Текст книги "Ваня (СИ)"

Автор книги: Александр Якунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Александр Невольный (Якунин)

ВАНЯ

Осеннее утро. Мальчик с портфелем торопится в школу. Его внимание разрывается между лужами, оставленными ночным ливнем, и собакой, увязавшейся за ним от самого дома. Незнакомая дворняга, будто привязанная, держится в двух шагах от него, останавливаясь, когда останавливается он, и ускоряясь, когда тому приходится перепрыгивать лужи, чтобы не промочить старые ботинки.

Если пёс не отвяжется, школьник опоздает на урок. В отчаянии он замахивается на животное:

– Уходи от меня!

0x01 graphic

Собака оскаливает пасть, показав белые, как сахарки, клыки и простуженно хрипит, подвывая внутренним горловым голосом. От нервного напряжения у мальчика краснеют уши. Как назло вокруг – ни души. В отчаянии мальчик оборачивается к собаке и дрожащим тоненьким голосом спрашивает:

– Ну, что тебе?

– Хр-р-р-у-у-р, – тянет дворняга и смотрит на мальчика злыми умными глазами.

–Ты есть хочешь! – догадывается мальчик.

Зажав между ног матерчатый портфель, он показывает собаке обе пустые ладони:

– Видишь, у меня ничего нет. И потом, я сам кушать хочу. Пожалуйста, отстань от меня. Если я опоздаю, мне здорово влетит от училки. Ты не знаешь, какая она строгая! Её все боятся, даже директор школы.

Собака задирает морду и начинает скулить.

– Ну, ладно, ладно, – пытается успокоить её школьник, – если ты такая вредная, приходи ко мне домой после уроков, так и быть, вынесу тебе чего-нибудь поесть. Честное пионерское!

Выгнув спину, вздыбив шерсть, собака залаяла – отчаянно, взахлёб. От страха у мальчика всё сжалось внутри, потемнело в глазах. Он остался в ступоре даже после того, как дворняга, раздумав кусаться, убежала.

0x01 graphic

– Здравствуйте, дети!

– Здравствуйте, Ника Алексеевна, – отвечает неровный хор мальчиков пятого "Б" класса.

– Итак, начинаем урок, – произносит учительница и невольно оборачивается на скрип приоткрывшейся двери.

Некоторое время ничего не происходит. В классе устанавливается напряжённая тишина. Наконец, в дверной щели показывается дерматиновый портфель, затем рука, держащая портфель и уже за рукой – лопоухое лицо с чёрными, как пуговицы, глазами, испуганно глядящими из-под чёлки на стриженой под ноль голове.

Благополучно преодолев невероятно узкую щель, школьник быстро подходит почти вплотную к учительскому столу и замирает. У всех на глазах его белые уши покраснели снизу вверх, словно в стеклянные пузырьки налили красные чернила. Под яростными лучами осеннего солнца, льющимися в огромные окна, уши мальчика становятся прозрачными настолько, что при желании сквозь них можно видеть доски пола, выкрашенные жёлтой краской.

– Ну-с, молодой человек, и как это всё называется? – спрашивает учительница.

Мальчик молчит. Он только ниже склоняет голову, отчего кажется ещё меньше ростом.

– Хорошо, спрошу по-другому: как тебя зовут? И что тебе здесь нужно?

Судя по стеклянным глазам, отвечать мальчик не собирался.

– Нужно отвечать, когда спрашивают взрослые! – почти кричит Ника Алексеевна, потеряв терпение. – Послушай, мальчик, если ты будешь играть в молчанку, то я немедленно, слышишь, немедленно отведу тебя к директору школы.

Поднимается рука ученика на последней парте.

– Что тебе, Лоскутов? – нервно спрашивает учительница, уверенная, что услышит очередную глупость.

– Ника Алексеевна, это же Ваня Самоверов. Он учится в нашем классе и сидит со мной за одной партой. Неужто вы его не узнали?

Учительница растерянно улыбается, зачем-то трогает на затылке пучок волос, и говорит:

– Почему не узнала? Узнала. Просто я хочу, чтобы Ваня Самоверов сам сказал: как его зовут и почему он опоздал на урок?

Почувствовав неправду, Лоскутов смелеет:

– Тю, – растягивает он губы в улыбке. – Ваньку хоть на кусочки режь, он слова не скажет, будет молчать и всё тут.

– Отчего же? – спрашивает учительница.

– Потому, что он чудик! – заявляет Лоскутов и хохочет.

Весь класс заливается смехом.

Ника Алексеевна стучит по столу ладонью:

– Тишина в классе!

Класс притих.

– Ваня, я хочу знать, почему ты опоздал? – спрашивает учительница.

– Бесполезняк, – подаёт голос Лоскутов. – Ника Алексеевна, простите его. Он первый раз опоздал.

– Вот как? Ну, хорошо. Садись, Ваня, на место, но знай, я непременно вызову твоих родителей и расскажу о твоём скверном поведении.

0x01 graphic

Откинувшись в глубоком кресле, директор школы Серафима Борисовна Лябуржицкая затягивается самокрутной папиросой и тут же заходится в сухом кашле. Сидящая напротив неё классный руководитель пятого "Б" Ника Алексеевна Ганич сострадательно морщится. Она была вызвана к начальнику после первого урока, что само по себе было необычно и предполагало экстраординарный повод.

– Сволочи! – прокуренным голосом выдавливает из себя директор. – По блату подсунули сырой табак, в душу и бога их мать! Увижу – убью!

– Бросить не пробовали? – говорит Ника Алексеевна.

– Сто раз! Ни черта не выходит! Как начала смолить в гражданскую (имея в виду Гражданскую войну в России 1918-1922г.г), так и не могу отвыкнуть. Как говорится – сила есть, воля есть, а силы воли нет. Ха-ха-ха!

Ника Алексеевна не поддержала веселья начальницы. Ей не терпелось узнать причину вызова, тем более, что с некоторых пор от жизни она ждала одних неприятностей.

Серафима Борисовна отложила недокуренную папиросу в роскошную пепельницу. И цвет её глаз приобретает оловянный оттенок.

– Как же, золотко моё, вы так опростоволосились?

– О чём это вы?

– Не узнать собственного ученика на пятом году обучения! Я даже не знаю, как это назвать!

– Так, вы уже в курсе?!

Директор самодовольно хмыкает:

– Милая моя, а вы как думали? В моей школе муха не пролетит без моего ведома.

– Ну да, ну да, – смущённо тянет Ника Алексеевна. – Честно говоря, не знаю, что вам сказать: ужасно глупо всё получилось. Конечно, не узнать ученика – печальное недоразумение...

– Это не недоразумение, а позорное пятно на всей школе, – говорит директор.

– Простите, но у меня есть оправдание: этот Ваня Самоверов – не совсем обычный ребёнок.

– В каком смысле?

– Он очень странный, можно сказать – полный идиот!

– Даже так?!

– Понимаете, Серафима Борисовна, ещё в первом классе я поняла, что у этого Вани нет никаких способностей к учёбе. Сами посудите – стоило мне не то, что к доске его вызвать, а просто посмотреть в его сторону, как он деревенел, и добиться от него хоть слова было невозможно. В конце концов, я махнула на него рукой и перестала обращать на него внимание. И вот результат – я не узнала его. Мне очень стыдно.

– Ну-с, и какой из этого вы делаете вывод? – спрашивает Серафима Борисовна.

– Полагаю, будет лучше, перевести Ваню Самоверова в другую школу. Я слышала, что в Сокольниках есть специальная школа-интернат для умственно отсталых.

Струйка дыма от чинарика папиросы попадает директору в глаза.

–Зараза! Честное слово, Ника Алексеевна, – говорит она, яростно растирая окурок о пепельницу, – Вы меня просто удивляете! Позвольте спросить, а где Вы были раньше? Почему об этом не ставили вопроса передо мной, на худой конец, перед партийным комитетом школы? Почему переводили из класса в класс этого, как вы выразились, идиота?

– Жалко было, – отвечает Ника Алексеевна.

– Ах, жалко! Жалко у пчёлки, а у нас ответственность, а в данном случае – полная безответственность. А вы в курсе, что этот ребёнок из рабочей семьи: папа – грузчик на почтовом ящике (Так именовались предприятия, выпускавшие военную продукцию), мама какая-то там травильщица в гальваническом цеху того же завода...

– Разве это что-то меняет? – удивляется Ника Алексеевна.

– Вы будто с луны свалились. Неужели не понятно, что за отчисление ребёнка из пролетарской семьи нам припишут нелояльное отношение к рабочему классу, а то и вовсе – обвинят во вредительстве! Да, да, и нечего тут удивляться. Пять лет мальчик учился, всё было нормально, и вдруг бац – умственно отсталый! Получается – проморгали? За это и посадить могут. Впрочем, меня вряд ли тронут: как-никак, имею орден за освобождение Крыма от Врангеля. Но вам-то, Ника Алексеевна, надеяться не на что. Насколько я знаю, ваш брат служил у белых, а сейчас он вообще в бегах. Нет, милочка, вам решительно не на что рассчитывать: вас посадят, непременно посадят!

– Что же делать?– в отчаянии восклицает Ника Алексеевна.

– Ничего! Тянуть Самоверова до выпускного класса, а там с глаз долой, из сердца вон. Другого выхода не вижу.

0x01 graphic

Во время короткой перемены, Ване удаётся занять своё любимое место – в коридоре, у крайнего окна, справа. Прислонив лоб к холодному стеклу, он наблюдает за стайкой воробьёв, носящихся от дерева к дереву по школьному двору. Голодные, холодные, но свободные, они летают куда захотят и, главное, им не нужно ходить в школу! От зависти Ваня тихонько стонет. Он оглядывается – не слышал ли кто? Нет, всё в порядке – девочки, как обычно, парами наворачивают по коридору круги; мальчики, играя в салочки, носятся между девочками, стараясь обратить на себя их внимание. Ваня не понимает, что за охота веселиться в школе, которая, по его мнению, только и нужна, чтобы отравлять и без того не радостную жизнь.

Для него учёба – одна сплошная мука. Доучившись до пятого класса, он так и не понимает – зачем нужно писать по правилам, а не так, как слышится, что гораздо понятнее и проще? Или какой смысл в том, чтобы складывать несколько цифр в одну, в то время, как в жизни из двух маленьких картофелин нельзя сделать одну, большую? Или как при умножении времени на скорость получается расстояние? Такие превращения были за пределами его понимания. Или какой смысл зубрить стих, если на другой день нужно учить другой, а этот забывается? Может у тех ребят, которые веселятся, это не так, но у него именно так. Короче говоря, Ваня считает учёбу абсолютно бессмысленным занятием.

В школе его абсолютно ничто не радует. Даже большая перемена, во время которой иногда бесплатно дают сладкую булочку и сладкий чай, и та не радует, поскольку она тоже заканчивается уроком.

– Я птица, птица, птица! – многократно повторяет Ваня и ему уже кажется, что он на самом деле – птица, и нужно небольшое усилие, чтобы взлететь.

Он сгибает в колене одну ногу и тянется её вверх. Но видение пропадает, как только на ботинке он обнаруживает развязанный шнурок. Для него, имевшего привычку стягивать шнурки до последней возможности, до синяков на коже, было удивительным, как этого раньше он не заметил. О том, чтобы на виду у всех завязать шнурок, то есть обратить на себя всеобщее внимание, об этом и говорить нечего. Ваня вспоминает о туалете. Вот, где можно решить проблему. Но, чтобы туда попасть нужно пройти вдоль стены метров 20-ть. Он делает несколько шагов и утыкается в сухую грудь высокого белобрысого мальчика с лицом, густо усыпанным жёлтыми веснушками. Это – хулиган Лёха Терехов. Девочек Лёха не трогает, зато мальчикам от него здорово достаётся. Он любит неожиданно подойти сзади, вскочить на спину и заставить себя возить по коридору. Откатавшись, он выворачивал у жертвы карманы и забирал всё, что там находил. В том случае, если в карманах нет ничего, он требует принести либо деньги, либо какую-нибудь вещь: конфеты, спички, ножик и тому подобное. Тех, кто оказывал сопротивление или не исполнял требований, Лёха встречал после уроков и нещадно бил. Рассказывают, что одному мальчику после многократных побоев пришлось отдать велосипед!

0x01 graphic

В школе нет ребят, кто не испытал на себе Лёхиных издевательств, кроме Вани Самоверова. Удивительным образом ему удавалось избегать встречи с хулиганом.

Натолкнувшись на Ваню, Лёха Терехов удивлённо вскидывает брови:

– Опаньки! Это что за рожа? Кто такой? Новенький?

Ваня, по обыкновению, низко опускает голову и молчит.

– Глухой что ли? – морщится Лёха и толкает Ваню в плечо. – Ты из какого класса? А ну-ка, мелкий, отвесь этому козлу саечку.

Стоявший рядом с Лёхой маленький, щуплый первоклассник с равнодушным видом подходит к Ване, засовывает ему под подбородок два пальца и, с криком: "опля!", резко дёргает вверх. Голова Вани запрокидывается и резиново возвращается на место. Лёха кровожадно улыбается.

– Нравится?! – говорит он. – Мелкий, глянь, что у него в карманах.

С таким же равнодушным лицом мелкий исполняет приказ.

– Нет ни фига, – говорит он.

Лёха кривит губы:

– Хитрый, да? А ну-ка, мелкий, двинь ему в рыльник.

Мальчик бьёт без замаха. Удар приходится Ване в нижнюю губу. Из образовавшейся трещинки сочиться кровь.

– Так и будешь молчать? – психует Лёха. – Ладно, катать меня будешь, а ну повернись!

Лёха хватает Ваню за плечи и пытается развернуть спиной к себе. Ваня сопротивляется, стоит словно каменный.

– Ах ты, падла, да я тебя сейчас....

Раздаётся звонок второго урока.

– Повезло тебе. Ну, ничего, встретимся после уроков, – обещает Лёха Терехов и убегает на другой конец коридора.

* * *

Три урока и две перемены прошли для Вани Самоверова, как одна минута. Обычно время в школе тянется невыносимо медленно, а тут пролетело с невероятной скоростью! Получается, что один и тот же промежуток времени может проходить с разной скоростью! Это могло бы стать предметом обдумывания, но Ваня был слишком озабочен предстоящей встречей с Лёхой Тереховым: откупиться ему нечем, значит, быть ему битым.

Все уроки закончились. Ваня тащится в хвосте учеников, спешащих домой. Они так торопятся потому, что на улице их не ждут, чтобы избить.

Возле выхода Ваня останавливается. Страх окончательно одолевает его: у него реально трясутся колени. Приходит мысль вернуться в класс и там переждать, но, увидав в конце коридора директора школы, он выскакивает на улицу и сразу попадает в объятия Лёхи Терехова.

– Чего так долго? – улыбается он. – Пошли-ка, поговорим.

Из дверей выходит директор.

– Терехов? Ты чего здесь? – спрашивает Серафима Борисовна Лябуржицкая.

Увидев рядом с ним Ваню, она понимающе улыбается:

– Терехов, и когда ты только угомонишься! Вот что – идём в мой кабинет, нам нужно серьёзно поговорить. Остальные – кыш отсюда!

Только дома Ваня вспомнил о собаке, прицепившейся к нему перед школой. Он обещался её покормить, но раз она не пришла, то он не виноват.

0x01 graphic

Завод военного назначения, числящийся как "почтовый ящик 693", представляет собой несколько цехов, собранных под одну огромную крышу. Ввиду особой секретности, он обнесён земляным валом, поверх которого тянутся несколько рядов колючей проволоки. В одном месте земляного вала имеется разрыв, через который устроен пропускной пункт. К нему подходит гравийная дорога, по обеим сторонам которой расположены одноэтажные щитовые бараки, крашеные в ядовито зелёный цвет. В одном из бараков разместился заводской магазин, в котором отовариваются рабочие и инженеры, а также парикмахерская, медсанчасть и баня. В остальных бараках живут рабочие почтового ящика, в своё время привезённые сюда из разных деревень Калужской области. Жилые бараки разделены на боксы с отдельными входами. В одном из таких боксов, состоящем из тёмного чулана и небольшой жилой комнаты, живут Самоверовы: Михаил Герасимович – глава семейства, его жена – Варвара Ивановна и их сына – Ваня. До недавнего времени с ними жила ещё бабка Груша – мать Михаила Герасимовича, но, вконец истосковавшись по родным просторам, она вернулась в свою деревню.

На заводе Михаил Герасимович работает на складе грузчиком, а Варвара Ивановна – травильщицей. В её задачу входит опускание металлических деталей в ванную, до краёв заполненную серной кислотой.

Самоверовы завербовались на завод по доброй воле. Конечно, если бы вербовщик, мать его, прямо сказал, что предстоит трудиться на вредном производстве: Михаилу Герасимовичу – "на пупе" таскать стокилограммовые ящики, а Варваре Ивановне целыми днями дышать ядовитыми парами, они бы тысячу раз подумали – ехать в столицу или продолжить полуголодное существование на свежем деревенском воздухе.

По истечении двух лет работы Самоверовым дали недельный отпуск. Они подались на малую родину, как говорится, чтобы себя показать и на родных посмотреть, но с тайным желанием остаться в деревне. Односельчане встретили их неприязненно, с открытой завистью к "столичным штучкам". И пришлось Самоверовым вернуться в Москву раньше срока. Мечта о деревенской жизни сама собой улетучилась. Зато Самоверовы обрели душевное спокойствие и готовность переносить любые трудности. Их жизнь протекала на узком пространстве между заводом и бараком, скрашиваясь редкими посещениями заводского магазина, парикмахерской и бани.

0x01 graphic

Ваня способен подолгу огорчаться, но радоваться подолгу он не умеет. Посидев буквально минуту на своём любимом кожаном диване с высокой спинкой и полочкой, и, отметив, таким образом, своё двойное спасение – от хулигана Лёхи Терехова и дикой собаки, он направляется в чулан за сушеными яблоками. Наесться ими нельзя, но, чтобы притушить голод, они годятся. Ваня с грустью отмечает, что благодаря его стараниям, мешок с яблоками изрядно похудел и, следовательно, близится час расплаты. "На семь бед бывает один ответ" – вздыхает он и " в последний раз" набирает горсть липких долек.

Жуя на ходу, Ваня усаживается за стол – учить уроки. Домашнее задание он делает каждый день и без всякого принуждения, хотя наперёд знает, что арифметических задач ему не решить и упражнений по русскому языку не осилить. Он знает это так же твёрдо, как и то, что училка – Ника Алексеевна в его тетрадь даже не заглянет.

В этом-то всё и дело: если бы Ника Алексеевна относилась к нему, как к другим ребятам, всё было бы иначе: он бы и домашнее задание делал по-настоящему и у доски бы отвечать научился.

Вспомнив об обещании Ники Алексеевны вызвать родителей в школу, Ваня тяжело вздыхает. Краем глаза он смотрит на настенные часы. Скоро должны вернуться родители с работы. Наверняка мама принесёт что-нибудь вкусненькое. Неделю назад, например, она купила ему бутылку газированной воды "Дюшес" с двумя грушами на маленькой этикетке. Он тянул её три дня. Вкуснее этого Ваня не знает ничего.

Постепенно мысли мальчика уходят куда-то в сторону. Незаметно для себя он дремлет. В чувство его приводит хлёсткий удар входной двери, к которой папа недавно приделал мощную пружину. Слышатся голоса родителей. Ваня соскакивает со стула и бежит им навстречу.

Фанерная дверь распахивается, едва не задев Ваню, и в комнату влетает Варвара Ивановна. Срывая с головы косынку, она подходит к окну. Следом за ней появляется Михаил Герасимович с авоськой в руках. Он останавливается и смотрит на жену.

– Варь, чего ты, в самом деле? – спрашивает он и просяще протягивает руку.

– Господи-и-и, ты – Боже мой, да сколько будет продолжаться это издевательство? – не оборачиваясь, распевно тянет Варвара Ивановна.

– Тихо ты про Господа-то, не ровен час, соседи услышат, – шёпотом говорит Михаил Герасимович. – Да, кто над тобой издевается? Скажешь тоже.

Михаил Герасимович ставит авоську на стол, снимает с лысой головы чёрную кепку и вешает её на крючок. В этот момент он замечает сына.

– Ванька, ты чего здесь прячешься? А ну, быстренько взял – разобрал провизию. Мамка, видишь, бастует, кормить мужиков не хочет.

Дважды просить Ваню не нужно: он уже успел изойти слюной от одного вида батона белого хлеба.

– Ну, всё, Варя, заканчивай, – миролюбиво говорит Михаил Герасимович. – Давай уже мириться, а то жрать хочется – сил нет.

Варвара Ивановна садится на диван.

– Что за человек такой! – говорит она трясущимися губами. – Ему, что в лоб, что по лбу – всё едино! Деревянный ты, что ли?

– Нормальный я, – говорит Михаил Герасимович и садится на диван рядом с женой. – Скажи, Варя, чего тебе надо?

– Хочу, чтобы перестал ревновать к каждому столбу. Сегодня: утром я тебя предупреждала – после смены пойду за продуктами. Так?

– Не помню.

– Всё ты помнишь. Ты зачем припёрся в магазин? Меня контролировать?

– В толк не возьму, – наивно хлопает глазами Михаил Герасимович, – что плохого в том, что муж решил помочь жене донести провизию?

– Пойми, голова садовая, – с досадою говорит Варвара Ивановна, – надо мной все женщины смеются: спрашивают, где я такого Отелло откопала.

– Пускай смеются: дурам закон не писан. Это они от зависти. Я тебе, Варюша, так скажу: любви без ревности не бывает. А я тебя люблю и в обиду никому не дам.

– Да, кому я нужна? Кому обижать-то? – восклицает Варвара Ивановна с выражением отчаяния на лице.

Михаил Герасимович становится серьёзным.

– Ну, хватит, хоть режь меня, а я, как встречал тебя после работы, так и буду встречать. Понятно?

Варвара Ивановна заходится в бессильном озлоблении:

– А-о-у! – натурально стонет она. – За что мне такое наказание!

– Прекрати! Меня не разжалобить! В конце концов, будем сегодня жрать, или прикажешь с голоду подохнуть?

Варвара Ивановна тяжело вздыхает и подходит к столу.

– Вот, это другой коленкор, – довольно улыбается Михаил Герасимович и тоже подходит к столу. – Что тут у нас? Котлеты? Говорил же – не бери котлеты, в них половина хлеба.

Варвара Ивановна смотрит уничтожающе на мужа.

– Ну, ладно, на худой конец, сойдут и котлеты, – соглашается он.

Не увидев в авоське по-настоящему ничего вкусного, Ваня канючит:

– Мама, можно горбушечку хлебушка?

– Аппетит испортишь. Потерпи немного.

Ваня обижается – неужели мама не знает, что его аппетит ничем невозможно испортить?

0x01 graphic

Сегодня мама и папа Вани Самоверова вернулись с работы необычно рано. На лице у мамы слёзы. Значит, опять отец обидел. Ваня намерен заступиться за маму. Он прислушивается к разговору взрослых, чтобы понять, что случилось на это раз.

– А что? – говорит отец, закатывая рукава рубахи перед рукомойником, отвечая, видимо, на какой-то вопрос мамы. – Я всё правильно сказал. Ведь как дело было: палец мне придавило так, что красные круги перед глазами пошли...

– Так тебе и надо, – тихо говорит Варвара Ивановна.

– Что? – спрашивает Михаил Герасимович, намыливая руки.

– Ничего.

– А эта шалава – сестра медсанчасти, – говорит Михаил Герасимович с расстановкой, умываясь, – начала тут демагогию разводить: с тебя, говорит, за лечение конфетка. Чуешь? Уф...я ей говорю – пятнадцать лет горбатюсь, сначала в деревне, теперь вот здесь, на производстве каждый день по десять тонн на пупе приходится перетаскивать, и ни одна сволочь мне конфетку не предложила. Что, не правду сказал? Правду! Так, какого рожна, спрашиваю, я тебе должен конфету давать? За такое дело я тебя посажу! Она как взовьётся: "Ох, ах, я пошутила!". Эти шутки я знаю! Со мной шутить не надо, я сам, кого хочешь, вышутить могу!

– Ох, Миша, Миша, как тебе не стыдно? – говорит она. – Человек, не подумавши, глупость сказал, а ты его тюрьмой стращаешь! Нелюдимый ты какой-то, кидаешься на всех, как сыч. А мне потом красней за тебя.

– Ну, знаешь что? Хватит меня учить. Ты лучше Ванькой занимайся. Училку нужно предупредить, что завтра в школу не придёт.

– Как не приду? Почему? – вклинивается в разговор Ваня.

– Сынок, подойди ко мне, – просит Варвара Ивановна.– Помнишь, четыре года назад к нам дядя Володя приезжал?

– Да, откуда же ему помнить? – говорит Михаил Герасимович, вытирая полотенцем лицо. – Он же совсем маленький был. Дай-ка, я лучше расскажу.

Михаил Герасимович садится на диван и говорит:

– Короче говоря, сынок, у мамы брат помер, вернее – погиб.

– Как это – погиб?– спрашивает Ваня.

– Ехал на поезде в Москву, а со встречного свесилась доска и прямо дяде Володе в шею. Он, бедный, и вскрикнуть не успел.

– Как вскрикнуть?! – не понимает Ваня.

– Бестолковый, – нервничает отец. – Короче, завтра похороны. Нам нужно ехать дядю Володю хоронить.

– Как это хоронить? – интересуется Ваня.

– В землю закапывать.

– В землю? – ещё больше удивляется Ваня

– Ну, а куда же?! Мёртвого человека дома не станешь держать. Короче говоря, завтра ты в школу не идёшь. Твоей училке я потом сам записку напишу.

Ваня от счастья подпрыгивает на месте:

– Вот, здорово! Ура!!

0x01 graphic

Самоверовым предстояло ехать в деревню Тарасовка, что на пятидесятом километре Ярославской дороги.

Перед дальней дорогой Варвара Ивановна с сыном решила сходить в баню. Поскольку в бане был женский день Михаил Герасимович остался дома.

– Ничего страшного, я дома вымоюсь. Мне хватит одного ковшика горячей воды, – сказал он, провожая жену.

* * *

Банщица – соседка Самоверовых по бараку, посетителям не рада:

– Ты бы ещё ночью припёрлась, – ворчит она. – Я не железная, чтобы сутки напролёт печку топить.

– Нам пар не нужен, – миролюбиво отвечает Варвара Ивановна, предавая банщице 10 копеек за себя и 5 копеек за сына. – Мы тазиками обойдёмся. Не сердись, Матвеевна, мне обязательно нужно помыться: завтра еду брата хоронить.

– Вот те раз: брат-то молодой?

– Немного старше меня.

– Молодой, значит. И что случилось?

– Убило его: ехал в поезде в Москву, а со встречного состава доска свесилась и прямо ему в горло вошла, – Варвара Ивановна на себе показывает то место, куда вошла доска.

– Ай, я-яй! – крутит головой Матвеевна, – Вот, горюшко-то, какое! Надо же было такому случиться.

Глаза Матвеевны покрываются мечтательно пеленой:

– Хотя, с другой стороны, – рассуждает она, – секунда и нет тебя! Красота! Лично я не против так помереть – самой не мучиться и других не мучить. Как считаешь?

– Не знаю, может быть, – не уверенно соглашается Варвара Ивановна. – Ну, так мы пошли раздеваться?

– Идите, токмо не долго, а то я вас чертей знаю, как начнёте почём зря воду лить – не остановишь.

Стены небольшого предбанника плотно увешаны верхней одеждой посетителей. На деревянных лавочках приготовлено чистое бельё. Грязный кафельный пол устлан газетами. Варвара Ивановна с трудом отыскала свободное местечко. Под ноги она разостлала принесённую с собой газету, чтобы на ней раздеться.

В этот момент шумно открывается дверь моечного отделения. Вместе с клубами белого плотного пара в предбанник входит женщина. Вслед ей несётся из глубины бани голоса:

– Мать твою, зараза! Закрой дверь! Всё тепло выстудишь!

Женщина смеётся и со всей силы хлопает дверью. Удар сотрясает баню. Женщина бежит на цыпочках, взвизгивая в такт шагам:

– Опа, опа, опа!

На удар дверью показывается недовольное лицо Матвеевны:

– Что? Кто? Как не совестно! Ох, мать, сколько газет-то набросали! Ого, даже "Правду" не пожалели! Я вот сообщу, куда следует, будете знать, как "Правду" топтать. И хватит тут задницей вертеть – видишь: здесь ребёнок! – кричит Матвеевна на голую женщину.

Женщина смеётся.

– Матвеевна, да какой же это ребёнок? – говорит она – Посмотри, как он на мои сиськи глядит.

Женщина вешает полотенце и, сомкнув в кольцо руки над головой, как это делают балерины, встаёт в позу.

– Тьфу, ты, одно слово – шлында, – плюёт Матвеевна и уходит.

Варвара Ивановна смотрит на женщину с укоризной.

– Постыдилась бы! – говорит она.

– А нечего мужика в женскую баню водить.

– Да, какой же он мужик? Ему двенадцати нет.

– Эх, мамаша, нынче десятилетние мальчишки норовят на бабу залезть, а в двенадцать уже само собой. Гляди, как твой на меня смотрит! – смеётся женщина, показывая на Ваню пальцем.

Ваня сто раз мылся с мамой и никогда не обращал внимания на особенности женского тела. А сегодня с ним что-то произошло..., что-то странное, будто у него на глазах кто-то шторку отодвинул.

Он разглядывает голую женщину и не может оторвать от неё глаз, настолько она кажется ему красивой.

– Вань, ты это чего? Очнись! – испуганно говорит Варвара Ивановна и, схватив сына за руку, силой уводит в моечную.

Через пять минут они возвращаются. Варвара Ивановна тумаками гонит сына перед собой и кричит:

– Ах, ты, бесстыдник бессовестный! Ах, ты развратник малолетний. Вот, я расскажу твоему отцу, что ты тут учудил! Он тебе даст!

0x01 graphic

Всю дорогу до Тарасовки, с многочисленными пересадками с транспорта на транспорт Ваня мучил родителей вопросами о дяде Володе. Его интересовало, что значит – умереть, и для чего умерших нужно закапывать в землю или сжигать? Ответы взрослых его не устроили. В конце концов, Ваня решил расспросить обо всём самого дядю Володю – уж он то, наверняка, должен знать о смерти всё.

Деревня Тарасовка начинается сразу за одноимённой железнодорожной станцией и тянется вдоль Ярославской дороги на добрый десяток километров деревянными избами-близнецами, Дом покойного находится в самом центре деревни. Из-за отсутствия тротуаров, пришлось идти по дороге. Сплошные ямы и островки, вымощённые грубым булыжником, делали её для пешехода пыткой. Хорошо ещё, что автомобилей практически не было.

Самоверовы идут посредине дороги. От усталости – шутка ли 15 часов в пути (!) – они молчат. Даже Ваня перестал задавать свои глупые вопросы. Михаил Герасимович, кажется, и вовсе дремлет на ходу. И когда сзади раздаётся резкий звуковой сигнал и скрип тормозов, он вздрагивает и, беспомощно улыбается.

Перед ним остановился рычащий и дышащий жаром капот грузовика, обмотанный промасленным, стеганым чехлом. Открылась водительская дверь. За ней на половину выросла фигура шофёра. Лицо у него испачкано чем-то чёрным, будто сажей.

– Мужик, тебе, что жить надоело? Уйди с дороги! – кричит он.

– Дорога широкая, проезжай, себе на здоровье, а мне и тут хорошо.

– Так ведь, ямы кругом.

– Мне-то что? – отвечает Михаил Герасимович.

– Мужик, ты псих? – нервничает шофёр. – Уйди от греха! Задавлю!

– Дави, – спокойно говорит Михаил Герасимович.

В разговор вступает Варвара Ивановна:

– Миша, уйди от греха подальше.

– Не уйду. Надоело всем дорогу уступать, – категорически заявляет Михаил Герасимович.

– Тьфу, чёртов придурок! – сплёвывает шофёр и усаживается в кабину. Взревев мотором, автомобиль трогается.

Ваня закрывает лицо руками. Он уверен, что автомобиль наедет на отца. Он слышит, как вскрикивает мама. Раздаётся хруст. Мотор глохнет.

– Что же ты натворил, гад ты последний?! – слышит Ваня не папин голос.

– Так тебе и нужно, – отвечает ему отец.

Ваня открывает глаза и видит живого и невредимого отца..., грузовик, стоящий на самом краю дороги, сильно накренившийся, с передними колёсами, зарывшимися в землю по самый капот.

Шофёр разводит руками:

– Как же я теперь выберусь из этой ямы?

– Как хочешь, – говорит ему Михаил Герасимович. – Пойдём, Варя. Нам здесь делать нечего.

– Ах, – горестно вздыхает Варвара Ивановна. – Ну, что ты за человек? Как с тобой можно жить?!

– А что? Я ничего, – довольный отвечает Михаил Герасимович.

* * *

К дому Самоверовы подошли далеко за полдень. Чтобы попасть в его жилую часть, они прошли вытоптанный до асфальтовой твёрдости дворик с притихшей, словно чувствующей трагизм ситуации, живностью. Поднялись по трём ступеням покосившегося крыльца, почти на ощупь преодолели пахнущие хлебом сени и с трудом открыли рубленную из толстых досок тяжёлую дверь с кованой ручкой.