Текст книги "По долинам и по взгорьям"

Автор книги: Александр Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Резко похолодало. Белые опять усилили натиск. При морозе, вероятно за тридцать градусов, на горе, в снеговых окопах было невтерпеж. Патроны у нас кончались. Но до трех часов мы продержались. Отходя, взорвали мост через реку Ирень.

После мы узнали, что бригада Павлищева запоздала. Когда она подтянулась к городу, в него уже вступили крупные силы белых.

Я догнал остатки своего полка за Кунгуром, в селе Крестовоздвиженском. В движении не заметил, как отморозил уши и пальцы рук и ног. Пришлось обратиться за помощью в лазарет.

Сюда же, в Крестовоздвиженское, приехал с обозом и Семен Шихов.

Рядом с ним на розвальнях стоял «кольт», а лошадьми правила бойкая сероглазая девушка. Остановив сани, она сразу затараторила:

– Ну и землячок у вас, товарищи! Всего-то в ем – рыжи лохмы да веснушки, а важничает, ровно становой пристав. От самого что ни есть Комарова словечка ласкова не промолвил, все с пулеметом обнимается.

– Не обижайся, Аксинья, – сказал Семен, – у меня жена дюже строгая. С пулеметом обниматься – это еще разрешает, но чтобы с девками – ни-ни. А насчет рыжих лохмов – так это вроде бы комплимент: говорят, сам Владимир Ильич Ленин рыжеватый из себя.

– Смотри-ка! – удивилась девушка. – Он и шутки шутить умеет. Вот не знала!

– Не время теперь, Аксинья, дюже веселиться-то, – ответил Шихов. – Вот прогоним Колчака, тогда приеду я к вам с женой в гости и на радостях такого русского отхвачу, что не только ты, но и твоя коняка кургузая вприсядку пойдет.

– А ну, браты, – обратился Семен к бойцам, окружившим розвальни, – помоги пулемет снять. Силенок у меня от свинцовой кашки еще маловато.

Через несколько дней мы узнали, что двадцать пятого декабря белые захватили Пермь.

Начдив расформировал нашу 5-ю бригаду. Полк имени Малышева перевели в резерв дивизии и направили в Глазов на переформирование.

Мы прибыли в город тридцать первого декабря. Для нас уже были приготовлены бараки и несколько домов. Помню, как удивились представители глазовского Совета: они вышли встречать грозный полк, а увидели лишь сотню измученных красноармейцев.

– Это что, передовой отряд, что ли? – спросил какой-то товарищ с портфелем.

– Весь полк здесь, – ответили ему.

В Глазове малышевцы приняли в свои ряды пополнение – более тысячи мобилизованных крестьян средних возрастов – волгарей, новгородцев, псковичей.

Сначала новички смотрели на нас косо. Частенько от них можно было услышать такие «задушевные» слова:

– Мы, конешно, за Советскую власть, только против коммунистов и против войны. Не хотим воевать ни за тех, ни за энтих. Наша хата с краю. Коли вам, коммунистам, война занадобилась, сами и воюйте, чего сюды крестьянство впутывать!

– Ну и ребятки! – озабоченно крутил головой Павел Быков. – Работки с ними – не оберешься!

– Не работать с такими, а дать бы им просто в зубы! – решительно высказывался Миша Курилов.

– Нет, браток, так нельзя, – возражал Семен Шихов. – Мужик, которому ты в зубы дашь, против тебя пойдет – и, значит, за Колчака. А ежели ты ему объяснишь, что к чему, он за тебя пойдет, против Колчака. Вот какая арифметика.

И старые малышевцы, на каждого из которых приходилось примерно по десятку новичков, занялись нелегкой воспитательной работой.

В начале января 1919 года нам стало известно о прибытии в Вятку комиссии Центрального Комитета партии. Эта комиссия начала разбираться в причинах падения Перми и восстанавливать порядок на фронте и в тылу 3-й армии.

В. К. Блюхера назначили помощником командарма-3, а 30-ю дивизию принял Н. Д. Каширин.

Старых малышевцев – П. Н. Фидлермана, командира 1-й роты Гоголева, начальника пулеметчиков Андрея Петровича Елизарова – выдвинули на работу в штаб армии.

В том же месяце в жизни нашего полка произошло большое событие. За боевые заслуги, за стойкость и мужество в борьбе с врагами Советской власти он был награжден Почетным Революционным Красным Знаменем Уральского областного комитета партии.

На городской площади в торжественной обстановке представители Реввоенсовета 3-й армии и Уральского обкома РКП(б) вручили малышевцам это знамя.

ЗА КАМОЙ

Получил полк Красное Знамя и сразу покинул Глазов: отправились на фронт.

Эшелоны наши разгрузились на станции Чайковской. Дальше двинулись своим ходом вдоль правого берега Камы на юг.

Полк вошел в 4-ю бригаду, которой командовал Николай Дмитриевич Томин. В составе этого соединения малышевцы за короткий срок продвинулись ниже Оханска и освободили от противника до двух десятков деревень и сел, в том числе Казанское, Андреевку, Мураши, Беляевку. Кое-где белые были отброшены за Каму, на ее левый берег.

В этих боях особенно отличились 4-я и 5-я роты, сформированные из саратовцев. Ветераны полка говорили про волгарей:

– Неплохо дерутся ребята, хотя и мобилизованные. Теперь их, пожалуй, не отличишь от наших уральских добровольцев.

5-й ротой командовал бывший офицер царской армии Родионов. Красноармейцы полюбили его за хладнокровие, смелость, заботливое отношение к ним и между собой уважительно называли дядей Васей. Оценили Родионова и старшие начальники: через месяц-полтора он стал уже командиром 2-го батальона.

Хорошо сражался и 1-й батальон, в котором командовал полуротой Павел Быков.

П. П. Быков.

Последнее время Паша был в хорошем настроении: еще в Глазове, перед отправкой на фронт, он получил письмо от Германа. Брат, служивший в Рабоче-Крестьянском полку 29-й дивизии, писал, что он здоров и даже ни разу не был ранен. Герман передавал также привет от всех земляков, которые воевали вместе с ним, и советовал внимательно читать армейскую газету «Красный набат».

Мы коллективно ответили Герману и не пропускали ни одного номера газеты. И вот в «Красном набате» появились один за другим два интересных очерка за подписью Г. Быкова. Мы зачитали эти номера до дыр. В конце концов Паша отобрал их у нас и спрятал в нагрудный карман курточки.

В первых числах марта противник начал новое крупное наступление на фронте 3-й армии.

Главный удар, между Оханском и Осой, в основном в полосе 30-й дивизии, наносил 1-й Сибирский корпус генерала Пепеляева.

Сосед малышевцев справа – 17-й Уральский полк, внезапно атакованный белыми, отошел и оголил наш фланг. Противник быстро продвинулся вперед. Наш 2-й батальон попал в полуокружение. Родионов стал выводить своих бойцов по широкой ложбине между холмами к селу Андреевка. Белые, зная стойкость малышевцев, не решились замкнуть кольцо и начали расстреливать их с высот. Батальон понес большие потери, но все же выскочил из «мешка».

Затем малышевцы отступили в село Малая Соснова. Командир полка выдвинул конных разведчиков на близлежащую высоту.

В снеговых окопах свистел жестокий ветер. Мороз достигал тридцати пяти градусов. Чтобы хоть чуть согреть руки, мы попеременно засовывали их под потники седел.

Ночью некоторые бойцы, несмотря на строжайшее запрещение, задремали в окопах. Человек десять сильно обмороженных пришлось отправить в лазарет, а нескольких мы так и не добудились.

Через двое суток полк отошел дальше, на рубеж Петропавловское – Дурыманы. Спешенные конники заняли позицию рядом со 2-м батальоном.

По данным разведки, белогвардейское командование подтянуло против нас три свежих полка – 2-й Новониколаевский, 3-й Барабинский, 4-й Енисейский – и готовилось нанести сильный удар со стороны Баклуш на Петропавловское.

Данные эти оказались верными. На рассвете двенадцатого марта противник предпринял решительную атаку. Колчаковцы шли тремя колоннами по трем дорогам, прорытым в снегу толщиной до двух метров. На флангах по сугробам бежали лыжники в белых маскировочных халатах.

Наши батальоны подпустили врага на близкое расстояние и встретили его залпами. Передние ряды колчаковцев стали пятиться. Но на них напирали задние, подгоняемые очередями своих же пулеметов. Получилась настоящая мясорубка. На дорогах выросли груды вражеских тел.

Прямо перед позицией конных разведчиков, у моста через глубокий овраг, скопились офицеры отборной штурмовой роты. Кавалеристы забросали их гранатами.

Кое-кто из наших, в том числе я и Миша Курилов, вскочили на лошадей и начали преследовать отступающего противника. Километра два проскакали мы по узкой дороге, и Мише посчастливилось: он взял живым «химического» [11]11
  Так красноармейцы иронически называли колчаковских офицеров, которые за неимением офицерских погон носили солдатские со звездочками, нарисованными на них химическим карандашом. – Авт.


[Закрыть]штабс-капитана. Не внакладе был и я: удалось захватить пулемет на лыжах.

Вечером наиболее отличившихся в этом бою построили на площади села Петропавловского, у церкви. Командир полка Таланкин и Нина Мельникова, выбранная недавно председателем партийного бюро, поздравили с успешным отражением вражеской атаки. Комбату-2 Родионову, начальнику пулеметной команды Корсакову, его помощнику Автуху, пулеметчикам Сырчикову, Ланцеву, Махаеву, Шихову, а также мне и Курилову была объявлена благодарность.

Получив такой отпор, колчаковцы на нашем участке больше не пытались наступать. До конца марта почти все подразделения полка находились в Петропавловском. И снова, как на станции Шамары и в селе Броды, наши коммунисты развернули массово-политическую работу среди местного населения.

На первых порах Семен Шихов совсем сбился с ног, организуя «красные посиделки». Но потом разузнал, кто из сельских парней грамотный, кто пляшет, кто играет на гармони, и подобрал себе хороших помощников.

Во время этих посиделок мы проводили беседы о текущих событиях, декламировали стихи, пели, танцевали. К Шихову особенно привязался тогда белобрысый парень по фамилии Паклин. Семен вначале добродушно подтрунивал над ним:

– Нам с тобой, друг, нужно волосами поменяться: что ты за Паклин, ежели грива белая, а не рыжая? Мои волосы тебе в самый аккурат.

Но постепенно Шихова заинтересовал этот любознательный паренек, старавшийся в каждом вопросе докопаться до самой сути. И Семен уже вполне серьезно однажды сказал ему:

– Если тебе, друг, скажут, что твоя голова белая, ни за что не верь. Золотая у тебя голова! Тебе, браток, на комиссара учиться надо, да вот беда – нету еще у нас таких школ.

Совет Шихова не пропал даром: впоследствии Паклин стал работником политотдела 30-й дивизии.

В это же время, в марте, мы затеяли еще одно интересное дело. Однажды Миша Курилов сказал Шихову:

– Помнишь, в Глазове ты говорил: «Если крестьянину разъяснить, кто его друг, а кто враг, то он за нас пойдет, против Колчака»?

– Помню. Так и есть. Не зря мы старались. Хорошо дерется глазовское-то пополнение, – ответил Семен.

– Так вот, – продолжал Курилов, – я и думаю: «А что, если обработать колчаковских солдат. Ведь среди них много мобилизованных крестьян. Может, перейдут на нашу сторону?»

Предложение было соблазнительным. Наше партийное бюро одобрило его.

Малышевцы установили контакт с солдатами 2-го Новониколаевского и 5-го Томского полков и начали обмениваться с ними подарками. Белые оставляли в условленном месте, в овсяных кладях, находившихся между позициями, хлеб, баранки, колбасу. Красноармейцы приносили туда же питерские папиросы и газеты «Правда» и «Беднота», в которых сообщалось о жестоких расправах колчаковских карателей с крестьянами, о восстаниях крестьян в Сибири, о развертывании там широкого партизанского движения. Дело пошло успешно. Через несколько дней мы стали добавлять к газетам свои записки с призывами к солдатам переходить на нашу сторону.

В результате колчаковские солдаты начали перебегать к нам. Сперва поодиночке, а потом и группами.

Вражеское командование спохватилось. «Нейтральные» клади овса были сожжены.

Новая попытка нашего дозора установить связь с колчаковцами окончилась безуспешно: красноармейцев обстреляли. Штаб полка во избежание напрасных потерь приказал действовать осторожнее.

Левофланговые соединения 3-й армии прочно удерживали свои позиции. Мы думали, что скоро пойдем в наступление. Но наши предположения не оправдались. Наоборот, в начале апреля части 30-й дивизии начали отходить еще дальше на запад.

Это было вызвано тем, что противник сильно потеснил соседнюю справа 7-ю дивизию 2-й армии и мог глубоко зайти нам в тыл. Пришлось выравнивать фронт.

Уже совсем по-весеннему пригревало солнце, снег быстро таял, по оврагам помчались бурные потоки.

Полк имени Малышева с трудом выбрался на тракт и быстро миновал села Пурга, Зура, Чепца, Игринское.

Около селения Уйвай мы столкнулись с вражеской частью, сформированной из кулаков-добровольцев, которая успела зайти нам во фланг. Бой был жестоким. Большие потери понес 1-й батальон. Погибло много наших заводчан, в том числе лихой ротный командир Сергей Рыков.

В Зуре конные разведчики устроили засаду и знатно встретили колчаковцев. Два раза к нам присылали из штаба ординарцев с приказом немедленно отходить, но уж очень не хотелось покидать удобное место. Белые никак не могли достать нас, и мы расстреливали их совершенно безнаказанно. Только вечером кавалеристы ускакали из села, взорвав за собой мост через бурлящую реку.

В эти дни в армейской газете «Красный набат», где нередко печатались заметки и очерки Германа, появилось короткое сообщение:

«В бою под Песковским заводом смертью храбрых погиб председатель партийного бюро одного из старых уральских полков, участник походов на Дутова, организатор молодежи Верх-Исетского металлургического завода Герман Быков».

Прочитав это сообщение, Паша Быков долго молчал, потом медленно поднялся с лавки, как-то сгорбился и тихо проговорил:

– Война, конечно, война… Кругом каждый день люди умирают… Но вот так… тяжело…

Не докончив фразы, Павел вышел из дому.

Скомканная газета лежала на полу. Миша Курилов, отвернувшись к стене, вытирал слезы. У меня к горлу подкатил большой ком.

В тяжелой тишине раздался спокойный глуховатый голос Семена Шихова:

– Я клянусь… За Германа своим «кольтом» не одну колчаковскую душу на тот свет отправлю…

А полк наш все шел по весенним дорогам, через ручьи и потоки. Люди шагали в валенках, которые намокли и расползались, как перекисшее тесто. Давно уже послал Василий Родионов – он замещал заболевшего командира полка – своего помощника по хозчасти Бочкарева в Казань за кожаной обувью для красноармейцев. Но Бочкарев еще не вернулся, хотя давно уже истекли все сроки.

– Ничего, ребята! Не сахарные, не размокнем, – говорил Родионов, стараясь поднять наше настроение. Он и сам шел в валенках.

Семен Шихов мрачно шутил:

– Шлепаем по лужам, как утки, в негожей зимней обутке…

В селе Святогорье малышевцев сменила резервная часть. Мы отправились в тыл, в одно из сел, на отдых.

Когда нам по распоряжению штаба бригады уже выдали сапоги, в полк без денег и без обуви явился Бочкарев. Он плел какую-то чушь.

В это время заболел крупозным воспалением легких Василий Родионов. Видно, сильно простудился. Болезнь была очень тяжелой – и через три дня он умер. Не стало замечательного командира, умного воспитателя. Погиб душа человек. Не от пули, не от шашки, а от воспаления легких.

Мы потребовали суда над Бочкаревым. Приехавшая из штаба бригады комиссия установила, что наш хозяйственник и не думал покупать в Казани сапоги, а пропил все деньги. Полевой суд приговорил его к расстрелу.

В начале мая малышевцы снова вступили в бой и заняли деревню Мухино, а затем Сюдзи и Мултан.

Все части 30-й дивизии получили номера. Наш полк стал называться 266-м. А 4-ю бригаду переименовали во 2-ю.

В эти же дни полк был пополнен двумя ротами вологодских коммунистов, которые сражались с таким же беззаветным героизмом, как и старые малышевцы.

ВПЕРЕД – НА УРАЛ!

В середине июня 3-я армия перешла в наступление по всему фронту.

Части 30-й дивизии быстро продвигались вперед. Наш полк за три дня освободил от белых территорию, которую они захватили за месяц.

Теплым, солнечным утром малышевцы подошли к селу Чепца, через которое отступали в апреле. Противник, укрепившийся в селе, за рекой, видимо, решил упорно обороняться. Вражеская артиллерия открыла сильный огонь. Мы оттянулись немного назад и залегли в кустах.

В штаб полка прибыл комбриг Н. Д. Томин.

Конные разведчики получили задание тщательно выяснить расположение противника.

Несколько кавалеристов, в том числе я и Курилов, во главе с Гребенщиковым поехали лесом к реке Чепца. Оставив коней за бугром, мы осторожно подползли к высокому берегу, поросшему густым кустарником.

Чепца – река неспокойная, омутистая, с темной, глубокой водой. На противоположном берегу разглядели окопы, в которых сидела пехота. Подальше, в березняке, стояли орудия. Правее чернел деревянный мост. Он, конечно, находился под прикрытием пулеметов.

Гребенщиков быстро набросал схему расположения белых, и мы вернулись в штаб.

Несколько часов малышевцы отдыхали. За это время к нам подтянулись дивизион артиллерии и два дивизиона 1-го Уральского кавалерийского полка.

Вечером комбриг приказал готовиться к атаке. Кавалеристам поставил задачу: любой ценой захватить мост, так как форсировать глубокую Чепцу вброд или вплавь очень тяжело.

Артиллеристы открыли огонь по позициям противника за рекой. Эскадрон малышевцев и дивизионы 1-го Уральского полка построились повзводно и ждали сигнала. Мой степняк настороженно шевелил ушами, тревожно пофыркивал.

Белые молчали. Потом в темноте вдруг полыхнуло пламя: колчаковцы подожгли мост.

Перед нами на бугре появился всадник в кожаной куртке. Это был Томин. Он поднял над головой шашку, крикнул: «Орлы! За мной!» – и помчался к реке. Мы рванули коней вслед за комбригом.

Атака была необычайно стремительной. Белые открыли перекрестный огонь из пулеметов, но не смогли остановить летящую лавину конницы. Вихрем пронеслись мы по горящему мосту, окутанному клубами черного дыма, с гиком смяли вражеский заслон на другом берегу и ворвались в село. На горе, за Чепцой, захватили уже на марше вражескую артиллерию и богатые обозы.

Тем временем пехотинцы потушили огонь на мосту и тоже вошли в село.

Наступая белым на пятки, малышевцы проследовали дальше – через Петропавловское, Баклуши, Большую Соснову – и вошли в село Таборы, находящееся на правом берегу Камы.

Колчаковцев здесь не было: они уже отступили за реку, забрав с собой все переправочные средства. Красавица Кама дышала покоем. Погода стояла солнечная, ясная.

На высоком берегу, под березой, собрались старые друзья: Павел Быков, Семен Шихов и я.

Как сейчас помню веснушки, проступавшие у Семена даже сквозь густой загар, сдвинутую им на затылок стальную каску и его глаза, ласковые и грустные.

Сначала мы молча смотрели на зеркальную поверхность Камы, потом Шихов вдруг спросил:

– А чего вам больше всего на свете хочется, братцы?

– Как чего? – не понял я.

– Ну вот прогоним беляков… Теперь это уж скоро. А потом что будем делать?

– Не знаю, – честно признался я. – Очень хочу маму, отца увидеть. Дома хочу побыть. А там видно будет.

– Я учиться пойду! – решительно сказал Павлик. – Горным инженером думаю стать. Обязательно.

– А я, ребятки, знаете чего хочу? – помолчав, медленно произнес Семен. – Хочу я прийти сюда, вот на это самое место, и привести с собой девчонку, тихую такую, ласковую, с голубыми глазами. И чтобы солнышко, как сейчас, светило и березки шелестели.

Вот приведу ее и скажу: «На, милка, бери эту землю, бери этот простор, все бери! Я с товарищами эту землю отвоевал, кровью ее полил, да не один раз. Так живи на свободной земле. Хорошо живи!.. И не забывай о погибших».

Как-то особенно задушевно прозвучали необычные Семеновы слова и глубоко взволновали нас. У меня защипало в горле. Я отвернулся и сердито засопел.

Была в этих словах большая правда. Шихов сказал то, о чем мы нередко думали, но никогда не говорили. Ведь сколько крови уже пролилось на просторную нашу землю, сколько слез выплакали родные и друзья убитых! А война не кончилась. Может, уже сегодня мы, девятнадцатилетние парни, тоже ляжем в братскую могилу.

И мне также захотелось сказать людям, которые будут строить после войны новую жизнь: «Будьте счастливы, товарищи, берегите завоеванное нами и помните о тех, кто свое не отлюбил, песен не допел, на солнышко не налюбовался!»

Паша, пытаясь скрыть охватившее его волнение, пошутил:

– Девчонка-то голубоглазая, Семен, с тобой может и не пойти: больно ты рыжий, да и веснушек сколько!

– Веснушки – это ничего. Они у меня от солнышка. – Шихов, улыбаясь, развел руки в стороны и обнял нас. – Эх, ребятки!..

Постояв еще немного, мы пошли спать.

А вечером меня вызвал командир полка.

– Есть трудное задание, – сказал он. – Нужно ночью перебраться на плоту на тот берег и разведать, далеко ли белые. Кого хочешь взять с собой? Можем на всякий случай дать пулемет. Кто из пулеметчиков подойдет для этого дела?

Я, не задумываясь, назвал фамилии своих лучших друзей.

– Хорошо, – согласился командир, – втроем и поплывете: ты, Быков и Шихов с «кольтом».

Когда совсем стемнело, мы поставили пулемет на плот, сделанный саперами, и тихо отчалили. На берегу остались десятка три провожавших нас красноармейцев.

Мы гребли долго, осторожно опуская в воду весла, обмотанные тряпками. Наконец пристали к левому берегу. Спрятали плот в кустах. Поднялись с пулеметом на крутояр.

Семен остался у своего «кольта», а я и Павел медленно поползли вперед. Продвинувшись метров на сто, долго прислушивались. Кругом стояла полная тишина. Тронулись дальше. И вдруг где-то совсем близко раздался окрик:

– Стой! Стрелять буду!

Мы выпустили наугад по нескольку пуль из пистолетов и побежали назад. Нам вдогонку затрещали выстрелы, послышался топот. Я и Паша бросились на землю и быстро поползли. В этот момент заработал наш «кольт». Топот за спиной прекратился, но выстрелы участились. Шихов бил длинными очередями. Потом как-то внезапно пулемет замолк.

– Семен! – окликнул я.

Шихов не отвечал.

Я и Павел одновременно подбежали к нему. Наш друг лежал неподвижно, приникнув головой к треноге «кольта».

Мы быстро втащили Семена и пулемет на плот и поплыли назад. Гребли изо всех сил. По реке, нащупывая нас, открыли огонь несколько пулеметов противника. Но нам удалось уйти.

Шихов по-прежнему был неподвижен.

– Как думаешь, ранен? – спросил я Пашу.

– Не знаю, – ответил он. – Давай греби.

На берегу нас встречало гораздо больше красноармейцев, чем провожало. Бойцы подхватили Семена на руки и понесли в штабную избу.

Когда мы зашли в штаб, Шихов лежал на столе. Рядом стояли нахмурившийся командир полка и наш полковой лекарь Иван Карлович Спарин.

– Он был убит сразу, как говорится, наповал. Вы везли труп, – сказал нам Иван Карлович.

Я подошел ближе к столу. Одна рука у Семена лежала на груди, другая свисала вниз. Брови сурово сдвинуты, губы плотно сжаты. На лице застыло выражение напряженности. На лбу, над глазом, маленькая ранка. И нигде ни капли крови.

Много видел я смертей, похоронил уже нескольких друзей, но теперь не хотел верить, что умер Семен Шихов. Тот самый Семен, который полуживым вышел из окружения под 64-м разъездом, который только сегодня мечтал прийти после войны сюда, в Таборы, с голубоглазой девчонкой… Наш отчаянно храбрый парень, лихой пулеметчик!

Мы похоронили Шихова около села, под березкой, и поклялись отомстить за него колчаковцам.

Утром малышевцы по приказу комбрига направились вдоль берега Камы в Беляевку. Туда, к пристани, должны были подойти снизу по реке и обеспечить переправу частей бригады корабли Волжской флотилии.

Эскадрон конной разведки двигался лесной дорогой впереди пехотных подразделений полка.

Мы пели новую песню:

 
Зорю трубы проиграли.
Гей, ребята, на коней!
Вон как белые подрали
От кумачных бунтарей!
 
 
Сабли наши крепкой ковки,
Братьев кровь зовет нас мстить.
Цельтесь, меткие винтовки! —
Белых надо угостить…
 
 
На Урал! А за Уралом
Для голодных хлеб найдем.
Смерть всем белым генералам
Мы с собой туда несем!
 

Часа через два кавалеристы въехали в разоренную белыми деревушку. Она казалась совсем вымершей. Только десяток кур, неведомо как уцелевших, с кудахтаньем бросились в подворотни.

Но вот из калиток начали высовываться ребятишки с облупленными носами, а вслед за ними стали выходить и взрослые.

– Эскадрон, стой! – скомандовал Виктор Гребенщиков. – Слезай! Отпустить подпруги! Привал двадцать минут…

Гремя шпорами, Гребенщиков подошел к собравшимся в кучу крестьянам:

– Здравствуйте, товарищи!

Мужики переглянулись, стянули шапки и ответили как по команде:

– Здравия желаем!

– Здорово же вас белые вымуштровали! – Гребенщиков засмеялся. – Давно они от вас ушли?

– Третьеводни еще…

– А куда?

– Иные к Оханску, иные на Беляевку…

Дав отдохнуть уставшим коням, мы двинулись дальше на юго-восток. Ехали по-прежнему лесом. Потом он кончился. Потянулись поля, засеянные рожью и овсом.

Кавалеристы приблизились к берегу. Вот и Беляевка. Внизу, под откосом, пристань. Не видно ни одного парохода, ни одной баржи. Нет даже ни лодок, ни плотов.

– Все беляки угнали, – сказал Миша Курилов.

– Что угнали, а что, может, и потопили, – предположил я.

Конники рассыпались по гребню холма. Виктор Гребенщиков долго смотрел на реку в бинокль, потом сказал:

– Не видать пока нашей флотилии.

– Знать, и на том берегу никого нету. Укатили быстренько беляки, – заметил один из разведчиков.

– А ты подожди погоду предсказывать, – возразил другой. – Вон за теми горушками с лесом три полка запросто спрятать можно.

И как бы в подтверждение этих слов с той стороны раздался орудийный выстрел… За ним второй, третий. Над головой завизжала шрапнель.

– Эскадрон, кругом! Карьером марш! – приказал Гребенщиков.

Мы мигом спустились с холма. Взяли правее, укрылись в березняке. А белые все еще шпарили по гребню.

Виктор оставил нас и один выбрался на берег в другом месте. И оттуда мы услышали его возбужденный голос:

– Товарищи! Пароходы!

Всем захотелось взглянуть на пароходы. Конники осторожно выдвинулись на край перелеска. Справа на реке в самом деле показались дымы. Скоро стали видны и контуры кораблей. Это шли канонерки Волжской флотилии и с ними один пассажирский пароход.

Когда корабли были уже в нескольких километрах от пристани, их начали обстреливать вражеские орудия. Канонерки повернулись носами к левому берегу и открыли ответный огонь.

После короткой перестрелки артиллерия противника замолчала. В бинокль хорошо было видно, как белогвардейцы убегали из ельника за гору.

Головная канонерка и следовавший за ней пассажирский пароход направились к пристани.

Пароход дал троекратный гудок. Мы поспешили к нему на погрузку. В этот момент к нам присоединились конные разведчики 17-го Уральского (265-го) полка.

Через несколько минут пароход высадил нас на левый берег.

Командование сводным кавалерийским отрядом примерно в сто сабель принял на себя Гребенщиков.

В. С. Гребенщиков.

– Лавой, за мной! – закричал он, и мы бросились преследовать отступающего противника.

За каких-нибудь полчаса конники почти без потерь освободили две деревеньки, захватили два исправных орудия, пленных и лошадей. После короткой передышки двинулись на север, к Юго-Камскому заводу. Проехав около десяти километров, остановились на привал. Отдохнув с полчаса, зарысили опять.

На подходе к третьей деревне были остановлены одним из наших дозорных. Он доложил Гребенщикову:

– Впереди на скате холма – окопы и рогатки, в окопах – люди!

Виктор разделил отряд на три группы. Одна из них спешилась и выдвинулась с ручными пулеметами прямо вперед, в овражек. Две другие обошли позицию противника справа и слева. По общему сигналу пулеметчики открыли огонь по окопам из своих «люйсов», а боковые группы атаковали белых с флангов.

Часть колчаковцев конники уничтожили, остальные панически бежали. Мы вступили в деревню и отсюда послали донесение в штаб бригады.

Вечером – это было первого или второго июля – наш кавалерийский отряд занял Юго-Камский завод. А наутро в заводской поселок вошли пехотные подразделения малышевцев. За ними следовали два других полка 2-й бригады и ее штаб. Части расположились на отдых.

Во второй половине дня я выехал с конной заставой из поселка на восток. Продвинувшись на несколько километров, мы увидели двух колчаковских офицеров. Они шли нам навстречу, размахивая белым платком.

Оказалось, это парламентеры из 62-й дивизии, недавно сформированной в Перми. Вся эта дивизия в составе четырех полков изъявляла готовность добровольно сложить оружие.

Я передал одному из кавалеристов командование заставой и сам отвел офицеров в штаб бригады.

Комбриг переговорил с парламентерами и сразу же распорядился: «Усилить заставу!» «Эге! – подумал я. – Не очень-то Томин верит белогвардейцам».

Одного из приведенных мной офицеров вскоре отпустили. Второй остался в штабе бригады заложником.

Комбриг поставил колчаковцам условие: выслать вперед на подводах все оружие и боеприпасы.

Часа через два из-за урочища Убиенный лог прискакал дозорный с радостными возгласами:

– Идут, ей-богу, идут!

На повороте дороги действительно показался обоз, поднявший густую пыль. За обозом следовал духовой оркестр, исполнявший «Марсельезу». А позади оркестра – колонна пехоты. Некоторые солдаты держали в руках длинные палки с надетыми на них кусками кумача.

Красноармейцы, сжимая в руках винтовки, настороженно переговаривались:

– Чего это они красные флаги несут? Да еще «Марсельезу» играют!

– Со страху что угодно запоешь!

– А вдруг это для отвода глаз удумано?

– От них всего можно ждать!

Но наши опасения оказались напрасными. Подводы с пулеметами, винтовками, гранатами и патронами белые сдали без всяких разговоров. Проходя по улице заводского поселка, солдаты и офицеры, одетые в зеленые английские мундиры, срывали с себя погоны и бросали их в общую кучу. Скоро у дороги выросла гора погон.

Мы окружили солдат. Это были пермские крестьяне, недавно мобилизованные Колчаком.

Миша Курилов спросил в шутку одного из них:

– А может, ты, дядя, англичанин?

– Оборони господь! – закрестился мужик. – Зачем? Пермский я. И отец был пермский, и дед пермский.

Противник продолжал поспешно отступать, почти не оказывая сопротивления. Наши части продвигались на восток по 20—30 километров в сутки.

Путь наш лежал по знакомым местам – через Комарово, Тазы, Крюки и другие села и деревни, где нам довелось сражаться с врагом в октябре – декабре 1918 года.

Крестьяне встречали красноармейцев как родных, со слезами радости на глазах.

В деревне Полушкиной наш полк приветствовала делегация жителей окрестных селений. Малышевцы были здесь в ноябре – декабре прошлого года и оставили по себе добрую память как верные защитники трудящихся. Крестьяне особенно горячо принимали ветеранов полка, вспоминали о тех, кто не вернулся назад, сложил свою голову в боях с врагом.

В одном из сел ко мне подошла девушка в цветастом полушалке, поздоровалась и спросила:

– Скажи, а Семен не с вами?

Я сразу узнал девушку. Это была Аксинья, та самая, которая везла в обозе от Комарова за Кунгур раненого Семена Шихова.