Текст книги "Начало великих свершений… (другая версия)"

Автор книги: Александр Авраменко

Соавторы: Борис Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Оберстлейтенант Макс Шрамм. Эрис-Деньи

Наша жизнь течёт по чёткому графику: время боевых вылетов, время отдыха. Три недели полётов, неделю на земле. Вначале в воздухе в основном летали истребители. Бомбардировщики применялись для подавления радиолокационных станций и аэродромов Южной Англии. Сперва жарко было. Доставалось всем. Ни разу мы не возвращались из полётов невредимыми: изрешечённые плоскости и фезюляжи, неработающие моторы. Кое-кто вообще сгорал в небесах Англии, падал в Канал, исчезал в разрыве зенитного снаряда. Потом стало легче: Дувр, Дил, Хокиндж, Мартлисем, Мидл-Уэллоп, Кенли– основные аэродромы истребительной авиации превратились в пепел и песок. Уничтожена была и радарная сеть на побережье, выбиты пилоты истребителей. Сами Острова были плотно блокированы союзным военно-морским флотом и гидроавиацией, в море рыскали подводники Дёница и Кузнецова, не позволяющие ни одному судну приблизится к берегам Англии. Одновременно тысячи и тысячи самолётов наносили мощнейшие удары по всей стране. Полыхали авиазаводы, металлургические и моторостроительные предприятия, горели поля и сады. Даже огороды перелопачивались фугасными бомбами. Когда пришла осень, во всей Англии не было ни одного действующего завода, её верфи и порты представляли собой груду развалин, города– сплошные пепелища. Поля были выжжены дотла, плодовые рощи представляли собой груды щепок. Шахты– пустые дыры в земле. В Скапа-Флоу из воды торчали мачты того, что когда-то считалось лучшим флотом мира, весь Королевский Гранд-Флит был уничтожен налётом союзной авиации в течение часа, когда с небес пошёл стальной дождь. Наступала экономическая катастрофа. Англичане в отчаянии предпринимали попытки прорвать блокаду подводными лодками, но за пределами действия их чудом уцелевших самолётов висели дирижабли противолодочной авиации, а сотни гидросамолётов рассекали небеса тщательно обшаривая при помощи радарных установок волны океана. Нам оставалось только выждать, и «лимонники» сами упадут на колени, невзирая на вопли ополоумевшего Черчилля. Небо над Британией стало царством союзной авиации, уверенно низводящей бывшую правительницу мира к нолю. В зиму метрополия вступала без продуктов, топлива, энергии, наконец, просто без крыши над головой её жителей. Наша разведка доносила, что в Лондоне участились случаи голодных бунтов. Операция «Адлерангрифф» полностью оправдала себя…

Двадцатого декабря я получил телеграмму из дома о рождении дочери, и обратился с рапортом по инстанции о предоставлении очередного отпуска. Мою просьбу удовлетворили, и я отправился домой. Дни перед отъездом были заполнены хлопотами по поиску подарков родным, передаче дел моему заместителю, а так же многочисленной писаниной, возникающей всегда в конце года. Наконец все проблемы были решены и я нагруженный словно мул многочисленными чемоданами выехал в Россию. Добрался я до дома на второй день после выезда из части, благодаря Бога за изобретение авиации, иначе бы тащился ещё не меньше недели на поезде, а то и больше. Наконец и знакомые ворота, бросаю чемоданы на дворе и вбегаю в дом, на ходу скидываю шинель, фуражку и наконец я в детской… Ещё летом мы решили с женой, что в этой комнате будет жить наш ребёнок… Осторожно прохожу по мягкому ковру к кроватке: вот оно, моё маленькое чудо. Спит. Чуть-чуть подрагивают ноздри тонкого носика во сне, интересно, какого цвета у неё глазки? Зелёные, как у Светы, или серые, как у меня? Скоро узнаю… Моя любимая жена отдыхает рядом на кровати, накрытая шалью. Осторожно отрываюсь от кроватки и стараясь не шуметь подхожу к Светлане, целую её. Жена открывает сонные милые глаза, не понимая ещё, что происходит, затем окончательно просыпается и обвивает мою шею руками. Несколько бесконечно коротких мгновений мы сидим обнявшись, ощущая ту общность людей, действительно любящих друг друга. Наконец неохотно разрываем обьятия, Света тихонечко встаёт с кровати, чтобы не потревожить нашу дочурку, и мы на цыпочках выходим из комнаты, чтобы опять слиться в поцелуе…

Сегодня в поместье двойной праздник: первое– это крестины, второе– я приехал домой. Самое удивительное во всём этом то что у нашего ребёнка разные глаза: один серый, папин. Второй же– зелёный, мамин. Но расовая комиссия обследовав малышку посовещалась и вынесла положительный вердикт её полному соответствию арийским стандартам, поэтому все рады и счастливы. Наконец грузимся в машину и едем в церковь. Ради такого случая Всеволод Львович примчался из Царицына, прибыла и его супруга со всем семейством. Сейчас Севины дети целыми днями обкатывают окрестные горки на лыжах. А когда лагерные жиды расчистили лёд на реке оккупировали каток. Сева будет крёстным отцом. Проблема возникла с крёстной матерью, но разрешилась довольно неожиданно: ни за что не догадаетесь кто ей будет! Сказать? Ладно… Сама Ева Браун! Здорово? Мой приёмный отец Адольф Гитлер не смог прилететь сам из-за загруженности делами, но зато прилетела Ева с сестрой и матерью, а так же богатыми подарками от него на специальном самолёте, и все немного ошарашены такой честью… Особенно местные партайгеноссе. К нам везут подарки целыми составами. Узнав о такой чести, оказанной мне вождём, наши промышленники стараются не ударить в грязь лицом: трактора, сельхозмашины, ткани, целые минизаводы и фабрики! Картины и драгоценности, словом, скоро уже не будем знать куда всё девать. Но самый дорогой подарок прислал мне, конечно, Фюрер: собственноручно написанный им портрет моего отца во Франции со своим автографом… От Александра Николаевича тоже особый подарок: его специальным распоряжением нам переданы все окружные государственные земли и разрешено бесплатно использовать местные лагеря для перемещённых лиц и заключённых. Дядя Карл уже чешет свой затылок, думая о весенней посевной, но судя по тому что его лицо проясняется это не составляет для него особых проблем. Подарки Круппа, Манна, Шахта будут использованы на все сто! Пригодятся и русские трактора и грузовики нижегородского и царицынского концернов. Рабочая сила имеется. Так что…

Местный священник ведёт службу, все крестятся, в том числе и мы, лютеране и католики. Специальным постановлением Святейшего синода мы приравнены к православным, аналогичное решение принято и нашим лютеранско-католическим Управлением, поэтому никаких проблем не возникает. Наконец звучит громогласное: "Нарекаю тебя Катериной, Катрин!" Все облегчённо вздыхают– ещё никогда в Храме не было столько народу! Ярко сияют свечи, плывёт ароматный дымок ладана. Наконец мы выходим на улицу, где ярко светит солнце. Принимаю свою дочурку и высоко поднимаю над головой, чтобы её видели все желающие. Катюша ведёт себя на удивление спокойно, её разноцветные глаза широко впитывают окружающий мир! Расти, моя малышка! Ничего не бойся, папа и его верные боевые друзья всегда защитят тебя от происков мирового сионизма и прогнившей насквозь демократии! А когда придёт время, ты сменишь его на боевом посту! Так я говорю ей мысленно, чувствуя небывалое раньше воодушевление и радость отцовства…

Очередной сюрприз! Когда мы подъезжаем к усадьбе нас встречают выстроившиеся вдоль дороги эсэсовцы: это мой товарищ Вилли Хенске, уже гауптштурмфюрер и его сослуживцы. Они салютуют нам партийным приветствием, выбрасывая вперёд правую руку. Громогласное "Heil!" звучит над деревней. Когда мы минуем их, бравые ребята строятся по подразделениям и маршируют по дороге к усадьбе! Наконец мы обнимаемся с Вилли, а тот увидев ребёнка завистливо вздыхает и поздравляет меня с отцовством. Его полк дарит малышке настоящий маленький танк, который его механики смастерили в свободное время. Игрушка вызывает у всех настоящий ажиотаж: маленькие гусеницы, башенка. Мотоциклетный мотор, могущий передвигать этого красавца по земле вместе с экипажем. Вижу, как взрослые дяди и тёти вздыхают от зависти, да многие бы хотели вернуться в детство чтобы иметь возможность покататься на таком танке…

Наконец вечер заканчивается, все гости уложены отдыхать, Ева с родственниками улетела назад в Берлин, вместе с ней убрались и корреспонденты с киношниками. Ребята Вилли расположились по деревенским домам, их принимали с радостью, и чует моё сердце, что после их визита детишек здесь прибавиться– вон как горят глаза у местных девушек и молодых женщин… Мы остаёмся со Светой одни, возле Кати дежурит нянька. Но тем не менее жене приходиться отвлекаться на кормление дочери. Я не в обиде, наоборот доволен, что жена сама кормит дочь, это по нашему, по арийски. Ребёнок должен быть выкормлен родной матерью, а не кормилицей. Это укрепит и здоровье и дух ребёнка…

Утром опять собираемся все за столом и плотно завтракаем, затем все вместе едем на экскурсию по поместью, организованному моим дядей. Гости поражены размахом и по-хорошему мне завидуют. Ещё бы, настоящее образцовое сельское хозяйство, да ещё и промышленные предприятия. Дядя Карл хвастается, что собирается построить консервный завод. Ну, наше хозяйство приносит приличный доход: военное ведомство платит щедро за продукты, плюс различные премии, да ещё плата за производимый здесь кирпич, за энергию, плюс доходы от животноводства. Сева хлопает меня по плечу и смеясь называет будущим помещиком. Видно, что ему немного завидно, и я утешаю его, говоря о том, что он может завести себе поместье где-нибудь в Техасе или Орегоне. Все дружно смеются, а потом задумываются, ведь рано или поздно, но воевать с Америкой придётся… Хотя сейчас у нас на очереди Англия и Япония… На следующий день все гости уезжают, остаётся только семейство Всеволода Львовича в полном составе. У детей каникулы, а у нас им явно нравиться и они целыми днями носятся на улице. Наши супруги явно нашли общий язык и теперь все дни проводят вместе, ухаживая за нашей Катенькой. Света сообщает мне, что пригласила их к нам на лето, я согласен с ней полностью. Это лучше, чем тратиться на дачу где-нибудь в Крыму или дышать пыльным воздухом в Москве. У нас чудесный воздух, есть река, где можно купаться. Недалеко город, где можно сходить в театр или в кино, посетить ресторан. Так что конечно здесь отдыхать очень хорошо… Замираю на месте, осенённый идеей… Срочно нахожу дядюшку, коротко излагаю ему идею и оседлав коней мы мчимся на берег реки: вот он, то что нам требуется! Великолепный сосновый бор! Здесь построим летние домики, здесь проведём водопровод, расчистим пляж, устроим купальни. Будет великолепный санаторий для отдыха. Дядя Карл проникается идеей мгновенно и уже прикидывает сколько чего потребуется. Кроме дохода от аренды дач это же дополнительный источник дохода от продажи продуктов дачникам! Возвращаемся домой, собираем наших дам и излагаем идею. Она приводит их в полный восторг! Особенно радуется Люба: теперь ей не надо будет каждую весну снимать дачу в Москве втридорога, она будет отдыхать в великолепном месте. Оставшиеся дни до предела заняты: гуляем с дочерью, согласовываем разрешение на постройку посёлка отдыха, ещё и ещё раз выверяем проект. Впервые встречаю с семьёй Новый Год. Шумное празднество. Дядюшка ради такого случая распорядился выдать работникам по курице на двоих и по порции спиртного. Ночью слушаем как из бараков раздаются песни. Красиво поют… Оставшиеся от отпуска дни наслаждаюсь тихим счастьем: любимая жена, красавица дочурка, хозяйство… Наконец пора уезжать. Меня провожают на станцию и пока поезд не тает вдали машут руками, прощаясь. Когда мы увидимся снова? Не знает никто из нас. Твёрдо известно только одно– скоро начнутся опять бои: нас ждёт Англия и Япония. И это будут нелёгкие сражения…

Флаинг-капитан Фриц Штейнбаум. Англия

Мне удалось вырваться в Лондон к семье. Сейчас каждый день враги бомбят Британию. Тысячи и тысячи самолётов круглые сутки висят над нами, извергая из своих раздутых тел сотни тонн бомб. Они стирают с лица земли наши города и деревни, нашу промышленность, наши поля. Уничтожены полностью Ковентри, Кент, Глазго и многие другие города. Практически выведены из строя заводы по производству самолётов и двигателей, сталелитейные заводы Бирмингема превращены в груды щебня. Но Правительство Британии и его премьер лорд Черчилль всё же заботятся о своём народе: они успели заготовить миллионы картонных гробов для похорон погибших. Выкопали во всех лондонских парках щели и убежища с накатами из досок от ящика из-под гвоздей, которые даже полукилограммовая фугаска превращает в готовую могилу. Они позаботились…

Я бегу по вечерней улице, не обращая внимания на вой сирен тревоги. Что толку от этих завываний? Улицы пусты, только кое-где пожарники в чёрной форме с красными нашивками на рукавах пытаются потушить пылающие дома. Спасательной техники катастрофически не хватает, а та что есть, изношена до предела. Из посечённых осколками шлангов струями бьёт вода, и из наконечника шланга она сочится уже тоненькой струйкой. Эта жидкая полоска воды не может сбить огромное кроваво-грязное пламя, тугим смерчем рвущееся из окон пылающего дома. С крыши огненным ручьём льётся пылающая смола битумной заливки, разбрызгивая в разные стороны раскалённые капли. Земля дрожит от непрерывных взрывов. В окнах чудом уцелевших домов давно уже нет стёкол. И это – хорошо. Не хотелось бы получить по шее осколком лопнувшего стекла. Так погиб мой друг: вылетевшее из рамы стекло перерубило ему шею…

Мне преграждает путь груда битого кирпича. Уже недалеко, слава Богу. Ещё одна улица, и всё, я на месте. Удар воздушной волны швыряет меня на землю. Над головой верещат осколки и высекают яркие в вечернем сумраке искры из булыжника мостовой. Вроде цел… Поднимаюсь и осматриваю себя в свете очередного занимающегося пожара. Да, цел. Только испачкался. От непрерывных бомбёжек всё покрыто толстым слоем пыли. По ней можно узнать тех, кто выбрался из под развалин или оказался неподалёку. Эти люди напоминают гипсовые куклы. Такие же белые, с остановившимися от шока глазами. Под градом осколков кирпича и щебня бегу к своему дому. Точнее, не своему, а съёмному, но там живёт моя семья. На прошлой неделе он ещё стоял. Что же сейчас? Не-е-т! Вместо аккуратного трёхэтажного домика с магазинчиком на первом этаже груда развалин… На ней возятся пожарники, раскапывая завал. На негнущихся ногах я приближаюсь к ним. Старший команды, увидев меня хриплым голосом зовёт на помощь: они кого-то раскапывают. Из горы кирпичей торчит женская голова, закутанная на манер тюрбана в платок. Неужели? Сердце начинает биться быстрее, но в белой от пыли голове я узнаю нашу квартирную хозяйку, миссис Джеймисон. Может, она знает о моих? Срывая ногти на пальцах я откидываю кирпичи, помогаю спасателям раздвинуть балки. Как же она уцелела? Кто-то поит её из фляги, и вот, наконец, мы вытаскиваем её из смертельной ловушки. Женщина непрерывно кашляет и хватается за грудь. Медик бегло осматривает её и наконец выдаёт диагноз: цела, только помята. Это пройдёт. Я остаюсь с ней. Помогаю спуститься с обломков и усаживаю под чудом уцелевшим козырьком подъезда на валяющийся здесь же ящик.

– Миссис Джеймисон, вы узнаёте меня?

Та переводит свои глаза на мою форму, потом в выцветших от старости глазах загорается светлячок узнавания. Своим скрипучим голосом она произносит:

– Фриц? Ты?

– Я, миссис Джеймисон. Фриц Штейнбаум. Вы про мою семью что-нибудь знаете?

Она на мгновение умолкает, потом вдруг начинает плакать. Сквозь рыдания она говорит…

– Нет у тебя семьи больше, Фриц. Нет. Мэри пошла за продуктами, карточки отоварить. Сегодня утром. Бомба прямо в очередь легла…

Она что-то ещё говорит, но я не слышу. Я медленно бреду прочь. Земля пошатывается у меня под ногами, но я иду. Нет больше никого. Ни жены, ни моего маленького чуда. Всего одна бомба. Одна…

Полковник Всеволод Соколов. Ноябрь 1940. Эстляндия

На дюнах ревут танки. ЛК-13 прошли уже метров на шестьсот вперед, но громоздкие ЛК-7 застряли в песке. Размотанные дорожки из проволочной сетки помогают слабо. А по циферблату секундомера неумолимо бежит стрелка. Ну, обезьяны страховидлые, я вам сегодня на разборе устрою незабываемую встречу с Кузькиной матерью!

– Щаденко, полный вперед! Никольский, связь!

И уже в микрофон!

– Орел! Орел! Я – Утес! Немедленно вернуться и взять по двое «соколов» на буксир! Сокол! Сокол, твою мать! Перестань песок копать! Разложить дополнительный слой дорожек!

В шлемофоне отзываются комбат-два капитан Сенявин – Орел и комбат-три капитан Савчук – Сокол. Одновременно с ними в передачу вклинивается комбат-раз подполковник Рубашевский – Беркут, спешащий отрапортовать, что поставленную задачу выполнил успешно. Я посылаю его на следующий рубеж. Рубашевскому хорошо: в его батальоне тяжелых танков нет и в помине, зато имеется рота плавающих Т-40, которая и выскочила на берег первая и дождалась подхода остальных танков батальона. ЛК-13 по песку идут относительно спокойно, в отличие от Т-34М, которые были у нас сначала. Но у 13-х «Корниловых» гусеницы пошире, потому-то я и вопил в штабе благим матом, пока не получил то, что требовалось… Черт побери, время идет, а четвертый батальон даже не начинал высадку!

– Кречет, Кречет! Я – Утес! К берегу! Аппарели опустить. Орудия – к бою! Приготовиться к отражению возможной контратаки противника!

Десантные суда подходят к берегу. Носовые сходни откинуты, башни ищут цели. Хвала небесам, здесь все в порядке.

На берегу срочно раскатывают рулоны сетки, и, грохоча дизелями, танки Орла начинают буксировку. Медленно, но верно громады седьмых «Корниловых» ползут по пляжу и дюнам.

– Сокол! Веди своих след в след!

Тяжелые танки вылезают на гребни дюн и останавливаются, застыв как несокрушимые форты. Впрочем, если у «томми» не появится чего-нибудь, способного пробить 12 см лобовой брони, то эти форты и впрямь несокрушимы. Кречет начинает высадку. Медленно, медленно…

Последние танки проходят пляж, и полк собирается в три батальонные колонны, прикрытые боевым дозором Рубашевского. Хорошо, учения окончены.

– Учения окончить! Двигатели глуши! Комбаты, ко мне!

Ко мне торопятся четверо офицеров. Наша бригада – четыре батальона, 201 танк. Все батальоны смешанного состава. В первом батальоне рота легких танков и две средних, во втором и четвертом – две роты средних и рота тяжелых, в третьем – рота средних и две роты тяжелых.

– Значит так. Рубашевский – удовлетворительно. Бремер – удовлетворительно. Сенявин и Савчук – плохо, соратники, очень плохо! Вы что, Навуходонсоры необъятные, не соображаете, что «семерки» в песке вязнут? Двенадцатый раз высаживаемся и двенадцатый раз Вы, имбецилы, увязаете в дюнах! Прошу заметить, что это еще нам не оказывают сопротивления. А если бы оказывали? Вы еле-еле уложились в норматив! Почему Рубашевский и Бремер могут перекрыть норматив на двадцать две минуты, а Вы, верблюды беременные, только-только две с половиной минуты отыграли?! В общем так, Савчук: сегодня своим можешь сказать, что если они не научатся быстро и ровно разматывать дорожки, то я Вам, баранам вислозадым, найду службу поспокойнее. Севморпуть охранять. Сенявин, крокодил ты, архиерейский, это и к тебе относится!..

…А вечером, в небольшом чухонском поселке с непривычным для русского уха названием Роослепа, нас раскатывал в блин комкор Горбатов. Комкор – как закон: суров, но справедлив, потому и влетело всем. Мне перепало за то, что моя бригада, хотя и обогнала всех по среднему превышению норматива высадки (двенадцать минут – это Вам не семечки!), но долго возились с выходом тяжелых танков на рубеж. Родимцев схватил свое за то, что его парашютисты слишком медленно собирались воедино после выброски. Полковнику Одинцову досталось за то, что его бригада при высадке умудрилась утопить три бронетранспортера. Правда, по нормам потерь можно утопить по два БТРа на батальон, но кого здесь волнуют нормы?…

Вечером мы сидим в малюсенькой пивной, алюс-баре, как это именуется здесь. После прибытия в Эстляндскую губернию наш корпус изрядно поднял благосостояние местного населения, увеличив потребление водки и пива разиков в двести, а также занеся в эти забытые Богом места привычку употреблять коньяк, вино, икру, шоколад и табачные изделия кроме трубочного табаку.

Удивительно подбираются компании: наша бригада теснее всего сошлась с десантниками Родимцева, Одинцов почему-то выбрал себе в друзья штурмовой полк Моспанова, артиллеристы накоротке сошлись с катерниками и разведкой. Единственным логичным дуэтом в этой пестрой компании оказалась близкая дружба транспортников – авиаторов и флотских. Правда, нужно заметить, что собраться всем вместе в этом алюс-баре просто не представляется возможным. Поэтому, здесь остаются только те, кто пришел первыми и их друзья, остальные могут идти восвояси. В Роослепа имеются еще пара трактиров и маленькая харчевня, нахально присвоившая себе название «ресторация». Но в этих местах стоит никогда не выветривающийся запах жареной рыбы. Нет, салака с брусникой – это вкусно, но каждый день – брр!

Сегодня мы были в алюс-баре первыми. На столах стоит пиво, водка, и наша, русская закуска: сало, квашенная капуста, огурчики… Шипит на сковородах глазунья, две симпатичные, но несколько вяловатые, молодые чухонки – эстонки, как их принято называть в последнее время, разносят кувшины с пивом по залу, доливая в кружки.

– Что сегодня говорят о положении на фронтах? – интересуется Родимцев, опустошая рюмку. – Сегодня я не успел даже послушать "В последний час".

– Наши в пяти километрах от Багдада, – сообщает Савчук, прихлебывая пиво. – Говорят, местность препятствует использованию танков.

Он усмехается, и вытирает губы от пены:

– Их бы сюда, в дюны, – он мечтательно жмурится, как кот на солнце, и становится похожим на Танкиста, чинно сидящего возле блюдечка со сметаной.

– Вот бы мы посмеялись, – соглашается Александров, один из комбатов Родимцева. – Здесь потрясающие места и для танков и для кораблей, и для десанта.

Он вдруг неожиданно взрывается:

– Послушайте, соратники! Объясните мне: где, в каком месте Британии, находятся такие же гиблые места, такой же песок, дюны, болота и прибрежные мели как здесь? Я тщательно изучал атлас, и могу с уверенностью сказать: нет такого места в Англии, где все это было бы вместе! Так какого черта нас загнали в эту дыру?!

– Слушайте, Алексей, – спокойно, как и положено "истинному арийцу", спрашивает Бремер с дальнего конца стола, – а кто Вам сказал, что нас готовят только для Англии? Может быть потом мы будем высаживаться где-нибудь в Индокитае?

– Или во Флориде? – добавляю я.

Александров умолкает и обводит удивленным взглядом всех присутствующих: не разыгрывают ли? Он – самый молодой офицер в нашей компании, и часто становится объектом для армейских безобидных розыгрышей. Но в этот раз все предельно серьезны. Да, учения и должны быть сложнее настоящих боев, если конечно вы хотите добиться толку от своих солдат, а не заваливать противника "мясом"…

– Братцы, – взывает Родимцев, – хватит про эти дюны и болота, душевно прошу! Лучше расскажите, чего там еще про фронт говорили?

– Ну, еще сказали, Александр Иванович, что в Турции наши форсировали Джейхан и двигаются к Адану, почти не встречая сопротивления. Десант у Зонгулдака закрепился на плацдарме и при поддержке кораблей Черноморского флота успешно отражает контратаки противника. В Китае наши войска вели бои в районе Уханя с превосходящими силами британо-китайских войск. В Африке, – Сенявин неопределенно хмыкает, – в Африке – как обычно. Маршал Грациани осторожно продвигается к Египту.

– Пристрелит его однажды наш Рокоссовский, – делится своими соображениями Волобуев, еще один комбат Родимцева, – и прав будет. Послал же Бог союзничков!

Что тут возразишь? Единственных итальянцев, которые заслуживали названия солдат, я видел только в Манчжурии, где эти ребята, потеряв в боях добрую половину своих товарищей, научились драться не хуже наших или немцев. Родимцев утверждает, что итальянские парашютисты – тоже ничего себе ребята. Наверное, так и есть. Но все остальные итальянские военнослужащие, от последнего флейтиста до маршала явно не заслуживают высокого звания «солдат»! Да если бы не Рокоссовский – Грациани и посейчас бы еще топтался у Тобрука!

– Единственный способ быстро окончить кампанию в Африке, – вступает в разговор мой бригад-иерарх о. Спиридон, – это удалить оттуда всех итальянцев и поручить дело двум-трем нашим и двум-трем германским дивизиям.

– "Нашим" – это в смысле "охранным"? – невинно интересуется Савчук.

О. Спиридон еще не привык к таким подначкам и ввязывается в бесконечный спор на тему: "Какой род войск играет самую важную роль в современной войне?" Я неодобрительно качаю головой: о. Спиридон – заслуженный вояка. Наперсную гемму он носит на георгиевской ленте и памятных лентах за две прошлых маньчжурских кампании и за борьбу с басмачами. Как-то, недели две тому, «десантеры» подбили его на соревнование по стрельбе, так наш батюшка проиграл две бутылки шампанского. А выиграл – пять! Так что, к о. Спиридону я испытываю уважение. Просто он еще не служил в таких частях, как наша…

Я уже собираюсь сделать Савчуку внушение, когда в дверях начинается какая-то подозрительная возня.

– Не шуми, – слышу я голос хозяина алюс-бара. – Стесь коспота офицеры ситят. Солтат не пускаем.

– Да пойми ж ты, чухна белоглазая, – в голосе невидимого собеседника хозяина прорезаются истерические нотки, – я ж им должен приказ передать!

– Нелься – упорно нудит свое хозяин. – Стесь коспота офицеры ситят.

Я встаю и иду к дверям. Так и есть – посыльный из штаба корпуса. Кончай гулянку, соратники. Приказ готовиться к погрузке: будет первая высадка с больших кораблей, в условиях приближенных к боевым. Пойдем, Танкист. Не повезло тебе, дружок: сегодня у местных мышей амнистия. Займешься корабельными крысами…