Текст книги "Не от мира сего"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

2. Первый опыт, первая битва

Совсем немного времени понадобилось Илейке, чтобы принять для себя решение: с Вайкойлы надо уходить. Засидевшись в «недорослях», что означало отсутствие семьи и положения в деревенском обществе, менять отношение к себе было сложно. Для этого нужно было под кого-то подстраиваться, кому-то что-то доказывать. То есть, в любом случае, наступить на горло собственной песне. В тридцать три года, будучи на полторы головы выше всех деревенских мужчин, обладая незаурядной силой, этого делать не хотелось. Даже больше – хотелось этого не делать.

То, что росту в Илейке было с избытком, выяснилось сразу, как он встал на ноги. В своей родной кодушке выпрямиться было решительно невозможно, разве что с избушкой на плечах. Когда ползаешь, на длину своего тела внимание не очень-то обращаешь.

Выбравшись впервые на своих двоих на улицу, он понял, что миниатюрность его жилья вовсе не от того, что кто-то в свое время поленился добавить три-четыре венца. Родительский дом тоже не казался просторными хоромами.

Двор был пустынен, дом – тоже: оно понятно – народ на работе. Хотя, в Пасху – какая работа! Но Илейке почему-то казалось, что уже не Пасха.

Он нечаянно съел большую часть из того, что было сготовлено на обед и все запасы с праздника. Мог бы съесть еще, да вовремя вспомнил, что не один страдает хорошим аппетитом. Родные, проведшие в трудах утро и часть дня, тоже имели законное право принять внутрь некое количество топлива, чтобы, чуть отдохнув, трудиться дальше.

Выбравшись на волю, где на голову могло давить лишь небо, да и то при обвале последнего на землю, Илейко даже затряс руками, поглядывая из стороны в сторону: за что бы такого взяться, что бы такого сделать! Сила рвалась, чтобы ее применить.

Вот взяться за угол дома, поднять его и как следует встряхнуть! Никому еще так дома не удавалось рушить. Или телегу выбросить в реку. Вот то-то батюшка подивится! Какая глупость в голову только не придет. Илейко, контролируя и смакуя каждый шаг, пошел за дом, за свою кодушку, где когда-то пытались разработать поле, да забросили – уж больно много корчевать пришлось бы, да и валуны сквозь землю повылазили, словно грибы после осеннего дождя.

Пни выдирались из почвы с каким-то обиженным скрипом, некоторые рассыпались прямо в руках. Корни змеились, поднимая над собой землю фонтанчиками, когда он их рывками вытаскивал на свет. Сначала он бросал выкорчеванные со всеми причиндалами пни в сторону леса, но там стала образовываться неприятная неаккуратная куча. В ней, если ее так оставить, обязательно заведутся подлые грызуны, которые своими безжалостными набегами не оставят в доме ни одной свечи, не говоря уже о запасах продуктов. Хоть целым стадом котов обзаведись.

Поэтому Илейко начал сооружать вал, подгоняя валуны и пни. Получалось неплохо, даже красиво. Со временем дожди и снег превратит древесину в труху, которая забьет все щели в камнях, обрастет снизу мхом – и будет счастье. Забор от леса с его прихотливыми обитателями. Когда-то скифы устроили Змеевы валы, защищаясь от беспокойных соседей, так сделал и лив. Изгородь получилась небольшая, но впечатляла масштабом. Наверно, потому, что поблизости нигде подобных сооружений не было. Через такую преграду и Бусый не перелезет.

Илейко вздохнул, вспомнив друга-волка. Может быть, откуда-нибудь оттуда, с полей и лесов своей счастливой охоты он оглянется на грешную Землю и заметит, что человек, всегда разговаривавший с ним зимними ночами, уже не ползает, но ходит и даже может бегать, если захочет. Вот только летать не научился. Бусый не придет, а для прочих лесных обитателей проход будет заказан. Разве что, в обход идти. В общем, воздвигнутая стена, конечно, имела чисто декоративное значение.

Под вечер поле было готово: все камни и пни выбраны, можно было пахать. Илейко и не утомился вовсе, присел на краешке сооруженной изгороди и задумался. Налетевшие грачи важно ходили вдоль взрыхленной земли, временами вытаскивая клювами только им видимых червей и личинок.

Илейко не пытался рассуждать о чем-то возвышенном, геройском или духовном. Он просто радовался, что глины на освобожденном поле нет, стало быть, репа или рожь будут произрастать безо всякого угнетения. Ему казалось, что отец сможет обрабатывать это поле легко и просто, а урожая будет вполне достаточно, чтобы новое поле обозвали "плодородным".

Но почему-то себя самого, как землепашца не видел. Два Мики Селяниновича по соседству быть, вообще-то, не может. Так кем же ему стать – возрастом-то уже немолод?

Едва Илейко подумал об этом, как с другого конца поля раздался вой. Можно, конечно, назвать эти странные звуки и плачем, тем более что издавала их его мать. Отец стоял рядом и поддерживал ее за плечи. И тут же, раскрыв рты то ли в восхищении, то ли в удивлении расположились братья его и сестры. Вся семья собралась вместе, будто на поминках. "Черт, они же не знают, что я теперь нормальный – не совсем, конечно, но вполне самостоятельно передвигающийся на ногах!" – подумал лив. Его самого видно не было из-за устроенного самолично вала, поэтому на него никто внимания не обращал.

– Вот горе-то горькое, – причитала мать. – Пропал сыночек!

– Да, – соглашались братья и сестры. – Зато поле-то у нас вышло на загляденье!

– Еще бы знать, кто нам все это устроил, – сказал отец. – И сколько придется за все эти художества платить!

Илейко хотел, было, выйти из своего укромного угла, да вовремя передумал: родные могут неправильно понять, хлопнуться в обморок или еще чего. Пусть бы кто-нибудь, что ли, представил его, нового, оздоровленного. Кроме грачей больше некому. Да и те, вероятнее всего, не смогут прокаркать доходчиво и весомо, чтобы сделалось понятно. Пока он чесал в затылке, отец проговорил:

– Неужто, метелиляйнены вернулись? Говорят, им такое было под силу.

Тут Илейко подумал, что ему пора обнаруживать себя, иначе напридумывают себе родственнички небылиц, да в них же и поверят. Он прокашлялся, отчего грачи перебежали на тот угол поля, что ближе к людям, стали там так же ходить взад-вперед, косить лиловым глазом в сторону и степенно переговариваться:

– Кар-кар.

– Кар?

– Кар!

– Мамо! Папо! Сестры и братья! – вскрикнул Илейко, бесцеремонно вмешиваясь в птичьи диалоги. – Тут я сижу. Подойдите!

Родственники переглянулись. Даже мать перестала всхлипывать. Почему-то в их души закралось сомнение. Кто это кричит голосом пропавшего великовозрастного дитяти?

Грачи резко и одновременно встали на крыло, то есть, конечно же, попросту, улетели. Отец же проявил волю и выдержку, отправившись через все поле к искусственной стене.

– Сюда идите, – крикнул он, немного погодя. – Это Илейко.

– Ох, простите меня, что, не подумавши, занялся делами, – сказал Илейко, когда подбежали и мать, и сестры с братьями.

– Какими делами? – удивился отец.

– Зачем же ты сюда перебрался, никому не сказав? – осерчала мать.

– Ты видел, кто все это сделал? – спросили братья.

– Как спалось? – поинтересовались сестры.

Илейко решил, что больше заниматься дипломатией не стоит и сказал:

– Дорогие мои! Я выздоровел. У меня теперь работают ноги. Это поле очистил я.

Отец переглянулся с матерью, сестры засмеялись, а братья потупили взгляд. Никто, конечно же, не поверил в чудо. Подумали, поди, что от долгого сна калека слегка умом тронулся. Тогда Илейко поднялся на ноги. Мать и девки испуганно ойкнули. Отец и парни – побледнели.

– Вот что я теперь могу! – похвастался он, подхватил ближайший камень, величиной со свиную голову, коротко разбежался и запустил его в лес. Камень охотно улетел, врезался там в ствол ели и сбил двух дятлов, только что собравшихся слегка перекусить. Их оглушил могучий удар по дереву, и они, безвольно цепляясь крыльями за сучья, обвалились вниз. Как раз на голову бесстрастной кунице, которую в этой жизни ничего уже не могло удивить: камень, падая, перебил ей хребет, умертвив в один миг.

– Круто, – единогласно сказала семья. Однако как-то без особого энтузиазма. Бросаться камнями – одно, вот очистить под распашку целое поле – это настоящий земледельческий подвиг. Под силу, разве что герою-пахарю из Большой Сельги Мике, или как его величали слэйвины – Микуле Селяниновичу.

Илейке не оставалось ничего другого, как поведать родственникам историю его общения с тремя каликами перехожими, с тремя странниками-чудотворцами. Вот тут ему поверили почти без всяких оговорок, потому что очень хотели верить в волшебное выздоровление сына и брата.

– Черт побери! – внезапно воскликнул отец, словно ему в голову, вдруг, пришла неожиданная и не совсем приятная мысль. – Как же нам теперь с твоим "казачеством" быть?

Его до сих пор, по прошествии уже не одного года, мучила мысль, что записали они как-то Илейку в казаки-батраки. Хозяин, правда, сгинувший куда-то из виду, мог потребовать соблюдения условий договора, жуликоватого – с его, барыжной, стороны, да и с их стороны – не совсем честного. Быть "казакку" – не постыдно, но и почета мало. Кому как повезет с хозяином. Но везло немногим. Казаки "прославились" тем, что их появление всегда связывалось с насилием.

– Так, может быть, уже не вспомнит никто? – не очень уверенно сказал Илейко.

– Может быть, конечно, и так, – в таком же тоне ответил отец. Однако ему не очень в это верилось: скрепленная печатью судебная грамота пылилась где-нибудь, дожидаясь своего часа. Вполне возможно, что этот час и не настанет, но только время может полностью рассудить неизвестность и ожидание. С мыслью о том, что "вот сейчас появится человек и затребует казака" надо было свыкнуться, пережить месяц-другой, или год. Если нервная система достаточно крепкая и в каждом встречном-поперечном не видеть хозяйского посланника, то мысль станет привычной, и с этим можно, в конце концов, существовать.

– Соседи обязательно донесут, если даже и не по злому умыслу, то просто так, сплетничая, – заметила мать. С этим трудно было не согласиться. Слух о чудесном выздоровлении безнадежно больного 33 года человека обязательно достигнет ушей градоначальников, не говоря уже о всяком торговом люде. Те вообще проводят свои "рабочие" будни от одной сплетни до другой. Значит, может заставить вспомнить о судебном решении человека, который обладает правами на Илейко, как на казакку.

– Пожалуй, лучше всего будет, если я на некоторое время исчезну из поля зрения кого бы то ни было, – пожал плечами Илейко. – Уж вы обойдетесь без моей помощи некоторое время. А я схожу поклониться на могилу деда в Ведлозеро. Давно хотел побывать, да вот, никак не мог собраться.

– А ты и вправду Чома, – засмеялась, вдруг, младшая сестра.

Действительно, только сейчас все обратили внимание на богатырскую стать Илейки. Очень высокий, прямой с широченными плечами и ясным взором голубых глаз – хоть икону пиши.

– Просто урхо (богатырь, герой, в переводе с финского, примечание автора), – согласилась мать. – И когда ты успел так вымахать?

– Так времени было достаточно, – снова пожал могучими плечами ее сын.

Он ушел на следующий день, перед этим, как следует, вечером напарившись в баньке. Жизнь была прекрасна и удивительна. Или – почти прекрасна и удивительна. За время его отсутствия более-менее улягутся все пересуды и разговоры. Людская слава имеет сомнительную репутацию, бывая, как и дурной, так и хорошей. Но и та, и другая обладают одним общим свойством – они без напоминания быстро проходят. Поговорил народ день-другой, покачал головами либо в восторге, либо в осуждении – да и забыл. Другое событие пришло, другие разговоры. "А где этот вылечившийся инвалид?" – спросит кто-то. "Да пес его знает", – ответят ему. – "Ты вот новости зацени!"

Рано утром Илейко, прослушав напутственные слова отца и матери, отправился в путь. Нехитрые пожитки в заплечный мешок он собрал еще загодя, добавив к ним отцовский нож скрамасакс – на всякий случай – в лесу шаталось много лихих людей. Да и звери при встрече с человеком бывают не всегда настроены доброжелательно. Идти ему предстояло до большой деревни Тулокса, что стояла на одноименной речке. Там, говорят, можно было найти попутную подводу в Ведлозеро.

Шагалось с охотки очень хорошо, поэтому до деревни добрался практически без остановок на отдых. Замедлял шаг только тогда, когда любовался лесом, берегом реки Олонки, которую пересек на переправе в Еройле, да высоким небом с плывущими по нему облаками самой причудливой формы. Весна набирала силу, обласканная ярким солнышком.

Удалось выяснить, поговорив с людьми, что вполне возможно под конец недели отправится подвода в неблизкое Виелярви, а Илейко пристроят на правах охранника. На него с интересом поглядывали все: и мужчины, и женщины. Первые – оценивая силу и втайне соизмеряя со своей, вторые – потому что выделялся он своим ростом и чуть ли не блаженной улыбкой, практически не сходившей с его лица. Не так уж часто встречались люди с подобной комплекцией и не зверской физиономией.

На ночевку лив определился у бортника, жившего в ближней с Тулоксой деревне Верхний Конец. Как-то так сложилось, что это был первый человек, с кем он встретился и разговорился, добравшись, наконец-то, до места своего вероятного отдыха.

Растерянный и опечаленный, ровесник Илейки сидел на берегу реки и бросал в нее мелкие камешки. На приветствие он ответил не сразу, словно иные звуки пролетали мимо его слуха. Чего-то с ним было не того, поэтому Илейко решил не докучать человека расспросами, а двигать дальше.

– Куда, говоришь, идешь? – вдруг переспросил чем-то озабоченный незнакомец, повернув к нему голову, при этом продолжая долгим взором смотреть на воду. И, не давая возможности что-то сказать, добавил. – В деревню можно через кладбище попасть.

– В какую деревню? – не понял Илейко.

– В нашу, в Юляяпяя (ylaapaa – верхний конец, по-фински, примечание автора).

– Не, мне в Тулоксу надо.

Человек, наконец, сумел оторвать свой взгляд от бурной, впитавшей в себя все талые воды, реки. Назвавшись Лаури, он поведал Илейке, что промышляет заготовкой меда, домашнего и дикого. В урочище Чучу-Юрка много медведей, и пасутся они там неспроста. Во-первых, на одноименной порожистой речке рыбы много, в том числе и лосося. Во-вторых, диких пчел тоже хватает. А что еще нужно медведю, чтобы чувствовать себя счастливым? На какой-нибудь большой щепке, торчащей из пня, мелодию наиграть, рыбу съесть и медом закусить.

– И что? – спросил Илейко.

– Напарник у меня есть, пошел он как раз в эту Чучу-Юрку проведать, не сгинули ли за зиму дупла наши приметные, где пчелы-то сидят. Да потерялся. Только шапка осталась. Как раз на повороте за кладбищем, у реки. Стало быть, не дошел. Или туда, или оттуда.

– Давно? – поинтересовался Илейко.

Лаури дернул щекой, словно подмигивая кому-то.

– Еще до Пасхи, в Страстную пятницу, – проговорил он. – Хватились, искали, но – ничего. Канул человек, только вот сегодня шапку обнаружил. Старики говорят, тропа там черная за кладбищем проходит. Плохое место, но обойти – никак.

Так бывает иногда, что случается доверить некие тревоги и беспокойства совсем незнакомому человеку, словно для того, чтобы отследить потом реакцию на слова. И ответное отношение помогает выработать дальнейшую манеру поведения. Пусть не явно, но на уровне подсознания.

– Что же поделать, добрый человек, – вздохнул Илейко. – Мир не всегда познается таким, какой он есть на самом деле. Можно жить дальше, смирившись с утратой, ну, или попробовать узнать причины этой утраты. От этого не станет легче, но, по крайней мере, хоть потребность в истине не будет досаждать душу. Кто какой путь выбирает, тот такую ношу и способен вынести.

В Тулоксе Илейко отправился к старосте, как к человеку, обладающему всей, ну, или – почти всей, информацией. Подвода в Ведлозеро, конечно, будет. Пойдет урхо сопровождающим – соберут ее быстрее. Но все равно, в конце недели.

Искать ночлег – дело нехитрое. Спросил – отказ, спросил – дорого, забрался в чужой сеновал, да и заснул себе, пока хозяева не обнаружили и бока не намяли. Переговорив с людьми, Илейко все-таки, удивляясь сам себе, отправился в близкую деревеньку Верхний Конец, нашел там дом бортника Лаури и попросился на ночлег. Тот не удивился и не отказал: в добротном доме было место, где бы мог скоротать ночь большой человек, не стеснив при этом хозяев. В конуре с собакой, например.

Однако едва начало смеркаться, как хозяин засобирался куда-то.

– Куда это ты, на ночь глядя? – поинтересовался Илейко.

– Как это – куда? – хмыкнул в ответ Лаури. – Пойду погляжу на эту черную тропу. Если действительно черти там шалят, хоть знать буду. Предупрежден – значит, вооружен. Всю жизнь рядом прожил, только байки слыхал. А вот ведь как случилось: приятель сгинул именно в это месте. Как же по соседству злодейство терпеть? Мне не убудет.

– А если убудет? – спросил Илейко. – Возьми меня с собой, я могу пригодиться. Одна пара глаз – хорошо, а две – лучше.

Лаури не заставил себя уговаривать. В лесу с медведями он всегда находил общий язык, рогатину в бок – и будьте любезны. А тут могло сложиться и так, что привычный разговор не прокатит: увидел лихо, да и ходу оттуда, чтобы не порвали на части. Пес его знает, что на этой черной тропе делается. Вдвоем легче, всегда можно посоветоваться. Или, положим, выведать, какая судьба уготована. Начнут товарищу голову отрывать – знать, не ко двору пришлись, извиняйте, в другой раз зайдем.

Добрались они до места в лучшем виде, ничто не тревожило и не пугало. Миновали тихое кладбище, перешли по дровням ручей, дорога привела почти к берегу реки. Спуск к воде густо пророс кустами, в которых копошились сойки. Птицы прыгали с ветки на ветку, временами трещали что-то на своем птичьем языке и прекрасно довольствовались обществом исключительно самих себя.

– Вон, это и есть черная тропа, – Лаури указал на неширокую полоску суши, свободную от любой растительности, которая пересекала дорогу и упиралась прямо в реку. – Там у воды я и нашел шапку.

Если не считать того, что кусты как-то неестественно категорично не росли на этой "тропе", то все выглядело обыденно и по-земному. Никаких следов потусторонних сил. Просто неизвестно было, что искать. Илейко пожал плечами, прошелся по этой стежке взад-вперед, но ничего не почувствовал. Начиналась она с леса и спускалась прямо к воде. Может быть, какой-нибудь звериный водопой?

А Лаури в это время оборудовал лежку под ближайшей осиной: натаскал лапнику, установил упоры, и получился шалаш. Для двоих было места предостаточно. Они перекусили захваченными с дому продуктами, Илейко забрался внутрь хижины, якобы проверить, как она подойдет под его размер и потерял сознание. Вообще-то он просто заснул, но это случилось так внезапно, что сам и не заметил. Только что сгущался вечер, и он блаженно вытягивался на мягкой хвое после долгой дороги, а уже Лаури пихает его в бок, и вокруг – тьма, хоть глаз коли.

– Смотри, урхо, огни плывут, – прошипел бортник ему на ухо почти по-змеиному.

Действительно, со стороны леса над землей двигались огонечки. А от реки слышны были звуки неторопливых шлепков о воду – даже не шлепков, а такие звуки издают погружаемые весла, шипенье с бульканьем. Потом раздались голоса, вполне человеческие, только о чем был разговор – непонятно. Далековато, да и беседа велась вполголоса. Да, к тому же на незнакомом языке.

– Руотси (шведы, перевод, примечание автора)! – прошептал Лаури.

Ну, шведы – так шведы. Чего же они, гады, по ночам шляются! А когда же им ходить, если днем местные могут и не понять и пришибить невзначай. Отношения Ливонского ордена со шведами было натянутое, следовательно, и ливы относились к ним без особого доверия. Ободренные папскими буллами из Бати-ханства, призывающими к торговой блокаде Ливонии, крестовому походу против врагов веры, они могли позволить себе различные безобразия, основанные, как правило, на мелкошкурных интересах. Католичество, насаждаемое папскими легатами, было очень агрессивным. Впрочем, как и константинопольское православие. Старая вера, практикуемая повсеместно на северах, представлялось угрозой для могущества церквей, основой могущества которых были богатства. Вера, истинная Вера, в рассмотрение не бралась. Только обогащение, и, желательно, сиюминутное.

Илейко еще думал про шведов, а Лаури уже пополз из шалаша, толкая рядом с собою рогатину. Ночных старателей, если судить, по количеству огней, было пять человек. Да еще один в лодке. Но это, наверно, кто-то из местных, просто перевозчик. Его в расчет можно было не брать. Бортник в свои планы Илейку не посвящал, поэтому тому было трудно выработать стратегию поведения. Тем не менее, он двинулся следом, надеясь сориентироваться по ходу дела.

Лаури же не собирался выходить один на один с дубиной наперевес против целой банды, как сначала заподозрил Илейко. Рогатина в его руках ловко ужалила последнего человека в затылок, хорошо освещенный отставленным факелом. И одновременно сбила наземь горящую головню. Та, зашипев о влажную прошлогоднюю траву, вобравшую в себя всю сырость ночи, потухла. Не успел еще встревожиться предшествующий падающему лиходей, как бортник подхватил за ноги обмякающее тело и одним рывком сдвинул его назад, к Илейко. Тот ничего более придумать не мог, как отползать вместе с оглушенным пленником назад, к шалашу. Следовало делать это поскорее, потому как шведы всполошились и начали осматриваться по сторонам, вращая своими факелами из стороны в сторону.

Пленник принялся оживать, но Илейко не позволил ему это сделать: чуть сдавив шею, отправил того снова в темную страну беспамятства. Однако пятясь назад, да еще и с телом в охапке, он сбился с пути и к шалашу не попал. В полной черноте ночи Илейко не узнавал места. Не мудрено, времени провести рекогносцировку не было, все ушло на здоровый сон. Бортник тоже куда-то делся.

Зато никуда не делись огни. Посовещавшись о чем-то возбужденными голосами, они что-то, если судить по звуку, вывалили в лодку, а сами завозились, засопели поблизости. Илейко даже показалось, что они затянули то ли песню, то ли молитву. Ему ничего другого не оставалось, как лежать под кустами и следить, чтобы пленник снова не пришел в себя. Нет, конечно, можно было вскочить и, изображая дикого кабана, броситься на злодеев, подраться там и пасть смертью храбрых.

"Тебе же не суждено пасть в бою", – почти отчетливый шепот достиг его слуха, словно в ответ на его мысли. – "Так чего же ты боишься, герой?"

Илейко пошевелил захваченного человека – нет, тот пока еще был далек от житейских неурядиц, стало быть, мог только молчать.

"Беги, проверь удаль свою и свой рок", – снова то ли шепот, то ли отпечаток чужой мысли в мозгу.

– Зачем искушать судьбу? – ответил Илейко, обращаясь в ночь. Говорил он тихо, и звук собственного голоса не придавал ему уверенности. Вообще, разговаривать с самим собой – не самая хорошая привычка – всегда можно сойти за сумасшедшего, если кто ненароком подслушает.

– Поддаваться искушениям – я не затем сюда явился, – добавил он, внутренне досадуя, что вообще разговаривает.

"Зачем же тогда?"

– Чтобы идти своим путем, – твердо ответил лив и приказал себе замолчать.

Однако не успел он договорить, как что-то резко сдернуло его с места, вцепившись в воротник и отвороты куртки. Едва успел пленника отпустить, не то сдернуло бы вместе с ним.

Илейко не удивился – не до того было, он ощутил себя в воздухе, причем сразу же достаточно высоко: под ногами шумела прибоем Ладога и качал верхушками сосен лес, начинавшийся за дюнами. Место, где они с Лаури караулили черную тропу, сразу же затерялось.

"Под твоими ногами сокрыты богатства. Они откроются тебе, только пожелай. С ними ты обретешь власть и могущество. С ними ты будешь владыкой мира. С ними ты будешь счастлив" – шептал голос на ухо.

Илейко не ответил, под ногами у него было слишком много богатств: лес, пресная вода, песок и какие-нибудь очень полезные ископаемые.

"Что же ты молчишь, человек?"

"Да пошел ты!" – подумал он и нечаянно добавил вслух. – Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Ничто не приходит даром, только милость божья.

"Это отказ?"

– Нет, – Илейко начал терять терпение. – Это категорический отказ.

"Тогда посмотри, сколько внизу горя и страдания", – прошелестел голос. – "Может быть, ты в состоянии успокоить, обогреть и накормить страждущих?"

– Ты мне их покажи, этих страждущих! Уж я найду способ их успокоить, обогреть и накормить. Заодно с тобою, мерзкий искуситель. А ну – покажись, подлец!

"Да ты – вред этого мира!"

– Я – соль его.

В ушах раздался возмущенный свист неведомого собеседника, хотя, на поверку, это оказался свист ветра, ибо хватка за куртку исчезла, и теперь Илейко мчался с постоянным ускорением к земле за всеми вытекающими из этого последствиями.

Разбиться можно даже об воду, поэтому лив решил лететь к верхушкам сосен. Конечно, просто махая руками, как птица крыльями, пользы будет чуть: руки разомнутся в плечевом поясе – и только. Но Илейко видел в свое время, как ловко сигают с крыш всякие несознательные коты. Вроде бы падая вниз, они умудряются, распушив хвост и раскинув лапы, лететь куда-то в сторону, даже за угол. Поэтому он схватился за полы своей кожаной куртки и развел их в стороны. А также открыл рот и закричал: "Ааааааа!"

То ли обретенная парусность оказала какое-то действо, то ли его полет все-таки кто-то или что-то направляло, но приземлился он в пушистую сосновую крону, покатился вниз, но на полпути все же зацепился за сук. До земли было еще порядочно, поэтому, сползая по стволу, практически лишенному сучьев, Илейко потратил уйму времени, да еще и в смоле извозился.

Едва коснувшись земли, он даже не успел перевести дыхание: неведомая хватка снова повлекла его в никому неизвестном направлении. Это уже было лишним. Это уже вызывало не только раздражение, но и злость.

Лив уцепился рукой за первый подвернувшийся ствол и попытался оказать сопротивление. Его нисколько не удивило то, что движение замедлилось, можно сказать, даже прекратилось вовсе. Ему некогда было обращать на это внимание, он держался за сосну, которая начала подозрительно гнуться. На долю мига в голове всколыхнулись сомнения в прочности дерева, но в следующее мгновение они улетучились: корни у сосны мощные, поверхностные, в стволе течет, как сок, смола. Легче скалу разломать, чем то дерево, что растет в ней.

Илейко держался изо всех сил, даже несмотря на то, что противодействие ему росло. Он уже начал сомневаться, не оторвутся ли его ноги, – теперь неведомая и явно нечистая сила держалась за его щиколотки.

Но бес, или бесы, оказались тоже не всесильны. Оторвать человека от сосны им оказалось не под силу. Они повыли для профилактики ливу в ухо, посвистели и похохотали на все лады, одновременно ослабляя свой напор. Тем и слаба нечистая сила, что нет у нее терпения. А у человека – есть.

В один момент Илейко почувствовал, что давление достаточно ослабло, чтобы сделать правой рукой жест, каким обычно ловят надоедливую муху. Но лив, не особо надеясь на успех, изловил все-таки что-то, что не имело ни плотности, ни веса, да и вообще ничего не имело. Только злобу.

Еще много лет назад, когда они развлекались у часовни в Герпеля, он обнаружил у себя удивительную способность удерживать нечисть за любое место, какое попадалось под руку. После этого у него остался ожег. Зато от пойманного беса позднее даже мокрого места обнаружить не удалось.

Вот и сейчас, уцепившись за шею твари, как хотелось надеяться, Илейко расставил в упоре ноги, благо уже ничто не влекло его в прекрасное далеко. Визг, последовавший за этим, казалось, должен был сбить все листья с деревьев, но стояла погожая весенняя ночь, листьев пока было маловато, разве что какие-нибудь прошлогодние в траве. Лив отцепился от сосны и начал вслепую наносить удары кулаком по окрестностям, стараясь не попасть по дереву. Отвернувшись, боковым зрением, он отметил, что нечто гадкое и плоское, как раскатанная береста, извивается от каждого его попадания.

Это оказалось, наверно, не то, к чему был готов отловленный бес, потому что он издал томный звук, который мог быть истолкован превратно, и в тот же миг все исчезло. Илейко лежал на стылой земле, уткнувшись в нее лицом, рядом слабо шевелился словленный в плен швед, а Лаури, не скрываясь ни от кого, чесал в затылке, будучи в полный рост.

– Что это было? – спросил он.

Два лиходея с разорванными горлами булькали уходящей в грязь жизнью, остальные на лодке гребли прочь всеми подручными средствами, черная тропа слабо отсвечивала зловещим красноватым цветом. И везде – запах серы.

Есть такие места на Земле, где никогда не лежат кошки, где мгновенно портится мясо и сворачивается молоко, где компас сходит с ума, а затекающая вода крутит свою струю вопреки обычному направлению. Пьяные люди там трезвеют, а трезвые начинают мучиться головными болями, не растут деревья, а трава бывает в столь угнетенном состоянии, что напрашивается мысль о стаде слонов, вытоптавших ее. Если и существует Другой мир, то это место – самая доступная его часть.

Когда-то давно в Тулоксе бытовала легенда, что по этой тропе черти спускаются в ад, здесь же обнаружили разорванного в клочья человека, то ли мельника, то ли купца. И диверсионный отряд настроенных решительно шведов, обложенный со всех сторон защитными грамотами самого Папы, тоже прошел по ней. Сначала туда, потом обратно.

На беду оказался поблизости напарник Лаури, услышавший не самый желанный в этих местах говор. Его убивали, не просто ограничившись перерезанным горлом, над его телом глумились, пользуясь безнаказанностью. А еще отыгрывались за оказанное активное сопротивление. Так и лежал он под водой, с привязанным к ногам камнем, в самом конце черной тропы.

Может быть, это и послужило своего рода приглашением в этот мир неведомых существ, которые предпочитают разрушать и гадить вокруг себя. А может быть, чья-то воля, в слепом поклонении религиозным канонам уже не способная различить, что не может позволить себе Человек, чтобы не превратиться в убогую злобную и завистливую Тварь.

Лаури не убивал этих двух людей, из всего произошедшего он видел только вихрь, прошедший по тропе. Все произошло настолько быстро, что оставалось только в недоумении разводить руками. Пришедший в себя Илейко, особо ничего не скрывая, поведал, как летал на берег Ладоги и боролся там с нечистой силой. К этим событиям бортник отнесся с большой долей недоверия. Но откуда тогда взялась смола на куртке компаньона? Позднее он отправится в устье реки Тулокса и там, за дюнами, обнаружит интересную кривую сосну, будто нарочно выгнутую кем-то.