Текст книги "Возвращение Одиссея. Будни тайной войны"

Автор книги: Александр Надеждин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Почему максимум в девяноста случаях? Повторяю, это же средняя статистика. Опытный и квалифицированный оператор... самое главное, толковый... умный... грамотно проведя подготовительную работу с пациентом, уверенно выходит на стопроцентный результат.

– А опытный и... главное, умный пациент, в свою очередь, способен уверенно... – подал голос хранивший до этого упорное молчание Минаев, но фразу не закончил.

– Естественно, – прервал его недоозвученную, но и без того всем понятную мысль лысовато-седовласый оператор. – Он может ввести в заблуждение машину. Обмануть датчики. Но есть же еще человеческий фактор. Вы же сидите напротив него. Наблюдаете за ним. За его лицом. Руками. Ногами. Жестами. Осанкой. Слушаете его. Ваш-то личный полиграф... – он энергично постучал указательным пальцем по своему покатому лбу, – тоже должен работать. И получше казенного.

– А какие вообще функции этого самого человеческого организма можно контролировать с помощью полиграфа? – прервал Аничкин возникшую после предыдущей фразы небольшую паузу.

– А какие версии? – вопросом на вопрос ответил автор этой самой предыдущей фразы.

– Ну... прежде всего, наверно, частота пульса, – достаточно уверенно ответил ответом Николай Анисимович.

– Правильно, – кивнул головой сидящий напротив него экзаменатор и подтвердил: – Учащение или замедление ритма кровообращения. Что еще? – Он перевел глаза с задумчиво склонившего голову Аничкина на стоящую за ним группу товарищей.

– По всей видимости, и изменение ритма дыхания тоже, – наморщив лоб, выдвинул свое предположение товарищ бритоголовый и, еще немного подумав, добавил: – Потом еще... потоотделение.

– Принимается. Еще? – экзаменатор перевел взгляд на Иванова.

– Температура тела?

– Так. Еще?

– Может быть, голосовые изменения? – Олег, как бы в поисках поддержки, посмотрел на стоящего слева от него Соколовского, который, вскинув вверх брови, с неопределенным мычанием кивнул своим бильярдным шаром. – Модуляция. От напряжения. Тембр там, скажем, меняется. Высота звучания.

– Меняется, – с легкой улыбкой кивнул в знак подтверждения Алоиз Алоизович и перевел взгляд на последнего из стоящей троицы. – Что еще? – Не дождавшись от опустившего вниз глаза Минаева никакой реакции на свой вопрос, он сам же на него и ответил: – Сокращение лицевой мускулатуры. Изменение статической проводимости кожи. Изменение характера биотоков мозга.

– А я слышал... – снова подал голос Иванов, – что есть такие полиграфы... или их еще только хотят создать, не помню точно... которые на запах реагируют. Ну... имеется в виду, что запах человеческого тела, вернее, его изменения являются в то же время показателем эмоционального напряжения человека.

– Вот это точно, – подтвердил Ахаян. – Некоторые запахи являются весьма ярким и, я бы даже сказал, в некоторых случаях очень пахучим показателем эмоционального напряжения человека.

– Да, – добавил Аничкин. – Правда, чтобы их различить, обычно никаких особых датчиков не требуется.

– Я не это имел в виду, – немного обиженно проворчал Олег.

– Мы поняли, – утешил его стоящий рядом Соколовский и посмотрел на хозяина кабинета. – А вот интересно, когда его вообще изобрели? Полиграф этот. Давно?

– Формально датой рождения современного полиграфа, в его нынешнем общем виде... всем известном и... основной базовой комплектации... считается тысяча девятьсот двадцать первый год. Так что... не за такими уж горами столетний юбилей, – ответил хозяин, на что услышал от автора вопроса легкий удивленный свист.

За свистом последовал новый вопрос:

– А кто изобрел, американцы?

– Американцы, – кивнула лысеющая голова в обрамлении белесого венчика редких, слегка взъерошенных волос. – Некто Джон Беркли из калифорнийского полицейского отдела. Хотя на самом деле еще за шесть лет до этого другой его соотечественник... Уильям Марстон... кстати, разработчик того самого нейтрально-целевого опросного метода, о котором мы с вами говорили чуть ранее, уже использовал на практике некий прототип прибора, который он, правда, применял только лишь для измерения одной функции – изменения кровяного давления подозреваемых. А у истоков самой идеи полиграфа как такового... его, так сказать, ноу-хау... стояли небезызвестный вам всем синьор Чезаре Ломброзо, автор знаменитой теории о... – Алоиз Алоизович замолчал и вопросительно посмотрел на жадно впитывающего каждое его слово Иванова.

– Э-э... о том, что... преступные наклонности... напрямую связаны с внешностью человека.

– Верно, хотя более корректно будет сказать, не с внешностью, а с физическими характеристиками. Итак... Ломброзо, который еще в тысяча восемьсот девяноста пятом году стал показывать подозреваемым картинки с места преступления, одновременно держа их за запястье, а также... не менее знаменитый Даниель Дефо, автор... – неутомимый лектор снова обратил свой взор на того же испытуемого.

– ... «Робинзона Крузо», – с немного обиженными интонациями в голосе тут же отрапортовал Олег.

– ... «Молль Флендерс», – без всяких интонаций добавил самый старший из его сидящих начальников, слегка побалтывая правой ногой, небрежно закинутой на противоположное колено.

– ... и других гораздо менее значительных произведений, – закончил перечисление инициатор этой стихийно возникшей игры в угадайку и продолжил свое несколько раз им же самим прерываемое разъяснение: – Который еще за полтора века до Ломброзо выдвинул предположение в одном из своих эссе, что измерение пульса могло бы стать практическим способом выявления и разоблачения преступников. Хотя... по большому счету, полиграфу на самом деле не меньше лет, чем... той же болезни Альцгеймера. Например, в Древней Индии, еще бог знает когда, до нашествия ариев, существовал специальный способ допроса лиц, подозреваемых в каких-либо грехах или проступках. Так вот, этим товарищам также, примерно по аналогичной методике, задавали серию последовательных вопросов. Причем испытуемый при ответе на очередной вопрос должен был одновременно ударять в специальный серебряный гонг. И вот когда наступала очередь вопроса неудобного, с честным и искренним ответом на который у этого испытуемого вдруг, по тем или иным причинам, возникли какие-то проблемы, тут же неминуемо начинали происходить и сбои с ударом в гонг. Получалось все как-то невпопад.

– Это точно так же у индусов еще один способ был проверки, – встрепенулся Аничкин и подался на своем стуле чуть вперед. – Мне в Амритсаре сикхи рассказывали. Допустим, что-то там у них случилось, в деревне какой-нибудь. Скажем, воровство. Заводят они, значит, всех подозреваемых в храм, в темную комнату. А там уже осел стоит, и хвост у него вымазан в какой-то специальной краске. А священник... храма этого... говорит, что все подозреваемые, по очереди, должны дернуть этого осла за хвост. Мол, тогда, когда до хвоста дотронется вор, осел сразу заговорит человеческим голосом и назовет имя вора. И все. Потом выводили всех на божий свет, и у кого ручки чистые – пожалте, как говорится... на кукан.

– Это, Николаша, уже не из той оперы, – элегантным движением перекинул левую ногу на правую его сосед слева.

– Почему? – вскинул вверх брови Николаша.

– Потому, – встретил его взгляд Ахаян. – Потому что здесь речь не идет о... контроле... каких-то физиологических реакций. Мужичков, по их серости да необразованности, просто-напросто брали на самый элементарный понт. А вот послушай, как арабы делали. Между прочим, до сих пор еще бедуины на Синае практикуют.

– Как?

– А вот так. Самым незатейливым образом. Выводят всех подозреваемых в круг и спрашивают: «Ты сделал то-то?» – и после ответа дают лизнуть раскаленный железный брус. Ну и у того, у кого с языка моментально слезала кожа, тут же забивали камнями. А почему?

– Слюна? – предположил Аничкин.

– Верно. Только слюна у того, кто чист. А у виновного, наоборот, во рту сухо, как в пустыне, и язык как рашпиль. Вот. Это уже физиология. А не просто обыкновенная природная тупость. Я правильно говорю, Алоиз Алоизович?

– Правильно. В Древнем Китае подозреваемым точно так же, при допросе, давали сухую рисовую муку, и кто не мог ее прожевать, в конце концов признавался виновным.

Во время последней фразы за спиной ее автора на приборном щитке вдруг загорелась зеленым цветом одна из лампочек и раздался тонкий, довольно противный зуммер. Хозяин кабинета резво повернулся на своем троне на сто восемьдесят градусов и тут же последовательно нажал несколько кнопок и тумблеров. Противное дребезжание тут же смолкло, а в верхней части крышки стола засветились, один голубоватым, другой едко-зеленым, а третий желто-оранжевым цветом, три одинаковых, встроенных и расположенных в один ряд монитора, диагональю примерно сантиметров двадцать пять, не больше, своим мерцанием, бегающими кардиограммами и прочими электрическими импульсами напомнившие всем присутствующим экран обычного школьного осциллографа.

– Внимание. Прошу всех сосредоточиться и соблюдать тишину. Сейчас начнется сеанс. Во время сеанса вопросы пациенту будем задавать только я и товарищ Курилович. Всех остальных попрошу воздержаться от реплик. Мы будем действовать в режиме полной звукопроницаемости. Всем все понятно? Все готовы? – худенький оператор, в белом халате, вполоборота повернул назад свою поблескивающую лысиной покатую голову и, услышав легкий рокот массового подтверждения готовности, удовлетворенно кивнул головой и вопросительно посмотрел на Куриловича. Курилович, чуть склонившись к уху, возле которого начинала тянуться вниз седенькая ленточка шкиперской бородки, что-то тихо, но быстро начал в это ухо говорить, сопровождая свою речь весьма экспрессивными жестами. Несколько раз, согласно кивнув головой и что-то так же тихо ответив, обладатель бородки, в конце концов, успокаивающе похлопал своего соседа по плечу, немного торжественно произнес: «Начали» – и плавно, но решительно опустил руки на свою клавиатуру, чем-то немного напомнив почему-то не сводящему с него глаз Иванову благословенной памяти Святослава Рихтера.

Взоры всех присутствующих в лаборатории немедленно переместились прямо, в сторону окна, за которым они увидели лишь сидящего в кресле статного мужчину с русыми вьющимися волосами и римским профилем, облепленного датчиками и, судя по его сосредоточенной позе, находящегося в полной боевой готовности к предстоящему аутодафе. Его прежний собеседник в белом халате, так и оставшись в памяти зрителей безымянным героем с неопознанной внешностью, словно растворившись в воздухе, куда-то исчез вместе со своей, похожей на крутящийся музыкальный стул, табуреткой.

– Михаил Альбертович... – внезапно раздался в почти мертвой тишине помещения лаборатории немного усиленный динамиком и поэтому чуть искаженный спокойный, ровный и почему-то как-то сразу располагающий к себе голос главного участника предстоящего священнодействия, – вы готовы к сеансу? Можно начинать?

– Да, конечно, – не менее спокойно, но гораздо более собранно ответил сидящий в кресле «пациент». Звук его голоса, тоже, по всей видимости, проходящий мембраны какого-то невидимого усилителя, был абсолютно такой же степени громкости и четкости, как и у ведущего с ним диалог оператора, что, если закрыть глаза, создавало иллюзию присутствия самого обладателя голоса по эту сторону стеклянного барьера.

– Я предлагаю... – продолжил оператор, – построить нашу беседу следующим образом. Мы будем задавать вам вопросы, на которые вы нам постараетесь максимально точно и, самое главное, искренне ответить. Если в ходе этого опроса выяснится, что мы обошли своим вниманием некоторые, на ваш взгляд, важные вещи, то вы можете потом к ним самостоятельно вернуться и высказать все, что вы считаете необходимым сообщить нам по данному предмету или теме. Есть у вас какие-то возражения против такой программы и режима нашей дальнейшей работы?

– Нет.

– Очень хорошо. Мой помощник должен был вас предупредить, но я хочу еще раз напомнить: на вопросы, предполагающие альтернативный положительный либо отрицательный ответ, просьба отвечать кратко и односложно: «да», «нет». Если какой-то вопрос по своей формулировке будет для вас непонятен, не стесняйтесь попросить повторить его или уточнить. Договорились?

– Договорились.

– Отлично. Тогда приступим. Вопрос первый. Ваше имя Владимир?

– Нет.

– Александр?

– Нет.

– Михаил?

– Да.

– Вы родились в Киеве?

– Нет.

– В Новосибирске?

– Нет.

– В Севастополе?

– Да.

– В данный момент вы находитесь в Париже?

– Нет.

– В Москве?

– Да.

– Вы вступили в противозаконную связь с представителями американских спецслужб приблизительно пять лет тому назад?

– Нет.

– Два года назад?

– Нет.

– Год назад?

– Да.

– В данном случае речь идет непосредственно о Центральном разведывательном управлении Соединенных Штатов Америки?

– Да. Впрочем, я не могу быть уверен на сто процентов.

– Вы вступили с ними в связь по своей инициативе?

– Нет.

– Вы были вынуждены это сделать?.. Я очень прошу вас отвечать на мои вопросы максимально быстро, без пауз. Мой помощник должен был обратить ваше внимание и на это.

– Я не знаю, как ответить однозначно на этот вопрос. Меня вынуждали, да. С одной стороны. Но... в конечном счете я пошел на сотрудничество по своей воле. Рук мне не ломали, каленым железом не жгли.

– Ну, вот вы и дали однозначный ответ. Идем дальше. Вы сообщали... своим новым партнерам информацию служебного характера, входящую в сферу вашей компетенции?

– Да.

– Были ли среди этой информации сведения секретного характера, содержащие государственную и военную тайну?

– Да.

– Были ли среди этой информации сведения, сообщенные вами добровольно, без нажима, по вашей собственной инициативе?

– Нет.

– Касалась ли эта информация ваших товарищей, сотрудников парижской резидентуры?

– Да.

– Исчерпывается ли эта информация только теми сведениями, о которых вы упомянули в своих письменных показаниях?

– Да.

– Эти сведения включали в себя московские адреса сотрудников парижской резидентуры?

– Нет.

– Это относится и к московскому адресу самого резидента?

– Да.

– Работавшие с вами представители ЦРУ интересовались им в свете проводимой ими операции?

– Да.

– Почему вы им его не сообщили?

– Во-первых, я его просто не знал.

– А во-вторых?

– А во-вторых... это уже не важно.

– Получали ли вы за сообщенные вами сведения какое-либо материальное вознаграждение?

– Да.

– Вы получали это вознаграждение в форме денежных средств?

– Да.

– Вам помещали их на банковские счета?

– Нет.

– Вы получали их только наличными?

– Да.

– В долларах США?

– Нет.

– В евро?

– Да.

– Вы давали какие-нибудь расписки за полученные средства?

– Да, но не всегда.

– Общая сумма полученного вами денежного вознаграждения за весь период вашего сотрудничества превышает сто тысяч евро?

– Нет.

– Пятьдесят тысяч евро?

– Нет.

– Двадцать тысяч?

– Нет.

– Десять тысяч?

– ... Да.... Наверно. Я не уверен.

– Вы рассчитывали на длительное продолжение вашего сотрудничества с ЦРУ?

– Нет.

– Вам были обещаны какие-либо гарантии вашего благополучия, социального и материального обеспечения в случае возможного провала и последующего ухода на Запад?

– Да.

– Они вас удовлетворяли?

– Я не знаю. Мне они не были нужны.

– Вам давали какие-либо инструкции на случай вашего провала и возможного ареста?

– Да.

– Для вас была на этот случай подготовлена какая-то легенда?

– Да.

– Снабдили ли вас, на время вашего нынешнего пребывания в Москве, какими-либо звукозаписывающими или звукопередающими устройствами?

– Нет.

– Должны ли вы дать в случае вашего провала какой-либо соответствующий условный сигнал?

– Да.

– Такой сигнал только один?

– Нет.

– Их несколько?

– Да.

– Должны ли вы выйти на связь с представителями ЦРУ в Москве во время вашего нынешнего пребывания здесь?

– Да. Я это должен сделать в том случае, если мое возвращение в Париж, по тем или иным причинам, задержится на срок больше одной недели.

Следующий вопрос бы задан уже не хозяином кабинета, а сидящим рядом с ним человеком в строгом черном костюме, который, произнеся его, то ли намеренно, то ли непроизвольно подстроился под тон и манеру своего предшественника, подавшись при этом чуть вперед и замерев в немного скованной напряженной позе.

– Речь идет об очной личной встрече?

– Нет. Речь идет о тайниковой операции. Которая должна быть проведена на следующий день после моего выхода на контрольный маршрут.

– Когда это должно произойти?

– Выход на контрольный маршрут в субботу, двадцать девятого ноября. Сама операция – на следующий день, в воскресенье.

– Вам известно, почему для этого выбраны именно выходные дни?

– Нортон опасался, что в будние дни мне не удастся вырваться из-за забора... то есть отлучиться отсюда в течение рабочего дня. А мероприятие с моим проходом по контрольному маршруту, по их сценарию, должно быть осуществлено в светлое время суток.

– Нортон – это представитель ЦРУ, который поддерживает с вами непосредственную связь? Иными словами, ваш куратор?

– Да.

– Это его настоящее имя?

– Не знаю. Сомневаюсь.

– Вы хорошо помните детали и обстоятельства предстоящей операции?

– Да.

– Тогда я попрошу вас сейчас нам о них рассказать. Постарайтесь передать содержание данных вам инструкций достаточно лаконично, но в то же время максимально подробно и полно.

– Хорошо. Значит, так. Двадцать девятого ноября, в субботу, в тринадцать часов пятнадцать минут я должен... на своей личной машине... подъехать на Чистопрудный бульвар, к театру «Современник», и там припарковаться.

– Где, на самом бульваре, на проезжей части?

– Нет, на специальной стоянке, возле театра, с левой стороны. Причем машину следует поставить задней стороной к стене театра.

– А если на стоянке не будет ни одного свободного парковочного места?

– Стоянка переполнена вечером, во время спектаклей. В дневное время на ней всегда есть свободные места.

– Вы это сами знаете или вам об этом сказал Нортон?

– Мне об этом сказал Нортон.

– Хорошо. Далее?..

– Далее, я должен зайти через центральный вход в кассы театра, купить там билет на завтрашний... то есть на следующий день, на воскресный вечерний спектакль, желательно как можно ближе в партер и на крайние места.

– При условии, что в зале будут свободные места?

– На этот спектакль должно быть достаточно свободных мест.

– Это вам тоже Нортон сказал?

– Да.

– Он сообщил вам название спектакля?

– Нет.

– В театрах иногда бывают замены спектаклей.

– Я тоже задал Нортону этот вопрос. Он мне ответил, что в этих случаях свободных мест бывает еще больше.

– Понятно. Что затем?

– Из касс я должен выйти ровно в тринадцать тридцать. Остановившись на выходе... там есть такая... декоративная... как бы ротонда, с колоннами... так вот, стоя прямо в ней, мне следует надеть на руки перчатки... затем в течение одной-двух минут просмотреть афиши, развешанные по забору... с левой от меня стороны, если стоять лицом к театру, и... после этого перейти через проезжую часть на сам бульвар, к пруду. Там, как раз напротив входа в театр, стоит скамейка, на которую я должен присесть и... в течение минут десяти сидеть, созерцая окружающий пейзаж. Без десяти два я должен вернуться к автомобилю и отъехать от театра... Любое отступление от намеченного маршрута движения... невыход, или более чем пятиминутное опоздание с прибытием на место, или же... последующее нарушение установленного хронометража, равно как и невыполнение тех или иных элементов действий или нарушение их последовательности, будет означать, что... я либо прочно засветился и нахожусь под подозрением, или в разработке, либо же уже работаю под контролем... В случае отсутствия какой-либо опасности и, соответственно, прохождения мной маршрута своевременно и с точным соблюдением всех необходимых элементов действий на следующий день должна состояться тайниковая операция, в которой я являюсь «передающей» стороной.

– А кто будет стороной «принимающей»?

– Я не знаю. С лицом, изымающим контейнер, у меня не предусмотрено никакого визуального контакта. Только сигналы.

– А что вы должны передать в контейнере?

– Письменное сообщение. В нем я должен указать причину своей задержки в Москве, точную либо предположительную дату возвращения в Париж и, самое главное, итоги проведенной операции... по подставе Минаева, не упоминая, разумеется, имен. В случае возникновения непредвиденных обстоятельств, как-то: незапланированная длительная задержка в Москве и... тому подобное, мне в сообщении следует назвать наиболее удобную для меня дату проведения следующей тайниковой операции, во время которой мне будут переданы рекомендации, как действовать в этих новых условиях, и инструкции по поддержанию дальнейшей связи.

– Как должно быть написано это сообщение, чем и на каком носителе?

– Носитель – обычные бумажные листы стандартного карманного блокнота, которым меня снабдил перед отъездом Нортон. Правда, как он мне объяснил, эти листы пропитаны специальным химическим раствором, что внешне никак не изменило ни структуру, ни общий вид бумаги. Писать на листах следует симпатическими чернилами, которые содержатся в одной из сменных капсул для перьевой ручки «Монблан», также переданных мне Нортоном.

– А текст?

– А текст должен быть написан с использованием специального шифрокода.

– Что значит шифрокода? Можете рассказать поподробней?

– Да, разумеется. Для этих целей, из тех же рук, я получил книгу Флобера «Мадам Бовари», французское издание, на французском же языке, небольшого, почти карманного формата, но, правда, в обычной жесткой обложке. Предварительно я должен составить полный текст своего сообщения, тоже на французском, в стиле, близком к телеграфному, используя простые короткие фразы. Предельный объем текста – сто слов. Затем я должен найти каждое из этих слов в тексте полученной мной книги и закодировать его по следующей схеме: сначала номер строки, на которой содержится это слово, затем порядковый номер слова в строке, затем номер страницы. Таким образом, каждое слово должно быть закодировано семизначным номером.

– Почему семизначным?

– Потому что номер строки и порядковый номер могут быть либо одно-, либо двузначными, а номера страниц также еще и трехзначными. Например... двенадцатое слово... на пятой строчке... пятьдесят шестой страницы при кодировке семизначным числом будет обозначено следующим образом: ноль, пять один, два, ноль, пять, шесть.

– А если в сообщении необходимо будет упомянуть какие-либо имена?

– В этом послании мне рекомендовалось упоминать имена лишь четырех человек, непосредственно связанных с этим... делом. Минаев должен был обозначаться как «дядя», Иванов как «кузен», Мэтью как «невестка». Самому мне следовало подписать сообщение псевдонимом «племянник».

– Понятно. Что должно использоваться при передаче сообщения в качестве контейнера?

– Переданный мне контейнер замаскирован под обычную квадратную, точнее, прямоугольную батарейку типа нашей «кроны». Начинки в ней нет, внутри она полая, но содержит какую-то магнитную вставку.

– Где и как он должен быть установлен?

– Там же, в театре «Современник». В туалете. Естественно, мужском. В последней кабинке, если считать от входа. В воскресенье, тридцатого ноября, в соответствии с купленным накануне в кассе билетом я должен прийти в театр приблизительно в четверть седьмого. Затем, посетив мужской туалет, где-то в промежутке с восемнадцати двадцати до двадцати пяти я в указанной кабинке прикрепляю контейнер к металлической стене в непросматриваемом пространстве под сливным бачком. После этого, покинув туалет, я должен купить у женщины на контроле программку спектакля и, просмотрев, сложить ее пополам и засунуть в правый боковой карман пиджака так, чтобы был виден ее верхний край. Это сигнал о том, что контейнер мной заложен.

– А дальше?

– А дальше все, я иду, смотрю спектакль и... по своему дальнейшему распорядку.

– Нортон оговаривал с вами варианты последующей связи с ним в Париже после вашего возвращения из Москвы?

– Оговаривал. Чтобы не ставить меня в затруднительное положение, он предоставил мне право самому определить день и время нашей первой, после моего возвращения, встречи.

– А место?

– И место тоже. У нас на этот случай были определены основной и запасной варианты.

– Немного странное... как бы это поправильней сказать... отступление от правил взаимоотношений между разведчиком и агентом. Вы не находите?

– Нортон предполагал, что за мной, по прибытии в Париж, может быть установлено если не наблюдение, то, во всяком случае, более жесткий контроль. Это могло коснуться, прежде всего, моих передвижений и отлучек из посольства. Он не хотел связывать мне руки жесткими привязками.

– А каким образом вы должны были оповестить его о выбранных вами времени и месте?

– Окончательно определившись, мне следовало не позже чем за день до нужной даты, в первой половине дня, до двенадцати часов, посетить одно бистро... под названием «Полковник», где... спустившись вниз, на нижний уровень, зайти в телефонную кабинку... ближайшую к выходу... и в находящейся там, возле автомата, телефонной книге... справочнике... на семнадцатой странице, на полях, между верхним обрезом и текстом, записать семизначный номер, в котором первые четыре цифры будут указывать время предполагаемой встречи... то есть час и минуты, следующие две – дату и последняя цифра – обозначать место: если единица – основное; если двойка – запасное.

– А вы уже бывали раньше в этом бистро?

– Нет. Но Нортон сказал мне адрес и как его найти.

– Оно расположено недалеко от посольства?

– Да я бы не сказал. Скорее наоборот. Посольство в четырнадцатом округе, а это в девятнадцатом. На улице Луи Блана. В самом ее начале.

– Мне это, к сожалению, мало о чем говорит.

– Простите. Условно говоря, мы на западе города, а надо ехать на восток.

– Вы не пытались выяснить, чем вызван выбор именно этого места?

– По правилам взаимоотношений между разведчиком и агентом, подобные вопросы со стороны последнего...

– Признак дурного тона?

– Что-то вроде того.

– А почему вы должны оставить сигнал именно до полудня?

– Не знаю. Нортон не пояснил, а я, по уже упомянутым мотивам, переспрашивать не стал.

– А вы не спросили его, как вы должны легендировать посещение этого бистро и вообще этого района?

– Про это спросил.

– И что он ответил?

– Что там, поблизости от бистро, расположен офис какой-то туристической компании и большой автосалон «Крайслер». Для легенды можно сначала зайти либо туда, либо туда, а потом уже заскочить в бистро.

– Понятно. Скажите, а с вами оговаривали условия связи на тот вариант, что вас, по тем или иным причинам, задержат в Москве на достаточно продолжительный срок? Ну, скажем, месяц. Или больше.

– Да, на этот случай мне тоже были даны соответствующие указания. Мне стоит сейчас рассказать об этом подробней? В деталях?

Курилович немного помедлил с ответом.

– Нет, спасибо. Об этом мы поговорим в следующий раз. – Он повернул голову налево и обменялся взглядом со своим соседом в белом халате.

– Михаил Альбертович, я хочу вас попросить еще раз все хорошенько вспомнить, – тут же, как ни в чем не бывало, подхватил эстафету Алоиз Алоизович. – Вы все нам сообщили относительно вашей московской операции по связи?

– Да.

– Может быть, вы что-нибудь скрыли, изменили или добавили по сравнению с полученными вами инструкциями?

– Нет.

– Вы не забыли рассказать нам о каких-нибудь иных, дополнительных сигналах, которые вам следует дать в случае опасности тем, кто должен выйти с вами на связь?

– Нет.

– Вы тверды в своем желании искупить свою вину и в точности выполнять те указания и распоряжения, которые вы отныне будете получать?

– Да.

– Вы готовы, в случае необходимости, пройти аналогичную новую проверку на полиграфе?

– Да, готов. И буду сам на этом настаивать, если мои слова станут вызывать какие-то сомнения или... подозрения в неискренности.

– Ну что ж... в таком случае благодарю вас за ваши ответы и участие в нашем сеансе. Сейчас мой помощник освободит вас от этих ненавистных пут, а я с вами прощаюсь. До свидания, желаю удачи, – почти одновременно с окончанием своей прощальной фразы худенький старичок в белом халате, с жиденькими седыми волосами, подковкой обрамляющими его немного выпуклую лысину, аккуратно перевел вниз нужный рычажок на расположенном перед ним пульте, плавно погрузив в темноту сидящего в зубоврачебном кресле и обвешанного проводами обладателя хорошо сложенной статной фигуры и классического профиля.