Текст книги "Ваня (СИ)"

Автор книги: Александр Якунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Это – конец, – обречённо шепчет Ерёменко.

– Погоди каркать. Мне удалось заполучить тридцать пятую танковую бригаду, а также стрелковый полк, плюс две батареи. Техника и люди уже разгрузились и направляются на твой участок.

– И что со всем этим я буду делать? Артиллерия ладно – сгодится. А утюги мне зачем? Они и ста метров не проедут – в снегу увязнут, а мины?

– Танки никому ещё не мешали. А пробиваться будем пехотой.

– Смеёшься? Немцы каждый метр перекрёстно простреливают. У них доты, дзоты, противопехотные мины через шаг. Хочешь ещё один полк здесь положить?

Командующий фронтом брезгливо морщится:

– На этот счёт есть решение.

– Чьё?

– Моё. Сюда доставлены три роты ополченцев: необученный молодняк, ружей не держали.

– Этого ещё не хватало: зачем?

– Используем их для разминирования коридора наступления. Следом пустим кадровые части, плюс мощная артподготовка – должны прорваться.

Генералы смотрят друг на друга. Первым отводит глаза Ерёменко. Командующий зло говорит:

– Другого пути нет. Слово даю: за всё отвечу я один, за собой никого не потяну. Веришь?– спросил командующий фронтом

– Верю, – ответил генерал армии Ерёменко.

– Но и ты, Андрей Иванович, меня не подведи. Как друга прошу.

– Сделаю, Иван Степанович, всё, что в моих силах, – тихо отвечает Ерёменко.

Обсудив детали будущей наступательной операции, командующий фронтом откланялся, отказавшись даже от чарки холодной водки и кислой капусты в качестве закуски, поданными сержантом Трушкиным на красивом подносе.

0x01 graphic

В сопровождении четырёх офицеров охраны (двое спереди, двое сзади) командующий Калининским фронтом генерал Конев, слегка пригнув голову, движется по окопу, вырытому в полный рост. Он торопится к березовой роще, где его дожидается полурота охраны и транспорт. Через каждые пятьдесят шагов в сторону переднего края, ведут ходы. В одном из проходов командующий замечает солдата, как ему показалось, пытавшегося от него спрятаться. Командующий останавливается и пальцем подзывает солдата к себе:

– Иди-ка сюда.

Солдат стоит на месте, опустив голову.

– Приведите его, – командует он.

Два офицера охраны подбегают к солдату, берут с двух сторон и волокут к начальнику.

– Из какой части? – строго спрашивает генерал Конев.

Солдат, как в рот воды набрал. Лицо командующего начинает дёргаться:

– Почему один? В прифронтовой полосе запрещены одиночные передвижения. Ты, вообще, кто? Дезертир? С переднего края бежишь? Расстрелять! – бросает командующий и идёт дальше. Он очень торопится. До темноты нужно успеть встретиться с командиром 35-ой танковой бригады, от которого зависит завершающая часть операции по взятию города Ржева.

Капитан охраны кричит вслед удаляющемуся командующему:

– Есть расстрелять, – и обращается к солдату. – Ну, брат, влип ты по самое не балуй. Как тебе лучше – здесь кончить или отвести куда подальше?

– Может, его на передок выставить? Пусть фрицы на него патроны тратят, – предлагает второй охранник в звании лейтенанта.

– Не, это не годится. Иди, солдат, вперёд, найдём мы тебе спокойное место, – говорит офицер.

Они проходят весь окоп.

– Давай уже кончать, а то ведь так и без ужина рискуем остаться, – волнуется лейтенант.

– И то правда, – соглашается капитан.– Тебя хоть как звать, солдатик?

Арестованный продолжает молчать.

– Какая разница, как его зовут! – сердится лейтенант. – Пусть лезет на бруствер.

Капитан качает головой.

– Нет, так не годится. Ведь мальчишка совсем. Он просто испугался. Обыщи-ка его.

– Сам обыскивай, не было охоты, – отворачивается лейтенант.

Капитан лезет в карман солдата и достаёт вчетверо сложенный лист серой бумаги.

– Так я и знал! – радостно восклицает он. – Это же заявка на постановку на довольствие! Ты из вновь прибывших? Тебя послали встать на учёт?

Солдат кивает головой

– Чего же ты сразу не сказал! Вот, балда! Мы взаправду могли тебя порешить! Ну, хорошо, что хорошо кончается. Знаешь куда идти?

– Нет.

– Значит так, идёшь до того места, где мы тебя взяли, там налево и дуешь до самого конца. Увидишь блиндаж, смело заходи. Там тебе объяснят, что делать.

– Капитан, ты отпускаешь его? – испуганно удивляется лейтенант.– За неисполнения приказа знаешь, что с нами будет – трибунал.

Не обращая внимания на лейтенанта, капитан обращается к солдату:

– Всё ж-таки, тебя как звать-то?

– Ваня, – тихо выдавливает из себя солдат.

– Иди, Ваня, иди. Будь здоров и не кашляй.

Когда солдат скрывается за поворотом, капитан резко оборачивается к лейтенанту, берёт его за грудки и начинает его трясти:

– Тебе что, сволочь, крови мало?

– Ведь, приказ!

– Приказы тоже разные бывают. Этому парню жить осталось сутки, так пусть хоть немного по земле походит.

– А вдруг генерал узнает?

– Не узнает. Он уж забыл об этом. А ежели чего, скажем – расстреляли, – говорит капитан и выпускает из автомата очередь в воздух.

Эхом ему отвечает немецкий пулемёт.

* * *

Едва командующий фронтом покинул землянку, медсестра Нина вышла из укрытия. Она решительно подходит к столу, за которым, зажав руками голову, сидит генерал армии Ерёменко, и смотрит на его затылок. Генерал поднимает глаза и вздыхает:

– Война, ничего не поделаешь.

– Как хочешь, – поджав губы, говорит девушка, – а я пойду собирать раненных.

Генерал вскакивает:

– Дура! – с озлоблением выкрикивает он. – Долго ты будешь меня мучить?

Девушка делает шаг назад. Генерал протягивает в её сторону руку:

– Погоди, Нина. Пойми, я люблю тебя. Мне без тебя не жить.

– Чего ты боишься?

– Тебя убьют.

– Ну и пускай, но хоть одну жизнь, да спасу, – сердится девушка.

– Ты и вправду – дура! Хочешь умереть – иди.

Нина топает ногой и убегает.

0x01 graphic

Личному составу ополченцев, которым предстояло своими телами разминировать полукилометровый коридор для наступления основных сил армии, генерал Ерёменко приказал устроить помывку. Хозяйственники уже отложили для них новое нательное бельё, но примчался сержант Трушкин и всё переиначил. Новое бельё генеральский служка распорядился поменять на чистое, но стиранное и штопанное. Особо свежие шинельки солдат сдали на склад, а вместо них выдали "церковные" – то есть снятые с убитых, выстиранные и залатанные в стенах церкви деревни Поливаново. С обувью – та же история – хорошую "заначили до лучших времён", а вместо неё ополченцам выдали старенькие валенки на том основании, что в них легче перемещаться "по пересечённой местности".

Как бы в оправдание Трушкин распорядился накормить ополченцев до отвала. Опытные солдаты удивлялись:

– Как же так? Что же они в атаку пойдут с полными животами? Ведь не положено.

– Это пожелание генерала армии товарища Ерёменко, мне что сказать ему, что вы отказались выполнять? – загадочно ответил сержант Трушкин и ушёл, насвистывая мотив известной песенки.

– Неплохо мужик устроился, – завидуют ему солдаты хозвзвода.

Сто грамм водки на брата и хорошая закуска сняла у ополченцев все вопросы, даже такой принципиальный – когда им вернут винтовки, отобранные после выгрузки из эшелона.

– Не волнуйтесь. В нужный момент выдадим. А там, кто знает, может начальство распорядится вооружить вас ППШ, – сказал незнакомый офицер и почему-то засмеялся.

После полуночи их стали разводить по точкам, откуда утром им предстояло двинуться в атаку. Оружие им так и выдали.

0x01 graphic

Кромешная тьма, изредка разрываемая вспышками немецких осветительных ракет и цепочками трассирующих пуль. Холод, давящий сверху, и собачий холод, идущий от сырой земли, сковывают тело и мысли. В голове Вани Самоверова с трудом проворачиваются отдельные воспоминания: вот, ему чудится мамин голос:

– Темень, хоть глаз выколи. – Однажды дома он проснулся посредине ночи и услышал эти слова. Они были произнесены ею с такой невыразимой тоской, что даже сейчас у Вани от жалости сжалось сердце. "Бедная мама!" – думает он. Следом его воображение рисует девочку, с которой ему довелось сидеть рядом в кузове грузовика, вёзшего их в пионерский лагерь. Образ девочки расплывается, зато ощущения, которые Ваня испытал в связи с этим соседством, были остры и свежи, будто он только что соскочил с грузовика. Ваня переступает ногами, обутыми в старые валенки, но ног не чувствует. Он решает больше не двигаться.

– Не спать! Не спать, мать вашу! – как будто издалека, слышит Ваня командирский голос. "А я и не сплю" – отвечает ему Ваня про себя.

Но командир продолжает тянуть:

– Не спать! Не спать, мать вашу!

Ваня чувствует, как кто-то силком поднимает ему веки. Он смутно видит перед собой бледное пятно незнакомого лица.

– Проснись, сволочь! Атака началась. Пошёл вперед.

Наконец, до Вани доходит смысл его слов. Ваня наваливается грудью на высокую стенку окопа. За счёт работы рук и ног ему удаётся подняться и, когда казалось, что он уже вылез, вдруг соскальзывает вниз. Он пытается успокоить дыхание, чтобы повторить попытку. К нему молча подходят два бойца и, взявши под обе руки, ловко подбрасывают его так, что он оказывается на верхушке бруствера. Ваня вскакивает на ноги. Справа и слева от себя видит неясные очертания фигур. По каким-то приметам он определил в них своих товарищей.

– Вперёд! За Ро-о-одину-у! – многоголосо кричат сзади.

Будто скованная одной цепью, шеренга солдат начинает одновременное движение вперёд. Первые шаги Ване даются достаточно легко, но с каждым метром снег становится глубже и рыхлее. Неожиданно его левая нога полностью проваливается в снег и, не достав до твёрдой земли, зависает в воздухе. Ваня пытается помочь себе другой ногой, но и она не находит опоры. Он пытается ползти за счёт рук, но только глубже проседает в снег.

Он оглядывается по сторонам. Оценить обстановку мешают края вырытой им снежной ямы. Но он чувствует, что товарищи уже далеко. Ужас одиночества, заставляет его интенсивнее работать руками, но он только глубже зарывается в снег. Он вытягивает голову, чтобы позвать на помощь. В это время слева раздаётся оглушительный взрыв. Невероятная сила, словно хватает ветер за голову, которую он не успевает спрятать, пытается его выдернуть вверх. Его рот наполняется воздухом, щёки раздуваются, и в одно мгновение его левая щека, как тряпка, рвётся от рта до уха. Ветер вдруг сникает. И тут же раздаётся второй взрыв, но уже дальше, и третий уже справа, и вновь сильный порыв ветра. Ваня успевает спрятать голову, но сверху на него падает огромный ком снега и хоронит его. Ему нечем дышать. Судорожными движениями головы ему удаётся пробить толщу. С хрипом он заглатывает воздух. Первые секунды, кажется, проходят в полной тишине, но едва приходит осознание спасения из снежной могилы, он начинает слышать звуки боя: взрывы, автоматные и ружейные выстрелы, крики.

Накопив силы, Ваня ползёт вперёд, оставляя за собой глубокую неровную борозду. Он ползёт до тех пор, пока не утыкается на нечто, похожее на бревно. Ваня смахивает снег и видит человеческую голову с залепленными снегом ртом и глазами. Он в ужасе откидывается назад. В это мгновение близко взрывается мина. Его тело взмывает в воздух, несколько раз переворачивается и падает на самый верх вновь образовавшейся снежной горы.

0x01 graphic

– Солдат, жив?

– Жи-ив, – порванным ртом тянет Ваня.

– Потерпи немного, всё будет хорошо, – говорит медсестра Нина и перекатывает окровавленного солдата на низкие носилки-волокуши, укреплённые на лыжах. Она впрягается в лямки и на четвереньках ползёт в сторону своих. Перед глазами Вани медленно ползёт свинцовое серое небо. Веки его тяжелеют и смыкаются...

Ваня лежит в кровати, накрытый белой простынёй. Над ним склоняется женское лицо.

– Очнулся? Вот и славно.

Ване знаком её голос. И лицо тоже кажется знакомым.

– Вот сейчас мы тебе голову немного приподнимем и попьём горяченького чайку с травками.

Её прикосновения приятны Ване. Он невольно улыбается. По вкусу напиток напоминает клюквенный морс, который Ваня попробовал на привале по дороге в пионерский лагерь "Заветы Ильича". Да, да! Ну, конечно же! Склонившаяся над ним женщина лицом очень похожа на девочку, с которой сидел в кузове грузовика.

От чая тепло разливается по всему телу и, достигнув живота, отдаёт резкой болью.

– Покричи, покричи, – говорит женщина, – легче станет.

Несмотря на боль, Ваня улыбается.

– Ничего, я потерплю. Спать хочется, – говорит он, будто извиняясь. – Сестра, можно спросить?

– Конечно.

– Я не чувствую своего тела, будто во мне весу нет никакого. Это нормально?

– После операции так всегда бывает. Это пройдёт. Спи, Ваня, спи.

Медсестра Нина отходит от кровати и смахивает слезу.

0x01 graphic

Каждое утро происходит одно и то же: баба Груша протирает ему лицо грязным, мокрым полотенцем и потчует белым, как мел, овсяным киселём. Самостоятельно ни умыться, ни поесть Ваня не может. Он – ампутант, без обеих ног и левой руки. Его единственная правая рука – плохо слушается и, кажется, потихоньку костенеет. Его лицо изуродовано шрамом – от уха до рта.

Они вдвоём живут на Ванину пенсию инвалида войны. Денег не хватает. Они часто голодают. Целыми днями Ваня лежит на кровати, баба Груша у окна вяжет новые носки, распуская старые. По вечерам Ваня вынужден слушать один и тот же рассказ старухи о жизни в деревне: о том, как по ночам их грабили свои же, называвшие себя партизанами, а на самом деле дезертиры, прятавшиеся в лесу и от немцев и от своих. И как она, не в силах терпеть такую поганую жизнь, в одночасье собрала пожитки и пешком ушла в Москву. И о том, как шла три недели, и как, встретив по дороге знакомую, узнала от неё, что в её деревню вошли поляки, загнали весь народ в сарай и всех пожгли за то, что оказывали помощь партизаном. Эти события оставили настолько глубокий след на умственных способностях старухи, что ни о чём другом она не могла ни думать, ни говорить.

– Поешь кисельку. Укусный! – говорит баба Груша чёрным беззубым ртом.

Ваня отворачивается.

– Тю! Вот дела! Не хочет!– досадует старуха. – Чем же прикажешь кормить? Денег то, почитай, рупь пятьдесят копеек осталось, а нам за свет надоть платить. Вчерась уж такой строгий мужчина с портфелем приходил, страсть! Не заплатишь, говорит, выгоним из хаты к чёртовой матери. А вдруг и вправду сгонят? Чё тады делать – ума не приложу. Поешь, Ванечка, надо, а то так и помереть недолго.

Баба Груша тянет ему ложку с киселём. Здоровой рукой Ваня бьёт по руке старухе. Ложка летит на пол.

– Ах, бесстыдник! Хулиган! – кричит старуха, но, увидав слёзы на глазах внука, меняет тон и начинает причитать. – Бедный, ты мой бедный, и папку тваво на войне убило, и мамка твоя безвестно сгинула, и сам ты убогий, никому не нужный. Что же теперь делать, внучёк? Надо смириться и жить, сколько отпущено вон там, – говорит старуха и пальцем тычет в потолок.

– Не могу! Не хочу! Уйди от меня! – сквозь зубы произносит Ваня.

– Что, ты? Что, ты?– не на шутку пугается старуха и быстро уходит в дальний угол комнаты.

Здоровой рукой Ваня сбрасывает с себя верблюжье одеяло и, перевернувшись, валится с кровати на пол. Будто нарочно он ударяется о деревянный пол головой.

– Мать моя, Пресвятая Богородица! Спаси и сохрани! – троекратно осеняет себя старуха и медленно подходит к неподвижно лежащему внуку.

– Ваня, Ванюша, ты чаво? Живой, что ли, аль нет?

– Что у вас тут происходит? – гремит голос, заставляя вздрогнуть старуху.

Оглянувшись, она видит соседку по бараку.

– Матвеевна? Напугала до смерти.

– Что у вас тут? – повторяет вопрос Матвеевна.

– Во, вишь, с кровати звезданулся прямо головой – хрясь! Почитай который раз уже так. Живой, чи нет?

, – "Чи нет", дура старая, – говорит женщина и бросается к Ване.

Она берёт на руки невесомое тело, укладывает на кровать и укоряет старуху:

– Внука могла бы помыть. От него воняет незнамо как.

– Дык, как же мне одной-то осилить?

– Умолкни, старая. Ваня, Ваня, ты как, милый? – спрашивает Матвеевна, гладя его по голове.

Ваня открывает глаза.

– Вот и славно, – радуется Матвеевна. – Ты чего, чудак, задумал. Выброси это из головы. Я мужнину каталку принесла, как обещала.

Баба Груша догадливо охает:

– А твоему больше не нужна? Всё?

– Отмучился мой Гриша. Слава Богу.

Женщины крестятся. Матвеевна смахивает слезу.

– Теперь каталка твоя. Будешь ездить, куда захочется. Познакомишься с кем-нибудь. В Измайловском парке вашего брата, инвалидов, тьма тьмущая. Друзёй там заведёшь. Жизнь, глядишь, и наладится. Слышь, чего говорю, Вань? Рано тебе умирать.

– Слышу. Спасибо, – равнодушно отвечает Ваня.

0x01 graphic

Начальник Первомайского отделения милиции майор Левдиков несётся по коридору, сбивая встречных. Ему доложили, что в его кабинете дожидается какая-то важная шишка, скорее всего, из органов государственной безопасности. Действительно, в своём кабинете и, более того, в своём кресле, он видит мужчину в гражданской одежде, рассматривающего одну из папок, лежавших на столе. Ежу понятно – обычный гражданин не посмеет усесться в кресло начальника районного отделения милиции и столь нагло рыться в чужих бумагах.

– Левдиков, где тебя черти носят? – гремит, хорошо поставленным голосом мужчина. При этом на хозяина кабинета он даже не смотрит.

– Так ведь, обход у меня. На обходе был.

– А почему на столе бумаги секретные держишь? Тебя бдительности не учили?

– Виноват, торопился, – мямлит Левдиков, – Больше такого не повториться, товарищ...?

– Полковник Терехов, – представляется мужчина и направляет тяжёлый взгляд на Левдикова. – Бардак на твоём столе, майор, вполне объясняет причину того, что творится на вверенном тебе участке.

Сердце майора Левдикова, воевавшего и не раз находившегося на волоске от смерти, затрепетало и куда-то провалилось.

Полковник продолжает:

– По вверенным тебе улицам косяками ползают инвалиды. Они собираются в Измайловском парке, пугая и портя настроение советским труженикам. Короче, там..., – мужчина тычет пальцем в потолок, – этим страшно не довольны. Твои инвалиды умаляют значимость нашей победы над фашизмом. Вопрос, так сказать, политический. Даю тебе ровно сутки для того, чтобы собрать всех калек, повторяю – всех до единого и доставить их в северный речной порт. Там для них приготовлены баржи. Задача ясна?

– Ясна, но товарищ полковник, за сутки никак не успеть. Только оформление документов займёт не меньше недели.

– Майор, вы – идиот или только прикидываетесь?

...............................................................

Позже Левдиков вспомнил, откуда ему знаком парализующий взгляд полковника Терехова. Они учились в одной школе. Лёха Терехов держал в страхе всю школу: отнимал ценные вещи и деньги; издевался над ребятами, частенько бил их. Левдиков до сих пор помнит унижение, которое он испытывал, катая Лёху Терехова на своей спине.

0x01 graphic

Самым трудным в освоении тележки, то бишь – куска фанеры с притороченными к ней подшипниками вместо колёс и бельевой верёвкой в качестве привязного ремня, оказалось преодоление бордюров, порогов и тому подобных препятствий. Путём тренировок Ваня выработал несколько приёмов, позволявших, в целом, удовлетворительно решить данную проблему. Так, например, домашние порожки он преодолевал, ложась набок и поворачиваясь на месте, а препятствия уличные он брал хитростью: делал вид, что пытается их перескочить, и всегда находились добрые люди, готовые ему помочь.

И вот наступил день, когда он, наконец, решился добраться до Измайловского парка – посмотреть, как там, разведать обстановку. Бабке Груше он ничего не сказал, зная наперёд, что не отпустит. Накануне припрятал в тёмной комнате узелок с кусочком чёрного хлеба, тремя карамелевыми конфетками и фляжкой кипячёной воды. С этими харчами легко можно продержаться несколько суток.

В путь он двинулся поутру, когда старуха спала. Без особых проблем добрался до Первомайской улицы. Осталось перейти на другую сторону, а там по прямой до парка рукой подать. В центре улицы – рельсы, уложенные на чёрные шпалы. Ване они кажутся непреодолимыми. Когда он решается на штурм, мимо с грохотом, дребезжанием и лязгом проносится огромная красно-белая гора из дерева, металла, стекла. Это – трамвай. Ваня, позабывший, как они выглядят, впечатлился настолько, что ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.

– Что, браток, треба помощь – переплыть на тот бережок? – участливо интересуется прохожий.

Ваня едва кивает головой, что можно было принять за сомнение, неуверенность, но никак не за согласие. Тем не менее, его обнимают и переносят на другую сторону дороги. По пути он роняет узелок с продуктами. Сердобольному мужчине приходится за ним возвращаться. Промчался ещё один трамвай, уже в противоположном направлении. Он выдаёт серию оглушительно звонких трелей, показавшихся Ване прощальными. Почему-то он подумал, что домой он уже не вернётся.

Тротуар идёт немного под гору. Двигаться по неровному асфальту, порванному корнями растущих по краю лип, тяжело. Предплечье единственной руки предательски ноет. От ручки деревянного бруска-толкача на ладони – кровавые мазоли. Но вот уже виднеется зелёная арка входа в парк. Перед ней площадь, а на площади люди, много людей. Они почему-то бегают, будто играют в салочки. Ваня тянет шею, чтобы осмотреться. Увлечённый, он не замечает, как недалеко от него, останавливается грузовой тентованный автомобиль, как к нему подбегают милиционеры.

Они хватают Ваню с двух сторон, один – за руку, другой за тележку, несут в машину и с раскачкой кидают через борт в кузов. Грузовик быстро уезжает. На том месте, где минуту назад стоял Ваня лежит его узелок с едой.

0x01 graphic

Литерная самоходная баржа водоизмещением 180 тонн "Волгарь – 17" причаливает к деревянной пристани острова Валаам.

На барже – спецгруз: две с половиной сотни душ инвалидов, собранных на улицах Москвы. Первым на землю сходит капитан "Волгаря" товарищ Сосновский. От положенной по статусу формы на его высоченной фигуре одна фуражка, остальная одежда – гражданская, брюки и пиджак от разных гарнитуров, полуботинки с широкими носами – по моде прошлого века. Капитан голоден, небрит и страшно зол. Быстрым шагом он поднимается по крутой склизкой дороге, ведущей к зданию, виднеющемуся за полуразвалившейся церковью.

Назад возвращается довольно быстро. Судя по тому, как Сосновский размахивает руками, мотает из стороны в сторону головой и шевелит губами, что полудюжине мужиков, дожидавшихся его на борту баржи, без всяких слов становится ясно – им здесь "не выгорело". Почитай весь рейс команда тянула на голодном пайке, а последние сутки так и вовсе "не жрамши, не спамши" в надежде хотя бы здесь, на острове найти еду и постель.

Поднявшись по шатким сходням, он останавливается перед людьми и говорит:

– Приказано разгружаться и следовать в Ленинград.

Синюшные лица матросов выражают откровенную злобу.

– Кто недоволен, может остаться на берегу, – говорит капитан Сосновский.

Матросы ворчат.

– Чего они, сволочи, белены объелись? -

– Пусть пожрать сначала организуют.

– Что вы за люди такие? – хрипло спрашивает капитан. – Для нас тут еды нет. Они сами пухнут с голоду. Собак всех поели. Мы должны разгрузиться и идти на Ленинград. В городе найдём харч и отдых – слово капитана. А теперь слушай команду: отдраить трюмовые, приступить к выгрузке спецконтингента.

Темнеет так быстро, будто сверху льют тёмно-фиолетовое чернило. Отражённый от воды свет невидимой луны тускло освещает баржу, отваливающую от берега, на котором всюду виднеются чёрные холмики спецконтингента – бывших пассажиров баржи.

Капитану Сосновскому картина напоминает лежбище тюленей. Он ходил на Севера, знает. Матросы стараются в ту сторону вообще не смотреть. Судьба беспомощных калек, оставленных на берегу, им безразлична. У них своя забота – быстрее добраться до Ленинграда.

* * *

Ранним утром из лесу выкатывается жердевая телега, запряжённая рыжей худой кобылой.

– Тпр-р-р, – натягивает вожжи возница – человек явно духовного звания, в длинном чёрном платье и шапочке, и, обернувши голову назад, говорит:

– Приехали, Ника Алексеевна. Подымайтесь.

Из телеги высовывается женская голова в красном клетчатом платке.

– Вы уж, будьте так любезны, как-нибудь пошибчее, – просит возница. – Сами понимаете, коли спохватятся, что мы без разрешения пределы монастыря покинули, тады мне, а в особливости вам, несдобровать.

– Знаю, Миша, не волнуйся. Я быстро, – говорит женщина и соскакивает на землю.

Быстрым шагом она обходит покрытых утренним инеем, неподвижно лежащих людей. От сильного ветра полы её белого халата, надетого на демисезонное пальто, развиваются в разные стороны.

– Ваня, – кличет она сначала тихонько, а потом всё громче и громче, до срыва голоса. – Ваня Самоверов! Ваня, откликнись!

Заметив поднятую руку, она подходит и долго всматривается в лежащего человека. Постепенно её лицо светлеет. Она присаживается над чёрным холмиком.

0x01 graphic

– Ваня, это я, Ника Алексеевна. Не узнаёшь? Ты учился в моём классе. Вспомнил? Ах, да ну ладно. Главное – я тебя вспомнила. Как увидела твою фамилию в списке, сразу поняла, что это ты. Ну, теперь всё – устрою тебя наилучшим образом. Не говори ничего. Миша! – машет она рукой извозчику. – Нашла. Помоги положить на телегу. Может, ещё одного заберём?

– Вы клячу мою видали? – сердится Миша.

0x01 graphic

В бывшей келье отца эконома Валаамского монастыря, ныне в палате N 14 специнтерната инвалидов-ампутантов двое: Ваня Самоверов и Паша Филиппов, герой Советского Союза, бывший лётчик 813-ого истребительного полка, сбитый в воздушном бою под Берлином и оставшийся жить без ног, без рук, почти глухим и полуслепым.

Эти двое считаются одними из самых тяжёлых больных. Этим объясняется то, что они лежат вдвоём в помещении, позволяющем разместить, как минимум, ещё одну кровать.

Устремив взгляды в потолок, они ведут разговор.

– Интересно, когда нас мыть повезут: до прогулки или после? Хорошо бы до прогулки, – говорит Паша Филиппов.

Ваня вздыхает:

– Какая разница?

– Ты чего, Вань? Может, ты передумал? – с тревогой спрашивает Паша Филиппов. – У меня надежда только на тебя. Без тебя мне никак.

– Ничего я не передумал. Ты сам-то как, готов? Может, дождёшься жены – говорят, вот-вот должна приехать?

Паша Филиппов скрипит зубами:

– Как друга просил, о жене ни слова. Эх, ты! – отворачивается Паша Филиппов.

В комнату входит солдат-срочник в белом халате:

– Самовар, на выход. Ника Алексеевна приказала тебя первым в моечную доставить, потом, Паша, тебя.

Солдат подходит к Ване, бесцеремонно скидывает с него одеяло и берёт его на руки. Увидев, что Ваня покраснел, снисходительно говорит:

– Ты, чего, Вань? Стесняешься, что ли? Зря. Ника Алексеевна всякого насмотрелась.

Ваня готов потерять последнюю руку, но ни за что не признается в том, что на самом деле заставило его покраснеть.

0x01 graphic

Ника Алексеевна всегда сама мыла закреплённый за ней контингент. Во время последней мойки Ваня вдруг обратил внимание на то, что ему как-то по-особенному приятны касания Ники Алексеевны к его обрубленному телу. От удовольствия он даже прикрыл глаза. Когда рука Ники Алексеевны задела низ его живота, внутри у него возникло страшное напряжение, заставившее его прогнуться. Он перестал дышать. Перед глазами поплыли туманные круги. Потеряв над собой контроль, Ваня даже застонал. Закончилось это довольно неожиданно, его тело обмякло, будто из него вытащили затычку. Ваня почувствовал страшную усталость и следом за этим ни с чем не сравнимый стыд, от которого он не сразу смог открыть глаза. Но когда он их открыл, уверенный в том, что увидит рассерженное лицо Ники Алексеевны, то с удивлением обнаружил, что та продолжала им заниматься с таким видом, будто ничего не случилось.

Сегодняшнего дня Ваня ожидал с волнением. Он боится себе признаться в том, что желает повторения того, что было в прошлый раз, но захочет ли этого Ника Алексеевна? Чем больше Ваня делал усилий, чтобы прогнать от себя это постыдное желание, тем сильнее ему этого хотелось. Больше того, ему в голову начали лезть совсем уж неприличные мысли, в которых Ника Алексеевна играла основную роль. Когда Ваня оказался в помывочной, фантазиями своими он был уже доведён почти до бешенства.

– Ваня, – строго говорит Ника Алексеевна. – Давай успокаиваться.

Встретившись с ней глазами, Ваня отворачивается. Ника Алексеевна наклоняется к нему, тихонько шепчет ему на ухо:

– Ваня, не нужно стесняться. Ты мужчина и это всё естественно, а я очень рада, что могу сделать для тебя, как женщина.

– Правда? – недоверчиво спрашивает Ваня.

– Правда, мой хороший, а теперь давай мыться.

* * *

Возвращённого после мытья Ваню сосед по палате Паша Филиппов некоторое время рассматривает молча, а затем спрашивает:

– Ты мне скажи – ты сделаешь, что обещал или нет?

– Почему ты спрашиваешь?

– Ты светишься, как начищенный медный самовар. В таком состоянии ты можешь передумать.

Ваня не отвечает. Он подбирает слова, которыми постарается переубедить друга в его решении уйти из жизни, в которой, как сказала Ника Алексеевна, при любых обстоятельствах можно быть счастливым.

0x01 graphic

К Паше Филиппову подходят два бойца-санитара.

– Ну, что герой, на прогулку пойдёшь? – спрашивает один.

– Пойду, – с усмешкой отвечает Паша Филиппов.

– Тогда давай, нечего тут разлёживаться.

– Я готов.

Санитары подхватывают невесомое тело полного ампутанта, выносят в коридор и укладывают его в огромную плетёную корзину, в которой уже лежит Ваня Самоверов.

Санитары хватаются за ручки по обе стороны корзины и идут вниз по лестнице. Толкнув ногою дверь, выходят на улицу. Северное солнце светит, но не греет. Дует сильный встречный ветер.

– Погода не очень, может не стоит сегодня гулять? – спрашивает один солдат.

– Ничего, – отвечает другой, – к обеду распогодится. Главное, чтобы дождя не было.

Тропинка от дверей каре (Так местные жители называют здания, в которых раньше, до специнтерната, располагались монашеские кельи Валаамского храма.) ведёт к арке, сделанной в монастырской стене. За ней небольшая, довольно покатая и, благодаря этому, всегда сухая поляна. По краям поляны растут дубы. Сразу за ними – глубокий обрыв. Внизу огороды, к которым сверху опускается многоярусная, порядком сгнившая, деревянная лестница. На поляне разложено брезентовое полотно от списанной военной палатки. Это место "гуляния" спецконтингента.

Здесь их укладывают рядами и до обеда, а частенько и до ужина они общаются, а главное – дышат полезнейшим воздухом, который считается основным лекарственным средством.

Санитары ставят корзину на землю.

– Ребята, расположите нас поближе к дубкам, – просит Паша Филиппов.

– А не боитесь с краю навернуться? – интересуется санитар.