Текст книги "Орел и Джованни"

Автор книги: Александр Батров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

8

– Эй, проснись, Джованни! – Это кричал Алессандро.

Было совсем рано.

Но рыбаки – может быть, они проснулись среди ночи – все стояли возле барака и глядели на Дэна, Гетбоевского слугу, который покорно, как всегда склонив голову набок, держал в руках туго набитый конверт с деньгами.

Было тихо.

– Убирайся! – вдруг закричал Луиджи.

– И скажи хозяину, что флаг мы поднимем. Согласны, – спокойно добавил Алессандро.

И снова наступила тишина. Лишь было слышно, как под ногами удаляющегося Дэна, словно канифоль, скрипит гравий. В эту минуту взошло солнце и осветило рыбаков. Если еще вчера у них был вид усталых, отчаявшихся во всем людей, то сейчас их обветренные лица были торжественны и суровы. Но Джованни ничего не видел. В ушах у него стоял звон, словно над ним оглушительно били в медный судовой колокол, как бьют, когда корабль стоит на рейде во время тумана. Ноги одеревенели. На губах ощущалась горечь. Что же делать? «Э, так не годится», – подумал Джованни. Он глубоко втянул в себя свежий соленый воздух и спросил:

– Как быть, скажите?

– Орел твой, ты и решай, – сказал Филиппо и вытащил из кармана кисет с табаком.

Его примеру последовали остальные.

Не ответив, Джованни глядел на башню, на площадке которой появилась фигура Гетбоя.

Рыбаки курили, пытливо глядя на Джованни.

Что ж, надо отдать орла. Ведь он, Джованни, еще вчера к этому приготовился… Из-за орла рыбаки не могут ловить рыбу. А через несколько дней от огромного макрельного стада останутся жалкие, разрозненные стаи. Рыбаки без гроша вернутся домой. А всем надо жить, есть хлеб, иметь крышу над головой… Но Джованни молчал, не в силах произнести ни одного слова.

– Поднимай флаг, Джованни! – решительно сказал Алессандро.

– Флаг?

– Эге, Джованни!

– Все так говорят? Все? И ты, Филиппо?

– Да, Гетбой ждет. Пора.

– И вы, Эмилио и Луиджи? – Крупные капли пота выступили на лбу Джованни. – И Антонио?

– Флаг наверх, живо! – ответил Антонио.

– Нет, я не могу, я возвращаюсь в Катанию, – тихо произнес Джованни. – Прощайте! – И он, мальчишка, который еще никогда не плакал, вдруг заплакал, нисколько не стыдясь слез, и зашагал в сторону.

Спотыкаясь на каждом шагу, так, словно он только что потерял зрение, шел Джованни.

– Эй, рыбачок! Ладно, не ты поднимешь флаг, поднимет Антонио! – раздался сзади голос Алессандро.

Антонио? Старик, который пытался продать орла Гетбою? Что же, такому поднять флаг – плевое дело.

Не в силах двигаться дальше, Джованни опустился на песок, но сейчас же поднялся. Он услышал, как под ногами Антонио, треща, прогибается покрытая толем фанерная крыша.

Он даже услышал, как буйно затрепетало на ветру полотно флага, и, сутулясь, словно от зимней стужи, обернулся.

Ему показалось, что он сходит с ума. Вместо белой тряпки на солнце развевался флаг из красного шелка.

Джованни протер глаза. Цвет флага не изменился.

– Эй, Джованни, возвращайся и грузи свой вещевой мешок в лодку! – донесся до него веселый голос Филиппо.

Джованни бегом возвратился к бараку.

Ему захотелось расцеловать всех рыбаков, но они уже деловито разбирали барак и бросали фанерные листы на дно лодки.

– Вот мы и подняли флаг. Эй, Гетбой! – обернувшись лицом к башне, крикнул Джованни. – И получай орла!

С этими словами он подбежал к корзине и освободил птицу.

– Ну, Амико!

Орел поглядел на Джованни и вдруг стрелой взмыл в вышину.

Целую минуту в ушах рыбаков только и раздавался свист воздуха, рассекаемого тугими крыльями.

Вскоре лодка с рыбаками отчалила от берега. Что ждет их на новом месте? Снова тяжелый труд, снова какой-нибудь рыботорговец. И это всё? Нет, не всё! Каждый из них будет бороться за счастье своей Италии – и они победят, простые, гордые люди. А лодку им придется вернуть Мартини…

Орла видел и Гетбой…

Он, впервые в жизни потерпевший поражение, еще долго стоял на башне, словно не решаясь сойти вниз по скрипучей винтовой лестнице. Настроение у него было скверное. То ли разыгрались нервы, то ли предчувствие других поражений вдруг наполнило сердце Гетбоя… Он испытывал злость, усталость и раздражение.

А Джованни, выпрямившись во весь рост, стоял на корме лодки и глядел вверх, на высокое небо: там гордо парил Амико и поднимался все выше и выше, к самому солнцу.

Девочка Кармела

Поет, звенит небо над Генуей – это летят журавли и, кажется, задевают концами крыльев невидимые струны.

Маленькая Кармела стоит посреди двора и, подняв голову, кричит, размахивая руками:

– Откуда вы, журавли?

«Рло-рло-лермо!» – отвечают сильные, дружные птицы.

И Кармеле кажется: из Палермо.

Будь она журавлем, она навсегда бы осталась в Палермо. Ведь там никто не знает, что она, Кармела, сестра каторжницы… Даже на север, где еще дуют холодные ветры и льют дожди, она готова лететь с журавлями…

Кармела не видит, как к ней тихо, по-воровски, приближается Бенито, сын лавочника. У него в руках живая лягушка.

– Эй, получай, сестра каторжницы! – диким голосом орет Бенито и бросает лягушку в лицо девочке.

Кармела вздрагивает. В глазах вспыхивают гневные огоньки. Похоже, что она сейчас бросится на Бенито… Но вдруг она всхлипывает и убегает домой.

Долго сидит она на диване, вытирая слезы рукавом блузки. Не проходит и дня, чтобы Бенито не обидел ее. Когда ударит ногой, когда ткнет кулаком в спину, а когда швырнет в глаза горсть дворовой пыли. И вот сегодня лягушка… Теперь по всему лицу выступят бородавки. Кармела с бородавками! Правда, их можно вывести. Надо обмотать вокруг шеи живого угря. Но как на это решиться?

Кармела вспоминает и другие обиды и всхлипывает сильнее. А причина обид – ее сестра Сильвия. Она находится в далекой стране, в тюрьме. Отец Бенито, лавочник синьор Эмилио Банетти, первый сообщил об аресте Сильвии и сказал, что таким, как она, надо привязывать к ногам груз и без жалости бросать, в море… Ее сестра – скверная девушка. Одни говорят – воровка, другие – что кого-то убила.

Лишь одна Барбара, приютившая Кармелу, говорит иначе:

– Я не знаю, что случилось с ней на чужбине, но Сильвия честная девушка!

Честная? Отчего же и Джемма, и Паоло, и даже дурочка Рита, похожая на бесхвостую ящерицу, каждый день дразнят ее:

«Эй ты, сестра каторжницы!»

Будь Кармела храброй, она бы никому не позволила так говорить…

У Бенито красивое лицо, а сердце злое. На прошлой неделе он жестоко избил девочку, и старая Барбара пошла жаловаться на него лавочнику. Но синьор Банетти рассмеялся.

– У моего Бенито хороший нюх, как у гончей: он знает, кого травить, – сказал лавочник, почесывая живот мундштуком трубки.

– Синьор, как бы вам не почесали живот чем-нибудь другим! – в сердцах произнесла пожилая женщина.

Хорошо, что лавочник, к которому в это время зашли покупатели, не расслышал слов Барбары.

А Бенито снова принялся за свое.

– Эй ты, сестра каторжницы!

Этот крик Кармела слышит даже во сне. Нет, никто не знает, как она плачет, проснувшись ночью, когда в окно заглядывает луна.

Кармеле десять лет. У нее большие карие глаза и такие лучистые, что многие на улице останавливаются и с улыбкой глядят на нее.

Родные девочки далеко – в Сардинии. Они батраки на овцеводческой ферме. У них никогда ничего не бывает вдоволь: ни хлеба, ни одежды, и живут они в бараке, разделенном на клетки, как ящик из-под лимонада. Когда Кармеле исполнилось восемь лет, они решили отправить ее в Геную.

– Кармела Моранди, – дрожащим голосом произнес отец, – теперь твоя старшая сестра Сильвия, что работает в Генуе на обувной фабрике, заменит нас, а мы устали… Через год-другой, может быть, помещик выгонит нас на дорогу, и не дело маленькой девочке шагать по камням босой. Живи честно! Есть жизнь, тлеющая, как сырой корень в костре… Так живем мы с матерью, старые, слабые. И есть жизнь, что жарко светит, как солнце, и долго живет этот свет среди людей. Вот так живи, наша Кармела!

– Ах, Николо, ты говоришь правду, но Кармеле не понять сейчас твоих слов! – сказала мать.

Отец согласился и снова обратился к дочери:

– Ну, тогда просто запомни, что я сказал, Кармела!

Мать пересчитала деньги, полученные за серебряные отцовские часы и свои красные кораллы, – так дорого стоил билет в Геную, – и, плача, прижала Кармелу к груди.

– Да будет тебе счастье в Генуе! – сказала она.

Но там не было счастья. Не прожила Кармела и четырех месяцев с сестрой, как та покинула Геную. Она отправилась к своему жениху Пьетро, который тяжело заболел на чужбине. Кармела осталась одна, у тетушки Барбары. Это их соседка по двору, добрая женщина. Сегодня утром, выходя на работу, она весело разбудила Кармелу.

– В Геную возвратился матрос Артуро Джолатти, – сказала она. – Сходи к нему. Ты найдешь его в старой башне, в гавани…

Конечно, легко сказать: иди… А башня страшная. В ней полно летучих мышей. С верхней площадки легко свалиться вниз, в море… Интересно, сколько раз можно перевернуться в воздухе? Пожалуй, лучше сидеть дома, на диване…

Но смуглые быстрые ноги Кармелы сами собой всовываются в сандалеты.

Оглядываясь по сторонам, она проходит двор, выходит на улицу и бегом проносится мимо лавки синьора Банетти. Вот и гавань. Здесь Кармела останавливается.

Над мачтами кораблей кружат чайки. Пахнет смолой, оливками и соленой рыбой. В гавани много людей. То тут, то там слышится незнакомая речь, орут грузчики, грохочут якорные цепи. На палубах сушится матросское белье. И всюду солнце! Жаркое, золотое. Ну, вперед, Кармела, шагай смелее! Вот и старая башня.

Скрипит железная дверь.

– Здесь ли живет синьор Артуро Джолатти? – как можно вежливей спрашивает Кармела.

Никого. Стены башни пахнут пылью и паутиной.

– Синьор Артуро Джолатти?

Наверху вспыхивает луч карманного фонаря, осветивший ржавую винтовую лестницу, и раздается голос:

– Кто спрашивает Джолатти?

– Я, Кармела.

– Кармела Моранди?

– Угу… Я…

– Поднимайся.

Но Кармела стоит внизу, в нерешительности. Конечно, она свалится вниз и разобьется. Ну что же, это, пожалуй, и лучше. Никто не будет больше кричать, что она сестра каторжницы…

Потом Кармела благополучно взбирается наверх. Пол башенной площадки выстлан пластами пробки. В углу стоят ведро с водой, чугунная сковорода и керосиновая печка.

Джолатти приветливо улыбается. Улыбка очень идет к его смуглому худощавому лицу. С виду он ничем не отличается от других моряков – такой же крепкий, обветренный.

– Ну вот и ты, Кармела! – говорит он так, словно давно знает ее. – Я слышал, тебя во дворе дразнят. Верно?

– Верно. Мне нет житья…

Улыбка сходит с лица матроса. Он внимательно глядит на девочку в стоптанных сандалетах и как-то странно шевелит губами.

Он понимает, что Кармела не в меру впечатлительна. Насмешки во дворе сделали ее пугливой и нелюдимой.

– Разве никто не может вступиться за маленькую Кармелу? – спрашивает Джолатти. – Разве у тебя нет друзей?

– Есть, есть… И чистильщик котлов Луиджи… И веселый Энрико, юнга… Только я не просила… Кому приятно защищать сестру каторжницы?

– Кармела, твоя сестра славная девушка!

– Отчего же она в тюрьме?

Вопрос не нравится Джолатти: он строго глядит на Кармелу.

– Вот видишь, эти руки тридцать лет держали штурвальное колесо, – говорит он Кармеле, – все ветры морей и океанов мои друзья! Ну, можно мне не верить? Да, твоя Сильвия – честная!

– Я верю вам, Артуро Джолатти… – не сразу соглашается Кармела. – Верю… Но, скажите, разве Сильвия Моранди не сидит в тюрьме?

Джолатти становится рядом с Кармелой и, задумавшись, достает из внутреннего кармана письмо в зеленом конверте.

– Это письмо я тебе сейчас прочту, только стой смирно, не перебивай и не размахивай руками.

– Я буду молчать. Письмо от Сильвии? Да? Угадала? Молчу, молчу…

Но Кармела никак не может сразу успокоиться. Сейчас все станет известно о сестре. Да, видно, она и впрямь честная… Как же она, Кармела, могла думать иначе? Отчего она не верила тетушке Барбаре?

Артуро Джолатти вытаскивает письмо из конверта.

– «Кармеле Моранди в Генуе. Пишет Сильвия Моранди.

Моя дорогая сестренка!

Прости Сильвию за то, что не писала тебе долгое время. Моя жизнь скверно сложилась в Африке. Ты знаешь, там, в Кейптауне, умер Пьетро. Он служил на китобойном судне „Балена“ и простудился в южном океане. Отчего же я не вернулась домой? Я не могла, потому что все свои сбережения истратила на мраморный памятник Пьетро…»

Бедный, он всегда был веселый, шутил и пел песни, – глядя на далекие паруса, говорит Кармела.

– Да, верно, Пьетро еще и здесь кашлял, а ледяные штормы совсем убили его. Он не мог устроиться в Генуе… Ну ладно, слушай… «Кармела, я ночевала в гавани и ничего не ела. Начались дожди, и, может быть, твоя Сильвия лежала бы рядом с Пьетро на кладбище… Да вот один грузчик-негр, который возвращался с ночной смены домой, обратил на меня внимание. Он привел меня в негритянский квартал, больную. Его дочь, Диана, две недели ухаживала за мной. Я крепко с ней подружилась и очень жалела, когда она уехала в Дурбан, к своей матери.

Я служила в пекарне, на железной дороге, в прачечной, а потом стала певицей. Об этом Барбара рассказывала тебе, Кармела. Я даже сделалась знаменитостью. Кейптаунские газеты писали: „Певица Сильвия Моранди – звезда первой величины“… Но денег у „звезды“ было немного. Мой импрессарио Ральф Мориссон все забирал себе, а мне нужно было красиво одеваться и жить в гостинице. Все же я кое-что собрала и послала отцу и Барбаре. Она писала, что купила тебе новое платье, сандалеты и серебряные сережки…»

– Ах, Артуро Джолатти, об этом не читайте, пожалуйста, не читайте! – вся залившись краской, просит Кармела. – Мне стыдно, что я так думала о ней…

Старый матрос удивлен:

– Что с тобой, Кармела?

– Я… потом… все бросила в море… И сережки… Во дворе говорили, что такие шикарные вещи можно носить лишь за воровские деньги…

– Ну и глупая! – сердито произносит Джолатти и, не глядя на девочку, из глаз которой вот-вот брызнут слезы, продолжает: – «Ты, Кармела, слушай: как-то раз я готовилась к выступлению. В тот день я получила письмо от негритянской девушки Дианы, моей подруги. Она писала, что неграм в Дурбане нет житья. Ну, а что касается меня, то я считаю, что негры такие же люди, как и белые… Вот я и решила спеть в этот вечер песню, которую поют моряки, о том, как англичанин Сид и негр Джим плечом к плечу борются с бурей. Я вышла на сцену, спела два первых куплета и не закончила… Из партера в меня полетели горящая сигара, апельсины и трость из черного дерева. Я все подобрала и швырнула назад, в первые ряды. И тут раздалось: „Браво, Моранди!“ Это кричали моряки, докеры, простые люди. „Долой, вон, долой!“ – кричали другие, но их крики потонули в криках: „Браво, Моранди!“, как мышиный писк в океанском ветре. Когда стало немного тише, я крикнула сидящим в партере:

„Разве негры не люди? Разве вас не кормит негритянская земля?“

А вечером четверо мужчин в масках ворвались ко мне, в номер гостиницы. Я схватила со стола графин с водой и швырнула в первого, кто поднял на меня плеть… Что произошло дальше, не помню…

Сознание возвратилось ко мне в тюремной камере…»

Здесь Кармела сжимает маленькие кулаки.

Кулаки сжимает и Артуро Джолатти. Он закуривает сигару и снова берется за письмо.

«Кармела, меня обвинили в том, что я разбила графином голову синьору с плетью… Я просидела в тюрьме четырнадцать месяцев и бежала. Мне помогли смелые, сильные люди, и один из них – Артуро Джолатти. Он все делает, чтобы таким девчонкам, как ты, легко дышалось под небом Италии. Артуро Джолатти ты должна любить и слушаться.

Твоя Сильвия»

– Вы помогли сестре? Да? Я буду вас любить и слушаться! – с благодарностью произносит Кармела.

Старый матрос хлопает Кармелу по плечу. Он находит в ней черты Сильвии, талантливой девушки, голос которой скоро услышат генуэзцы, и говорит:

– Ну, слушай, Кармела: твоя Сильвия на пути в Геную!

– Я скоро увижу ее? Да?

От радости Кармела пускается в пляс на площадке башни. Обняв на прощанье Джолатти, она, приплясывая, идет домой, мимо кораблей.

В гавани попрежнему людно. Много моряков. Оказывается, некоторые из них знакомы с девочкой.

– Как дела, Кармела? – доносится с кормы самоходной баржи. Это кричит машинист Амброджо, сосед по дому.

Вот и юнга Энрико. Он стоит на баке огромного танкера «Венеция», держит в руке карманное зеркальце и наводит на Кармелу. Веселый золотой луч играет на лице девочки. Она шутливо грозит рукой юнге.

– Есть новости! – кричит она. – Приходи вечером, расскажу!

Да, большие новости. Пусть теперь Бенито только попробует обидеть ее! Получит! Сам не будет рад сын лавочника!

И вдруг на фруктовом молу она лицом к лицу сталкивается с Бенито, который держит в руке самолов для макрели. Сердце Кармелы замирает, и, забыв обо всем на свете, она бежит назад, к башне.

Бенито хохочет и кричит вдогонку:

– Эй ты, сестра каторжницы!

Сестра каторжницы? Э, нет, это враки! Девочка останавливается.

– Что ты сказал? – спрашивает она.

– То, что слыхала!

Кармела возвращается. Она становится напротив Бенито. Тот никак не может понять, что произошло.

– Эй, берегись, сестра каторжницы!

– Неправда, моя сестра честная!

С этими словами Кармела бросается на обидчика, и сын лавочника, не ожидавший нападения, теряет равновесие. Он падает на бетонные плиты причала.

– Сейчас ты получишь! – поднимаясь, говорит Бенито и глядит, нет ли под ногой камня.

– Только попробуй! – говорит Кармела. – Уходи! Сейчас же уходи!

Бенито в душе трус и, как все трусы, скрывающие свою трусость, готов совершить самый отчаянный поступок, чтобы никто над ним не смеялся. Сейчас он вытащит из кармана перочинный нож и воткнет в Кармелу. Но две пощечины, да такие хлесткие, что из глаз сыплются искры, заставляют его забыть о ноже…

А Кармела убегает. Но на этот раз совсем не от страха. Нет! У нее сегодня много дел. Надо всем соседям рассказать о Сильвии. А Бенито? Она понимает, что борьба с ним лишь начинается, но сейчас он не станет гнаться за ней.

Не стоит и бежать. Кармела замедляет шаги. У нее веселое, смеющееся лицо. Может быть, и она сможет петь, как Сильвия?

О своей радости ей хочется всем рассказать сегодня. И солнцу. И ветру. И морю. И даже журавлям… Но где же они? Небо томится синей горячей тишиной. Лишь над цветущими акациями кружат маленькие черные ласточки.

«Чи-ви, чи-ви, векья!» – звонко щебечут они.

– А, вы из Чивита-Веккиа, сестрицы! – говорит Кармела. – Ну вот, вы-то мне и нужны… Летите и всем говорите: «Сильвия Моранди – честная!» Хорошо? Да?

И ласточки на самом деле разлетаются по шумной, залитой солнцем и пахнущей морем Генуе.

Анджелина

Над Генуей зажигаются звезды. Гавань, где мы сидим с лодочником Алессандро, как парус, полна ветра, и море – оно еще сохранило тепло жаркого дня – монотонно шумит, порой на минуту-две умолкая, словно прислушиваясь к словам старика.

– Анджелина, как и Леония, – бравая девчонка, – глядя на звезды, говорит Алессандро. – Да, бравая… А могло быть иначе, она могла сбиться с пути… Ладно, скажу все по порядку…

Отец Анджелины, Николо Веккини, – скверный человек: бросил семью и женился на другой женщине. Синьоре Веккини пришлось поступить на стекольный завод Амброджо Капелли. Она была робкой, молчаливой женщиной, редко улыбалась. А вот Анджелина стала другой. Она росла веселой девчонкой.

– Спой что-нибудь, Анджа! Спляши, Анджа! – часто просили ее подруги.

Что же, она не была гордой. Анджелина плясала. Анджелина пела. Вот так однажды она сидела на подоконнике, болтала ногами и пела тарантеллу, как вдруг за дверью послышались громкие голоса:

– Эй, Анджелина, открой, мы привезли твою маму!

Анджелина открыла. Матрос Леонардо и чистильщик сапог Луиджи внесли в комнату Марию Веккини.

Анджелина, взглянув на мать, стала кричать, потому что совсем не узнала ее. Мария Веккини была без сознания, вся в крови.

– Анджа, на стекольном заводе забастовка, – сказал Леонардо, – все бросили цеха… Лишь несколько человек осталось, и среди них была Мария Веккини. Она не хотела бастовать. Синьор Амброджо Капелли вызвал твою маму к себе в кабинет и стал допрашивать. Он думал, что синьора Мария, тихая и слабая женщина, сейчас же выдаст зачинщиков забастовки. Но он просчитался… Ты, Анджа, должна все знать. Не плачь, мы сейчас позовем тетушку Витторину.

Когда Мария Веккини пришла в себя, перед ней стояли тетушка Витторина – ее соседка по двору – и Анджелина, обе бледные, плачущие.

– Перестаньте, – сказала Мария. – Не надо, Анджа. Ты лучше погляди, какой сделал меня Амброджо Капелли. На мне нет живого места. Он бил меня, долго бил, а вы знаете, что у меня совсем слабое сердце… Анджа, не приходил ли доктор?

– Да, мама, один синьор в очках…

– И он оставил для меня лекарство, верно?

– Нет, он только покачал головой.

Синьора Веккини попросила напиться и, выпив глоток воды, сказала:

– Вот теперь мне лучше… Ты, Анджа, должна встретиться с Амброджо Капелли… Должна отомстить. Но не сейчас, нет, а когда подрастешь, дочка…

Это были последние слова матери.

На другой день после похорон Марии Веккини Анджелина заболела, и соседи прямо с кладбища отвезли девчонку в больницу. Оттуда она вышла спустя два месяца.

– Тетушка Витторина, скажи, где теперь синьор Амброджо Капелли? – придя к соседке, спросила Анджелина.

– Не знаю, – сказала Витторина. – Говорят, он уехал за море, а завод продал другому богатому синьору…

– Где же он?

– Не знаю.

Анджелина огорчилась и, сжав кулаки, сказала:

– Я найду его все равно!

Анджелина стала искать убийцу. Но теперь она была другой. Она не пела и не плясала. Она нашла работу в гавани, на причале сыпучих грузов: зашивала мешки, которые рвались во время погрузки. Домой возвращалась поздно, всё бродила по гавани и спрашивала матросов:

– Мой синьор, не знаете ли вы одного человека – Амброджо Капелли?

Она научилась задавать этот вопрос на всех языках, но все было напрасно. Потом Анджелина поступила на пассажирское судно «Джузеппе Верди» в качестве судомойки и побывала в Мессине, Катании и Палермо. Но и там никто ничего не знал о синьоре Капелли.

Анджелина потеряла надежду найти убийцу матери, но однажды она разговорилась с матросом из Касабланки.

Он служил на судне «Джебель Урак», которое доставило в Геную груз пробковой коры. Матрос хорошо говорил по-итальянски.

– Кем Амброджо Капелли приходится тебе? – спросил он Анджелину.

– Дядей, – сказала она.

Услышав такой ответ, матрос сплюнул табачную горечь на землю и придавил плевок башмаком, словно это была змея. Он оттолкнул Анджелину в сторону и, не говоря ни слова, зашагал к морю.

– Это не мой дядя! Не мой! Не мой! – закричала Анджелина.

Матрос остановился:

– Кто же он, синьорита?

Анджелина рассказала. Вот тогда матрос положил руку на плечо девочки и сказал:

– Твой синьор в Касабланке. Он купил виллу и водится с шайкой мерзавцев. Как же тебя зовут?

– Анджелина.

– Это хорошее имя. Идем, проводишь меня, Анджа.

Подойдя к трапу «Джебель Урака», матрос сказал:

– Таких, как Амброджо Капелли, немало. Народ их будет судить. Потерпи…

– Я не хочу ждать, – ответила Анджелина.

– Ты должна… – Матрос собрался еще что-то сказать, но в это время человек в штурманской фуражке закричал с палубы:

– Эй, Огюст, наверх, живо!

– Будь умницей, Анджа. Через месяц я снова буду в Генуе и поговорю с тобой, – сказал матрос и взбежал по трапу на палубу.

Часы на портовой башне пробили восемь вечера, а Анджелина, отойдя в сторону, долго глядела на «Джебель Урак». Когда пришли сумерки, она решила спрятаться в угольном бункере марокканского судна.

Спустя сутки кочегары-арабы обнаружили Анджелину в угольном бункере. Один из них, подняв руку, стал показывать куда-то наверх: повидимому, предлагал доложить о ней капитану. Но другой, постарше, что-то возразил и принялся внимательно разглядывать девочку.

Тогда Анджелина сказала:

– Позовите Огюста…

Арабы поняли. Они привели Огюста в кочегарку.

Увидев Анджелину, он сильно рассердился.

Анджелина молча стояла перед ним, вся вымазанная угольной пылью.

– Так вот ты какая! – сказал Огюст. – Ладно же, при первой возможности придется вернуть тебя в Геную… – И, обратившись к кочегарам, заговорил с ними на арабском языке.

Анджелине принесли воды, хлеба и банку сгущенного молока.

Корабль «Джебель Урак» шел медленно. Это было старое судно. Лежа на куче угля в темноте, Анджелина потеряла счет времени. Когда же Касабланка? Неожиданно она услышала грохот якорной цепи и обрадовалась. Но пришел араб, тот, что хотел доложить о ней капитану, и сказал:

– Танжер!

В другой раз останавливались в каком-то другом марокканском порту – кажется, в Федале. Долго стояли. Ей казалось – прошла целая вечность.

И наконец Касабланка.

К ночи кочегары-арабы помогли Анджелине оставить судно. Огюст ждал ее на берегу.

Узкими улицами он провел девочку к таверне, на вывеске которой была нарисована пляшущая на бочке коза. Но таверна была закрыта. Огюст постучал, и дверь открылась. На пороге показался человек и сказал по-итальянски:

– А, Огюст! Кто там с тобой?

– Твоя землячка, из Генуи.

– Тогда входите.

Хозяин «Белой козы» по приказу Огюста запер Анджелину в маленькой комнате над кладовой. Было решено дня через два-три вернуть девчонку на «Джебель Урак», который снова направлялся в Геную. Но на следующий день Анджелина бежала. Она спустилась по стволу акации вниз, на улицу.

Амброджо Капелли она нашла в районе богачей – Анфе, на красивой вилле. Он сидел на террасе, весь в белом, и отдыхал, потому что было самое жаркое время дня. Повидимому, синьор Капелли был в отличнейшем настроении: он чему-то улыбался. Возле него на столике из плетеного бамбука стояла начатая бутылка коньяка. Анджелина смело подошла к нему и спросила:

– Как живете, синьор?

Он посмотрел на девочку и, благосклонно улыбнувшись, ответил:

– О, прекрасно, хорошенькая синьорита!

– Так же, как в Генуе?

Амброджо Капелли отпил из рюмки немного коньяку и спросил:

– Кто ты, такая смелая?

– Я дочь Марии Веккини! – ответила Анджелина.

Он вскочил, опрокинул столик, на котором стояла бутылка, и завизжал, как свинья:

– Вон, проклятая девчонка!

Анджелина вытащила из-под блузки нож, замахнулась, но в тот же миг кто-то оттащил ее в сторону. Это был Огюст.

– Не беспокойтесь, синьор, – обратился он к бледному от страха Амброджо Капелли. – Я живо упрячу в тюрьму сумасшедшую девчонку…

Решив, что перед ним один из полицейских агентов, Амброджо Капелли оживился.

– Дайте ей там как следует, спустите шкуру! – сказал он со злобой.

– Не поскупимся, – ответил Огюст.

Он и Анджелина вышли за ворота. Анджелина шла молча, ничего не соображая, и плакала. Силы оставили ее.

В гавани Огюст швырнул нож в воду.

– Не волнуйся, Анджа, – сказал он тихо. – Твой Амброджо Капелли не скроется даже на самом краю земли…

И снова океан. На этот раз штормило. Зыбь бросала судно с борта на борт, и оно скрипело, готовое, казалось, вот-вот развалиться. Анджелина находилась на старом месте – в угольном трюме. Когда к ней приходил Огюст, она сердито говорила:

– Огюст, вы напрасно помешали мне! Ведь синьор Капелли – грязный шакал…

– Да, верно, но я тебе уже говорил, что народ сумеет наказать убийц, – ответил Огюст.

– Когда же?

– Настанет время.

– Это надо сделать сейчас, сегодня.

– Нет, сейчас нельзя. Надо копить силы, копить, как скряга копит алмазы. Народ победит… в мире немало смелых людей.

– Знаю, и в Генуе их немало, – сказала Анджелина. – Есть наборщик Джованни и рулевой Филиппо…

– Филиппо? – спросил Огюст и рассмеялся.

Его смех обидел Анджелину, и она сказала:

– Да, Филиппо. Он рулевой и посадил на мель судно с иностранным оружием. Это случилось весной… О, он ненавидит подлецов! Синьора Капелли он задушил бы собственными руками…

– Не выдумывай! – нахмурившись, произнес Огюст. – Слушай, Анджа… – И он принялся рассказывать ей, что надо делать, чтобы другим жилось лучше, чтобы не было безработных под небом Италии, чтобы народ победил и наказал таких, как синьор Амброджо Капелли.

Постепенно слова Огюста западали в душу Анджелины.

А шторм продолжался. Анджелина слышала глухие удары зыби о борт «Джебель Урака». Ей хотелось наверх, на палубу, под свежий ветер. Здесь, в бункере, было жарко, темно. Все было в угольной пыли, все хрустело под зубами. Даже вода была хрустящей.

Через две недели «Джебель Урак» вошел в Геную.

Огюст пожал руку Анджелине и сказал на прощанье:

– Вот что, Анджа: сегодня в шесть часов вечера приходи на площадь Феррари, там тебя будет ждать один товарищ в голубой куртке… Кто? Ну ладно, скажу: рулевой Филиппо.

– Филиппо? Ты знаешь Филиппо?

– Да, знаю.

Ровно в шесть Анджелина была на площади, но там не было Филиппо. Там, на скамье, возле фонтана, сидел Огюст в новой голубой куртке.

Он поднялся и пошел навстречу Анджелине.

– Филиппо – это я! – сказал он весело.

От удивления Анджелина долго не могла произнести ни слова.

– Так это правда? – наконец спросила она.

– Да, правда.

Он взял Анджелину под руку. Так они прошли всю Геную, вышли за город и очутились на кладбище.

У могилы Марии Веккини Филиппо остановился.

– Анджелина, – сказал Филиппо, – расскажи матери о синьоре Капелли.

И Анджелина сказала:

– Мама, я не исполнила твою просьбу: синьор Амброджо Капелли жив. Но ты не сердись. Будет день – и народ напомнит всем Капелли на свете, что сделали они!

– Это верно, Мария Веккини! – сняв берет, подтвердил Филиппо.

Так рулевой Филиппо сделался другом маленькой Анджелины. Без него она была бы жалким листом оливы, что кружит ветер осенней порой… Давайте пожелаем счастья бравой девчонке! Этой ночью она готовится помочь юноше Пьетро бежать из тюрьмы…

Закончив рассказ, Алессандро закуривает и снова глядит на звезды. Вот среди них появился и месяц, и ночь над Генуей стала светлее.