человек, который в октябрьские дни и на всём протяжении гражданской войны был врагом революции и республики Сове-тов!

С садистическим наслаждением оскорбляя обречённых на смерть, он клей-мил их позорными кличками – "шпионы и изменники", "зловонная куча чело-веческих отбросов", "звери в человеческом облике", "отвратительные него-дяи"…

"Расстрелять их всех, как бешеных псов!" – требовал Вышинский. "Разда-вить проклятую гадину!" – взывал он к судьям.

Нет, он не был похож на человека, исполняющего свои обязанности по принуждению. Он обрушивался на беззащитных сталинских узников с таким искренним удовольствием не только потому, что Сталину требовалось свести с ними счёты, но и потому, что сам был рад возможности посчитаться со стары-ми большевиками. Он знал, что, пока старая гвардия сохраняет в партии свой авторитет и пользуется правом голоса, таким, как Вышинский, суждено оста-ваться париями.

Говоря так, я основываюсь на своих собственных наблюдениях: мне при-шлось работать с Вышинским в Верховном суде в те далекие времена, когда оба мы были прокурорами по надзору и состояли в одной партийной ячейке.

Я приступил к работе в Верховном революционном трибунале, а затем в Верховном суде задолго до того, как там появился Вышинский. В то время членами Верховного суда состояли почти исключительно большевики из ста-рой гвардии; самым выдающимся из них был Николай Крыленко, сподвижник Ленина, первый советский главковерх (командующий всеми вооружёнными силами). В состав Верховного суда входили также старый латышский револю-ционер Отто Карклин, отбывший срок на царской каторге; бывший фабричный рабочий Николай Немцов, активный участник революции девятьсот пятого го-да, приговорённый царским судом к пожизненной ссылке в Сибирь; руководи-тель комиссии партийного контроля Арон Сольц, возглавлявший в Верховном суде юридическую коллегию; Александр Галкин, председатель кассационной коллегии, и ряд других старых большевиков, направленных сюда на работу, чтобы укрепить пролетарское влияние в советском правосудии.

Эти люди провели немалую часть жизни в царских тюрьмах, на каторге и в сибирской ссылке. Революцию и советскую власть они не считали источником каких-то благ для себя, не искали высоких постов и личных выгод. Они бедно одевались, хотя могли иметь любую одежду, какую только пожелают, и огра-ничивались скудным питанием, в то время как многие из них нуждались в спе-циальной диете, чтобы поправить здоровье, пошатнувшееся в царских тюрь-мах.

В 1923 году Вышинский появился в Верховном суде в качестве прокурора юридической коллегии. В нашей бесхитростной атмосфере, среди простых и скромных людей он чувствовал себя не в своей тарелке. Он был щеголеват, умел "подать себя", был мастером любезных расшаркиваний, напоминая мане-рами царского офицера. На революционера он никак не был похож. Вышин-ский очень, старался завязать дружеские отношения со своим новым окруже-нием, но не преуспел в этом.

Я занимал тогда должность помощника прокурора апелляционной колле-гии Верховного суда. Все мы – прокуроры и судьи – раз в день сходились в "совещательную комнату" попить чайку. Часто за чашкой чая завязывались интересные разговоры. Но я заметил одну примечательную вещь: стоило вой-ти сюда Вышинскому, как разговор немедленно затихал и кто-нибудь обяза-тельно произносил стандартную фразу: "Ну, пора и за работу!"

Вышинский заметил это и перестал приходить на наши чаепития.

Хорошо помню, как однажды, когда мы все сидели в этой комнате, дверь приоткрылась и заглянул Вышинский. Все посмотрели в его сторону, но он не вошёл, небыстро притворил дверь.

– Я его терпеть не могу! – с гримасой неприязни сказал Галкин, председа-тель апелляционной комиссии.

– Почему? – спросил я.

– Меньшевик, – пояснил сидящий рядом Николай Немцов. – До двадцатого года всё раздумывал, признать ему советскую власть или нет.

Главная беда не в том, что он меньшевик, – возразил Галкин. – Много меньшевиков сейчас работает с нами, но этот… он просто гнусный карьерист!

Никто из старых большевиков не был груб с Вышинским, никто его откры-то не третировал. Если он о чём-то спрашивал, ему вежливо отвечали. Но ни-кто первым не заговаривал с ним. Вышинский был достаточно умён, чтобы понимать, что старые партийцы смотрят на него как на чужака, и начал их из-бегать. Он привык целыми днями сидеть в одиночестве в своей комнате. В то время было очень мало судебных слушаний и Вышинского в обществе других служащих можно было увидеть разве что на собраниях партийной ячейки и на заседаниях Верховного суда, где обсуждались правовые вопросы или разбира-лись протесты, внесённые прокуратурой по поводу судебных решений. Но я не помню ни одного случая, когда бы Вышинский выступил на партсобрании или пленарном заседании.

Старые партийцы из Верховного суда, безусловно, не были мелочными людьми. Они легко примирились с тем, что Вышинский был когда-то меньше-виком, и готовы были даже смотреть сквозь пальцы на его враждебную нам активность в решающие дни Октября. Невозможно было простить ему другое: после того как революция победила, он все три года, пока шла гражданская война, всё ещё выжидал и, только убедившись, что советская власть действи-тельно выживет, подал заявление в большевистскую партию.

Как-то – дело происходило в 1923 году – я выступал с докладом перед чле-нами московского городского суда и коллегии защитников. Темой доклада были последние изменения в уголовном кодексе. Присутствовал и Вышин-ский, и мы вышли из здания Мосгорсуда вместе. Он сказал мне, что до рево-люции намеревался посвятить себя юриспруденции и по окончании курса был оставлен при университете, но вмешалось царское министерство просвещения и лишило его возможности сделать ученую карьеру. Тут Вышинский сменил тему и заговорил о революции 1905 года. Оказывается, его тогда посадили на два года за участие в организации забастовок рабочих. Помню, это произвело на меня впечатление, и я даже подумал, что, быть может, Вышинский не такой уж плохой человек. Потом выяснилось, что эту историю Вышинский расска-зывал и другим членам Верховного суда. Он явно стремился завоевать наше расположение и прорвать изоляцию, в которой очутился.

В конце того же 1923 года в стране была объявлена чистка партии. Нашу партийную ячейку "чистил" Хамовнический райком, и мы явились туда в пол-ном составе. Райкомовская комиссия партийного контроля, непосредственно занимавшаяся чисткой, состояла из видных большевиков, а возглавлял её член. Центральной комиссии партконтроля. Каждый из нас написал свою биогра-фию и приложил к ней поручительства двух других членов партии. Сдал авто-биографию и Вышинский. В ней он указал, что при царском режиме отсидел один год в тюрьме за участие в забастовке.

Комиссия партконтроля вызывала нас по одному и, задав несколько вопро-сов, возвращала предварительно отобранный партбилет. Для старых больше-виков из Верховного суда с этой процедурой не было связано никаких про-блем, да и вопросов им практически не задавали. Для них это была просто ми-молётная встреча со старыми товарищами, заседавшими в комиссии. Некото-рые из нас, более молодых, пройдя комиссию, не спешили уйти, а оставались ждать, пока не закончится рассмотрение всех дел. Наступила очередь Вышин-ского. Для него это было серьёзным испытанием: во время предыдущей чист-ки, в 1921 году, его исключили из партии и восстановили с большим скрипом лишь год спустя.

Прошло полчаса, ещё час, ещё один, ещё полчаса – а Вышинский всё не по-являлся. Кто-то уже устал ждать и ушёл. Наконец Вышинский выскочил, воз-буждённый и красный как рак. Выяснилось, что комиссия не вернула ему партбилет. Это означало исключение из партии. Вышинский не рассказал нам, что происходило в течение этих трёх часов за закрытой дверью. Он ушёл в дальний конец вестибюля и там в волнении ходил взад и вперёд.

Когда, направляясь к выходу, мы поравнялись с ним, Вышинский возбуж-дённо воскликнул:

– Это возмутительное издевательство! Я этого так не оставлю. Пойду в ЦК и швырну им в физиономию свой партбилет!

Было не очень ясно, как он собирается швырнуть партбилет, который у не-го отобрали. Мы посоветовали ему не совершать опрометчивых действий, а обсудить всё с Крыленко или Сольцем. Сольц, председатель юридической коллегии Верховного суда, одновременно возглавлял Центральную комиссию партийного контроля и руководил чисткой партии по всей стране.

Уже отойдя несколько кварталов, мы услышали сзади торопливые шаги. Нас снова догонял Вышинский. Переведя дыхание, он горячо попросил нас никому не передавать его слов насчёт ЦК. Мы обещали.

На следующий день встревоженная девушка-секретарша вошла в зал засе-даний и сказала, что в кабинете Сольца истерически рыдает Вышинский. Пе-репуганный старик выскочил из кабинета, чтобы принести ему воды.

Арон Сольц стал революционером ещё в конце прошлого столетия. Не-смотря на то что он подвергался бесчисленным арестам и провёл много лет в царских тюрьмах и ссылке, душа его не ожесточилась. Он оставался добро-душным, отзывчивым человеком.

Как член партии Сольц был обязан неуклонно придерживаться в своей дея-тельности принципа "политической целесообразности", которым сталинское Политбюро оправдывало всё происходящее. Однако до седых волос Сольц так и не научился спокойно смотреть на несправедливость. Только в последние годы жизни ему пришлось под давлением всеобъемлющего террора повторить сталинскую клевету насчёт Троцкого. Впрочем, под конец у него хватило му-жества сказать Сталину правду в глаза, что его и погубило.

Друзья Сольца называли его "совесть партии", в частности, потому, что он возглавлял Центральную комиссию партконтроля (ЦКК) – высший в стране партийный суд. На протяжении нескольких лет одним из моих партийных по-ручений было докладывать этой комиссии о членах партии, находившихся под следствием, и меня сплошь и рядом восхищал человеческий, неказённый под-ход Сольца к этим делам.

Именно Сольц; с его добрым и отзывчивым характером, спас Вышинского. Он поставил вопрос на обсуждение в ЦК, после чего Вышинскому был воз-вращён партбилет. Несколько дней спустя Сольц зашёл в нашу "совещатель-ную комнату", где мы как раз пили чай. Увидев Сольца, его старый друг Гал-кин немедленно накинулся на него за такое заступничество. Сольц виновато улыбнулся: "Чего вы от него хотите? Товарищ работает, старается… Дайте ему показать себя. Большевиками не рождаются, большевиками становятся. Не оп-равдает доверия – мы всегда сможем его исключить".

Из-за растущего потока жалоб, поступавших отовсюду в апелляционную коллегию, я оказался так занят, что почти перестал бывать на заседаниях юри-дической коллегии. Как-то раз я заглянул туда – Вышинский как раз в это вре-мя делал доклад на тему "Обвинение в политическом процессе". Его выступ-лению нельзя было отказать в логике, притом он отлично владел русским язы-ком и умело пользовался риторическими приёмами. Председательствующий Сольц согласно кивал, не скрывая одобрения.

Мне не понравилась тогда склонность Вышинского переигрывать, его пре-увеличенный пафос. Но в общем становилось уже ясно, что это – один из спо-собнейших и блестяще подготовленных прокуроров. Мне начало казаться, что наши партийцы несправедливы к Вышинскому; оставалось надеяться, что со временем они изменят отношение к нему.

Однако вскоре произошел небольшой, но характерный эпизод, показавший, что интуиция их не подвела. Зимой 1923 года прокурор республики Николай Крыленко вызвал нескольких работников, в том числе Вышинского и меня, и сообщил, что Политбюро поручило ему разобраться в материалах секретного расследования деятельности советских полпредств за рубежом. Ввиду огром-ного объёма материалов Крыленко с согласия Политбюро привлекает к данной работе нас. Нам придётся вместе с ним изучить их и доложить ЦК свои сооб-ражения. Работать будем у него дома, по вечерам, так как он обещал эти доку-менты никуда не передавать.

В тот день мы так и не ушли из роскошного крыленковского особняка, вла-дельцем которого до революции был князь Гагарин. Предстояло изучить три-дцать или сорок папок, и Крыленко распределил их между нами. Он пояснил при этом, что нарком государственного контроля Аванесов, проводивший рас-следование, обнаружил в советских представительствах за рубежом скандаль-ные факты коррупции и растранжиривания секретных денежных фондов и что некоторые служащие подозреваются в сотрудничестве с иностранными раз-ведками.

Крыленко попросил нас излагать свои выводы на больших листах бумаги в таком порядке: слева, под фамилией обвиняемого лица, мы должны кратко сформулировать суть обвинения и указать, достаточно ли имеется доказа-тельств, чтобы возбудить судебное преследование. Справа помечалось, куда следует передать дело: в уголовный суд, в ЦКК, либо решить его в дисципли-нарном порядке, а также каким должно быть наказание.

Документы оказались куда менее интересными, чем можно было ожидать. Они содержали в основном бездоказательные обвинения, которые возводили друг на друга не ладившие между собой бюрократы, подогреваемые своими вздорными супругами. Лишь незначительная часть бумаг свидетельствовала о фактах растраты, моральной распущенности и других вещах, способных на-нести ущерб престижу советской страны. Случаев государственной измены мы не обнаружили вовсе.

Все вечера Крыленко работал вместе с нами. Время от времени он подхо-дил к кому-нибудь из нас и смотрел, как подвигается работа. Заглядывая через плечо Вышинского, он заинтересовался делом одного советского дипломата, обвинявшегося в чрезмерно роскошном образе жизни, сближении с женой од-ного из подчинённых и других грехах. Вышинский предлагал исключить его из партии, предать суду и приговорить к трём годам заключения.

– Как это так – три года? – недовольным тоном спросил Крыленко. – Вы тут написали, что он дискредитировал советское государство в глазах Запада. За такое дело полагается расстрел!

Вышинский сконфузился и покраснел.

– Вначале я тоже хотел предложить расстрел, – подхалимским тоном забор-мотал он, – но…

Тут он запнулся, пытаясь подыскать объяснение. Не найдя его и оконча-тельно растерявшись, он промямлил, что признаёт свою ошибку. Крыленко насмешливо уставился на него, – похоже, что замешательство Вышинского доставляло ему удовольствие.

– Да здесь вовсе нет преступления – неожиданно произнёс он и, показывая пальцем на запись Вышинского об исключении этого дипломата из партии и предании его суду, заключил:

– Пишите: закрыть дело!

Я не смотрел на Вышинского, не желая смущать его ещё больше. Но Вы-шинский вдруг разразился угодливым смехом:

– Как вы меня разыграли, Николай Васильевич! Вы меня сбили с толку… Когда вы предложили дать ему расстрел, я совсем растерялся. Я подумал, как же это я так промахнулся и предложил только три года! А теперь… ха-ха-ха…

Смех Вышинского звучал фальшиво и вызывал чувство гадливости.

Я уже говорил, что многие считали Вышинского карьеристом, пролезшим в партию, но я никогда не ожидал, что он окажется таким беспринципным и ли-шённым всякой морали, что выразит готовность идти на всё – оправдать чело-века, расстрелять его, – как будет угодно начальству.

Положение самого Вышинского было шатким. Пока в стране пользовались влиянием старые большевики, дамоклов меч партийных чисток постоянно ви-сел над ним. Вот почему разгром оппозиции и преследование этих людей, со-провождавшее этот разгром, были Вышинскому на руку.

Сталину требовалось, чтобы во всех советских организациях были люди, готовые обвинить старых большевиков в антиленинской политике и помочь избавиться от них. Когда в результате такой клеветы ЦК увольнял их с ключе-вых постов, клеветники в порядке вознаграждения назначались на освободив-шиеся места.

Неудивительно, что в этой ситуации Вышинский смог сделаться "бдитель-ным оком" партии и ему было поручено следить за тем, чтобы Верховный суд не отклонился от ленинского пути. Теперь ему не приходилось дрожать перед каждой чисткой: напротив, из партии исключались те, кто подозревался в со-чувствии преследуемым ленинским соратникам. Вышинского в этом подозре-вать не приходилось. Его назначили генеральным прокурором, и он стал ак-тивно насаждать "верных членов партии" в судебные органы и прокуратуру. Естественно, там не оказалось места таким, как Николай Крыленко – создатель советского законодательства и вообще всей советской юридической системы. Он был объявлен политически ненадёжным, хотя и не принадлежал ни к какой оппозиции. А Вышинский, годами раболепствовавший перед Крыленко, полу-чил задание выступить на совещании юридических работников и осудить кры-ленковскую политику в области юстиции как "антиленинскую и буржуазную".

Со своего высокого прокурорского поста Вышинский с удовольствием на-блюдал, как старые большевики один за другим убираются из Верховного су-да. Крыленко исчез в начале 1938 года. Одновременно исчезла его бывшая же-на Елена Розмирович, работавшая до революции секретарём Заграничного бю-ро ЦК и личным секретарём Ленина.

В июле 1936 года в коридоре здания НКВД я лицом к лицу столкнулся с Галкиным. Его сопровождал тюремный конвой. По-видимому, Галкин был так потрясён случившимся, что не узнал меня, хотя мы встретились глазами.

Я немедленно зашёл в кабинет Бермана и попросил его помочь Галкину, чем только можно. Берман сообщил мне, что Галкин арестован на основании поступившего в НКВД доноса, будто он осуждает ЦК партии за роспуск Об-щества старых большевиков. Донос поступил от Вышинского.

Назначая Вышинского государственным обвинителем на московских про-цессах, Сталин ещё раз показал, какой смысл он вкладывает в понятие "нуж-ный человек на нужном месте". В целом государстве не нашлось бы, наверное, другого человека, кто с таким рвением готов был бы сводить счёты со старыми большевиками.