Текст книги "Мешок историй про шалого малого"

Автор книги: Александр Мешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– А Изабель?

– Изабель? Ну да. Изабель, Изабель. Красотка Изабель. Она умерла. Я не знаю, нужна тебе вся правда или нет? Правда – это ведь такое говно!

– Да, давай уж. Меня уже ничем не удивишь!

– Ну, смотри! Кстати, можешь не верить, если тебе так удобнее. Она была моей первой женщиной. Она все мне рассказывала о тебе. Как ты подло ее кинул. Сбежал, когда она была уже беременна…

Кравец осушил двойную порцию махом.

– Ты не волнуйся, – посоветовал ему Рауль, – а то сейчас снова напьешься раньше времени.

– А это… сын мой был педик? – Георгий жадно сглотнул вхолостую.

– Какая теперь разница?

– Был или нет?

– Зачем тебе это знать?

– Был или нет? – вспотевшие ладони Георгия непроизвольно сжались в кулаки.

– Может, не надо? Жорж? – Рауль иронично кивнул на кулаки, – Я же тебе говорил, правда не всегда нужна людям.

– Это не твое дело! Был или нет?

– Вот заладил! Ну был… Если тебе от этого легче станет. Он был мой лучший друг, брат… Ну, и, как это, любовник. Да мы и Изабель вдвоем ебали. Так что мы с тобой почти родственники…

– Заткнись! Ублюдок! – кровь закипела в жилах Кравеца, норовя порвать сосуды. Жгучие, словно серная кислота, слезы невероятной обиды выступили на глазах.

– Тихо-тихо-тихо, господа… – успокоил Георгия встревоженный бармен, – Может еще коньяка?

– Георги! – Рауль положил руку на его плечо, – не кипятись!

– Иди отсюда! Грязный ублюдок! Педрила! Быстрей! Иди быстрей… Пока я тебя не убил! – Жорка брезгливо скинул руку Рауля с плеча.

– Кишка тонка! – Рауль усмехнулся своей прекрасной ухмылкой и снисходительно, легонько и добродушно стукнул Георгия по скуле, как это делают в кино сильные парни в разговоре с младшими братьями. Затем он вздохнул, затушил окурок в пепельнице, решительно поднялся и спортивной, пружинистой походкой пошел по направлению к терминалу. Через двадцать метров он обернулся и послал Кравецу воздушный поцелуй.

– Георги! Рауль жив! – крикнул он, смеясь, размахивая распятием. – Жив Рауль! Я – пошутил! Шутка-а-а-а-а-а! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха….

Кравец в волнении, с силой сжал пакет в руках. Руки его сомкнулись. Пакет был наполнен бумагой. Слезы моментально переполнили глаза Георгия и соленым потоком покатились по впалым небритым щекам.

15.

После ресторана скованного наручниками Жору Кравеца доставили в воронке в участок и грубо бросили в пустую каталажку. Кравец стучал в двери, кричал, требовал адвоката. Через два часа узник угомонился и попытался заснуть. Но ему не дали. Узкоглазый сержант, открыв двери, прокричал утренним петухом:

– Кравес! На вихад!

Наручники. Легкий шмон. Пятиминутный проход по длинным лабиринтам коридора, и, наконец, – знакомая, обитая кожей, дверь. Да, да! Здесь Кравец был пару дней назад. Сияя ослепительной улыбкой, словно начищенный самовар, Георгия встретил старый знакомый, капитан Свиридов, правда, в гражданской форме: светлом, щегольском пиджаке.

– Ба! Знакомые лица! – воскликнул он торжествующе, бодро вскакивая из-за стола. – Как сын?

Жора молчал.

– Джамальебиев! Сними с него наручники! – скомандовал Свиридов.

– Он буйная! – предупредил раскосый сержант, еще вчера успешно торговавший шаурмой на Савеловском рынке, снимая с Жорки наручники, – И дерется у него хороший…

– Справимся, – уверенно ответил лейтенант. – Двери закрой с той стороны!

– Чего не здороваемся? – спросил он Кравеца, когда двери за сержантом закрылись. – Не в настроении?

Жора молчал, уставившись в пол.

– У-у-у-у, как тебе губищу-то расквасили! Вытри-ка! – Свиридов бросил ему платок, – похоже, не твой сегодня день? А? Георгий? Так ведь? Не твой ведь?

– Не мой! – согласился Кравец.

– Чай будешь? Пуэр!

– Водки! – тихо попросил Жора. – И закурить.

– Ничего себе, у вас запросы, мучачо! – восхищенно покрутил головой лейтенант. – А буянить не будешь?

– Нет! – пообещал Кравец.

– Ну-ка! Давай я тебе губу-то вытру! – лейтенант заботливо промокнул платком, смоченным водкой, разбухшую, словно равиоль, губу Кравеца. Кравец сморщился от боли. Он залпом выпил предложенные человечным полицейским полстакана водки. Свиридов услужливо протянул ему половинку шоколадки «Аленка».

– Оп-па! Сервис! Закусываем, закусываем! Во-от так! Молодца! Ну, давай, рассказывай, из-за чего сыр-бор? Че ты разбуянился-то?

– Это мои друзья!

– А чего ты на друзей наехал?

– Юрка. Он первый начал!

– Не надо мне лгать! Ты первый на него стол кинул!

– Но он нож схватил! У него хватило бы ума и полосануть по лицу!

– Ты мне сказки не рассказывай! Я все видел!

– То есть как?

– Вот так! Видел я все! Очень хорошо видел. Ты был прямо ястреб! Красиво его сделал…

– То есть – как?

– А вот так! Ты, в самом деле, не узнаешь меня?

Кравец внимательнее присмотрелся к капитану. Что-то знакомое, несомненно, проглядывалось в его бородке, в его глазах…

– Не могу припомнить! Вы – были консультантом в «Детективах»?

– А подумать?

– Гример из морга на Тишинке?

– Чушь!

– Шаолинь? Настойка от педофилии из Жень-шеня!

– Тепло, тепло! А вот так? – Он встал в профиль и открыл рот.

– Суходорченко? Ты? – Жора восхищенно хлопнул себя по ляжкам.

– Кто-кто? – по недовольному лицу Свиридова было понятно, что Жора не угадал.

– Суходорченко. Ну, Индийский океан? Сейшелы? Мамуда Ухойдако? Акула-людоед!

– Тепло, тепло! А вот так? – капитан вытянул руку вперед, немного присел, напрягся и открыл рот еще шире. В это время в двери заглянул какой-то лысый сотрудник. Увидев капитана в нелепой позе, он округлил глаза, недоуменно поморгал и, закрыв двери, тихо исчез.

– Такеши Китано? – с удивлением воскликнул Жора, – Не может быть!

– Ну, хорошо, раз ты такой тормоз, давай попробуем последний аргумент, – Свиридов полез в стол, достал оттуда роскошный парик, с волнистыми волосами и, встряхнув его, надел на голову, схватил со стола пустой стакан и запел в него высоким, хриплым фальцетом, словно в микрофон:

 
Hey, hey, mama, said the way you move,
gonna make you sweat, gonna make you groove.
Oh, oh, child, way you shake that thing,
gonna make you burn, gonna make you sting.
 

Несомненно, это был Он! Перед Жорой стоял Роберт Плант, певец из ресторана Дома Прогрессивного Журналиста.

– Once more dead!!! – восхищенно воскликнул Жорка, будучи не в силах сдержать эмоций. Плант, заметив округленные от восторга глаза Георгия, вдохновенно подпрыгнул и запел еще громче и пронзительнее:

 
All I ask for when I pray,
steady rollin’ woman gonna come my way.
Need a woman gonna hold my hand,
won’t tell me no lies, make me a happy man.
 

– Ебать-колотить! – повторял завороженный и очарованный Жорка.

– Вот именно! – довольно хохотнув, сказал Роберт Плант, обнажив ровный ряд перламутровых зубов. В это время дверь снова приоткрылась, и в нее заглянул давешний полицейский.

Увидев капитана в парике, он округлил глаза и, осторожно прикрыв двери, исчез.

– Но, позвольте… Как вы тут? Почему? В участке? Это же невероятно! С таким голосом! – воскликнул Жора.

Певец, тяжело дыша, устало плюхнулся в кресло, стянул с головы парик.

– Не знаю, как тебе объяснить… – он достал из деревянной коробки сигару, привычно и ловко отрезал кончик, – Мы уже не те… Рок умирает, Жорик. Мы должны потихоньку уходить, чтобы не быть смешными. Сюзи Кватро, Ингви Мальмстин, Барни Марсден, кому сейчас нужна их музыка? Кругом слушают такую хуйню, что страшно жить становится!

– Не скажи, – горячо возразил Жора, – Рок никогда не умрет! Никогда! В последний приезд, на Пинк Флоид народу было больше, чем на похоронах Сталина! А на Маккартни вообще все билеты за месяц проданы! Нельзя уходить, Роберт! Никак нельзя! Уступать место жлобам? Это малодушие…

– Да народу по хую, на что ходить! Это же – толпа! На митинги «За честные выборы» или на концерт Оззи Осборна. – Роберт Плант прикурил сигару и красиво выпустил дым. – Заметь, кто на рок-концерты ходит? Старички, типа нас тобой! А молодежь тупо идет на то, что модно, а не на то, что хорошо! Скоро нас будут слушать только застывшие во времени мумии, как сегодня слушают Козина, Вертинского и Лемешева. Поэтому у нас, братишка, должен быть запасной аэродром! Семья, работа, любовь. Или, как у меня – работа в полиции! Вот у тебя есть запасной аэродром?

– У меня? – Георгий задумался и с ужасом вдруг осознал, что у него нет никакого, даже самого захудалого, запасного аэродрома. Дома пусто, в душе мрак, будущее темно.

– Скажи мне, Роберт, в тебя отец вложил частицу себя? – спросил он задумчиво.

– В смысле? – поднял кустистые брови Плант.

– Ну, занимался он твоим воспитанием? Формировал тебя как мужчину, как музыканта?

– Да нет, – немного подумав, ответил Плант, – хотя, если честно, я этому рад. Если бы он меня, упаси Бог, формировал, я бы давно спился. Он ведь у меня алкаш был, от пьянки загнулся.

– Тогда, может быть, мать? – с надеждой спросил Кравец.

– Да нет. Мать была занята собой. Меня формировала музыка. Да. Музыка. И все. А мать в музыке ни бельмеса не соображала. Она была глухая. А почему ты это спросил?

– Да так… Я об этом часто думаю.

Двери кабинета со скрипом приоткрылись. В проеме снова показалась лысая голова полицейского, потом другая, поменьше и вихрастая, словно посудный ершик. Не заметив ничего странного, обе головы исчезли.

– Ну что? – Свиридов деловито, неторопливо и величаво, чтобы Жорка успел заценить, взглянул на часы «Rolex», – Протокол будем оформлять? Или так разойдемся? – он, с хитринкой глядя на Георгия, засунул остатки шоколадки «Аленка» себе в рот.

– Юрка там – как? – Кравец окончательно пришел в себя.

– Дома твой ебанутый Юрка. Пьян, как большевик на маевке. Протрезвится утром, а ты уже – опачки – дома!

– Сколько? – вздохнул Жора, почти физически ощутив себя дома, в спасительной теплой ванне с благовониями и морской солью, бокал «Henessy» в руке, Taj Mahal из колонок, и ему стало тепло и спокойно.

– Вот это – по-мужски! Молодца! – одобрительно хлопнул его по плечу капитан, почти физически почувствовав увесистую, шершавую пачку ассигнаций у себя в руке, и ему стало тепло и спокойно. Он вдруг схватил со стола стакан, легко, по-ковбойски, без помощи рук, вскочил на стол, опрокинув на пол компьютер, держа сосуд перед собой наподобие микрофона, запел в него хриплым, истошным фальцетом:

 
Didn’t take too long ‘fore I found out,
What people mean my down and out.
Spent my money, took my car,
Started telling her friends she wants to be a star.
I don’t know but I been told,
A big-legged woman ain’t got no soul.
 

КОНЕЦ

Фиктивный брак

1.

Вечером, возвращаясь с работы, Николай Заколупин обнаружил в своем почтовом ящике мятую записку на фирменном бланке ЖЭКа № 6. Вот что он там прочитал: «Гражданин Н. А. Заколупин! В связи с предстоящими выборами, вам надлежит явиться в паспортный стол, для уточнения и идентификации ваших биографических данных».

– Что за хрень? – встревожился не на шутку «гражданин» Заколупин, – такого раньше не было, идентификация какая-то…

На самом деле, «гражданину» Заколупину Н. А., здоровому, молодому симпатичному человеку, тридцати лет, специалисту по компьютерной графике было отчего беспокоиться. Был в его биографии малоизвестный широкой общественности факт, который мог бы вызвать законное подозрение у паспортистов. Дело в том, что год назад Заколупин Н. А. заключил фиктивный брак с гражданкой Анной Семеновной Блохайц, пятидесятилетней одутловатой, усатой женщиной с сиплым, прокуренным баритоном, редкими, окрашенными неведомым мировой колористике цветом, волосиками на голове. Анну Семеновну он видел всего два раза: один раз, когда предприимчивый и энергичный армейский друг Женька привел ее к Николаю для того, чтобы подписать взаимовыгодный сепаратный договор о недопустимости взаимных имущественных претензий.

– Вот, Колька, невесту тебе нашел! Принимай! – весело кричал Женька, подталкивая Анну Семеновну к Николаю. – Ручку даме целуй, каналья! Вот так!

Николай, смущаясь, тронул губами протянутую натруженную и жилистую руку дамы.

– Анна! – склонив голову на манер придворных дам, представилась она и сделала нелепый книксен.

– Я сват ваш, дети мои! Сват, сват, сват! – крестился, смеясь, Женька и разливал настоящее португальское вино по стаканам.

Анна Семеновна тогда была в белой кокетливой винтажной вязаной шапочке и в серой, траченной молью кофте. Она кокетничала и строила Николаю глазки. Сошлись на пятидесяти тысячах деревянных. За эту сумму Анна Семеновна согласилась прописать Николая к себе как мужа. Второй раз он увидел ее, когда они расписывались в районном ЗАГСе. К моменту регистрации невеста, благодаря усилиям свата, была изрядно пьяна. Женька, проявив себя как лучший друг, все устроил в лучшем виде: напоил Анну, купил ей платье, туфли, цветы, оплатил шампанское, а теперь, словно брат невесты, поддерживал женщину под локоток, чтобы она не шибко шаталась. Лицо Анны было пурпурным от красного вина, а сама она была оживленная и, как ей казалось, весьма остроумна.

– Николя! Мон лямур! Айда в нумера! – кричала она на все фойе, – Гуляем пока живы!!!

Женька, опасливо оглядываясь на кряжистого секьюрити, дежурившего у входа, как мог, пытался успокоить расшалившуюся старушку.

– Николай! Согласны ли вы взять в жены Анну? – спросила худая, желтокожая женщина с лентой через плечо.

– Да, – тихо ответил Николай.

– А вы, Анна, согласны стать женой Николая?

– Йес! – озорничала Анна. Женька ущипнул ее за бедро. Анна рассмеялась.

– Обменяйтесь кольцами!

Николай долго никак не мог втиснуть кольцо на широкий палец Анны. Он вспотел и тихонько матерился.

 
– Желаем вам прожить без скуки
Счастливой, дружною семьей
До дня, когда вас ваши внуки
Поздравят с свадьбой золотой
 

Громко, как на утреннике, с невероятно идиотским выражением на лице, прочитала желтокожая ведущая торжеств, поправляя постоянно сползающую с покатого плеча ленту. Николай взглянул на рдеющую от счастья невесту и на минуту представил себе картину свадьбы золотой. Ему чуть было не стало плохо.

– Пусть не погаснет никогда Счастливой жизни зорька, Пусть будет счастье вам всегда, А на сегодня – горько!

С каким-то садистским выражением продолжала издеваться желтокожая женщина.

– Горько-о-о-о-о-о! – подхватил Женька!

Николай, преодолевая отвращение, прикоснулся к толстым, как оладьи, густо накрашенным губам своей «супруги». Но Анна уловила момент и, ловко обхватив своими губищами губы Николая, впилась в него долгим поцелуем. Потом новоиспеченные супруги со сватом поехали отмечать событие к Анне Семеновне домой. Это была запущенная, унылая комнатка, с облупленными дверями, с древними, старушечьими, кружевными занавесками на окнах, в коммуналке на Автозаводской улице. Старинный комод, шаткий стол, фикус в деревянной кадке, шкаф с треснувшим зеркалом, казенная кровать с металлическими гредушками, тумбочка, над которой нелепым вызовом жизнеутверждающей эстетике Николая Заколупина висела репродукция унылой картины художника Сергея Васильевича Иванова «В дороге. Смерть переселенца»: вот и вся нехитрая обстановка. Тем более дерзким казалось меню свадебного банкета: устрицы Жиральдо, лосось, маринованный в цитрусовом соусе, копченый дикий мусун, салат с бретонским омаром, ягодное тирамису, коньяк Henessy XO. Предусмотрительный сват Женька загодя заказал еду в ресторане Bravissimo. Анна Семеновна после двух фужеров шампанского разомлела и ее потянуло на сцену.

– Вы думаете, что совсем полная дура? – спросила она Николая, – А между тем, у меня два высших образования. (тут она проказливо показала Николаю язык, что как-то не вязалось с вышесказанным).

– Мы так не думаем, – смутился Николай. – С чего вы взяли?

– Я прочитаю вам мои стихи! – объявила она и, отпихнув табурет, встала в драматическую позу. Женька неистово стал аплодировать.

– Просим! Просим! – закричал он, тоном неистового фаната «Спартака».

 
– Давно спустилась я в долину жизни
И каплей моря растворилась в ней,
И цвет моей дороги синий, синий.
Я с каждым годом становлюсь мудрей…
Я много видела страданий,
Я видела самцов и подлецов,
Я победила суть своих желаний…
 

Анна Семеновна замолкла, вспоминая строчку. Но на помощь пришел Женка:

– И я забыла вид мужских концов.

Великодушно подарил он строчку Анне Семеновне, и чуть было не упал со стула от смеха. Анна Семеновна тоже немного посмеялась, потом пустилась, было, в пляс, но, вдруг тяжело охнув, пошатнулась, осела, статуей свободы рухнула на койку и через мгновение надсадно с тягостными перерывами захрапела. Женька заботливо снял с нее туфли и бережно накрыл одеялом.

– Умаялась, невеста! Неравный брак истощил ее силы!

– За вами, сват, право первой ночи! – хохотнул Николай.

– Я не смею, право!

Они неплохо посидели тогда. Бегали в магазин еще два раза. Помнится, еще изрядно банкетировали и соседей невесты: пожилого мужика, бывшего политического узника (с его слов), и студента-медика, снимающего в этой коммуналке комнатку. Разъехались только за полночь. Утром Николай некрасиво блевал у себя дома, в туалете. Все это было необходимыми последствиями. Николаю тогда для того, чтобы устроиться на работу в престижную фирму, куда его пригласил армейский друг Женька, позарез нужна была прописка в Москве. Он снимал приличную «двушку» на Киевской, благо зарплата позволяла ему эту роскошь. А сегодня, он, увлеченный своей новой работой, уже забыл о своем нечаянном браке.

2.

В паспортном столе его встретила самоуверенная, угрюмая женщина в очках, с властным, мужским взглядом революционера-народовольца.

– Заколупин? – спросила она, читая паспорт Николая.

– Там все написано, – подсказал Николай.

– Вы тут не умничайте! Хорошо? – сказал сидящий у окна рябой мужчина с гладким, аккуратно воплощенным по волоску, пробором в редких волосах. – Мы, как и все, выполняем свои обязанности. И иронизировать тут неуместно.

– Вы приехали в Москву… – продолжала допрос женщина.

– Из Кантемировки, – подсказал Николай.

– Зачем?

– Я женился в Москве.

– Вот как? Вы женаты?

– Женат, – ответил Николай.

– Имя, отчество жены.

– Анна Семеновна Блохайц.

– Год рождения?

– Тысяча девятьсот… пятьдесят пятый… Или… Я точно не помню… – Николай грязно отругал себя за невнимательность. Но кто знал, что это вообще может когда-нибудь пригодиться.

– Прекрасно. Вы не знаете год рождения своей жены? – с преувеличенным удивлением спросила женщина в очках, – как же вы женились? Она хоть моложе вас?

– Моложе. То есть старше… Я забыл.

– Странно. Очень странно, – протянула женщина, – Вы с ней что: не живете?

– Почему? Живу. Просто…

– Это фиктивный брак! – громко и торжественно, словно провинциальный конферансье очередной номер, объявил мужчина с пробором, – Самый настоящий – фиктивный брак! Статья 218! От года до трех лет исправительных работ.

– Да что вы такое говорите? Какой фиктивный? Какие-то исправительные работы… Чушь! Чушь! Мы живем, – растерялся Николай. – Мы просто сейчас… у нас трудности… Это наше личное дело.

– Ошибаетесь! – оборвал его мужчина, – Это не ваше личное дело! Постановление мэра № 26 от 2 марта обязует органы внутренних дел выявлять фиктивные браки и привлекать к уголовной ответственности обе стороны! У вас разница двадцать пять лет! И вы хотите нас убедить, что ваш брак не фиктивный? Вы что – любите старушек?

– Пугачева и Галкин… – начал было свою защитную речь Николай Заколупин, но был грубо прерван.

– Вы что – Галкин? А знаете, что бывает за введение органов правопорядка в заблуждение? – спросила женщина.

– Да перестаньте вы… – возмутился Николай, – Абсурд какой-то!

– Мы вынуждены провести проверку. Жена ваша проживает на Автозаводской? – сказал мужчина.

– Да.

– Мы сейчас поедем к Анне (он заглянул в бумажку) к Анне Семеновне Блохайц и выясним истинное положение вещей. И Молите Бога, чтобы у вас получилось убедить нас. Мошонкин! Мошонкин!! – закричал мужчина. В дверях появился полицейский, по всей видимости – Мошонкин. – Поедешь с нами, Мошонкин. – приказал ему мужчина. – А то развелось тут брачных аферистов, как собак нерезаных. Стрелять их надо…

– Как вы смеете? Я не давал повода! – воскликнул горячо Заколупин.

– Заткнитесь! – рявкнул мужчина. По телу Николая пробежали мурашки. Он уныло поплелся за мужчиной к машине.

3.

Анна Семеновна Блохайц в этот день сидела дома. Была она нетрезва, но бодра. Накануне выпивала с Лолой, подругой молодости. Лет тридцать назад хипповали с ней подростками. Однажды даже путешествовали в Крым автостопом, расплачиваясь с дальнобойщиками своими юными телами. В Крыму жили тоже за счет своих юных тел. Лола так приросла к трассе, что не могла с ней расстаться, и хоть состояния не сколотила, но до 45 лет пользовалась неизменным спросом. Анна же подалась в институт учиться на педагога начальных классов, но была отчислена с пятого курса за пьянку. Карьера педагога у нее складывалась по нисходящей. Сначала Анна Семеновна работала в детских садах, школах и пионерских лагерях воспитателем, потом завхозом и кастеляншей и, в конце концов, уборщицей. С утра Анна Семеновна опохмелилась стаканом красного портвейна, любезно предложенным ей соседом Василием, прирожденным заключенным, и не ждала от судьбы никаких других подарков. Но вдруг услышала два звонка, что означало, что к ней пришли гости.

– Николай! – вскликнула она радостно, увидев знакомое лицо. Николай торжествующе, победоносно оглянулся на своих конвоиров. Лица их были непроницаемы.

– Анна Семеновна Блохайц? – спросил мужчина, читая по бумажке.

– Да! – удивленно ответила Анна Семеновна.

– Это ваш муж?

– Мой! – голос Анны Семеновны звучал гордо и смело, как у революционерки перед лицом царских сатрапов.

– Разрешите пройти? – скорее приказала, нежели попросила женщина с плакатно революционным лицом.

– А что он натворил?

– Разрешите пройти?

– Проходите.

Они прошли в комнату. Ничего не изменилось в комнате. Только постель на кровати не прибиралась уже несколько недель и стала похожа на кучу старого тряпья.

– Так! – снисходительно оглядываясь, произнес рябой мужчина – Значит, вы тут и проживете?

– Тут.

– И мужа, так называемого, тут прописали?

– Почему так называемого? – воскликнула страстно Анна Семеновна, – что значит: так называемого?

Николай Заколупин мысленно аплодировал своей «жене».

– Но вы же не спите вместе! И живете врозь! Налицо – фикция! Введение в заблуждение органов внутренних дел. А?

– Да какое ваше дело? – взвизгнула Анна. – Что вы лезете в нашу жизнь!

– Тогда – прошу в постель! – мужчина указал на кучу старого белья, – Докажите, что вы муж и жена! Просим! Как говорится – Горько!

– Да запросто! – задорно воскликнула Анна, – Правда, Коль?

– Подождите, подождите… Я что-то не понял. – Николай жестом осадил Анну Семеновну, которая стала снимать через голову бурую от времени кофту. – Что это за фантазии? Что вы себе позволяете?

– Ебитесь, вам сказали! – подал голос, молчавший до этого, полицейский Мошонкин.

– Вы как… Что за амикашонство?! Это же унижение! Это издевательство над людьми. – Николай от возмущения на минуту потерял дар Божий речи, – Кто вам дал право? По какому…

– Ебитесь, вам сказали! Сколько можно повторять? Вы что – тупой? – снова подал голос полицейский.

– Дайте мне телефон вашего начальства!

– Я наше начальство! Что вы хотели узнать? – приблизил к нему свое лицо рябой, дыхнув чесноком.

– Где записаннный, что я должно исполнял свою супружеских обязанностей в присутствовал посторонняя лицы? – волнуясь и оттого путая падежи, произнес Заколупин не своим голосом, а голосом певца Баскова.

– Ебитесь, вам русским языком говорят, – настаивал на своем полицейский.

– Николай! Покажем им кузькину мать? – воскликнула задорно Анна Семеновна.

– Ебитесь, сколько раз вам говорить! – возмутился полицейский.

– А где написано, что вы имеете право вводить в заблуждение правоохранительные органы и миграционные службы? – рябой мужчина злобно прищурил глаза и схватил Заколупина за грудки, – Не хотите доказывать – собирайте вещи и в 24 часа просим вас покинуть столицу. Отправляйтесь в свою, как ее… Кантемировку и там ищите идиотов! Что вы нам голову морочите? Вы даже год рождения жены не знаете!

– Пусть ебутся, в конце-то концов! – беспокойно стонал полицейский.

– Тысяча девятьсот пятидесятый! – подсказала Анна Семеновна. – Ну, давай, Николай, покажем им кузькину мать! – она предприняла еще одну попытку снять кофту. На это раз ей это удалось. Она осталась в шелковой комбинации, в тех, которые имели обыкновение носить интеллигентные дамы в середине 20 века.

– Я не буду этого делать! – вскричал Заколупин и пустил петуха. – Вы… Вы не смеете!

– Мошонкин! Составляйте протокол! – скомандовал рябой мужчина. – Мне надоел этот фарс! В конце-то концов, мы что – на базаре?

Полицейский с готовностью раскрыл планшет и сел за стол.

– Фамилие! – строго спросил он Николая.

– Коль, да давай разок! – тянула за рукав Анна Семеновна. – От нас не убудет! Пусть им хуже станет!

– Он не может! – пояснил ей рябой мужчина, приглаживая ладошкой свой аккуратный пробор, – потому что брак ваш фиктивный и не основан на взаимной симпатии и либидо! Да и какая тут может быть взаимная симпатия? Он-то еще ничего, а она – тьфу!

– Что? – возмутился Николай, – Вы хотя бы женщину не оскорбляли! Вы же просто издеваетесь над людьми!

– Ебитесь, вам говорят!!! – вскричал полицейский.

– А вы – обманываете Закон, нарушаете Государство и дурите нашего Президента! – возразила женщина-народоволец, тыча в груди Заколупина худым костлявым пальцем. – И будете арестованы до суда, как преступник, представляющий угрозу для общества!

– Пусть поебутся для начала! – строго настаивал Мошонкин.

– Он сбежит, если его оставить под подпиской о невыезде! Непременно сбежит! – согласился с ней рябой мужчина. – И еще взорвет что-нибудь! Метро или дом девятиэтажный, каким-нибудь гексогеном. Не зря же они в Москву так рвутся! Медом им тут намазано! Не сидится в Кантемировке! Чего тебе в Кантемировке не сидится, тварь?

– Ну Коль! Ну давай разок! – тянула его за рукав Анна Семеновна.

– Я не Варь!

– Ебись, давай! – больно ткнул Николая в бок резиновой палкой полицейский.

– Так! Все! Пошли! – решительно сказал Николай и, взяв покорную, словно стельную телку, Анну Семеновну за талию, повел ее к койке. Он резко, будто стриптизер-новичок, сорвал с себя брюки, рубашку, носки, с трудом нашел в куче серого, зловонного тряпья простынь и залез под нее. Рядом с ним бесформенной тушей рухнула Анна Семеновна. Пружины взвыли. Комиссия придвинула стулья поближе к кровати. Женщина села ближе всех.

4.

– Я не понял, вы что, так и будете на нас зырить все время? – возмутился Николай, в недоумении рассматривая зрителей партера.

– А вы полагали, что мы позволим вам еще раз обмануть государство? – с сарказмом спросил его мужчина. – Может, хватит дурачить нас? Все! Кончилось ваше время, аферисты! Хватит! Домой пора! В Кантемировку! Аля-улю!

Николай с омерзением отвернулся от «комиссии» и вял за грудь Анну Семеновну, всуе пытаясь побороть отвращение и пробудить в себе желание. Анна Семеновна, восприняла этот жест, как команду «Старт!», и стала своей шершавой рукой проворно тормошить поникшее, оскорбленное и униженное хозяйство Николая.

Тот в свою очередь сквозь складки кожи достиг влажной, волосатой, жесткой, словно сапожная щетка, дряблой «киски» своей «жены» и, закрыв глаза, стал с усилием представлять себе, что он лежит с Жанной Фриске. Потом пытался представить Анну Семенович, но чувствовал только Анну Семеновну.

– Видите? – комментировала, призывая к вниманию своих коллег, худая женщина, – Как он смешон в своей лжи! Я так и знала! Я была абсолютно уверена! У него ничего не выходит и не выйдет! Потому что он женился только из-за прописки и штампа в паспорте! Это брачный аферист! Импотент!

– Тихо вы! Вы мне мешаете сосредоточиться! – вскричал Николай разражено! – Ты можешь пососать? – шепотом обратился он к Анне Семеновне.

– Конечно, милый! – мурлыкнула Анна Семеновна, обдав Николая запахом мокрой пепельницы, и, словно опытный дайвер, нырнув под простынь, принялась с жаром обрабатывать «малыша». Через десять минут Николай Заколупов почувствовал, что дела пошли на лад. Он ласково отстранил голову Анны Семеновны и, перевернув ее на спину, легко вошел в ее необъятную Вселенную. Уткнувшись в конопатое плечо женщины, чтобы не видеть лица, он стал торопливо совершать фрикиции. «Скорее бы конец! Скорее бы!

Ну, давай же!» шептал он про себя, слыша возле уха пыхтение и постанывание Анны Семеновны.

– Кажется, пошло дело, – сказала женщина.

– Ага, – согласился прыщавый, – Конечно, она же ему пососала! Так бы и я мог…

– В смысле – пососать? – спросил Мошонкин.

– Да нет. Возбудиться, – смутился мужчина и поправил свой аккуратный пробор.

– Давай, парень! – переживал полицейский, – Жми! Сделай ее!

– Ты на нее смотри! Смотри на нее! Она же твоя жена! – приказывала женщина. – Что – противно?

– Прекратите комментировать сейчас же! – прикрикнул на них Николай, – Что же это такое! Вы что на футболе?

– Да, ребята, мы же мешаем ему… – согласился полицейский.

Наконец Анна Семеновна с хриплым, сдавленным криком висельника, кончила, возвестив привередливым законникам и фарисеям о том, что любовь, Правда и Закон восторжествовали! Некоторое время Николай, тяжело дыша, лежал без движения на обширном теле Анны Семеновны, как на копне сена.

– Мущщина! Живой? – тронула его за плечо женщина. Мошонкин хохотнул.

– Ну что, Николай! Поздравляю! – рябой мужчина с доброй улыбкой пожал руку лежащему Николаю, – Ведь можно было сразу по-хорошему. По-простому, по-русски, как мужик, без ваших провинциальных кантемировских фокусов? Мы же ничего сверхъестественного от вас не требуем?! Разве не так?

– Так, – согласился Николай.

– А иначе, как мы выявим брачных авантюристов и подлецов, пользующихся бесправными и бедными москвичками? Так ведь?

– Так, – согласился Николай.

– Держи краба, братан! – полицейский по-доброму встряхнул руку Заколупина, – Так держать! Тока ты частишь немного. Ты как спринтер, а надо как марафонец. Бабе надо помедленнее и подольше, чтобы она удовольствия схватила. Мне мой психоаналитик всегда так говорил. Быстро не надо, мы же не животные!

– Энее-бене-рекс! Квинтер-финтер-жекс! Эене-бене-раба! Квинтер-финтер-жаба! Вы поняли, что я имею в виду? А? Николай? – хохотнула женщина-комиссар, – Мы встретимся теперь через полгода! Раз в полгода мы проверяем законность и легитимность браков. Нас не наебешь! Так что, Николай, прощаемся ненадолго! – она хитро подмигнула Николаю и игриво погрозила ему пальчиком. – Адье! Полгода плохая погода! Полгода почти никуда!.. – фальшиво пропела она.

Анна Семеновна, не одеваясь, босиком, проводила гостей до двери, закрыла за ними. Николай сидел в кровати, укрывшись грязной, пахнущей мочой, простынею, тупо уставившись на черного таракана, медленно и бесстрашно ползущего по обутым в лапти ногам невезучего переселенца, законченного мертвеца, лежащего в безлюдной степи возле повозки, на картине русского художника Сергея Васильевича Иванова.