Текст книги "От первого лица"

АЛЕКСАНДР ЖИТИНСКИЙ

О прозе Александра Житинского

ЭФФЕКТ БРУММА

1. ПИШУ ПИСЬМО

2. ПРОВОЖУ ЭКСПЕРИМЕНТ

3. СОБИРАЮСЬ

4. ЕДУ

5. ЗНАКОМЛЮСЬ С ФОМИЧОМ

6. ЭКСПЕРИМЕНТИРУЕМ ВМЕСТЕ

7. ЕДЕМ ОБРАТНО

8. НОСИМСЯ С ФОМИЧОМ (1)

9. НОСИМСЯ С ФОМИЧОМ (2)

10. ВЫСТУПАЕМ

11. ПРОВОЖАЮ ФОМИЧА

12. ПОЛУЧАЮ ПИСЬМО

13. ПИШУ ДИССЕРТАЦИЮ

СТРАСТИ ПО ПРОМЕТЕЮ

1. КАК ВСЕ ПОЛУЧИЛОСЬ

2. ПРОФЕССИОНАЛ ПЕРА

3. НИЦОЦО

4. ОТДАВАНИЕ СЕБЯ

5. ПЕРВАЯ ПРОФАНАЦИЯ

6. ПОПАВШИЙ В СТРУЮ

7. МРИХСКИЕ КАМУШКИ

8. СТАРЫЙ ПЕРПЕТУУМ

9. МИКРОБЫ СОВЕСТИ

10. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

АРСИК

1.

2.

3.

ХЕОПС И НЕФЕРТИТИ

1. БЕССЛОВЕСНАЯ ТВАРЬ

2. НОВАЯ ТЕМА

3. КЕМБРИДЖ

4. ОТДЕЛ КООРДИНАЦИИ

5. АВЕТИК ВАРТАНОВИЧ

6. МОНТАЖ НЕФЕРТИТИ

7. ИСПЫТАНИЯ

8. ПРОЦЕСС ОБУЧЕНИЯ

9. КОНТАКТ

10. ПОБЕГ

11. ВОЗВРАЩЕНИЕ

12. ТИХОН

СНЮСЬ

І

II

III

ЛЕСТНИЦА

Глава 1. ЭТАЖИ

Глава 2. НАДЕНЬКА

Глава 3. СОН ПИРОШНИКОВА

Глава 4. ГЕОРГИЙ РОМАНОВИЧ

Глава 5. СТАРУХА

Глава 6. НЕУДАВШИЙСЯ ПОБЕГ

Глава 7. ВСЕ В СБОРЕ

Глава 8. РАЗГОВОР ЗА ЧАЕМ

Глава 9. ЗЕРКАЛЬНАЯ СТЕНА

Глава 10. НОЧЬ

Глава 11. НОВАЯ ЖИЗНЬ

Глава 12. ТОЛИК

Глава 13. КОМНАТА ЛАРИСЫ ПАВЛОВНЫ

Глава 14. НАТАША

Глава 15. СКАНДАЛ В БЛАГОРОДНОМ СЕМЕЙСТВЕ

Глава 16. ПРАЗДНИК

Глава 17. ИСТОРИЯ НАДЕНЬКИ

Глава 18. ГОЛОС

Глава 19. КЛАДОВАЯ

Глава 20. ВОСХОЖДЕНИЕ

АЛЕКСАНДР ЖИТИНСКИЙ

ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

О прозе Александра Житинского

Перед читателем – вторая книга прозы Александра Житинского. Первая его книга – «Голоса» – вышла пять лет назад; годом раньше, в 1976 году, был издан первый сборник его стихов. Печатается он лет десять, а пишет – стихи и прозу – давно, со студенческой поры. Житинский родился в Симферополе, в 1941 году, за несколько месяцев до начала войны, в семье военного летчика. С детства немало ездил с отцом по стране: в первый класс пошел в Москве, закончил десятилетку во Владивостоке. Потом его жизнь в основном связана с Ленинградом: в 1965 году А. Житинский закончил Ленинградский политехнический институт с дипломом инженера-электрофизика, затем работал младшим научным сотрудником. Тот, кто читал «студенческие» повести Житинского,– шутливую «Сено-солома» или более серьезную и острую, но тоже веселую «Глагол „инженер”», кто знаком с их постоянным героем – Петром Николаевичем Верлухиным (с ним читатель встретится и в этой книге), тот представляет себе среду, которая окружала Житинского в начале его творчества и питала своими впечатлениями.

Молодые люди этой среды и поколения, к которому принадлежит А. Житинский,– люди образованные, горожане. Они владеют своей манерой общения, независимой, чуть ироничной. Они многое знают, о многом догадываются, но понимают и то, что многого они все же не знают, не умеют и не могут (а хотелось бы!). Похоже, что отсюда и идет их самоирония, иногда слегка нервная. Вообще к этому поколению стоит присмотреться. Оно, правда, лишено непосредственного сурового опыта отцов (например, военного), но ему ведомы свои, тоже весьма нелегкие, проблемы.

С этим поколением, его исканиями и вопросами, главным образом связана литературная работа Житинского. Во всех его произведениях мне слышится характерное звучание его собственного голоса, его речи «от первого лица», сливающейся с голосом современного молодого горожанина, «физика» по образованию и профессии, мечтателя, «лирика» по внутренней сути.

Желание понять странный подчас, новый и пестрый мир, в котором живет это поколение, объясняет пристрастие писателя к разного рода сюжетным странностям и экспериментам, фантастическим допущениям и условностям... То это парадокс лестницы, не выпускающей человека из своей власти, пока он не сделает выбора, то это странная способность сниться, которая меняет жизнь героя и других людей. И «Эффект Брумма», и «Арсик», и «Хеопс и Нефертити» построены на подобном «сдвиге», небудничном взгляде на жизнь. Впрочем, фантастика и странности – в традициях большой русской литературы, они помогали увидеть многое в человеке, и у Житинского есть отличные учителя – от Гоголя до Булгакова. В условных формах своей прозы Житинский по-своему обнаруживает жизненную правду, стремится помочь человеку достойно жить в нашем нелегком мире, понять, «что с нами происходит».

Читатель без труда увидит, что наиболее определившиеся герои Житинского – Владимир Пирошников, Петя Верлухин, Снюсь – вылеплены из одного теста (хотя, конечно, каждый из них живет вполне самостоятельной жизнью). Сходны внутренние проблемы, которые встают перед ними. От «легкого» отношения к жизни, от стихийного отношения к своему дару, от беззаботных мечтаний о «великом предназначении», от наивной любви к себе и людям герои приходят к открытию спасительной для них новой, суровой истины. Оказывается, любить людей – совсем не просто. И чтобы узнать это – нужно порою отдать жизнь. Проблемы, как видим, настоящие, серьезные.

При всем при том, как убедится читатель, проза Житинского легка, дыхание ее естественно, часто она занимательна и весела. Без всякого напряжения со стороны писателя его сочинения вызывают нередкую улыбку, и не столько словесным остроумием, сколько светлым интересом к жизни, неханжеским наблюдающим и примечающим взглядом вокруг себя. И слово Житинского ложится легко и естественно, он, кажется, и не знает «мук слова». И герои его – посмотрите: какие это обаятельные, легкие, беспретенциозные люди! Но как трудна – в конце концов – их легкая жизнь! Более того – со временем она становится все труднее. Не знал прежде мучений этот Верлухин,– узнает! Пирошников всей своей безмятежной жизнью, в которой мелкие удачи и малые удовольствия гнали его, как ветром, будет пригнан на лестницу, а там и на край крыши, с которой вот-вот сорвется... А может, все-таки удержится? Но на этом краю человеку нужны усилия чрезвычайные. А Снюсь с его редким и причудливым даром, какой он должен пережить перелом в своей жизни! Ему такого и не снилось, хоть он и был специалистом по снам. Так и выходит у персонажей Житинского: кому раньше все давалось само собою, просто падало с неба, тому – потом – должно пахнуть в лицо бездной, и лишь отчаянные усилия тогда помогают человеку выстоять, тем более снова встать на ноги... Понимание того, что человек ответствен за себя, придает серьезность и глубину прозе А. Житинского.

Выход для его героев – в преодолении замкнутости, в отказе от гибельной сосредоточенности на себе. В сущности, вся его проза – это поиски ценностей за пределами только личной, отдельной жизни индивидуума. Замкнутость– это тупик, это путь на «лестницу».

Есть у Житинского люди изначально стойкие. Встретятся они и на страницах этой книги. Это – чистые люди. Их качества вроде бы и не такие редкие: чувство правды и справедливости, острая совесть. Эти качества, делающие возможным правильное, нравственное отношение человека к себе и другим людям, проявляются не в суетной и устремленной к удовольствиям жизни, а в моменты крайние, когда сама жизнь поставлена ребром.

Чувством тревоги, возникающим вначале незаметно, будто сигнализирующим о некоем душевном дискомфорте, а потом беспокоящим все сильнее, уже не дающим смотреть на мир «просто», «легко», «не брать в голову»,– этим все более слышимым внутренним голосом проза Житинского, герои его поколения и круга входят в мир поисков всеобщей, всем необходимой большой правды.

...В «Эффекте Брумма» читатель встретит наивного провинциального самородка Фомича. Чудаковатый и неугомонный, этот человек работает не ради выгоды, а ради одной только истины. «Понимаешь,– говорит Фомич герою, юному младшему научному сотруднику,– что нам с тобой главное? Не то, чтобы людей удивить. И денег нам с тобой не надо. Главное, это когда всей душой устремишься и вдруг сделаешь, что-нибудь. И оно только душою и держится. Вынь душу – пропадет все».

Кроме ясного нравственного смысла этих слов герою-рассказчику еще очень дорого, что Фомич говорит: «н а м  с  т о б о й главное».

Очень ему хочется быть вместе с Фомичом, с его бескорыстием и правдой. Тут он видит спасение, и ничто не должно помешать любимым героям А. Житинского понять эту простую истину и вступить на путь, ведущий к ней.

В. Акимов

ЭФФЕКТ БРУММА

1. ПИШУ ПИСЬМО

Вообще-то я в чудеса не верю. От них меня еще в школе отучили. Я верю в науку и прекрасное будущее. Это немного понятнее. Но иногда все-таки чудеса происходят, и с ними необходимо считаться.

Короче говоря, однажды я обнаружил у себя на столе письмо от шефа. Шеф любит со мной переписываться. То есть пишет только он, а я читаю. Шеф часто засиживается в лаборатории допоздна, и тогда ему в голову приходят мысли. Утром я их изучаю. Например, так: «Петя! Подумайте, нельзя ли объяснить аномалии в инфракрасной области межзонным рассеянием». Или что-нибудь в этом роде.

Обычно я не спешу на такие вещи реагировать. Кто его знает – вдруг это бред? Шеф сам так часто говорит. Вернее, кричит, вбегая в лабораторию: «Все вчерашнее бред и чушь собачья!» Почему собачья, я не знаю. Обыкновенная человеческая чушь, каких много. И не самая худшая.

Но на этот раз было нечто новое. На столе лежал почтовый конверт, заполненный фиолетовыми чернилами довольно размашисто. Был написан адрес нашего института, а после словечка «кому» указано просто: «главному начальнику». Ни больше, ни меньше.

К письму скрепкой была прикреплена бумажка, на которой располагалась лесенка резолюций.

«Пименову. Разобраться». Подпись ректора.

«Турчину. Проверить». Подпись Пименова.

«Жолдадзе. Ответить в недельный срок». Подпись Турчина.

«Барсову. Ничего не понимаю! Морочат голову». Подпись Жолдадзе.

«П. Верлухину. Петя, ради бога, разберитесь в этой чаче и напишите ответ». Подпись шефа.

Верлухин – это я. Ниже меня в системе нашего института находится только корзина для бумаг. Поэтому я не стал накладывать резолюцию, а обратился к письму. Оно меня заинтересовало.

Тем же самым фиолетовым почерком на шести страницах сообщалось, что автор письма обнаружил электрический ток в кованом железе. В скобках было указано: «подкова». Он ее как-то там нагревал на свечке, отчего и текли токи. И в ту, и в другую сторону. Причем большие. Он ими аккумулятор мотоцикла заряжал, а потом полгода ездил. Было написано, что это подтверждает теорию Брумма. Автор просил повторить эксперимент и дать отзыв на предмет получения авторского свидетельства.

Внизу был адрес. Село Верхние Петушки Ярославской области. Василию Фомичу Смирному.

Я только одного не понял. Откуда в Верхних Петушках известна теория Брумма? Я сам о ней понятия не имел.

Взял учебник. Нет теории Брумма. Полез в физическую энциклопедию. На букву «Б» после Макса Борна шел этот самый Ганс Фридрих Брумм, умерший, как выяснилось, двести двадцать лет назад. Он чего-то там насочинял в своей келье, поскольку был монахом. Кажется, даже алхимиком. Потом все это, естественно, опровергли и поставили на его теории крест. А Василий Фомич хочет этот крест поколебать. Так я понял.

Ну так это проще простого! Я тут же сел и написал :

«Уважаемый товарищ Смирный! Ввиду того что трудами Максвелла, Герца и советских ученых теория Брумма опровергнута, как антинаучная, Ваше предложение не может быть принято. Видимо, в Ваши опыты вкралась ошибка».

В общем, «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Лихо я с ним разделался, а заодно еще раз заклеймил Брумма. Нечего ему произрастать на нашей почве!

Потом я изобразил реестр подписей с указанием должности и звания. Получилось внушительно. Ректор института, член-корреспондент. Зам по науке, профессор и так далее. А внизу скромненько: младший научный сотрудник П. Н. Верлухин.

Отнес машинистке и сел, довольный проделанной работой. Когда пришел шеф, я коротко доложил о Брумме, и шеф улыбнулся. Кстати, о Брумме он тоже слышал впервые, это я понял по его глазам.

Знал бы он, каким боком обернется этот Брумм, не улыбался бы.

Тут пришел Лисоцкий, Лисоцкий у нас считается солидным человеком. Он все время пишет диссертацию. Он ее пишет уже лет десять. Когда я студентом был, уже говорили, что он ее пишет. Когда он ее наконец напишет, это будет что-нибудь потрясающее. Типа «Войны и мира» Льва Толстого. На заседаниях кафедры он всегда ссылается на трудности. Его за это уважают. Всем нравится, что он уже десять лет преодолевает трудности и это ему не надоело.

У Лисоцкого феноменальный нюх. Если где-нибудь в лаборатории отмечают день рождения, он всегда заходит спросить таблицы интегралов. На что ему интегралы, неизвестно. Конечно, его угощают, иначе неудобно. Он выпивает сухое вино, ест пирожные с кофе, а потом берет интегралы и уходит, извиняясь. На этот раз, я уверен, он тоже зашел неспроста. Что-то ему подсказало зайти.

– Что нового в инфракрасной области? – спросил Лисоцкий.

Ему все равно, что инфракрасная, что ультрафиолетовая, я знаю. Это он для затравки.

И шеф ему брякнул про Брумма. Со смехом, конечно; Лисоцкий тоже посмеялся, поговорил про телепатию, а уходя, взял зачем-то физическую энциклопедию. Сказал, что хочет освежить в памяти второе начало термодинамики. Наверное, соврал. Я ему почему-то не верю.

Лаборантка Неля принесла письмо, отпечатанное на бланке, мы с шефом расписались и отправили его вверх. И оно тихо двинулось в Верхние Петушки в качестве официального документа.

Письмо ушло, и мы о нем забыли. Все пошло своим чередом. С лекции пришел Саша Рыбаков и впился в свой осциллограф. Гена, другой ассистент, устроил зачет по твердому телу, причем я, чтобы интереснее было жить, подкидывал студентам шпаргалки. Гена сидел довольный, что группа так хорошо усвоила. Он все время кивал, у него даже шея устала.

К концу рабочего дня Брумм опять всплыл по какому-то поводу. Выяснилось, что Саша знает его эффект. Ну, Саша вообще все знает, это неудивительно. Он оторвался от осциллографа, протер очки и сказал:

– Ты еще с ним нахлебаешься. У него хитрая теория.

– Вот еще! – сказал я.– Ее давно похоронили.

Саша хмыкнул и посмотрел без очков куда-то вдаль, по-видимому в семнадцатый век, в город Кельн, где обитал Ганс Фридрих Брумм. От этого его лицо сделалось немного святым. А впрочем, так всегда бывает у близоруких, когда они снимают очки.

2. ПРОВОЖУ ЭКСПЕРИМЕНТ

Через три недели история с Бруммом вступила в новую фазу. Шеф пришел на работу хмурый и долго перекладывал на столе бумажки. Я уже подумал, что его опять в кооператив не приняли. Оказалось, нет.

– Вот такие дела, Петр Николаевич,– сказал шеф.      .

Это мне еще больше не понравилось. Обычно он ко мне обращается менее официально.

Шеф достал из портфеля папку, а из нее вынул бумаги. Я сразу же заметил сверху письмо со знакомым фиолетовым почерком. И конверт был такой же: «Поздравляем с днем Восьмого марта!» А дело, между прочим, было в сентябре. На этот раз к письму была подколота бумага из газеты. Не считая институтских резолюций. Только они были уже в повышенном тоне.

Шеф молча положил это все передо мной и стал курить. Я чувствовал, что он медленно нагревается. Как паровой котел. Потом он подскочил и ударил кулаком по столу, отчего фиолетовые буквы письма прыгнули куда-то вбок.

– Поразительно! – закричал шеф. – Мракобесие! Алхимией заниматься я не желаю!

– Ничего, Виктор Игнатьевич,– сказал я.– Это тоже полезно. Вы только не волнуйтесь, я все сделаю.

– Вы уж, пожалуйста, Петя,– попросил шеф.– И ответьте как-нибудь мягче. Пообещайте ему что-нибудь.

– Посмертную славу,– предложил я.

– Ни в коем случае! – испугался шеф.– Пообещайте ему какой-нибудь прибор, что ли? Амперметр, к примеру... О господи! – И шеф нервно забегал по лаборатории. Он всегда принимает все близко к сердцу. Так он долго не протянет.

В письме из газеты указывалось на недопустимость пренебрежительного отношения к письмам трудящихся. Оказывается, нужно было проверить самим эффект Брумма, а не ссылаться на какого-то Максвелла.

– Брумм-брумм-брумм...– запел шеф на мотив марша.

– Он тут Энгельса цитирует,– заметил я, ознакомившись с письмом Василия Фомича в газету.

– Брумм-брумм-брумм,– еще громче запел шеф.

Я отложил свой эксперимент и занялся опытом Василия Фомича. Прежде всего предстояло достать свечку. Гена посоветовал купить в магазине, а Саша Рыбаков – в церкви. Церковь к нашему институту ближе, чем магазин, поэтому я направился туда.

У церквей странное расписание работы. Иногда они закрыты весь день, а иной раз работают даже ночью. Мне повезло. Церковь функционировала. У входа какая-то старушка торговала свечками. Свечки были тонкие, как макароны, и дорогие. Я купил пять штук, и старушка меня перекрестила. Видать, я ей понравился.

С подковой дело обстояло хуже. Я просто не знал, где в городе можно достать качественную подкову. Позвонил в справочное бюро. Меня там обругали, сказали, чтобы я не хулиганил. Тогда я заказал подкову в механической мастерской. Дядя Федя, наш стеклодув, нарисовал мне по памяти эскиз. Он у нас родом из деревни. Я перечертил по всем правилам в трех проекциях, и в аксонометрии тоже. Все честь честью. Выписал наряд и стал ждать.

Три дня я бегал в мастерскую, интересовался заказом. Наконец подкова была готова.

– У тебя конь-то что, одноногий? – спросил слесарь.

– Остальные у него протезы,– сказал я.

– Кобыла или жеребец?

– Скорее, жеребец.

– Жалко животное,– сказал слесарь.

Я принес подкову на кафедру и принялся готовить опыт. Народу набежало очень много. Шеф, чтобы не волноваться, ушел в библиотеку. Я чувствовал, что он не совсем уверен в результате. Лисоцкий ходил и иронизировал насчет подковки. Однако к схеме приглядывался очень внимательно. Это я отнес за счет его природной любознательности.

Я укрепил подкову на штативе, припаял к ней провода, подсоединил амперметр и зажег свечу. Все это напоминало венчание. Со свечой в руке я походил на жениха. На месте невесты стоял Лисоцкий.

– Надо спеть аллилуйю,– предложил Рыбаков.

Я поднес свечечку к подкове и начал нагревать. Стрелка прибора дрогнула и подвинулась на одно деление.

– Термоэлектрический ток,– констатировал Лисоцкий.

Ну это я и сам знаю. Никаким Бруммом и не пахло. Я извел три свечки, нагревая подкову в разных местах. Она потеряла прежний блеск, закоптилась и выглядела жалко. Получилась какая-то бывшая в употреблении подкова.

– Ни хрена,– сказал Саша Рыбаков и вернулся к своим приборам.

– И должно быть ни хрена,– раздался сзади голос шефа. Он незаметно подошел и наблюдал за опытом.

– Дайте паяльную лампу,– сказал Лисоцкий.

– Не мешай эксперименту! – сказал шеф.

– Дайте лампу! – закричал Лисоцкий.

Ему дали лампу, и он в течение десяти секунд нагрел подкову добела. Провода от нее отпаялись, а результат был тот же.

– Не та подкова,– заявил Лисоцкий.– Суррогат, а не подкова. Нужно настоящую, с коня. С копыта, так сказать!

– Хватит! – сказал шеф.– Петя, пишите вежливое письмо. Приложите схему опыта. Пообещайте амперметр. Не забудьте написать «с уважением». Это преступление!.. Убить неделю на какого-то Брумма! А если этот Фомич заявит завтра, что земля имеет форму бублика? Мы это тоже будем проверять? Да?!

– Подождите,– загадочно сказал Рыбаков,– это еще семечки.

Лисоцкий выпросил подкову и унес к себе в лабораторию. Сказал, что на счастье. В результате так оно и вышло, но гораздо позже.

Я снова написал письмо в Верхние Петушки. Назвал Фомича коллегой, употребил кучу терминов и дал теоретическое обоснование с формулами. Написал даже уравнение Шредингера, хотя оно было и ни к чему. Это чтоб он подольше разбирался. Я уже чувствовал, что предстоит затяжная борьба.

Это же чувствовал шеф.

– Петя, изучите этого Брумма как следует,– сказал он.– Чтобы быть во всеоружии.

На следующий день я отправился в отдел рукописей и старинных изданий Публичной библиотеки и засел за оригинал. Брумм писал по-латыни. С этим я еще справлялся с грехом пополам. Но у него обоснования теории были немного мистические. Он, например, всерьез заявлял, что электрический ток есть одна из форм существования дьявола. И святой огонь, мол, заставляет дьявола бегать по проводам и производить искры. Каким образом дьявол может заряжать аккумуляторы, Брумм не писал.

Я изучил только один трактат из четырнадцати, а Василий Фомич уже успел сделать ответный ход.

3. СОБИРАЮСЬ

На этот раз Смирный поднял на ноги общественность. Общественность обычно охотно поднимается на ноги. Можно сказать, она только этого и ждет.

Общественность можно поднимать на ноги различными способами. Василий Фомич пошел по пути коллективного письма. Не знаю, где он набрал в Верхних Петушках столько народу. Может быть, в райцентр ездил? Во всяком случае, человек пятьдесят клятвенно подтверждали, что товарищ Смирный пользовался мотоциклом с коляской шесть месяцев, и довольно интенсивно. Причем аккумулятор заряжал один раз от подковы. Все видели. Где он брал подкову, тоже указали. Он брал ее в кузнице.

– Вот видишь. Не в церкви, а в кузнице,– сказал Рыбаков.

– Да я свечу брал в церкви, а не подкову,– сказал я.

– Все равно,– меланхолично заметил Саша.

По-моему, Рыбаков задался целью методично меня довести до состояния шефа. Это у него не выйдет!

Шеф смотрел на меня скорбно, когда я читал письмо. У него зрела мысль. Начал он издалека.

– Петя, вы еще молоды,– сказал он мягко.– Нервы у вас крепкие. Поезжайте в Петушки. А не то Фомич сам прикатит на своем мотоцикле. Тогда я за себя не ручаюсь. А у меня семья.

И я пошел оформлять командировку. Начальство подписало ее не глядя, а в бухгалтерии заволновались.

– Это где это такие Петушки-гребешки? – спросил главный бухгалтер.– И зачем это тебе туда ехать? Небось по грибы собрался?

Я терпеливо объяснил, что в Верхних Гребешках состоится международный симпозиум. То есть, тьфу! Не в Гребешках, а в Петушках. Повестка дня: доильные аппараты на транзисторах, сбор яиц с помощью электромагнита и применение подковы в качестве генератора. Про подкову я не соврал.

– А самогон там еще не гонят на транзисторах? – пошутил главбух.

– Запланировано в следующей пятилетке,– пошутил я.

– Езжай!—сказал главбух. – Иностранцы будут?

– Три автобуса,– сказал я.

Главбух остался мною доволен. Я тоже. Получив аванс, я отправился узнавать, как мне добраться до Петушков.

Выяснилось, что лучше всего ехать туда на лошади, потому что на лошади все равно где передвигаться. Самолеты в Петушки не летали, поезда не ходили, пароходы не плавали. Я серьезно забеспокоился насчет иностранцев. Как они туда попадут?

Наконец какой-то старичок на вокзале мне все подробно рассказал. Нужно ехать поездом до райцентра, потом автобусом. Если влезешь, сказал старичок. А уж после катером по какой-то реке. Если ходит, сказал старичок.

– А если не ходит? – спросил я.

– Тады пешим,– сказал старичок.– Там недалече. Верст двадцать пять.

Я поблагодарил старичка за информацию и пошел покупать резиновые сапоги. И ватник.

На кафедре мой отъезд наделал много шуму. Посыпались заказы на сушеные грибы. А Саша Рыбаков предложил мне удочку для подледного лова.

– Так ведь льда еще нет,– сказал я.

– Как знать,– опять-таки загадочно сказал Рыбаков.– Эксперименты могут затянуться.

Лаборантка Неля даже всплакнула, когда я прощался. По-моему, она меня любит. Это надо будет проверить, когда приеду, решил я. Прибежал дядя Федя с какой-то посылкой. Просил по пути завезти к нему в деревню, племянникам. В посылке были сухофрукты и пластинка Муслима Магомаева.

Я уточнил у дяди Феди, откуда он родом.

– Из Тульской губернии,– сказал дядя Федя.

– Дядя Федя, ты географию знаешь? – спросил я.

– Нет,– гордо сказал дядя Федя. – Я только Европу знаю. В войну всю прошел. А здесь уже подзабыл маленько... А что, разве не по пути?

Я специально сбегал за картой и показал дяде Феде местонахождение Верхних Петушков.

– Поди ж ты! – огорчился дядя Федя.– Ну все равно. Отдай там кому-нибудь. Магомаева там тоже знают, наверное.      ,

Мой научный багаж заключался в конспекте трактата Брумма и пирометре, который я захватил для солидности. Пирометр – это такая штука, которой можно замерять высокие температуры. Он не очень большой.

Потом я направил Фомичу телеграмму. «Командируется представитель комиссии по проверке эффекта Брумма. Подготовьте аппаратуру».

Провожать меня на вокзал никто не пошел. Даже жена. Поезд отходил в третьем часу ночи. Очень удобный поезд для убегающих тайно и навсегда. Я понял, почему отправление назначили так поздно. Или так рано, не знаю. Дело в том, что поезд был отнюдь не «Красная стрела» сообщения Ленинград – Москва. Далеко не. И его отправление днем или вечером могло навести на грустные мысли. Особенно гостей нашего прекрасного города. Я говорю о внешнем виде.

Я шагал вдоль поезда по платформе и вспоминал последние слова жены. Она сказала:

– Петечка, ты должен держаться.

– Это ты насчет научной позиции? – спросил я. – Нет, насчет выпивки. Там же все пьют!

– Это слухи,– сказал я.– Все не могут пить. Дети не пьют. Старушки тоже. И вообще там передовой колхоз.

– Закусывай салом,– сказала жена.– Говорят, это помогает.

4. ЕДУ

Я прибыл в райцентр утром и ступил на привокзальную площадь, как Колумб на берега Америки. Город был малоэтажный. По улицам бродили куры с цыплятами. Когда ни с того ни с сего проезжал автомобиль, они долго бежали перед радиатором, не зная, куда податься. А потом сигали в канаву.

Я установил, что автобус будет через три часа, и пошел на экскурсию.

Дошел до какой-то реки. Река была довольно большая. На деревянной пристани стоял дед с бородой и в шапке. Наверное, лодочник. Или бакенщик.

– Что за река, папаша? – спросил я. Спросил не подумав.

– Волга, мамаша,– сказал дед укоризненно.

– Не узнал,– пробормотал я, краснея.

– Долго сидел-то? – спросил дед, посмотрев на мой чемодан и ватник.

– Где сидел? – не понял я.

– Известно где,– сказал дед, прищуриваясь.

– Три года,– сказал я, чтобы не обмануть его ожиданий.

– За какие дела?

– Трактор утопил колхозный.

– Бывает,– сказал дед.– Вытащили трактор-то?

– Нет,– сказал я.– Там глубина большая. Это на Черном море было.

– А теперь куда подался? – спросил дотошный дед.

– В Верхние Петушки.

– Поклонись там Ваське Смирному. Скажи, что Тимофей, мол, кланялся. Агрегат работает исправно.

Оказывается, Фомич был известной личностью. В этом я убедился, когда дошел до исполкома. Там была доска Почета. В правом верхнем углу находилось фото товарища Смирного. Было написано, что он передовой механизатор и изобретатель. Ну это меня не удивило.

Напротив исполкома, на здании Дворца культуры тоже висела доска. Только другого содержании – «Они позорят наш район». В том же правом верхнем углу я снова увидел портрет Фомича. Абсолютно такой ясе. Наверное, с одного негатива печатали. Здесь было указано, что товарищ Смирный занимается изготовлением самогонных аппаратов. Остальные его соседи по доске были просто алкоголики. Фактически его жертвы.

Как видно, доски вывешивали разные организации. И не слишком согласованно. Фомич на фотографии выглядел очень благообразно. На вид ему было лет пятьдесят. Прическа его напоминала маленькую плантацию по выращиванию волос.

Мне прямо жутко захотелось увидеть такого многогранного человека, и я поспешил к автобусу. Старичок, который меня предупреждал о посадке, хорошо знал местные условия. Никто не ехал просто так, без ничего. Все что-то везли. Колеса для мотоцикла, стиральную машину, клетку с канарейкой, два телевизора и резиновый шланг для поливки.

Автобус подрулил к остановке. Шофер высунулся из окошка и закричал:

– Машину мне не переверните!

Но его уже никто не слушал. Два мужика со стиральной машиной наперевес, набрав скорость, понеслись к дверям. По дороге они зацепили шланг и в результате промахнулись мимо двери. На боку автобуса образовалась вмятина.

– Я сейчас выйду! – пообещал шофер.

Все молча отталкивались друг от друга руками. Это напоминало плавание в вязкой среде. Я прижал пирометр к груди и давил им на мешок, который волокла на спине какая-то бабка.

– Тихо ты! У меня там сервиз! – заорала бабка. И все сразу начали орать, у кого что в мешках. Абсолютно все предметы почему-то были бьющимися.

– Осторожно! – завопил я. – Пирометр взведен! Он от сотрясения взрывается! – И я потряс в воздухе пирометром.

Вокруг моментально образовался вакуум. Я прошел в автобус и сел. А остальные продолжили свои попытки. Наконец шоферу это надоело, и он тронулся с места. Стиральную машину успели к этому времени впихнуть только наполовину. А шланга лишь небольшой кусочек. Шланг размотался и потянулся по дороге, как кнут. Один из владельцев стиральной машины бежал рядом с автобусом и все пытался продвинуть ее внутрь, но это ему плохо удавалось.

Километров сорок еще ругались, но потом успокоились. На мой пирометр смотрели с уважением и прислушивались, не тикает ли внутри. Наконец я сошел у какого-то моста.

Рядом с мостом была пристань. На ней ждали катера. Как мне сказали, ждали со вчерашнего дня. Уверенность, что катер все-таки придет, меня воодушевила.

Катер действительно пришел. Но только на следующее утро. Ночь мы провели у костра. Хорошо, что среди ожидающих были туристы. Они растянули свои палатки, и мы прекрасно переночевали. Меня даже покормили утром тушенкой.

Я спросил, нет ли здесь жителей Петушков.

– Это каких Петушков? – уточнила девушка с велосипедом, которая вечером у костра пела народную песню.– У нас Петушков много. Нижние Петушки, Верхние Петушки, Кривые Петушки и Ясные Петушки.

Я сказал, что Верхние. И добавил, что к товарищу Смирному.

– К дяде Васе? – обрадовалась девушка. Потом она подозрительно на меня посмотрела и спросила, не из милиции ли я. Я сказал, нет. Девушка посмотрела еще подозрительнее и осведомилась, уж не за аппаратом ли?

– Он их уже не делает. Через эти аппараты его от науки отрывают. Несознательные у нас люди! – сказала девушка.

Как видно, научные подвиги Фомича были достаточно хорошо известны. Девушка сообщила, что Смирный соорудил из телевизионной трубки какой-то прибор. И облучает вымя колхозным коровам. Удои от этого очень выросли. В общем, интеллектуальные интересы Фомича были разнообразны.

Часа два мы плыли на катере мимо разных Петушков и других населенных мест. Природа была первозданная. Воздух стерильно чист. Люди были суровые, привыкшие к трудностям. Полеводы, животноводы, сельская интеллигенция.

Раньше было такое понятие – «смычка города и деревни». Так вот, я эту смычку осуществлял. Меня попросили подробнее рассказать о пирометре. Я увлекся и незаметно перешел на элементарные частицы. А потом рассказал про лазер, когерентное излучение и так далее.