Текст книги "Мешок историй про шалого малого"

Автор книги: Александр Мешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Сидите! – капитан Свиридов несильно, но оскорбительно толкнул его в грудь, отчего Жора свалился обратно на стул, – Успокойтесь. Не надо кричать. Иногда люди некоторой ориентации выдумывают всякие истории, чтобы вызвать своих возлюбленных из-за границы. Ваш сын, или кто там он вам, этот ваш Рауль Рохас устроил драку в гей-клубе. Вот, почитайте протокол. Он составлен в присутствии представителя Посольства Венсуэлы в Москве.

Кравец пробежал протокол по диагонали. Руаль Рохас устроил драку в гей-клубе, разбил барную стойку, стол, снес стерео систему с пультом и сломал нос бармену. Кравецу стал дурно. Ему срочно понадобился стакан виски. Но у капитана Свиридова виски не было. Кравец выпил полстакана предложенной ему водки. Ему пришлось заплатить мзду в размере пятидесяти тысяч рублей за то, чтобы замять дело, и еще пятьдесят – за ущерб, нанесенный сыном клубу пидорасов.

7.

Блудный сын Кравеца, полусонный, хмурый Рауль Рохас, помятый, взъерошенный, с лиловым кровоподтеком на скуле, в разорванной куртке Риккардо Тиши явился перед Кравецом в сопровождении полицейского. Капитан выложил на стол рюкзак, паспорт, ремень, телефон, зажигалку, сигареты, смятые купюры русских денег.

– Скажите ему, пусть посчитает деньги и распишется, что не имеет претензий к полиции, – мрачно приказал он.

Кравец перевел. Рауль расписался, не считая денег, сгреб со стола все вещи в рюкзак.

– Я могу идти? – спросил он отца.

– Можешь, – ответил тот.

– Гуд бай! – сказал Рауль капитану.

– Прощайте, господин Рохас! – сказал тот. Они вышли на улицу. Рауль достал сигареты и закурил.

– Ты куришь, сынок? – удивился Жора.

– И пью, – ответил сын.

– Тебя не били полицейские? – Жора достал платок и протянул Раулю, – Вытри губы. Они в крови.

Рауль плюнул на платок и стал вытирать губы.

– Слева, – подкорректировал Жора.

– Нет. Не били, – сказал Рауль.

– А этот синяк на скуле?

– Это в баре, – неохотно ответил он.

– Ты как там оказался?

– Пошел гулять. Ты же вырубился, а мне скучно стало. В Венесуэле в это время день.

Они сели в ближайшем баре. Жора заказал два бокала пива.

– Ты – гей? – спросил он, глядя прямо в глаза Рауля.

– Я? Нет. С чего ты взял? Чушь! – Рауль даже не отвел взгляда.

– Но тебя арестовали в клубе для геев!

– Твою мать! – выругался Рауль, – Там не написано, что это клуб для геев.

– Но ты же видел, что там нет девушек?

– Это был уже третий клуб. Я был уже пьян, как цирковой скрипач, и не различал лиц. Там крутились грудастые телки. Я же не знал…

– Ты взял у меня деньги? Сколько там было?

В этом месте Жоре показалось, что Рауль покраснел, насколько можно это выражение отнести к его смуглой коже.

– Тридцать тысяч, наверное. Я не считал. Я отдам. У меня есть деньги. Я просто не знал, где разменять доллары!

Они молча пили пиво. Каждый думал о своем. Кравец думал о том, что его сын не так уж прост. Вряд ли о том же думал его сын. К тому же Кравецу было чертовски жалко, вот так просто взять и отдать полицейскому сто штук, заработанные тяжким трудом.

– Мне пришлось заплатить сто пятьдесят тысяч за то, чтобы тебя выпустили, – сказал он, слегка завысив сумму.

– Я тебя не просил, – нахмурился сын.

– Тебя могли посадить в тюрьму. Ты парня покалечил.

– Так ему и надо, пидору, – рассмеялся Рауль.

– Когда у тебя обратный билет? – спросил Кравец.

– О!!?? Ты уже хочешь избавиться от меня? – с горькой усмешкой спросил сын.

– Если честно – ты доставил мне очень неприятные моменты, – сказал Жора.

– Дети – это не только радость, но иногда и проблема! Папка.

Георгий почувствовал неприятный холодок в голосе сына. Тот осторожно трогал пальцем разбитую губу.

– Не трогай! Заразу занесешь! – сказал Кравец, – Ладно, Рауль. Вот тебе ключи. Иди домой, прими ванну и отдыхай. Я пойду на работу. Вернусь в семь часов. Никуда без меня не уходи! Телевизор посмотри. Там диски есть с фильмами.

– Хорошо, папа, – ответил кротко он.

9.

– А когда мы тебя женим, Жорка? – смеялся Павел, заметив, что Жора незаметно с интересом поглядывает на двух блондинок, сидящих за столиком напротив. Девушки кокетничали, заметив, что они вызвали интерес у этих, в общем-то еще не дряхлых, наверняка, небедных, пятидесятилетних интеллигентных старцев. Говорили громко и вызывающе.

– Я не хочу быть содержанкой! Я хочу сама всего добиться! – говорила одна, посасывая коктейль через трубочку.

– А что плохого в том, что красивый молодой человек будет тебя обеспечивать? – удивилась другая.

– Красивые и молодые все разобраны! Нам с тобой, Юла, остались лысые и пузатые…

– Да ладно! Игорек еще молодой…

– Он женат, твой Игорек… – захохотала первая. – Ты забыла?

– Ну и что? Я, между прочим, моложе его жены на семь лет! И не такая толстая…

– Но живет-то он с ней!

 
Didn’t take too long ‘fore I found out,
what people mean my down and out.
Spent my money, took my car,
started telling her friends she wants to be a star.
 

Надрывался высоким, хриплым фальцетом пожилой, кудрявый певец, манерно извиваясь в конвульсиях сладострастного пароксизма.

– Да ему уже поздно! Фитилек уже погас! А? Жорж? Погас фитилек? – спросил, смеясь собственной шутке, толстяк Юрка, пуская дым в лицо Георгию.

– Да нет. Он еще поглядывает на крошек. Поглядываешь, А? Жорик?

– Фитилек дрюкаешь тайком? – хохотнул Юрка.

– Женщины любят ушами, а мы старички любим глазами, – не обижался Жора на своих друзей. Женатики всегда подкалывают холостяков, хотя и втайне завидуют им. – Юра, тебе уже хватит. А то жена ата-та надает! – посоветовал Жора Юрке, заметив, что он снова разливает.

– У нас – патриархат, Георгий Львович! Бабу надо держать в узде! Ты вот не смог держать своих баб в узде и оттого сейчас вынужден пользоваться услугами дешевых проституток и хулить семейные ценности! А вот что я вам замечу. В истории педагогики гораздо больше примеров, когда только благодаря стараниям родителей дети становились великими. Гоголь, Толстой, Тургенев…

– Юрий, вы не в теме! – осадил его Кравец, – Тургенев не самый удачный пример, как, впрочем, и остальные, названные вами.

– Ну, началось опять… – Юрка наигранно, неестественно зевнул, – Любишь ты выебываться… Что значит: жить в одиночестве! Не с кем попиздеть: так вот он на нас отыгрывается…

– Мама Толстого умерла, когда ему не было и двух лет, – продолжил невозмутимо Жора, – Батя писателя, Николай, тоже умер рано. Воспитанием Льва Николаевича Толстого занималась «седьмая вода на киселе», троюродная тетка Татьяна Ергольская. А отец Ивана Сергеевича Тургенева, русского великого сочинителя, Сергей Николаевич, был гусарским офицером, небогатым дворянином, растратившим свое состояние на кутежи и карты. Возможно, вы, господа, в силу своей занятости, увлеченные гениальным языком сочинений писателя Тургенева, мало посвящены в подробности его жизни, в том числе личности родителей. Красавец мужчина, альфонс, бретер, кутила и мудила, поправивший свои дела женитьбой на богатой наследнице, Серей Николаевич, был человеком-похуистом, равнодушным ко всему, в том числе к детям. Ограничившись относительно скромной ролью чистокровного производителя, он покорно склонил свою выю под иго жены и стал сытым, деревенским, умиротворенным подкаблучником, халявщиком, охотником, картежником и бухальщиком. Он был бравый боец, герой, даже воевал и был ранен. Таким отцом я бы, лично, гордился. И мне бы хватало его примера для самосовершенствования и бахвальства перед друзьями. Я подозреваю, что он был даже близок масонам и декабристам, поскольку, согласно некоторым документам, умер он в своем имении, находясь под секретным надзором полиции.

– Откуда ты все это знаешь? – восхитился святой Павел.

– Да уж не от ума! Он пару лет программу вел про всяких писателей. Давайте, выпьем за отцов, – недовольно сказал помрачневший толстяк Юрка, после томительной паузы.

10.

На работе Кравец немного успокоился. Два часа он правил диалоги сценария какого-то внештатника, который ему подсунул заботливый Эженович.

– Тут с сюжетом все нормально, – пояснил, как всегда виновато, начальник сериала, – Но диалоги ни к черту. Сделай их немного смешнее. Вставь речевые характеристики, как ты умеешь. А то, как будто один человек говорит. Только быстро… Я тебе отдельно оплачу…

– А сам он почему не поправит, – с преувеличенным неудовольствием спросил Жора.

– Он не профессиональный сценарист. Он учитель физкультуры. Институт Лесгафта в Питере закончил. Но сюжетец интересный…

Кравец повиновался. Хотя мыслями время от времени возвращался к событиям прошедшего дня. Ну, а что собственно такого страшного случилось? Денег лишился? Ничего! Заработаем! В сентябре новый сериал запускаем! Главное, сын жив и здоров! Сегодня надо сводить его в театр! Нет! Лучше в цирк Дю Солей! А лучше на рок-концерт! Однако освободиться пораньше, как он задумал, у него не получилось. Георгию пришлось заменить Жорку Лысенко. И проторчал он на работе до 11 часов. «Ничего, – успокаивал он себя, подходя к дому, – завтра на целый день можно закатиться в картинг клуб, зоопарк или в сауну. Можно в Аква-парк, лупанарий или в дельфинарий!» Он сам уже забыл, когда посещал какое-либо культурно-просветительское мероприятие, кроме бара.

Чтобы не будить Рауля, он не стал звонить, а открыл дверь запасным ключом. Стараясь не шуметь, разулся и на цыпочках прошел к спальне. Сквозь щель пробивалась полоска света, доносилась тихая мелодия. «Не спит!» – с нахлынувшей незнакомым облаком нежностью подумал Кравец. Он осторожно приоткрыл двери и, закрыв рот, чтобы не закричать, отпрянул прочь в ужасе и омерзении…

12.

– У меня сейчас 4 миллиона в разных валютах, и я не знаю, куда их вложить, – с серьезным видом жаловался Юрка.

– Да, у тебя серьезные проблемы, – посочувствовал Жора.

– А что? Неизвестно, что будет завтра с рублем, с долларом и что – с евро! Тебе хорошо, у тебя денег не было, и нет, – парировал Юрка.

– Да. Мне хорошо, – согласился Жора.

К усатому мужику, в казацкой косоворотке, сидящему за соседним столом, подошел худой седой мужчина и протянул толстую, красную папку с бумагами.

– Роспись ваша нужна, Аарон Семенович!

– Давай ужо! – благодушно проворчал мужчина и стал просматривать бумаги, бормоча негромко: «Подчиняться авторитету пастора… наплевав на интересы других особей… после разбора пророчества… Объем стаканчика сто пятьдесят миллилитров… в духовке или в газовой плите… увеличит полет струи на расстояние до пяти метров при ингаляции яда на табак…» Что это за хуйня, а? Мудэнко?

– Это челябинская декларация прав человека, как вы просили, – подсказал ему седой мужчина.

– Пожрать не дадите, сволочи! – беззлобно, по-стариковски, пробурчал усатый, подписывая документ.

– Купи квартиру и сдавай, – посоветовал Юрке святой Павел, – деньги будут капать постоянно. Недвижимость – самое лучше вложение. Квартиры дорожают…

– Да я уже и так сдаю две двушки: свою и жены. У меня два оклада с них получается. Это вот, кстати, тебе Георгий к вопросу о роли родителей в жизни детей. Отец завещал мне две квартиры, обеспечив мне безбедное существование. В одной я живу, другую сдаю! Мне не страшны экономические потрясения!

– Это единственное твое достоинство: наличие гарантированного, халявного дохода, дарованного отцом, – сказал Жора, – Я бы отменил право наследования, или обложил бы наследство огромным налогом, чтобы молодой оболтус немного сам напрягся и сделал что-нибудь в своей жизни.

– Угомонись, Жорик! Ты просто завидуешь нам, олигархам средней руки, – погладил Георгия по голове святой Павел, – Зависть – страшная штука! Она точит твою печень и способствует выработке желчи, отравляющей твой организм. Всегда отцы старались что-то оставить своим сыновьям. Да хотя бы для того, чтобы они занимались творчеством или любимым делом: размножались и продлевали род.

– А вот и не всегда! Великие писатели развивались и творили не благодаря материальным обстоятельствам, а вопреки им! Взять великого энциклопедиста Джеймса Джойса!

– Так! Понеслась пизда по кочкам! В эфире программа о писателях! Паша! Налей ему, а то он не остановится! – воскликнул толстяк Юрка, – Я еще одной истории не выдержу!

– Слово Джой, друзья, – в переводе с английского значит радость, веселье, праздник, – не обращая внимания на замечание толстяка Юрки, торжественно начал лекцию Жора, – И папа Джойса, Джон Станислаус, оправдывал свою фамилию, радостно проводя время на вечеринках, пьянках, оргиях, утренниках и праздниках. Он обладал неплохим голосом и был душой компании, исполняя ирландские песенки. Джон Станислаус продолжал виноторговое дело, как и все мужчины их семьи, и, оттого, частенько бывал бухим. Его сын, Джеймс, мог бы припеваючи и бухаючи продолжить дело папы, но что-то его остановило. За Мери Мэй, матерью знаменитого писателя, тоже дали неплохое приданое. Но, начав жизнь с достатка, семья быстро обнищала. Халява редко приносит пользу, буржуазные друзья мои, о вы – сопливые рантье, живущие на ренту от наследства!

– А ты-то сам – кто? – не удержался святой Павел и поперхнулся от возмущения.

– Я простолюдин и честный труженик! – успокоил его Жора, – Мне ничего не оставили родители! Ничего! Но я нисколько не жалею об этом! Только заработанное твоими собственными усилиями имеет реальную цену и приносит истинное счастье! Так вот: виноторговое дело у Джойса не пошло, но отец все же смог устроиться на место сборщика налогов – непыльное и тоже халявное место. Мери Мэй занималась домашним хозяйством и воспитывала 15 детей, из которых, кстати, выжили только 10. Джеймс Джойс был вторым ребенком в семье. Пока у семьи были средства, Джеймса устроили в одну из лучших школ в стране. Но через некоторое время семья не смогла оплачивать обучение, и Джеймса перевели в другую, казенную, школу. Потеряв работу в налоговой службе, отец Джойса содержал свою многочисленную семью на мизерную пенсию. Жизнь резко покатилась по наклонной. Семья постоянно меняла квартиры, одну беднее другой, мать стремилась хоть как-то кормить семью на скудные средства, поэтому чувство горечи, презрения и ненависти к отцу у юного Джеймса росли и крепли, как и у многих детей во все времена, ожидающих халявных бонусов от родителей и получивших вместо этого хуй под нос. Впоследствии это отразилось в произведениях писателя. А ты говоришь – Отец! Хуйня это все – ваш отец! Не он определяет будущее человека. И тем более – не мать! Джеймс, мой любимый, Джойс, между тем, даже не имея сильного и волевого отца, не был безответным и слабым существом – ни в детстве, ни в юности, ни будучи уже взрослым человеком. Современники отмечали, что он всегда знал себе цену, благодаря успехам в школе, а не богатству, он уже в детстве был звездой. Он бы вынужден бороться за место в жизни, пахал, как я и как тот же Папа Карло, ежедневно и ежечасно. Не забывая при том наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях.

– Ага! – поддакнул святой Павел, – и умер от пьянства.

– Да, – вздохнул печально Жора, – он умер от пьянства, но умер свободным! Самым свободным художником в мире. Свободным от всего, в том числе от денег отца. Авторитет отца не довлел над ним. Давайте, за Джойса!

– Я не буду за твоего Джойса пить! – закапризничал вдруг Юрка, – Хуевый он писатель, твой Джойс! Мутный! Я больше двух страниц не выдержал такой мути! Потрясающее говно! Он там накрутил, с понтом, загадок: красный цвет, зеленый цвет. Ебануться можно, какой он загадочный. Для чванов, снобов, и паршивых интеллигентов, типа тебя, которых следует гнобить в лагерях, чтобы не сеяли заразу и не преклонялись перед ложными ценностями. И читают Джойса только чтобы потом пальцы гнуть: я Джойса читал! Ах, какие метафоры! Какая эзотерическая глубина! Вам его не понять! Епть! Да это хуйня, миф, типа «Черного квадрата». Малевич прикололся, а все думают: это гениально! Охуеть, как гениально: краски черной на холст вылить и размазать! И еще этот ваш Мандельштам… Пастернак… А если бы они отца слушали, может быть, их нормальные люди читали бы!

– Непочитание и презрение родителей своих – это большой грех! – согласился святой Павел, но рюмку опрокинул.

11.

На тахте, на мятых простынях, разметав в разные стороны руки и ноги, в бесстыдных позах, неподвижно лежали три голых мужских тела. Двоих гостей он видел впервые. Это были молодые, атлетически сложенные, ярко выраженные этнические, усатые латиносы. Хоть сейчас в кино у Тарантино и Родригеса снимай о Мексике. Одно из тел, посредине этой мерзкой содомской композиции, без сомнения принадлежало Раулю. На полу валялись окурки, осколки бокалов, три (Ни хуху себе!!!) пустые бутылки из-под элитных коньяков из секретного бара, расположенного в стене, за картиной Китайского художника Венга Яна, которую тот лично подарил Георгию в Урумчи. Как они нашли бар?

– Подъем! – набрав полные легкие воздуха, гаркнул Жора, но из горла его послышалось только безобразное шипение, как из испорченного крана.

– Встать, сволочи! – прокашлявшись, повторил он попытку. Голос его дрожал от обиды и возмущения. В его доме – блядство! Нет! Это Содом! Гоморра! Его сын педик! Да что же это такое! За что ему это испытание?! Один из парней приоткрыл глаза и показал Георгию знаком: мол, пшел вон!

– Я сказал: встать! – еще громче закричал Жора, – Встать! Встать! Вставай! Суки! Я вам… Сейчас… Нахуй! Из моего дома! Пидарасы! Вставай! – он сильно шлепнул по ноге крайнего парня, да так, что отбил себе руку. Парни постепенно приходил в себя.

– Папка! – улыбнулся глупой улыбкой, ничего пока еще не понимая, Рауль. – Я ждал тебя… И заснул…

Два гостя, взлохмаченные и жалкие, смотрели на Георгия мутными взорами, стараясь припомнить, что это за хуй такой вышел из сумрака.

– Кто это? – кричал Жора, чувствительно и методично тыча пальцем в лицо парню, потирающему свою ляжку. – Кто эти люди?

Голова парня тряслась от Жоркиных тычков, как у тряпичной куклы.

– Пидорасы? А? Отвечай! Ты пидорас? Что ты творишь? А? Рауль! Ты же… – Жора, уже не сдерживая слез, ходил взад-вперед по спальне, словно раненный тигр по клетке, – ты же позор! Это никак нельзя совсем кто узнает. На хуй все… Извратитель Малхиседдок… За это убивать. Ты сам хоть бы… Эх! Знал бы не ебался вообще никогда гады такие который вас родил фашистов блядские утробные…Это содомский порочный… Кто у нас… В жопу ебаные… Суки… Зачем это все лучше никого не было сына? Собирайся я не хочу чтобы ты был здесь никогда лучше бы вообще не приезжал обнимал я не знал всуе…

– Мать знает? – собравшись, наконец-то, с мыслями, отчетливо спросил он Рауля. Один из парней нашел свои штаны и пытался их надеть. Второй укрылся простынею.

– Мать? О чем? – переспросил Рауль, натягивая пижаму. Он теперь уже смотрел на Георгия исподлобья злым взглядом загнанного волка.

– О том, что ты – педик! Что ты – хуесос! – Жора жестом показал, как сосут.

– Ты! Мерзавец! Отвечай за свои слова! – взревел злобно сын, сжав кулаки.

– Что? Я? – Жора чуть не задохнулся от ярости, – Мне? Тебя? Я тебя, гадина такая…А ну-ка! А ну-ка убирайся отсюда! Забирай своих ебаных пидарасов! – Жора, не в силах больше сдерживать эмоций, в сердцах, не больно, но картинно, пнул в живот ближайшего к нему парня, закутанного в простынь. Парень согнулся пополам, потерял равновесие и мягко повалился на диван. Что произошло после этого, Кравец уже видел, словно в кошмарном сне, сквозь синеватую пелену. Он пытался проснуться и убежать из этого кошмарного сна, но его движения были вялыми и плавными, как в замедленной съемке. Его сын, красавец Рауль, будто в боевике, стремительно подскочил и быстрой, хорошо поставленной, серией ударов свалил отца на пол. В глазах у Кравеца стало темно. Теряя сознание, Жора чувствовал удары многочисленных босых ног, которые попадали ему по лицу и по почкам, по спине и по животу. Потом сверху на него обрушилось что-то тяжелое и стало темно и тихо.

12.

– Ты не можешь оценить роль семьи в жизни ребенка, поскольку у тебя ее никогда не было, – сказал толстяк Юрка, – И не будет.

– Это почему? – обиделся Жора. – Почему это не будет? Ты что – Энгельс?

– Почему – Энгельс?

– Потому что ты непроизвольно цитируешь его «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

– Хо-хо! Какие мы разносторонние! – воскликнул Юрка. Святой Павел поднял рюмку и постучал по ней вилкой.

– Потому что ты стар! – сказал он, – Суперстар! Потому что за тебя пойдет только какая-нибудь предприимчивая, смазливая, молодая гастробайка из какого-нибудь Кривожопинска, чтобы отжать после развода у тебя квартиру. Нормальная женщина с таким злобным, самовлюбленным старикашкой жить не будет! Потому что ты эгоист, – уточнил святой Павел, – слушать твои рассуждения о твоей непризнанной гениальности нормальная женщина не согласится. Разве только одинокая, глухая старушка, от безысходности…

– И то, если ты будешь бегать ей за лекарствами в аптеку… – добавил толстяк Юрка. – А может быть, какой-нибудь старичок? А, Павел? Старички бывают тоже симпатишные!!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха…

– Блядь! Ты посмотри! Апокалипсис какой-то! – выругался Кравец, в притворном восхищении покрутив головой.

– Ты привык жить только для себя и отвечать только за себя, – продолжал невозмутимо святой Павел, – Винить тебя в этом нельзя! Ты не виноват. Ты воспитывался один, как волчонок в клетке зоопарка среди других волчат, и не променяешь сомнительное счастье мнимой свободы на вериги брака. Семья – это труд! Тяжкий труд! Надо спину гнуть не на себя, а на господ: на жену и на детей. Семья – это добровольное рабство. А господа еще покрикивают: тафай, тафай!

– И плетью тебя по спине! Плетью! – хохотнул Юрка, откинувшись на спинку кресла. – Позвольте, Юрий! Но ты же только что говорил, что ты в доме хозяин! – напомнил Жора.

– Ах, оставьте! Это пустая бравада! Мы, пожизненно заключенные тюрьмы под названием «семья»! Все так говорим, что мы вольноотпущенные, условно осужденные! – рассмеялся святой Павел, – На самом деле, мы с радостью идем в крепостные, потому истина в том, что отдавать гораздо слаще, чем брать! Отдавать, дарить! Это ни с чем не сравнимый кайф! Это метафизический оргазм!

– Но тебе этого, Жора, к сожалению, никогда не понять! Извини! – с набитым мясом птицы ртом, подтвердил толстяк Юрка. Крошка мяса вылетела из его рта и попала в лицо Жорки. Тот брезгливо отер щеку салфеткой.

– То есть вы – такие мудрые, великие Посвященные! Волхвы! Вы, знаете Сакральную Истину Мироздания, а мне ее никогда не постичь! – с удивлением констатировал он.

– Увы, Георгий! Это факт! Печальный – но факт! Никогда! – весело поддакнул Юрка.

– Эта простая Истина, Георгий, в древности была общим непоколебимым Законом человечества. Но, со временем, люди утратили ее, вместе с традицией почитания предков. И сегодня она открывается далеко не всем! Семья, как источник земной, истинной радости, как путь к постижению Истины, к достижению Вечности, увы, привлекает не всех.

– Ничего, что я с вами тут сижу? – спросил Жора. – Может вам пепелок стряхнуть? – он перегнулся и попытался пальчиком стряхнуть пепел с сигареты святого Павла, – Да вы прямо друиды, блять, какие-то! Волхвы, ебена мать! Я, по крайней мере, никого не обманываю, когда иду к проституткам!! А вы все погрязли во лжи, друзья мои. Иди, Юра, покайся своей жене. Не в Церковь иди! А к жене! Она есть истинный Бог! И поклонись ей в ноги. И молись на нее.

– Ну и что? Но, в отличие от тебя, мы сохранили свои семьи, в каком виде – не важно! Мы живем с семьей. Воспитываем своих детей! Гуляем с ними, заботимся о них, – спокойно возразил святой Павел, – уроки проверяем!

– Что? – вскричал Кравец, постепенно выходя из себя, – Вы? Что вы можете дать своим детям вашими лживыми проповедями? Они вырастут такими же лжецами, как вы оба! Вы говорите одно – а живете по-другому! Подлее жить, обманывая близких, нежели вовсе жить в обмане одному! Ты-то Юрка, хули перья свои обосранные распустил? Ты весь в собственном говне: меня поучаешь, как жить! (передразнивает противным, гнусным голосом, совсем не похожим на Юркин) «Я люблю свою Анжелку! Свою семью! Своего будущего ребенка! Своего сынулю!» По телефону: «Сю-сю-сю-сю! Мой зайчонок, моя пампушечка пузатенькая!» Тьфу! Блевать от вас обоих хочется! Семейные ценности! Семейные ценности не помешали нам с вами, не далее как на прошлой неделе вызвать проституток? А? Господа лжецы! А? Юра? Мне, допустим, не стыдно! Я не женат! Я никого не обманул, кроме Бога! А вы? А до этого, сколько это было раз? И в Кемере, и в Москве, и в Хельсинки! Не было? Может, хватит из себя святых корчить? А лучше признаться, что вы говно и покаяться? Хули ты о себе возомнил? А? Козлятина? – Жорка тряхнул за подбородок опешившего Юрку.

– Что? Я козел? – взревел Юрка, вскочив со стула. Он стал невероятно красным от гнева.

– Ты! – медленно поднявшись из-за стола, повторил Жора и добавил, четко выговаривая каждое слово. – Ты – пузатый, похотливый, лживый, вонючий козел! Нет! Ты не козел! Ты козлиха!

– Я? Козлиха? – от ярости Юрка стал пурпурным, словно переходящее знамя пионерской дружины.

– Ну-ну-ну… – не на шутку перепугался святой Павел, увидев, что на них смотрит весь зал, – перестаньте, ребята. Мы же взрослые люди… Юра! Ты же умный…

– Я тебя сейчас убью, – зловеще, как ковбой в дешевом, европейском вестерне, сказал Юрка, медленно и картинно беря со стола нож. Жорка резко схватил стол со своей стороны за край, и, с силой перевернув его, швырнул вместе с бутылками, фужерами, тарелками в сторону Юрки. От неожиданности тот упал, оказавшись под столом в груде посуды. Завизжали девчата на соседнем столике. На них тоже попали осколки тарелок. Кто-то, со стороны барной стойки, засвистел в милицейский свисток. Юрка, с головой, увешанной листьями салата, пытался подняться, но Кравец, с несвойственным проворством подскочив к нему, стал наносить товарищу тяжелые удары ногами по голове. Святой Павел со слезами пытался оттащить друга от другого друга, но, получив точный, невероятной силы, удар в челюсть, отлетел в сторону. К Георгию уже бежали охранники. Первого из них, добежавшего до него, он успел уложить встречным правым «крюком» на пол, второй снес его самого своей тушей. «Бей! Серега! Мама-а-а-а-а! Полиция-а-а-а-а!» Георгия скрутили. Заодно и Павла.

– Друи-и-и-и-и-д-ы-ы-ы-и-и-и-и-и-и-и-и! Убью-у-у-у-у-у… – визжал Жора истерическим визгом, словно благородная девственница, попавшая в руки мерзких насильников. Сквозь неясный туман, сквозь руки и ноги, сквозь лица и крики, он видел, как двое мужчин несли к выходу бездыханное тело толстяка Юрки, из головы которого на пол вытекала струйка крови…

13.

Жора Кравец очнулся сначала от волшебного голоса Аресы Франклин, поющей «Today I Sing The Blues», и только потом от тупой пронзительной боли в виске… Ареса стояла перед ним в строгом черном платье, с микрофоном в руках, слегка покачиваясь в такт мелодии. Кравец попытался поднять голову и громко вскрикнул от боли. Правый висок прилип к окровавленному полу. В черной луже засохшей, слипшейся крови остался пучок его волос. Сколько он так пролежал? Жорка огляделся. Все смешалось в его некогда прекрасном доме: шторы, картины, подарки знакомых художников, валялись тут и там на полу рядом с осколками ваз и бутылок, все было перевернуто вверх дном, словно после крестьянского погрома барской усадьбы.

Он, пошатываясь, пошел в ванну. В большом, в рост человека, зеркале, увидел неровную надпись губной помадой, сквозь которую мрачным призраком маячило его отражение. Лицо представляло собой синеватую массу, со щелочками глаз. Кровь была видна на лице, на груди и на ногах… Сосредоточившись, Жора прочитал:

«Quien de nosotros el purulento gay? Who is real faggot and cocksucker?»

Кровь бросилась ему в лицо. Никогда! Никогда в жизни он не чувствовал себя настолько униженным. Ему хотелось немедленно умереть. Он с ужасом понял причину жуткого, невыносимого жжения в заднепроходном отверстии. Повернувшись, он увидел в зеркале окровавленные ягодицы и, медленно сполз по кафельной стенке на пол, слово чей-то смачный, сопливый плевок. Его вырвало прямо на пол густой зеленой массой…

14.

Кравец не стал заявлять ни о пропаже автомобиля, ни о пропаже полумиллиона евро из сейфа. Безразличие и апатия волной цунами впервые в жизни полностью накрыли его, словно безжизненный, дикий пляж. Он отпросился у Василия Эженовича, и тупо пролежал на диване две недели, изредка включая телевизор, чтобы посмотреть новости. Однажды, рано утром, его разбудил звонок телефона. Жора, не открывая глаз, взял трубку.

– Папка! – услышал он знакомый голос и содрогнулся от гнева и омерзения.

– Не хочешь меня проводить? – спросил Рауль.

– Где распятие? – спросил Георгий.

– У меня твое распятие. Приезжай в аэропорт, я тебе его верну.

– Ты это… Зачем ты это сделал?

– Приезжай. У меня самолет в пять. Если приедешь, может быть, я тебе успею что-то важное сообщить. Приезжай!

Через два часа Кравец был в аэропорту. Он нашел Рауля в баре. Смуглое лицо сына было серьезно и загадочно. Он был в новой куртке, в новом свитере. Он вообще был шикарен, этот Рауль.

– Вот твое распятие, – он протянул Георгию яркий пакет. Жорка присел на круглый стульчик. Они сидели и молча курили, не глядя друг на друга в течение нескольких минут. Весь гнев, который, словно инквизиторский огонь, сжигал Кравеца все эти дни вдруг куда-то испарился.

Еще пару дней назад он мечтал медленно вырезать мошонку и выколоть глаза у своего сына.

– Выпьешь что-нибудь? – спросил Рауль, просто, как если бы они были просто хорошими приятелями, встретившимися, чтобы обсудить поход с чиками в ночной клуб.

– Коньяка, – сказал Жора.

Бармен налил ему порцию. Жора тут же его выпил.

– Я хочу тебя обрадовать, Жорж, – сказал Рауль по-деловому.

– Обрадовать? Меня? Разве может меня после всего что-то обрадовать?

– Хорошо. Не знаю насчет «обрадовать», но успокоить, наверное, может. Знаешь, Жорж, я ведь не твой сын!

– Что? Как? – Жора покрутил головой, – то есть… А кто же ты?

– Твой сын в пошлом году был убит в Каракасе полицейскими в перестрелке.

Так! Концепция полностью изменилась. Жора пытался переварить ее в своем воспаленном, изнуренном кошмаром последних дней мозгу. Он нервно потер виски.

– Подожди. А как ты узнал, что у него есть отец в России? – спросил он, – ты кто?

– Он был моим другом. Мы вместе росли. Я часто бывал у него дома, он у меня. Мы ели из одной тарелки.

– Как его звали?

– Рауль! Я же взял его документы! Мы просто похожи! Вот смотри!

– А зачем ты… Дайте еще двойной коньяк! – у Жорки пересохло в горле от волнения.

– В России хотел побывать, – просто ответил Рауль, по-детски улыбнувшись, – Я так много слышал о вашей великой стране.