Текст книги "Не от мира сего"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Удрученный Стефан вернулся к попу, который, забавляясь, показывал неприличные для бесов жесты, а именно: он крестил воздух перед собой и перед их мордами, изображал махание кадилом и даже полушёпотом пропел "Отче наш". Бесы отчаянно бесились.

– Попробуй ты, – сказал ему хунгар и, когда Миша повторил обманный маневр рыцаря, скрывшись во тьме, широко размахнувшись, ударил ближайшего к нему монстра подхваченным у перевернутой скамьи деревянным дрыном. Тому это не понравилось, хотя дубина прошла сквозь голову твари, как сквозь туман. Через некоторое время вернулся обескураженный поп и без обиняков приложился колом по начавшему терять свою былую активность бесу. Стало понятно, что и ему не удалось извлечь посторонний предмет из спины товарища.

Оба, поп и рыцарь, использовали свои дубины, как могли, с наибольшим эффектом. Они, нанося ими удары с обеих сторон по жутким мордам, удивлялись, каким же образом Илейко может сдерживать рвущихся тварей – резонанс от встречи с чуждыми этому миру образами все так же оставался минимальным.

– Эх, сюда бы осиновые колья! – сокрушался Миша.

– Ага, или серебряные! – соглашался Стефан.

Илейко уже не накручивал вражьи хвосты – он лежал, уткнувшись лицом в землю, и ему явно было не до драки.

Однако ситуация переломилась: люди перестали испытывать страх, вооруженные дрынами они были готовы отбиваться до самого утра. Этого не произошло. Свечи пыхнули копотью – и все исчезло. Остался только этот мир, без бесов и прочего баловства.

7. Тридцать три года

Бусый очень внимательно слушал рассказ человека о той далекой памятной ночи. Казалось, он видел все перипетии битвы в своем зверином мозгу. А может быть, Илейко уже ничего и не говорил, весь отдавшись на волю воспоминаний.

Однако при описании бесов шерсть на загривке волка подымалась дыбом, а сам он издавал утробный еле слышный рык. А когда люди одолели врагов, он даже подполз к ливу и осторожно лизнул того в сжатый кулак. То ли в знак восхищения, то ли для успокоения. У Илейки хватило ума не лизнуть лапу волка в ответ, или даже просто положить ему ладонь на голову.

Он глубоко вздохнул и проговорил:

– Ну а дальше оказалось, что я впал в беспамятство. Времени от начала нашего контакта с нечистью до конца, если судить по прогарам свечей, прошло всего ничего. Может быть, даже меньше.

Стефан и Миша, обеспокоенные неподвижностью лива, перевернули парня лицом к небу и убедились, что тот жив, но как-то в обмороке. Призрачный топор исчез, будто его и не бывало. Поп побежал за водой. А Стефан обнаружил, что все ладони у Илейки обожжены до пузырей, словно от соприкосновения с раскаленным металлом.

Сам же лив был в эти моменты где-то в полях счастливой охоты. Он бежал по воздуху, как иногда говорят, не чуя ног под собой. Но ноги-то как раз он чуял. Он не чуял землю. Ему не было радостно, ему было никак. Просто бежал, потому что бежал – потребность такая была. А два голоса, мужской и, что удивительно – женский, перешептывались. "Атман", – говорил мужской. – "Так же чист". "Атман", – отвечал женский. – "Так же несовершенен". "Посиди с его, словно истукан", – произнес мужской. "Да", – вздохнул женский. – "Не его вина". "Пусть кровь поможет". "Пусть". (Где-то похожее уже было – в "Мортен. Охвен. Аунуксесса", примечание автора.)

Илейко не удивлялся, бежал себе, пока не добежал. Крепкий старик со смеющимися глазами в пояс поклонился ему, но ничего не сказал. Молодой парень, взявшийся из ниоткуда, широко улыбнулся и тоже поклонился. Лив не ответил таким же поклоном, он их осенил крестным знамением, будто всю жизнь только этим и занимался. И старик, и парень снова заулыбались, но теперь с ними был меч. Кто его держал, определить было невозможно: то клинок у старика, а то – у парня. Меч переливался всеми цветами радуги, и от этого его диковинная форма отчетливо пламенела, словно выделялась из пространства. Протяни руку и возьми, но нельзя. Не его это оружие. "Благословляем тебя", – сказали одновременно и старый, и молодой.

Илейко, будто того и ждал, побежал дальше. Ни удивления, ни недоумения, так все и должно быть. Люди остались где-то позади, а впереди образовался крест. Хороший такой крест, с удобной рукоятью, с достаточно длинной перекладиной. Для чего достаточной? Для защиты кисти руки. Ибо не крест это вовсе, а часть другого меча. Лив доподлинно знал, что это и есть Эскалибур, а за ним стоит легендарный конунг Артур. Надо только добежать, чтобы взять этот клинок, потому что он ждет, он манит и зовет. И Артур отдает его. Хотя бы на время. Хотя бы подержаться.

Но ноги вдруг начинают вязнуть, заплетаться и путаться. Бежать или идти дальше становится решительно невозможно. Тогда надо ползти. Никто так хорошо не умеет ползать, как Илейко. Но ползти здесь нельзя, потому что лишь великий Змей-искуситель способен на это, или Ялдаваоф, или они вместе, или они одно и то же.

Илейко чувствует, что ему не добраться, печалится и даже начинает плакать.

Хотя столько слез не бывает, это на него кто-то воду льет. И этот кто-то – поп Миша.

– Очухался? – спросил он.

Илейко с ответом не торопился. Ныли натруженные плечи, во рту неприятная сухость, ладони саднило так, будто с них содрали кожу. Михаил протянул ему кружку, лив жадно к ней припал, но, сделав несколько глотков, заподозрил чего-то не того.

– Это что? – поинтересовался он.

– Ну вот, ожил, – улыбнулся поп. – А это, брат, кагор, церковное вино, кровь Христова. Давай, допивай, и будем раны твои обрабатывать.

Илейко посмотрел на руки: они были обожжены самым жесточайшим образом, пузыри лопнули и кожа сошла. Осталось живое мясо.

– Где это я так? – докончив вино, спросил он. – Свечку, что ли, неловко держал?

– Да нет, – ответил Стефан. – Беса за хвост. Точнее – бесов.

– Хвосты? – пожал плечами Илейко. – А мне показалось – юбки. Ну, не совсем юбки, а килты.

– Пусть так, – согласился поп. Он уже держал наготове баночку с медом, чтобы смазать раны. – Однако остановить этих тварей смог только ты. Они – не от мира сего. Стало быть, к какому миру принадлежишь ты сам?

После обработки ладони перевязали вместе с листьями чистотела. На этом лечение подошло к концу. А вот кагор – нет.

– Теперь до свадьбы заживет, – ухмыльнулся Стефан, разливая из объемистой бутыли темное вино.

"Ага", – подумал Илейко. – "Свадьба-то вряд ли. Или в другой жизни? Или в другом мире?"

Он хорошо помнил, что ему пригрезилось: и старый Охвен, и молодой Мортен, и голоса Бога и Святого Духа, и король Артур, и удивительные мечи – Пламя и Эскалибур. Без всяких подсказок, лив знал, кто есть кто. Только не знал почему? И не понимал, зачем? Может быть, он сам не от мира сего? Делиться своими сомнениями с товарищами Илейко не стал.

– Ты уж прости, дружище, что не смогли справиться с твоим недугом, – тем временем говорил Стефан. – Если ни я, ни служитель церкви не смогли вытащить этот проклятый топор, то кто же сможет? Может, не руками надо было за него браться?

– Ну да – зубами. Нет, тут дело не в топоре. Это всего лишь проекция то ли проклятья, то ли заклятья. Может быть, кто-нибудь из местных светочей сможет помочь. Но мне кажется, все гораздо сложнее: сам Илейко за свою жизнь грехов пока не успел натворить. Это не свой крест он несет, кого-то другого.

– Дедов, что ли? – внезапно рассердившись, вскинулся лив.

– Нет, – продолжил Михаил. – Не дедов. Но того, кто сотворил проклятье в спину твоего деда.

Потом они почти до утра просидели перед странно покосившейся часовенкой, прихлебывая кагор. Поп сокрушался, что занимается не своим делом. Раскаивался, что с помощью нескольких крепких парней выбивает долги с прихожан, просрочивших платежи.

– А кто у меня в долг брал? – говорил он. – Да лодыри всякие, неудачники и жулики. Возьмут, думая, что самые умные, а отдавать не спешат. И ведь прощать их нельзя: спасибо они не скажут, ироды. Да у меня доход в моей часовенке больше, чем в некоторых храмах. Но я-то здесь не для этого! Я же Веру должен поддерживать! А у меня бесы кулаками сруб с камней сдвинули. Словно в насмешку.

– Погоди, поп, то ли еще будет! – хлопал его по плечу Стефан. – Все с тобой не так уж и страшно, если ты сам понимаешь всю ситуацию. Вот придут другие, которые без зазрения совести начнут творить дела, противные Вере. И спать будут спокойно, и даже в пьяном виде раскаиваться не будут. Зато примутся уничтожать всех вокруг, кто хоть в чем-то чище и честнее их самих.

– Почему ты так думаешь? – удивлялся Илейко. – Может быть, люди сделаются добрыми и чуждыми корысти?

– Ну да, ну да, – ухмылялся рыцарь. – Мир станет садом, а мы все – его садовниками. Кто тебе сказал, что наш путь ведет к развитию и совершенству? Почему ливов сметают всякие там слэйвины? Почему готов рассеяли по всей земле? Разве не свои, в конце концов, распяли Христа? "Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (От Иоанна Святое Благовествование, гл. 1). Но на каком языке? Не на том ли, который старательно уничтожают, потому что слово может привести к истине? Насаждаемый язык, фальшивый и неверный, где понятия слов, настоящих слов, искажаются, да и вообще перевираются в противоположные по смыслу, способствует лжи. Да не просто вракам, фантазиям и выдумкам, безобидным по сути, а той неправде, которая не щадит никого. Не должно быть у слов множество значений – это чепуха. Попробуй защитить себя перед любым судом, пусть светским, пусть церковным. Все тобой сказанное переврут, исходя из "принятых системных правил". Твоя правда останется у тебя в сердце, а твою вину докажут твоими же словами, потому что их так вольно можно трактовать, кому, как удобнее. И, уверяю тебя, будут. Специально подготовленные люди ставят все с ног на голову. Не для правды, а для гордыни мирового масштаба. Сила ломает дух. А сила, нынешняя сила, зависит всего лишь от одного условия. И это условие не Вера, и даже не Совесть, это – деньги. Правда, поп?

Михаил даже не смог ничего ответить, только в сердцах махнул рукой, соглашаясь.

– Однако у нас есть прекрасная возможность переломить ситуацию, – подняв палец к ночному, небу изрек Стефан. Все на него посмотрели, как на пророка, с восхищением и безоговорочной верой. – Мы будем жить иначе. Pronesse, loyautй, largesse, le sens, courtoisie, honneur, franchisse – вот наше всё! Если мы сможем, значит, на такое же количество уменьшится живущих во лжи.

– Что это такое? – прошептал Миша.

– Мужество, верность, щедрость, благоразумие, куртуазность, честь и вольность, – перевел Илейко. – Сюда, конечно, еще Веру, Доброту и Любовь следует добавить. В остальном я согласен.

– А я, пожалуй – нет, – вздохнул Михаил. – Не буду врать. Не получится у меня ваши доблестные правила выполнять. Так что исключите меня из вашей банды.

– Зато ты честен! – сказал Стефан и полез обниматься с попом.

На следующий день уехал рыцарь, да и поп, говорят, куда-то задевался. Илейко снова осел в своем маленьком жилище, довольствуясь расхожими слухами. Но ему и не надо было знать никаких разнотолков, чтобы догадываться об истине.

Михаил оставил свою церковную службу и ушел в Суздаль, или Кострому, или Верхний Волочек. Одним купцом станет больше. Вполне возможно, что и некая красавица-девка с ним сбежала, имя которой никак не вязалось с "Марысей", как ее привык величать жуликоватый в глазах всех прихожан поп-расстрига Михаил, без всякого сомнения, обладающий замечательным даром: быть честным перед самим собой.

Вылечиться от загадочного "топора в спине" не удалось. Никто из народа, способного к заговорам, приворотам, поискам и предсказаниям за него не взялись. Монастырский лекарь, прибывший из Андрусово, осмотрев Илейку, перекрестился и неожиданно заговорил с ним, будто со старшим по их духовной иерархии. Просил "смиренно терпеть", "молиться – ибо каждое его слово доходит до нужных ушей" и еще чего-то, приведя в большое смятение мать и в еще большее смущение самого парня. Что-то почувствовал старец, но объяснять не стал, оставив семью в недоумении.

А потом наступила зима, и снова лето. Потом еще одна зима, и еще, и еще. Задушевный сезонный собеседник Бусый однажды привел с собой совсем молодого волка. Только увидев рядом двух зверей, Илейко догадался, что его четвероногий друг совсем стар. Хребет на спине уже не прямой, а какой-то провисший. А на морде не следы изморози от дыхания, а седина.

– Э, друг, – сказал лив. – Да ты уже не молод. Сколько же лет прошло?

Бусый в ответ тяжело, по-стариковски, вздохнул и, то ли это показалось в темноте морозной ночи, то ли было на самом деле, из его глаз вытекли две маленьких слезы.

– Сколько же лет тогда мне? – спросил Илейко, и его собственные слезы были, без всяких сомнений, реальны.

Они долго смотрели друг другу в глаза, и впервые зверь не отводил свой взгляд. Молодой волк стоял чуть позади и неловко переминался с ноги на ногу. Было бы разрешение, он бы заскулил. А еще лучше – задрал бы морду к луне и спел свою печальную песню, чтобы потом убежать в стаю и скакать там до упаду вместе с другими молодыми волками. Они – хозяева ночи, им подвластен лес!

После той памятной встречи Бусый больше не приходил, не приходил и юный зверь. Зато через несколько месяцев пришла весна.

Илейко проводил дни в трудах и заботах. Чтобы содержать себя и свою маленькую избушку приходилось тратить больше сил и времени, нежели обычным людям. Таская за собой непослушные ноги, он иной раз только горько усмехался. Если бы увечье ему досталось в трудах, либо в бою, то долго существовать таким убогим он бы не смог. Недаром птица, потеряв крылья, помирает от тоски, даже если ее пускают бегать вместе с курами. Ну а куры живут себе и ковыряются в грязи – им просто, им обыденно. Участь-то одна – под нож.

Илейко предполагал, что и он сам легко может попасть под "нож", причем, гораздо легче, нежели те люди, что в состоянии убежать от лиходеев. Случались набеги разбойничьих ватаг, полудиких от злости и ненависти ко всему живущему людишек. Всякий сброд был в этих бандах, без роду и племени, но это не значило, что без принадлежности к народу. Ливы тоже были, но не большинство. Подавляющую часть составляли черные слэйвины. Их чернота изливалась через глаза: такой взгляд бывал только у воронов, клюющих падаль. Поговаривали, что ватаги этих отверженных выполняли поручения князей, князьков и княжат.

Ну конечно, избитое за столетия клише – чтобы получить контроль над людьми, надо сначала их побить, желательно до смерти самых независимых в суждениях и здравомыслящих, а потом предстать в роли освободителя. Ливония всегда тяготела к своей свободе. Память предков, не иначе. Вот ее и терзали, вырезая и выжигая эту самую память.

Илейко учился управляться с мечом, пусть не настоящим, но таким же тяжелым. В книге про Артура были даже картинки, как правильно держать меч, как выкручивать запястье, отводя вражеские удары. Что-то подсказал рыцарь Стефан, опытный рубака, что-то придумывал сам. Он считал, биться конным приходится тоже практически без помощи ног. Правда, коня не было. Но не беда, зато остальное все в наличие.

Метал топор, привязанный за веревочку, чтобы потом обратно подтаскивать к себе. Вообще-то топор – самое распространенное оружие – его легче всего изготовить, да и достаточно дешево. Викинги, особенно молодые, так те почти все были с топорами, лишь некоторые щеголяли именными мечами.

Банды вооружены были плохо. В основном, дубинами. У князей слэйвинских и у самих-то разбойников мечей не было. Если что-то дрянное болталось на поясе, то это так, муляж, изготовленный в придворных кузнях, побочный продукт производства подков. Луки были, но они легко пропивались, реже – обменивались на еду. Поэтому лиходеи совершали свои набеги на обозы и деревушки, вооруженные дрекольем и корявыми ножами. Брали наглостью и неожиданностью нападения.

Вайкойлу последние десятилетия обходили. Зато по соседству с богатой и сильной Туксой, огороженной добротной, не уступающей олонецкой, крепостной стеной, в деревне Уйме порезвились вовсю. Там поубивали всех.

В Туксу после этого пришли постояльцы, якобы для охраны. И не было среди них никого из местных, какие-то смурные мужики, практически не говорящие на ливвикском языке. Защитники, будто своих не хватает.

Может быть, для большой Туксы это было событием, но в остальных ближайших деревнях на сей факт никто и не обратил внимания, а в дальних – так вообще не знали. Жили себе, как прежде, надеясь только на себя самих, не помышляя о каких-то там левых охранниках.

Однажды к Илейке заглянули два невысоких очень похожих друг на друга крепких парня. Как они представились, "от туксинских ополченцев". Лив долго не мог взять в толк, кто же эти такие – "ополченцы".

– Сволочи они, – пояснил один из визитеров.

– Жрут хмельное и планы строят, где бы урон нанести, – добавил другой. – Да так, чтоб за это им ничего не было.

– А вы, стало быть – братья, – сказал Илейко, никак не в состоянии уяснить, от кого пришли эти люди. Зачем они появились здесь, тоже было неясно, поэтому лив держался настороженно.

– Нет, – замотал головой первый. – Сестры.

– Я – Лука, он – Матвей, – улыбнувшись, представился второй, и, протягивая для рукопожатия широкую ладонь, добавил. – Петровы мы. Чудины.

Оказалось, что братья были по большей части скоморохами, по меньшей – рыбаками. Ловили в детстве, как и все, на озере Пейпси (так называлась одна из частей Чудского озера, примечание автора) рыбу, но решили посвятить себя служению искусству. Лелеяли надежду, что однажды дадут представление на берегу реки Великая в самом городе Плескове, перед знаменитым воеводой Твердилой. Ушли из дому, чтобы двигаться от одной ярмарки к другой. Там они развлекали людей своим мастерством: жонглировали шарами и булавами, ножи друг в друга бросали, мысли читали.

– Как это – мысли? – удивился Илейко.

– Да очень просто, – ответил Лука. – У многих они на лице написаны, присмотреться просто надо повнимательнее.

– А для важных персон, кто думает тоже важно, имеется у нас одна приспособа, – дополнил брата Матвей. – Называется очень просто: холестерилацетат. Месяц название учили. Зато теперь, кроме нас, никто не может повторить. Да мы никому это и не показываем.

Это был подарок жившего на отшибе их деревни старика-хазара, кем он себя называл. Он-то и научил, как ловко можно подбрасывать и ловить шары, чем отвлекать внимание и какую выгоду с этого иметь. А когда убедился, что братья настроены весьма серьезно и продолжать династию рыбаков не собираются, то предложил им небольшой стеклянный пузырь с тяжелой жидкостью внутри.

– Такое дело, оказывается, когда человек начинает думать, то мысли его имеют свойство менять некоторые характеристики воздуха поблизости, невидимые нашему глазу, – объяснял Лука. – Жидкость в пузыре, а точнее – жидкий кристалл, как его называл хазар, реагирует на все. Превращается в лед, тает, даже испаряется. Мысли досконально по нему не определишь, но поврать можно. И, знаешь, прокатывало!

– Очень рад за вас! – искренне сказал Илейко. Братцы-акробатцы своей бесхитростностью пришлись ему по душе. – От меня-то вам что нужно?

Парни переглянулись, потом Лука огляделся по сторонам, словно проверяясь, против подслушки, а Матвей проговорил:

– Такое дело, оказывается. Побили нас дружиннички. Ни за что, просто так, потехи ради. Да если бы побили – полбеды. Так они у нас все имущество отобрали. В государственную казну, как смеялись. Все искали "волшебство". Так не нашли, только всякое баловство, штучки-дрючки. Холестерилацетат-то мы всегда в потаенном месте держим. Осерчали, гады, выкинули нас на дорогу, сами всю повозку забрали, да еще и лошадь нашу, Сивку. Вот, как есть перед тобой, и все наше имущество.

– Мы с Алеховщины ехали, малость там поработали, эти гады нагнали, да обокрали, – добавил Лука.

Видя, что Илейко до сих пор не понимает, Матвей, ожесточенно жестикулируя, заторопился:

– Помоги нам, мил человек. Ты же тахкодай, а мы потом тебе заплатим, как вернем имущество.

– Дадим представление в этой Туксе, охранничкам-то этим подлым деваться некуда, придут посмотреть. Пока я работаю, Матти заберет наш инструмент, может быть, и с повозкой вместе. Уж потом отплатим тебе, честное слово!

– Так что мне делать-то надо? – удивился Илейко. – На руках, что ли, по кругу походить, да подковы погнуть?

Он уже догадался, что обидчики двух скоморохов – это те самые государевы люди, что осели в Туксе с непонятной целью. Помочь парням было можно, не так уж часто к нему с такими просьбами обращаются, но совсем непонятно – как?

Перебивая и дополняя друг друга, братья, наконец, прояснили свои планы. Невиданный трюк всегда в толпе вызывал резонанс, а если еще как следует подзуживать, то обязательно найдется человек, или даже целая группа, уверенных в том, что и они так могут, и нечего тут придумывать. А скоморохов – непременно побить, сволочей и шарлатанов. И – вышвырнуть за околицу.

Трюк заключался в следующем: есть четыре меча, установленные на специальный упор, как ступеньки, остриями кверху. Остроту проверяют, перерубив какую-нибудь ерундовину – кусок материи, тонкую деревяшку, кошку, наконец. А потом один из братьев босиком поднимается по этим ступеням, не разрезав себе ноги и оставшись при этом живым и бодрым.

На последние деньги братья заказали и выкупили у местного кузнеца четыре ржавых полосы металла, длиной в локоть каждая, и сами изготовили деревянный упор.

– Вот из этих железяк мы тебя и просим сделать мечи, – сказал Лука.

– Ты же мастер-тахкодай, как говорят. Вот и заточи нам эти штуки под особым углом, так, чтобы сами были острые-преострые, но и кромка была достаточная.

– Достаточная для чего? – удивился Илейко.

– Ногу поставить, – еще более удивился Матвей, поражаясь недопониманию очевидных вещей.

Будь лив обычным мастеровым, он бы, конечно, не взялся за этот странный заказ – баловство какое-то, да еще и бесплатное. Но он потратил целый день, чтобы вывести на своем точильном круге кромку нужного наклона и остроты. Получились четыре заостренные палки, никак не похожие на мечи. Вот тут в работу включились братья, показывая, что не только скоморошьим ремеслом владеют, но кое-чем прикладным. Зачистив песком и дерюгой железки, они приспособили деревянные рукояти и даже поперечки. Получилось, конечно, отвратительно. Но ничем не хуже слэйвинских мечей.

– Вот смотрю на вас, и два вопроса у меня возникают, – сказал Илейко перед расставанием. – Как вы думаете, отнятое имущество обратно вернуть?

– Да очень просто: сами принесут, – засмеялся Матти. – Если народу понравится, предложим показать еще кое-что. Должны заинтересоваться, вот мы и попросим для представления выдать нам наши реквизиты. Отказать нам не смогут.

– Правда, потом придется улепетывать с этой деревни так быстро, как только можем, – добавил Лука. – Ну, а второй вопрос какой?

– Как же вы, такие сильные и искусные, позволили кучке слэйвинов отобрать у вас все?

– Эх, добрая твоя душа, – снова развеселился Матвей. – Да потому что они – Закон. Какая бы дрянь там записана не была – нам подчиняться.

– Что-то мне эти Законы не нравятся, – пробурчал про себя Илейко.

– Ты, словно не от мира сего, – похлопал его по плечу Лука. – Законы никому не нравятся. Причина проста: они пишутся для тебя теми, для кого Закон не писан.

Илейко потом узнал, что представление прошло знатно, народ диву давался, почему у них, а не в Олонце. Братья демонстрировали остроту своих клинков, разрубая на лету подброшенную ткань, тем самым создавая рекламу для тахкодая. Потом, установив мечи в упоры, принялись поочередно подниматься по ним, как по ступенькам, босыми ногами. Зрителей сразу прибавилось, все были впечатлены. Никто повторить не попытался, зато попросили показать еще что-нибудь.

Глупые дружинники пробовали, было, сделать вид, что не понимают, какой реквизит у них требуют вернуть, но народ настоял. Среди зрителей оказался признанный силач из Большой Сельги – Мика, по прозванию Микула Селянинович. Привыкший к труду землепашца, он не очень уважал бездельников, кичащихся своим сомнительным статусом народных защитников. Взял двоих самых важных за шкирки и хорошенько потряс, пропуская мимо ушей угрозы судом. Народ потешался – давно такого развлечения не было.

Матти и Лука, получив обратно свое имущество, расстарались вовсю – никогда у них еще не получалось столь зрелищного выступления. Однако они скрылись еще до того, как возбужденный увиденным народ начал расходиться. Братья понимали, что они не богатыри из Сельги, авторитета практически нету по причине частых перемен населенных пунктов, поэтому связываться с униженными государевыми дружинниками – себе дороже. Успели только шепнуть одному из крутившихся поблизости мальчишек, чтоб передали Илейке из Вайкойлы: "За ними долг, они его обязательно вернут!" Вместе со скоморохами пропала повозка с лошадью, вероятно – их самих, а также еще одна лошадь, стражников – наверно ушла по своим делам.

Илейко не особо расстроился, что его труд остался без оплаты. Матти и Лука понравились ему. Не были они злыми, да и душа, как говорится, нараспашку. Зато сколько нового он узнал, общаясь с братьями, в его положении это дорогого стоило.

И вновь потекли один за другим дни, недели и месяцы. Как-то 1 января исполнилось ему тридцать три года. Уже не молод, уже ночами думалось о смерти. Нет, умирать не хотелось, но хотелось подвести итоги. Такое настроение тоже, наверно, возрастное изменение организма. Жизнь, оставленная позади, была отмечена всего лишь несколькими событиями, остальное превратилось в один сплошной долгий день, вобравший в себя всё прожитое.

Илейко понимал, что и у обычных людей такое тоже бывает: вроде жил – а вспомнить нечего. Но это неправильно. Надо всего лишь напрячь память, чего боятся делать многие, а некоторым – просто лень. И лив вспоминал.

Матушку и отца, какими они были три десятка лет назад, их заботу. Сейчас заботы практически не чувствовалось, но причина в этом была одна – он сам отказался, пытаясь жить самостоятельно. Совсем не за горами время, когда надо будет ухаживать уже за ними самими, а он не в состоянии, несмотря на всю тревогу и жалость, какие ощущал к постаревшим родителям. Слава богу, кроме него есть другие сыновья и дочки – они помогут, они добрые.

Помнил он и детские драчки с соседскими парнями, недоброжелательность девчонок. Сейчас те люди уже давным-давно сами имеют своих детей, воспитывают их, хорошо ли, плохо. Кличка, данная ему неизвестной "марысей" прижилась, так его и величают в деревне то ли в насмешку, то ли с жалостью "Чома Илья". Он давно смирился со своим убожеством и нисколько не обижался, когда какие-нибудь ребятишки прибегают и из зарослей кустов смотрят, как он тягает свои ноги по двору. Наоборот, разговаривать с малышами – сущая радость. Всегда можно найти общий язык. Жаль, что много лет назад он этого не понимал. Наверно, потому, что сам был таким же, как они. Ну, или почти таким же.

Вспоминал своего единственного настоящего друга – Бусого. Теперь для него перестало быть загадкой, каким образом они настолько хорошо понимали друг друга. Братья-скоморохи, Матти и Лука Петровы разъяснили про передачу мыслей. Сдается, волк лучше умел читать его думы, даже не пользуясь алхимическим жидким кристаллом. Ему в зимних беседах не нужно было и слов произносить, все понятно было и без сотрясания воздуха. А, может быть, он и не произносил ничего вслух.

Сразу же за волком возникали образы рыцаря Дюка Стефана, Дюка Степановича, и попа Михаила, драчливого Мишки. Как насыщенно провели они ту единственную ночь перед часовней в Герпеля! Рыцарь был настоящий, общением с ним следовало гордиться. И его принадлежность к могущественному Ливонскому Ордену лишь добавляла величия. Он изо всех сил боролся за неизвестного ему лива, без остатка вложившись в достижение поставленной цели. Не его вина, что не вполне успешно. Точнее – каждый остался при своем. А чего стоило отвага и боевая ярость попа Миши, вписавшегося в странное и страшное противостояние со Злом! Нет, может быть, результата достичь не удалось, но, зато, не каждый человек может похвалиться чувством принадлежности к боевому братству, какое бы оно ни было. Рыцарь, поп и калека – гроза нечисти. Каждый пошел своей дорогой, но ощущение плеча товарища осталось. Даже спустя столько лет нет стыда за содеянное: бедная часовенка покосилась, да и пришла в запустение. Миша где-то делся, вместо него никто долго не приходил, а когда пришел, то сразу ушел. Очень быстро вокруг все заросло чертополохом, словно пожарище крапивой. Местное население, особенно былые должники, без всякого зазрения совести или душевного трепета прибрали для хозяйства некоторые полезные доски, бревна, утварь и лавки. Словом, когда появился новый поп, очень много надо было восстанавливать снова. На это у него не было сил и, самое главное – желания. Да и не должна стоять церковь на старинных кладбищах метелиляйненов. Религия существование их отрицает, те, пусть даже и мертвые, не могут не противиться в ответ. А Голиаф улыбается со страниц греческой Библии.

Веселые скоморохи Лука и Матвей, пусть даже и не вернувшие мифический долг, тоже достойны того, чтобы о них вспоминать с теплотой. Их сметливость и гибкий ум, отмеченные давно их наставником, соплеменником легендарного героя Лемминкайнена по прозвищу Каукомъели, достойны, чтобы у них учиться. Не лошадей прихватывать, а видеть в обыденных вещах необычные свойства.

Пожалуй, вот и вся жизнь. Стыдиться, конечно, есть за что, но совесть спокойна. По крайней мере, он старался выглядеть и жить достойно. Пусть там, где он уже однажды был во время своего краткого беспамятства, судят. Им видней.

Илейко понимал, что наступает пора, когда можно лечь и помирать. Так, конечно, проще всего, но тело, уставшее за тридцать три года постоянной борьбы, требовало покоя.

Существовал и второй вариант. Назывался он Возрождением. Лив больше верил в него, помереть он всегда успеет. Его Вера была настолько сильна, что выдавливала из души без остатка уныние, а дурные мысли и воспоминания он отгонял, тряся своей буйной головой. Просто трясти надо было почаще.