Текст книги "Северное сияние ее глаз"

Автор книги: Александр Матюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Они выходят в коридор. Муза Темная вызывает лифт, и пока в тишине слышен шум поднимающейся кабинки, лязг механизмов, скрип и шелест, Муза вынимает из кармана пальто пачку сигарет.

– Город спит, – говорит она и улыбается. – Ночной город – это лучшее, что удалось придумать человечеству. Хотя, сомневаюсь, что люди сами дошли до этого. Ночной город всего лишь побочный результат их никчемной деятельности. Верно я говорю?

ОН молчит, пораженный. Муза Темная видит неловкость в его глазах. Кажется, ОН что-то хочет сказать, что тут подъезжает лифт, распахивает двери, выпуская ядовито-желтый свет, клубы дыма, запахи других людей. В углу кабинки лежит половинка красного кирпича. Сверху кто-то аккуратно положил использованный презерватив, кончик которого завязан на узелок.

– Смотри и запоминай, – говорит Муза Темная, – кто-то не хотел разбрызгать своих детей по полу лифта. Пути человеческой жалости неисповедимы.

Они смеется. И смеется все время, пока лифт спускается на первый этаж. ОН молча наблюдает за ней, спрятав руки в карманы куртки. В левом его кармане небольшой блокнот для записей. В правом – гелиевая ручка.

Она говорит:

– Пойдем, – берет его за руку и тянет из лифта по желтому подъезду в сторону дверей.

Кому, как не ей удается тонко уловить затихающий ритм города. Она наслаждается мгновением ПЕРЕХОДА из одной ипостаси в другую О, как ей близко это состояние. Уходит свет, уступая места темноте. Отходит в сторону, скромно потупив взор, спрятав руки за спиной, подняв воротник плаща. А темнота, словно хищник, словно дикий зверь, словно аллигатор, выбравшийся на охоту, кидается на город и проглатывает его в одно мгновение. А город защищается. Город зажигает фонари, включает рекламные щиты, раскидывает по тротуарам новомодные блестящие лампы, торчащие из ниоткуда. Но это всего лишь огоньки, не способные вернуть свет. Маленькие жучки-светлячки, безнадежно порхающие в пустоте.

– Куда мы идем?

– Не все ли равно? – спрашивает Муза Темная, – ты слишком долго сидел в квартире, мой сладкий. У тебя Синдром Большого Города. Твоя депрессия излечима. Я могла бы сводить тебя в Ангелу или кинуть на растерзание бесам. Но я хочу вылечить тебя по-своему. Побежали?

Муза Темная тянет его за руку, и они бегут по тротуару, по темной дороге, мимо фонарей, выскакивая в светящиеся кляксы и растворяясь в темноте. Они пробегают рекламный щит с надписью "Позвоните родителям", спотыкаются о булыжники недостроенной мостовой, мимо выключенного фонтана, мимо пустых лавочек, мимо тихих и невидимых людей, бредущих с работы по краям тротуара и мечтающих только о том, чтобы их ненароком не заметили и не задели.

– Куда ты ведешь меня? – кричит ОН, задыхаясь, – куда мы бежим?

А она в ответ смеется, сплевывает на мостовую, кричит:

– Дыши полной грудью, моя прелесть! Наслаждайся темнотой!

Они сворачивают с улицы в темный перекресток. Полукруглая арка высится над их головами. Здесь воняет мочой. Слышен храп какого-то бомжа. Это ее город. Муза Темная улыбается. Давно она не заглядывала в самые тайные уголки своей жизни. Давненько она не давала волю агрессии и злобе.

Они переходят на шаг. ОН задыхается, пытается остановиться и отдышаться, но она мягко берет его за плечи и ведет, ведет вперед. Арка заканчивается, они выходят во двор микрорайона. Многоэтажные дома высятся со всех сторон. Где-то слышен шум воды.

– Мы идем к реке? – спрашивает ОН.

– Угадал, сладкий, – шепчет Муза на ухо, и впивается изящными пальчиками в его плечи.

Они проходят мимо многоэтажек, сворачивают в какую-то подворотню. И везде ощущают запах мочи и слышат храп бомжей.

Это ритм ночного города. Размеренный храп и сладковатый, противный запах, поднимающийся от самой земли.

– Это запах тебе тоже мешает?

– В моем подъезде пахнет также, – ОН морщится и сплевывает сквозь зубы, – я не могу писать, даже когда включаю кондиционер.

– Погоди еще немного.

Мимо домов, мимо запахов и звуков. Они выходят на дорогу, пересекают трассу и оказываются перед холмом. Под их ногами темная влажная трава. Туфли Музы промокают в одно мгновение, и она кожей ощущает холод, вонзающий щупальца в икры и бедра. Но она улыбается, ведет Его вперед.

– Вниз? С холма?

ОН не сопротивляется. Ветер шевелит ЕГО куртку, ЕГО волосы. Ботинки ЕГО наверняка промокли.

Холм не крутой. Она много раз была здесь и знает, что делать. Если сесть, то можно легко заскользить по траве до самого низа. А там, внизу, течет река.

ЕГО ноги скользят по траве, он падает на спину. Муза отпускает ЕГО руку, и ОН едет вниз, громко хохоча. О, да. Это ощущение полета… Она тоже падает и едет следом за ним, закрыв глаза. Муза знает, что над ее головой темное небо, на котором еще не появились звезды. Их сегодня вообще может не быть, потому что тучи, и вроде бы дождь обещали. Но ой как хочется, чтобы зажглась хотя бы одна-единственная яркая звездочка. Тогда она сможет показать ЕМУ ритм. Она вернет ЕГО к жизни.

Муза Темная съезжает с холма и замирает на спине, не открывая глаз. Она слышит звук воды. Всего в нескольких сантиметрах от ее промокших ног начинается берег. А там несется река.

Ей не хочется шевелиться. Ей хочется закурить. Но сигареты, кажется, забыли в квартире. Ноздри заложило от запаха свежести, от запаха травы и воды. Влага чувствуется везде, она проникает в кожу, забивает легкие, ложится на глаза.

Вот оно, наслаждение темноты.

А возле ног – ритм ночного города.

Только когда город засыпает, когда автомобили, трамваи, троллейбусы, люди, тележки, велосипеды исчезают с улиц и существенно затихает вселенский городской ШУМ – только тогда можно лечь возле реки и услышать, действительно услышать звуки ее грубой и быстрой походки. Ритм ее сердца. Бурлящий ритм вен ночного города.

Муза Темная хочет курить. Она слышит, как рядом шевелится человек, считающий себя неудачливым писателем. Вот ОН поднялся на локте, подполз к ней. Муза чувствует ЕГО лицо напротив своего лица. Кожу обжигает ЕГО горячее, возбужденное дыхание. Муза понимает, чего ОН хочет. Но она не позволит. В конце-концов, она привела ЕГО сюда не за этим.

В тот самый момент, когда он захотел поцелуя, Муза Темная отстраняется, кладет руку Ему на спину и садится. Открывает глаза.

Здесь удивительно темно. И хорошо. Река несется возле их ног, гремит, сокрушает жизни. Пахнет травой, потом, водой. Пахнет людьми, которые стоят где-то совсем близко и собираются подойти.

ОН смотрит на нее и не замечает ничего вокруг. ОН возбужден. ЕГО лихорадит. Кажется, ОН совсем не думает о творчестве.

– Я бы посоветовала тебе посмотреть на небо, – говорит Муза Темная. – но сначала нужно увидеть темноту, чтобы потом радоваться свету.

– Я вижу темноту, – восклицает ОН, – вот она, вокруг нас.

– Нет. Она позади тебя.

Чья-то рука ложится на ЕГО плечо. Рука большая, волосатая. Даже в такой темноте Муза видит наколку на пальце. Букву "М".

– Чуваки! Чо это вас сюда занесло? – голос грубый, пьяный. Сразу пахнет перегаром.

ОН поворачивается. Кажется, ОН все еще возбужден, чтобы осознавать, что происходит. Муза Темная отползает немного назад. Ей не страшно, ни капельки. Ей интересно. ОН должен увидеть темноту. Тогда ОН действительно возрадуется свету.

– Что?

– Чо приперлись-то сюда? – повторяет голос, – не понял, братишка? Мест мало что ли в городе?

Вторая рука ложится на ЕГО плечо.

– Ладысь. Чувак, я понял. Телки, трахаль и все такое. Но ты выбрал не совсем удачное место. Грубо говоря, тут недалеко моя спальня. То есть ты, грубо говоря, залез ко мне в квартиру. Сечешь?

– Не совсем, – говорит ОН.

– Я повторять не буду. Чо у тебя есть?

– В каком смысле?

– В смысле, что за пользование моей квартирой надо платить. Понимаешь, чувак? Ты залез в мою спальню, сейчас будешь тут трахаться, а мне чо делать? Сидеть и смотреть на вас? Давай какой-нить бабло, я срулю на пару часиков, а вы тут занимайтесь, чем хотите. Усек, нет?

Муза Темная молчит. Ей хочется посмеяться, но она сдерживает себя. О, город! Скопление никчемных, серых личностей! Даже здесь, возле реки, чувствуется запах тления твоих улочек, домов, людишек. И этот грубый пьяный голос, без сомнения, принадлежит одному из вас. Этот темный гость порождение города. Тоже часть его ночного ритма. Как удачно он вписывается в тихий угрожающий ритм. Как удачно.

Кажется, началась возня. ОН попытался встать на ноги, но невидимый, с запахом перегара, повалил Его на землю. И Муза увидела кулак, стремительно несущийся в ЕГО лицо. И звук, словно клацнули друг о дружку зубы. Но от второго удара ОН увернулся. И уже ударил сам.

И Муза Темная сидела спиной к реке, всматривалась в темноту и видела тени. Они катались по траве, поднимались, падали, кричали, вздыхали, повизгивали. Воздух наполнился звуками. Порвалась ткань. Хрустнула кость. Кто-то взвыл. До ее ноздрей донесся запах крови. Первой крови этой ночи. Она улыбнулась, потягивая ноздрями запах, словно пила великолепное вино.

Тени дергались в неистовстве. Безумная темнота корчилась, извивалась, терзала саму себя. Силуэты прыгали, будто ожившие колдуны древности, танцующие дикие танцы.

А потом наступило короткое до бесконечности мгновение тишины.

И всплеск. Тело упало в воду, проплыло мимо нее (за ее спиной) и скрылось в водовороте ритма.

Она закрыла глаза, не шевелясь. Принюхалась. Тонкий запах крови уплывал по реке.

Кто-то сидел неподалеку. Впрочем, стоило принюхаться, и Муза поняла кто.

Она открыла глаза, встала на колени и на коленях же побрела в ЕГО сторону.

Глаза привыкли к темноте, над головой встала луна. Муза Темная увидела, что ОН сидит, обнаженный по пояс, и смотрит на небо. Рваная куртка и рубашка лежат рядом. ОН вспотел. ЕГО лицо разодрано, из носа по губам течет кровь. Но ОН смотрит на небо и улыбается.

Тогда она тоже поднимает голову и видит луну и одну единственную звездочку, сверкающую на небе. Это ли не красота? Заглянув в темноту, начинаешь понимать всю красоту света.

Они сидят и молча смотрят на звездочку. ОН часто дышит, хрипит, иногда шмыгает носом. Кровь капает с подбородка на голуб, вспотевшую грудь.

– Ну, как? – спрашивает Муза Темная, – как тебе такой ритм?

– Он хотел убить меня.

– И убил бы. Ты для него просто серая мышь из того мира, – кивок в сторону города, который сверкает огнями за их спинами, – он думал, что у тебя серые мысли.

– Но это не так.

– Совсем не так. Ты же другой человек. У тебя есть Муза. И ты писатель. И ты только что уловил ритм ночного города.

– Прекрасный ритм, – говорит ОН и достает из куртки ручку и блокнот. Потом говорит:

– Так и хочется написать что-нибудь. Как думаешь, я схожу с ума?

– Наоборот, ты выздоравливаешь.

ОН кивает, рассеянно и нелепо – его мысли уже далеко и от реки и от холма и от плывущего где-то бомжа. ОН склоняется над блокнотом и начинает писать.

ЕГО свет – луна.

ЕГО мысли – шум реки.

ЕГО творчество – ритм уснувшего, погрузившегося в тишину и темноту города.

Муза Темная отходит в сторону, садится около реки, поджав ноги и обхватив руками колени. Она смотрит на НЕГО и мысли ее наполняются радостью и светом. Хочется курить, но это ничто по сравнению с жаждой, которую она смогла удовлетворить. И в этот момент он вспоминает обо мне. Ночь в ее распоряжении, но пройдет несколько часов и снова появится солнце.

Если где-то есть темнота, значит, в другом месте обязательно должен быть свет.

Меня нет на берегу реки, я не чувствую запаха измятой травы, не слышу шума воды и их одинакового дыхания. Я не могу наблюдать, как ОН быстро исписывает страницу за страницей…

Но на другом конце земли, где свет и самый полдень, я иду по тротуару, сворачиваю на широкую улицу, к дороге, и автомобили мчатся один за другим. Я улыбаюсь, переходя через улицу. Мои губы шевелятся. Сердце не успевает биться. Сердце отстает. Жизнь отстает. И этот город похож на дикую речку с множеством рукавов и подводных камней. В диком грязном потоке несутся тысячи мелких жизней. Городу все равно, он с одинаковым равнодушием утащит и крупную рыбешку и изодранное тело воняющего мочой бомжа. Он с маской равнодушия поднимет на вершину горы или скинет в самую темную пропасть. Он с безразличием примет в жертву прыгающего с крыши дома самоубийцу или начнет аплодировать удачному оперному певцу.

И ведь городу, в конце концов, наплевать, всплыл ты или захлебнулся…

ОНА.

1.

О, этот субботний вечер. Кошмарнее не придумать.

Тишина пустой квартиры давит. Словно Катя угодила в маленький египетский саркофаг, а сверху присыпали землей, замуровали заживо, закрыли все входы в гигантский лабиринт пирамиды.

И выхода больше нет, кроме как остаться один на один с тишиной.

Она разделась, кинула пальто на спинку кровати и тяжело упала в кресло. Хотелось включить телевизор, но сил не было подняться и взять пульт. В воздухе витал искрящийся запах принесенного ею холода (занесенного в квартиру кусочка зимы). Щеки горели. Чувствовала она себя мерзко.

Собравшись с силами, Катя поднялась, прошла на кухню и поставила чайник. Ей решительно требовалась порция крепкого кофе. Нервы и так ни к черту, так что можно было еще и закурить.

Все-таки включила телевизор, наполнив мир тесной комнаты звуками. Показывали какой-то сериал про частных детективов, совершенно ей неинтересный. Впрочем, на других каналах ситуация обстояла не лучше.

Вернувшись в кресло, Катя поджала ноги и сидела в такой позе некоторое время, полностью погруженная в себя, разглядывая пустоту невидимым взором.

Потом громко щелкнул выключившийся чайник. Катя вздрогнула, обнаружив себя в реальности. И ей вдруг сделалось так невероятно тоскливо, так одиноко и мерзко в этой жизни, что слезы вновь навернулись на глазах. А внутренний голос, даже как-то смутившись, произнес:

"Да, ладно. Все будет хорошо"

– Ничего не будет хорошо, – прошептала она, – я тряпка. Я подлый, мелкий человек. Я много лет жила в своем сером мире, не замечая, что происходит вокруг, радуясь, что какие-то неприятности проходят мимо меня, и никогда не принимала ответственных решений. Я даже боялась заговорить сама с собой.

"Ну, вот же, разговариваешь" – буркнул внутренний голос.

– Как только происходило что-то серьезное, я, как мышь, пряталась в свою норку, закрывалась ото всех и ждала, когда вся эта серьезность пройдет мимо. И думала, что так и надо. Я безответственная. Когда наступил серьезный момент, когда от меня требовалось принять правильное решения, что я сделала? Я промолчала. Я позволила всему плыть по течению. Я…

Она захлебнулась рыданиями. Слезы текли по щекам и губам, капали с подбородка на колени.

"Ты дурочка, – сказал внутренний голос, тоже дрожащий от ее слез, – но ты это понимаешь, а, значит, все не так уж и плохо".

– Я уже совершила много глупостей! – шепнула она, не в силах говорить громко, – я написала, что у него не все в порядке с психикой, что требуется лечение… но я ведь знаю, что это не так… что я должна делать? Почему все не так плохо, когда хуже уже быть не может?

"Может, поверь мне, – отозвался внутренний голос, – ты хотя бы общаешься со мной, а это уже положительный шаг. Тем более, еще не поздно".

– Поздно, – сказала она, – поздно-поздно.

Внутренний голос как-то пристыжено замолк, а, может, давал ей возможность нареветься вдоволь. И она плакала, пока не иссякли слезы. Потом по телевизору начались "Спокойной ночи, малыши", и она смотрела детскую передачу, улыбаясь, словно младенец.

– Что же мне делать? – спросила она у пустой комнаты, наполненной звуками колыбельной.

Внутренний голос не ответил. На этот раз она сама должна принять решение.

Катя взяла мобильный, нашла номер и нажала кнопку вызова.

"Ну, пожалуйста, – подумала она, прижимая трубку к уху, – мы же договаривались, что останемся друзьями".

В трубке пошли длинные гудки. Один, второй, третий. Пять секунд, десять…

Потом мужской голос. Такой знакомый, родной, близкий.

– Да?

(пауза)

– Андрей? Привет. Не отвлекаю? – спросила она слабым голосом.

– Нет, – ответил он с некоторой запинкой, – уже нет. Привет, Кать.

– Как дела?

– Нормально. Бегут потихоньку, куда же им деваться?.. А твои?

– Тоже ничего, – она сглотнула, моля про себя, чтобы голос не дрожал, – только не бегут, а ползут, как черепахи. Такие ленивые дела…

Он не очень уверенно рассмеялся.

– Не клади, пожалуйста, трубку, – попросила она, – я на самом деле… я хотела задать один вопрос тебе… ты же знаешь, я всегда такая неуверенная дуреха, никогда не могла принять самостоятельных решений, всегда за кого-то цеплялась… но у меня сейчас такая ситуация, такие дела, что… понимаешь, действительно плохо… я хочу у тебя спросить кое-что…

– Ты плачешь что ли? – спросил он.

– Нет… уже нет…

– Что случилось? Боже, Кать, может, я приеду? Я как раз сейчас один… выходной… давай, а?

Она всхлипнула:

– Нет, не надо… Андрей, я думаю, что нам действительно не надо видеться, так будет лучше для обоих… но, просто, понимаешь… по телефону-то мы можем общаться… и я хотела у тебя всего лишь спросить… ты не против? Один вопрос задать, если можно…

– Спрашивай что угодно, конечно.

– В твоей жизни когда-нибудь были ситуации, когда следовало выбирать, как поступить… по правилам или по своим принципам?..

– У тебя действительно серьезно…

– Были такие случаи?

– Конечно. Не первый год на свете живу.

– И как ты поступал?

Андрей помолчал. Катя слышала в трубке его дыхание.

– Скажи. Пожалуйста. – Попросила она.

– Я поступал по правилам, – произнес Андрей, – всегда по правилам, так, как нужно. Потому что в большинстве ситуаций это правильно… но, знаешь…

– Да?

– Думай своей головой, – продолжил он, – не слушай никого, кроме себя самой. Если ты считаешь, что поступаешь правильно, то не важно, по правилам ли или по собственным принципам. Любая ситуация зависит от тебя и от твоего решения.

Андрей замолчал, а Катя глотала слезы.

Потом она сказала:

– Спасибо.

– Иногда твои принципы правильнее любого правила, – сказал он, – а ты ведь не глупая у меня.

– Спасибо.

– Да это не комплимент, а правда, – он легко рассмеялся и спросил, – может, я все-таки приеду?

– Наверное, не стоит… Спасибо тебе… за то, что уделил мне время… может, как-нибудь увидимся.

– Давненько, знаешь ли, не общались, – сказал он, – могу заехать как-нибудь, в кино сходим, поделимся новостями из жизни. Как ты на это смотришь?

– Наверное… да. С удовольствием. – Катя всхлипнула.

Помолчали. Затем, Андрей сказал:

– Ну, тогда до встречи?

– До встречи. Было приятно тебя услышать.

– Тебя тоже. Целую, – ответил он и положил трубку.

По телевизору шли новости. Катя смотрела куда-то поверх экрана, думая о чем-то своем. Внутренний голос молчал.

– Думай своей головой, – прошептала Катя и пошла на кухню, делать себе чай.

А потом, выключив телевизор, пристроившись на кресле с чашкой кофе, Катя выудила из сумочки одну из зеленых тетрадей Кирилла. Просто ей захотелось прочитать что-то. Отвлечься от собственных мыслей. Вернее, она уже приняла решение, но следовало успокоиться… хотя вряд ли записи в тетрадях вернули бы ей спокойствие. Скорее – направили бы ее мысли в другое русло. А, думая на отстраненные темы, Катя, возможно, смогла бы уснуть.

Она положила тетрадь на колени и прочитала надпись на обложке.

На тетради написано: «ДЕВУШКА, ИГРАЮЩАЯ С СУДЬБОЙ». Почерк неровный, торопливый. Текст внутри написан беглым почерком, который сложно разобрать.

Вообще-то, она не верила в судьбу.

Девушка Инга с короткой прической, огненно-красными волосами, татуировкой на левом плече (она хотела голову тигра, но не хватило денег и пришлось делать такую), шрамом на внутренней стороне бедра, с накрашенными на ногах ногтями (но никогда, слышите, никогда – на руках) – эта девушка не верила ни в бога, ни в черта, ни в дьявола, ни в Аллаха, ни в Будду, ни в кого бы то ни было еще.

Она верила в то, что можно было пощупать или потрогать.

В домашние тапочки. В холодную банку пепси-колы. В зубную щетку. В лифт. В журнал "Все кино". В черные очки, которые уже давно пора было бы выкинуть, да никак руки не доходили… а в судьбу как поверишь? Она же не валяется на тротуаре, или не стоит в очереди перед кассой в каком-нибудь огромном супермаркете? Она даже не приходит во сне и не шепчет на ухо план действий на сегодняшний день.

Поэтому Инга не верила. Она выросла рационалисткой. Ей ПРИШЛОСЬ вырасти рационалисткой. Приоритеты, мать их, весьма серьезная штука. Если неправильно расставишь приоритеты, то вся жизнь может пойти кувырком.

На первом месте в ее жизни – работа.

На втором – риск.

На третьем – боязнь прожить дольше, чем хотелось бы.

Приоритеты были расставлены очень давно. С той самой ночи, когда воздух вокруг пропах гарью, когда ветер разносил в стороны еще горячий пепел, а пожарные ковырялись в остатках дома, оттаскивали в стороны обугленные головешки, швыряли куски недогоревшего книжного шкафа или шифоньера или черт разберешь чего – а она сидела на скамейке, завернутая в одеяло, пила какао и одним ухом слушала врача, сидящего рядом. Он все время светил фонариком в лицо, пытался заглянуть в ее глаза. И что-то говорил. Она не запомнила. Но зато запомнила другое – когда среди обыкновенного гула, шума ветра, потрескивания догорающих балок, разговоров, шума машин на трассе неподалеку вдруг раздался голос одного из пожарных. Голос громкий, веселый от неожиданности.

"О! Мать его! Нашел! Ну и зашвырнула судьба!"

И Инга вытянула шею и успела увидеть, как двое пожарников вытаскивают из черного ада изуродованное, скрюченное тело.

Отец или мать? Кто там был?

Ей не дали посмотреть. Врач взял ее за плечи и загородил собой страшную картину. Но он не смог заткнуть ей уши. И она слышала звуки, с которыми пожарные вытаскивали тело, клали его на землю. Пожарные переговаривались между собой. Им было не по себе, и они шутили, чтобы ослабить напряжение в своих собственных душах.

Инга слушала их разговоры – и по мере того, как запах гари все глубже проникал в ее ноздри, а темы разговоров становились все циничнее и циничнее, она стала думать о том, что будет жить ровно столько, сколько захочет.

В конце концов, Инга решила, что кончать жизнь самоубийством – неправильно. Слишком низко, да и попахивает откровенной трусостью…

Ее повседневная жизнь напоминала поплавок, закинутый на середину маленького спокойного озера.

Она представляла жизнь так:

Один раз Бог пришел на это озеро. Не книжный Бог, в которого принято верить, а тот самый Бог, который настоящий, который есть и которому, в целом, все равно, верят в него или нет. Стояло раннее утро, солнце едва показало первые лучи над пышной зеленью деревьев. Над озером еще стелился туман, а в воздухе пахло прозрачной и легкой свежестью. Стоило вдохнуть – и ноздри резало от прохлады. И где-то на другом краю озера крякали дикие утки. А одна, может быть, взлетела и пронеслась низко над озером, едва задевая туман крыльями. Бог знал, что в этом озере никогда не водилась рыбы, а воды его тихи и спокойны. Здесь даже при сильном ветре возникает лишь слабая рябь, которую и увидеть-то не каждому дается. Но Богу нравилось сидеть здесь ранним утром, смотреть, как над шапками молодых листьев встает солнце, наблюдать за первыми лучами, коснувшимися поверхности озера, наслаждаться легким туманом, свежим запахом, одиночеством жизни. И он закидывал удочку и, не глядя на нее, долго и мечтательно сидел на маленькой деревянной табуреточке, пока у него не начинала болеть спина. А потом он вставал и уходил. И в тот день он забыл удочку. И поплавок, затерявшийся где-то на середине озера, остался плавать, окунувшись наполовину в воду, и наполовину подставив бока солнцу. Сверху он был пригрет лучами солнца, ленив, и потрескавшийся от жары. А снизу – холодный и скользкий, за много лет одиночества покрывшийся водорослями и слизью. А еще он всегда, каждое мгновение своей жизни, знал, что когда-нибудь где-нибудь в темной воде появится рыба, которая схватится за крючок и утащит его, поплавок, на дно.

Так и в жизни. Если уйти от идиотских аллегорий и посмотреть на повседневную жизнь без девичьих литературных преувеличений, можно рассказать много банальных вещей.

Утренняя жизнь Инги – это верхний поплавок. Она пригрета солнцем, работает юристом в хорошей преуспевающей фирме, зарабатывает не рубли, а доллары, часть которых идет на жизнь ночную, а часть откладывается на карту в накопление. Они встает в 7.30, умывается, чистит зубы, варит кофе в аппарате, а за это время успевает постоять перед зеркалом, подвести брови, выдавить прыщик на виске, использовать помаду, подточить лезвием карандаш для губ, надеть лифчик и светлые колготки, поменять пластырь на пятке (старый содрался еще вчера). Потом она отливает часть кофе в раковину и заполняет кружку холодной водой. Так быстрее. Залпом выпивает кофе, одевается, обувает туфли, которые натирают пятку на левой ступне, берет сумочку и едет на работу. До работы – двадцать минут пешком. Рабочий день длится до 18.00. Иногда она задерживается, чтобы полазить в интернете и поболтать с друзьями в аське. Иногда – уходит на полчаса раньше (когда директор снова в загуле и разудало просаживает деньги где-нибудь в игровом клубе за городом). Но, как правило, большую часть рабочей жизни она уходит в шесть. Если бы ей сказали, что у города есть свой собственный Ритм, то она бы с легкостью согласилась. Ритм дневной и Ритм ночной. С той лишь разницей, что именно для нее, для Инги, Ритм утреннего города был тихим, скучным, светлым и безобразным. А вот Ритм ночного города… о, этот тихий, нарастающий, пульсирующий звук в ушах. Это сердцебиение. Этот адреналиновый импульс, заставляющий кровь нестись по венам с устрашающей скоростью.

Когда проходит время работы, когда тени удлиняются, когда солнце играет последними лучами над крышами многоэтажек, когда Инга спускается с крыльца и выходит на трассу, ловить такси – вот тогда начинается ее другая жизнь. Ее подводная часть поплавка.

Для начала она заезжает домой. Снимает рабочую одежду, снимает лифчик и колготки, разувается, сдирает с пятки пластырь. В шкафу висит ее другая одежда. Черные колготки очень идут к черному платью и корсету, к черным перчаткам до локтя и черной ленте в светлых волосах. Она очень хочет перекрасить волосы – в ванной, на нижней полке возле раковины, между кремом для бритья и женской бритвой эпилятором, стоит коробка с черной краской для волос – но почему-то всегда находятся причины, заставляющие откладывать покраску. И поэтому Инга все еще светленькая.

Макияж – тот же, что и на работе, но чуть темнее тона, подводятся брови, ярче помада. Сумочка – темная, кожаная, модная среди молодежи. С внешней стороны сумочки изображен персонаж из мультфильма "Nightmare before christmas" – что заставляет выть от зависти молоденьких девушек из ее ночной компании. Собственно, сумочка не для того, а просто очень ей нравится.

В сумочке: расческа, мобильник, пачка сигарет (тонкие, с фильтром), презервативы, таблетки от беременности (дважды защищен – крепче спишь), тонкие темные перчатки, стандартный набор для наведения марафета в экстренных ситуациях.

И сумочка – на плечо – Инга выходит из квартиры, спускается на лифте, выходит на улицу и ловит такси.

До ночного клуба – на такси. Иногда, очень редко, она едет на маршрутке, но ей не очень приятно общество людей, когда начинается ночная жизнь. Ее ночной Образ не предполагает поездку в маршрутке с уставшими, голодными, мрачными, злыми мелкими людьми. Она и таксистов-то выносит с трудом. Поэтому подумывает о том, чтобы купить себе автомобиль.

Каждый вечер, не считая среды, когда предстоит поездка к маме, она едет по сумеречному городу, глядит в окно и проглатывает взглядом затихающий ритм. Она видит людей, бредущих по тротуару, видит загорающиеся вывески магазинов, видит рекламу, видит горящие мусорные баки, пустые бутылки из-под пива, усыпанные окурками автобусные остановки, пакеты, шелуху, листья, камешки под ногами бредущих людей…

Затем автомобиль останавливается, легкий толчок выводит ее из состояния ступора, она расплачивается и идет по тротуару в сторону ночного клуба. Ни один охранник фейс-контроля не остановит ее. Все знают ее настолько хорошо, что даже в очереди посетителей находятся люди, которые машут ей рукой и приветствуют. Она – завсегдатай ночной жизни этого клуба. Уже много лет. Пожалуй, с момента его основания. Если потихоньку забраться в ее квартиру, заглянуть на шкаф, что стоит в зале, и достать с него большую картонную коробку, то, открыв ее и порывшись, можно найти пожелтевшие от времени билеты в тот самый ночной клуб. Первые билеты на первое открытие. Она была там. Сидела за столиком перед сценой и слушала первые песни первых исполнителей. Стоит убрать эту картонную коробку обратно, а то можно ненароком раскрыть много секретов, которые знать не стоит никому.

В клубе по обыкновению темно, накурено и оживленно. Светло только в двух местах – у барной стойки, где бармен Федор делает умопомрачительный коктейль, и на сцене. И если свет возле стойки мутный и желтоватый, словно там горит всего одна "лампочка Ильича", давно не протираемая и облепленная мухами, то на сцене по-контрасту буйство яркого цвета. Лампы дневного света горят всюду, разгоняя тени по углам. Ослепительный свет бьет по глазам, режет мозг.

Ее место возле сцены. Ее столик никогда не занимают. Он для VIP.

Но для начала Инга всегда идет к бармену Федору, и бармен делает ей тот самый умопомрачительный коктейль. Она не знает состава, но коктейль, мать его, чертовски вкусный. В нем есть немного алкоголя, самую малость, для легкости сознания. Вкус алкоголя застывает на языке и на нёбе. Она любит проводить кончиком языка по губам, чтобы ощутить легкий привкус снова и снова.

Захватив бокал с коктейлем, она идет к своему столику и садится. Сначала спиной к сцене. Это ее маленькая внутренняя игра. Получение удовольствия. Инга вообще считает, что нужно получать удовольствие от всего. Ведь жизнь – такая короткая штука. Моргнуть не успеешь, а она уже прошла.

Так зачем моргать, когда тебе это не в кайф? (а кайф – такое сладкое слово. Наверняка его выдумали люди, распивающие абсент с сахаром или текилу с лимоном и солью – вкус, что надо).

И отсюда, следом, другой вопрос – а зачем идти вслед за судьбой? Если, конечно, таковая вообще существует. Зачем идти дорогой, с которой нельзя свернуть? Да, стоит оговориться еще раз, чтобы все поняли – Инга не верит в судьбу.

Она делает первый глоток – смачивает губы обалденным коктейлем – и проводит языком по нёбу. В тот вечер коктейль особенно ей нравится. В его вкусе чувствуется движение жизни, чувствуются перемены, чувствуется желание что-то изменить. Кажется, бармен добавил корицы…