Текст книги "Северное сияние ее глаз"

Автор книги: Александр Матюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

"Если это так – решила она, – то шутка удалась вполне себе".

Задрожали коленки и затряслись руки.

Тем не менее, Катя направилась в сторону девушки. Мобберы или не мобберы, она выяснит все непременно.

Главное, чтобы не сон и не галлюцинация. Больше всего Катя боялась галлюцинаций. Как у дедушки, который соскребал со стены обои ногтями, потому что видел за ними не серую бетонную панель, а выложенные в ряд плитки шоколада. Катя обрабатывала его пальцы йодом.

Она подошла к столику и остановилась, не зная, что сказать и как обратить на себя внимание. Да и хотела ли она обращать внимание?

Рыжеволосая девушка подняла голову. У нее были красивые черты лица. Удивительные глаза. Изящная линия губ. Острый подбородок. Странный взгляд, показавшийся Кате знакомым. Спустя секунду она поняла, что точно таким же взглядом смотрел на нее Кирилл. Стопроцентно таким же. И вздрогнула. У девушки тоже были голубые глаза. Бездонная пропасть в небо.

Девушка потянулась к сотовому телефону, что лежал на краю стола, и сжала его в маленькой ладошке. Сама девушка была какой-то миниатюрной… какой-то хрупкой… очаровательно хрупкой.

– Мы знакомы? – спросила она.

Тут Катя сообразила, что стоит перед столиком, будто истукан, отодвинула стул и села напротив.

– Мы не знакомы, – сказала Катя, – но я о вас слышала. Можно попросить вас об одной вещи?

Девушка заинтересованно изогнула левую бровь этаким миниатюрным треугольничком, что, должно быть, вводило в экстаз огромное количество мужчин.

– Смотря, что за вещь, – сказала она.

Катя глубоко вздохнула, готовясь зажмуриться и прыгнуть в омут безумного поступка, не оглядываясь… хотя, кто вообще оглядывается, совершая безумства?

– На самом деле… несколько вопросов…

– О! Я терпеть не могу социальные вопросы, – поморщилась рыжая красавица, – поищите кого-нибудь другого, а?

– Вас зовут Аня?

– А вы от кого узнали?

– Вы сюда каждый день приходите?

– А. Поняла. Вас тетя послала? Она опять хочет пустить рекламу на кабельном? Так бы и сказали. У вас там стандартные вопросы, или что-нибудь оригинальное?

Катя замахала руками:

– Нет, нет, нет! Уж точно я не с кабельного. Я из Полярного. Я врач.

– Врач? А я здесь тогда причем?

– Не причем… то есть… эээ… вы можете просто ответить на мои вопросы? Это очень важно… для одного пациента… боже, сама не знаю, зачем я здесь и что говорю. Я только что на ваших глазах совершаю совершенно безумный поступок. Я никогда в жизни так не поступала. Ничего подобного. Поверьте мне. Просто нужно кое-что знать, чтобы не сойти с ума окончательно. Чтобы вообще расставить все точки где надо… Давайте, я задам вам вопросы, вы на них ответите… и все. Я не буду вас больше отвлекать.

– А вы точно врач?

Катя поставила на стол сумочку и принялась лихорадочно в нем рыться, потом выложила перед девушкой паспорт и трудовую книжку.

– Вот, почитайте. Я знаю, что со стороны выгляжу полной идиоткой. Подсела тут к вам, болтаю невесть о чем. Но я по работе, честное слово. Может быть, это с вами никак не связано… мало ли совпадений в жизни бывает… но мне нужно знать наверняка… пожалуйста. Просто столько совпадений за раз…

Теперь девушка выглядела настороженно. Полистав паспорт и трудовую, она вернула ее обратно.

– Вообще-то я долго не могу разговаривать, – сказала она, – мне уходить через полчаса, а я еще и половины не сделала.

– Вы сюда каждый день приходите?

– Кроме воскресенья.

– А сегодня? До двенадцати?

– Может, придется на полчаса задержаться… А эти вопросы, они как-то связаны с вашей работой? Кто-то попал в больницу?

Катя набрала полную грудь воздуха. За спиной девушки высилось большое овальное зеркало. Стоило заглянуть в него, как внутренний голос тихо шепнул в подсознании:

"Ты сошла с ума. Какая досада".

– Вы знаете человека по имени Кирилл?

– Кирилл? – девушка моргнула, – Долгачев? Так это с ним проблемы? Месяца два его не видела. Говорили, что он укатил в Финляндию до апреля. У него там девушка…

– Может быть, вы еще знаете Кириллов? Других?

– Наверное, нет. В школе был один, но его-то я уж точно тысячу лет не видела. Даже не знаю, где он сейчас.

– И все? Других не знаете?

Девушка отхлебнула кофе и отодвинула ноутбук в сторону, так, чтобы видеть Катю целиком.

– Если вы знаете какого-то Кирилла, которого должна знать и я, то хотя бы скажите, кто это, – попросила она.

– Он с юга. Из Армавира. Работал в налоговой, а потом бросил все и отправился к вам сюда, по дороге останавливаясь в городах и записывая рассказы разных людей, чтобы потом написать о них книгу. У него болезнь глаз, из-за чего он хорошо видит ночью, но совершенно не переносит солнечного, да и вообще яркого света. Это нервное. Он ищет вас. Вернее, он знает о вас очень много и утверждает, что вы тоже о нем знаете…

По мере того, как Катя говорила, лицо девушки вытягивалось от удивления. Взяв кружку, она залпом выпила кофе и вытерла салфеткой губы.

– Болезнь глаз?

– Да. Обычно в легкой форме проявляется у людей, которые вынуждены постоянно сидеть перед компьютерами. Более тяжелая форма возникает от нервов… если сильно нервничать…

– Но этого же не может быть, – сказала девушка.

– Мы с вами об одном и том же говорим? – насторожилась Катя.

– У него красивые голубые глаза… – пробормотала девушка.

И Катя осеклась. Девушка спросила:

– Он… этот парень… откуда вы о нем знаете?

– А что с ним? Вам что-то известно?

Девушка кивнула. Потом еще раз. Взгляд ее растерянно блуждал по поверхности стола, словно безуспешно пытался за что-нибудь зацепиться. Она провела длинным ногтем по клавиатуре ноутбука.

– Да, – сказала Аня, – это парень из моих снов…

ОН.

1.

Сегодняшний сон – странный. Не похожий на предыдущие. Обычно мне снится дорога и снег. А еще в своих снах я умираю, чтобы очутиться в тех местах, куда простым смертным никогда не попасть. Обычно я наслаждаюсь пустой заснеженной дорогой, одиночеством, желанием идти и идти, предаваясь меланхолии и неторопливому потоку собственных мыслей. Со мной мой рюкзак (это обычно, но не сейчас), мое дыхание и мои воспоминания.

Но сегодняшний сон – не тот.

Вдруг я увидел ресторан, и сразу понял, что снова попал в "Северное сияние". Я бывал тут тысячу раз. Но всегда мимолетом, краешком сознания, залетал на мгновение, прежде чем отправлялся в путь на север. А сейчас, похоже, что-то удерживало меня там не на мгновение, а на вечность… может быть, на пару минут…

Как всегда возникновению предшествовало быстрое, почти мгновенное, перемещение в пространстве. Не просто – бац, и очутился – а словно пронесся снежным вихрем над городом. Вьюжный – молодой городок. Говорят, ему не больше пятидесяти лет. И маленький. Тихий, уютный заполярный город, в котором хорошо проводить детство, чтобы потом всю жизнь с тоской вспоминать незабываемую красоту севера. Даже я, видевший город лишь в снах, иногда скучал по нему, словно родился там и вырос.

А ведь до этого момента я все еще сомневался в реальности Вьюжного. А верил только в "Северное сияние".

Я ощутил целый букет запахов – тут вам и клубника, и морошка и черника. Затем оглядел зал и увидел мою мечту, мою девушку Анну. Ноутбук, чашка кофе и кусочек пирога на булочке – все было при ней, как и всегда. Верх консерватизма, похвально.

А рядом с Анной сидела другая девушка – и ее я тоже узнал – Екатерина.

Одета она в тот же серый костюм (длинная юбка и пиджак с большими круглыми пуговицами), в котором приходила утром ко мне… это же сон, я вижу то, о чем думал в последнее время…

Девушки разговаривали.

Я сделал несколько шагов в их сторону. Словно призрак. Невидимый и бесплотный. Я прошел сквозь столик, а какой-то мужчина прошел сквозь меня, не заметив и не ощутив моего присутствия. Я же почувствовал легкий сквозняк.

До меня долетели обрывки фраз. Я услышал:

"Да, это парень из моих слов".

Говорила Анна, и голос ее казался очень удивленным. А потом она сказала еще:

"И все же, откуда вы о нем знаете?"

И Екатерина ответила:

"Я не могу понять… пока что… всего час назад с ним разговаривала".

Я сделал еще шаг – наверное, для того, чтобы как следует расслышать – и изображение вокруг дернулось, превратилось в смутную дымку. Как будто ресторан мгновенно наполнился серым непроглядным дымом. Анна и Екатерина пропали. Растворились столики, люди, окна, двери, кафельный пол, зеркальный потолок. Растворилось все. И только обрывок фразы долетел, словно из ниоткуда:

"Но ведь тринадцатого февраля – это так скоро…"

И меня вышвырнуло из этого рукава сна, понесло дальше. Я плескался в мутном потоке сновидений, барахтался, пытаясь не утонуть в них – в стремительно несущихся грезах, что одолевали меня долгое время. Интересно, а была ли здесь какая-нибудь спасительная соломинка, за которую я мог бы ухватиться и вылезти? Видимо нет.

Куда я плыл в своем сне? Не знаю. В прошлое или в будущее – все одинаково серо. Река в темноте, не поэтично ли? Здорово напоминает пылкие фантазии юных поэтов, которые сидят каждый на своем балконе, смотрят на небо, на лунные пятна на воде и разглядывают мир в совершенно ином свете. В таком свете, которой не видим более ни для кого.

И я представил на минуту (а, может быть на вечность), как река относит меня от настоящего – того самого Настоящего, которое принято читать с большой буквы и которым обозначается нынешнее мгновение жизни – к прошлому. К той отправной точке, которую ради смеха можно обозначить "Пункт А". Как в геометрии, в девятом классе. Только путь в обратном направлении. Отсюда, если желаете, сюда.

Конечная точка Настоящего – больница. Где-то есть еще один пункт, до которого я не добрался, но проклятый поток решил оттащить меня обратно. Итак, больница. Я лежу на койке, и я знаю, что лежать мне здесь еще до ишачьей пасхи. Больница вертится в потоке, слишком мало воспоминаний, чтобы что-то вспомнить или обозначить. Помню загипсованные руки, три свободных пальца, запах лекарств, болезненный свет дамп над головой. И чувство безнадеги одолевает – это точно. Тринадцатое февраля – это так скоро. Могу не успеть. Могу провалиться в стремительно убегающее прошлое. Если буду валяться на койке. Разве я затем так долго шел к своей мечте, чтобы упустить единственный шанс?

А следом за больницей – мой путь к Полярному. До Полярного я останавливался в сотне маленьких городков. Пережидал день в гостиницах или за столиками темных полупустых кафешек. Днем я спал. Сложно, знаете ли, жить, когда дневной свет может сжечь сетчатку глаза и оставить слепым до самой смерти. Много лет назад врачи сказали мне, что я могу носить темные очки, и тогда велика вероятность, что с глазами ничего не случиться. Но я предпочел вести ночной образ жизни, а днем отсыпаться – так надежнее. Как сова. Или как вампир.

Городок, в котором я побывал незадолго до Полярного, запомнился хорошо. Город со странным названием Ковров. Местные шутили: "Мы город ковров", говорили они, "Только ковров здесь никаких нет, одни половики или полотенца". Хотя и ковров тоже хватало. В гостинице, где я остановился днем, ковры лежали повсюду. Когда я ступил на край ярко-красного ковра с бирюзовой окантовкой, мне стало стыдно за то, что мои ботинки в снегу, и я буду оставлять грязные следы. В Коврове ко мне пришли разом три девушки, и каждая поведала свою историю, уверенная в том, что ее жизнь – уникальнейшее явление в природе. Возможно, она была права, но проблемы с парнями, любовью и изменами – скучные проблемы.

А до Коврова я побывал во Владимире. Красивый старинный город, в котором даже пахнет древностью, историей. Во Владимире я не успел записать историю человека, встретившегося мне в ресторане. Он много говорил, а я старался запомнить, чтобы перенести потом на бумагу. Но пока руки не доходили. А его голос – хриплый, треснутый, усталый – я слышу до сих пор.

Он говорил:

"Сатир спел мне песню. Я знал, что произойдет сегодня. О, да.

Завожу автомобиль, предчувствую беду, еду в город, и по дороге разбиваюсь.

Бытовое происшествие. В эту же минуту в мире умирают тысячи людей, еще сотни пропадают без вести, десятки оживают в реанимациях под ударом электрошока, единицы открывают глаза в морге в тот самый момент, когда к их грудной клетке прикасается холодное лезвие скальпеля.

Одна авария на мокрой трассе между городами, на асфальте, который меняли десять лет назад, где каждая выбоина хищно скалится в ночное небо, ожидая очередную жертву. Это я. Жертва.

Я трезв, не курю, мобильный лежит на бардачке. Смотрю на дорогу. Лобовое стекло лопается мгновенно. Я бы назвал это роком или судьбой, хотя многие сказали бы, что в стекло просто попал камень или летучая мышь, которых здесь видимо-невидимо. Но никто не может знать наверняка, потому как за окнами ночь. А ночь – лучший друг темных дел. И девочка, которую я знал, та самая, что пыталась играть с судьбой, уже давно не живет на этом свете, и она не может ничего сказать тоже.

Стекло лопается, осыпая меня мелкими осколками. Звук такой, словно кто-то набрал в пакет воздуха, закрыл его, и со всей силы ударил.

Это только в мыслях каждый из нас знает, что он может контролировать любую ситуацию в жизни. Жизнь же ЗНАЕТ, что контролировать ситуацию может только одна она (какие верные слова, подумал я тогда). А каждый из нас марионетка в руках ситуаций. Нас дергают за ниточки, и мы непроизвольно совершаем глупые, бесполезные, дерганые движения. Ниточки в руках у невидимого слуги Жизни – у Судьбы. У этого черноволосого подонка с челкой на глазах и серебряными кольцами на каждом пальце.

Ниточка дернулась – и я падаю назад, отпуская руль. Машина виляет, резко подается вбок.

Ниточка дернулась – и меня швыряет в сторону, я больно ударяюсь подбородком о боковое стекло. Я в осколках. Мне режет кожу, осколки хрустят на зубах, я чувствую, что они застряли в волосах, в бровях, впиваются в губы и веки, в десны, в язык, в нежные белки глаз.

Дергается еще одна ниточка – и машина слетает с трассы.

Жизнь может позволить себе улыбнуться. Жизнь в очередной раз доказала, сколь она непредсказуемая дама.

Машину крутит так, словно в нее вставили пружину с механических часов, сжали и резко отпустили.

Мгновение, когда не знаешь, где верх, где низ.

Паника и Страх (слуги государевы, подхалимы, марионетки, червяки на кончиках нервов) услужливо стучатся в висках, хотя я знаю, что зайдут они без предупреждения.

Это мгновение растягивается в вечность. Мгновения жизни – вообще эластичные штуки. Лучше презервативов, хоть и не предохраняют от случайностей.

Возможно, машина падает с трехметровой высоты, а, может, мы летим много-много больше. Я не знаю. Я не вижу. В глазах темнота и круги, пылающие, словно огненные кольца в цирке, сквозь которые прыгают тигры.

Стекла со всех сторон лопаются разом. Перегородки и крыша резко и с диким скрежетом вгибаются внутрь, ломая сиденья, выворачивая руль. Все вокруг в одно мгновение тонет в этом неимоверно громком шуме разрушения. Мои барабанные перепонки лопаются одновременно с глазами. Темнота и тишина приходят вместе. И только стук сердца в висках нарастает и нарастает, пока не становится невыносимо громким, не заполняет собой все пространство вокруг. И затем что-то разрывает меня снаружи. Что-то рвет мою плоть, ломает мои кости.

Боль. Это последнее чувство, которое я испытываю, прежде чем умереть.

Потом я представлю, как кусок стекла прошел сквозь шею, отсекая голову, следом – выломавшийся руль с хрустом, раздавшимся в собственных ушах, пробил и поломал ребра, сдавливая легкие. Может быть, на самом деле все было совсем не так.

Я не успел заметить, точнее, уловить тот момент, когда, наконец, боль оборвалась, и пришло что-то совсем другое.

Самое точное определение – пустота, хотя, возможно, я не прав.

Пустота оказалась физически ощутимой: вязкой, холодной и тихой. Хотя, нет. Я слышал где-то вдалеке грохот и скрежет катящегося со склона на собственной крыше автомобиля. Только происходило это не там, не в том мире, где находился я – плавающий, висящий, парящий, одним словом пребывающий в пустоте.

Я не видел своего тела, не ощущал его и не мог контролировать. Я словно превратился в большой ментальный глаз, как в одном фантастическом фильме. Пучок сознания – бестелесного и аморфного.

Но и это была не настоящая смерть…

Рассмеетесь мне в лицо? Скажете – откуда же мне знать, а что такое настоящая смерть? А я вам отвечу – поверьте, было время узнать. Много времени, да уж…

Из пустоты на меня вдруг нахлынула волна чувств, так, будто стремительно начался прилив, а я лежал у самой кромки воды. Самые приятные чувства на свете вдруг окутали мое сознание! Это было в сто раз лучше оргазма, в тысячу – экстаза и в миллион раз круче любого земного наслаждения! Эти чувства невозможно описать. Нет слов в мире, чтобы определить состояние, в которое погрузили мою оболочку, оставшуюся без физического тела!

Чувства эти скрутили меня, выжимая из сознания капли экстаза, превратив меня в дрожащий от наслаждения нерв, пульсирующее окончание, поглощающее оргазм за оргазмом. И я сам отдался им, раскрывая душу и требуя, чтобы волна неописуемого удовольствия пронзила, сжала в объятиях, вывернула наизнанку, впиталась в кожу и заполнила собой мои сосуды!

Это длилось бесконечно?

В абсолютной пустоте и тишине все, что осталось от меня – бестелесное сознание, пустая оболочка – все отдалось во власть великого наслаждения. Неужели это был рай? Я бы не удивился, узнав об этом. Не удивился бы ни капли.

Но все прекратилось в одну секунду. Волна наслаждения разжала цепкую хватку, крючок жизни подсек меня и выдернул на воздух, оставив чары смерти за спиной.

И я вновь остался в пустоте.

А потом открываю глаза и понимаю, что лежу на краю реки. Стремительный поток уносит остатки моего автомобиля. Луна бросает свет на поляну, и все вокруг усеяно мелкими осколками стекла – они светятся в лунном свете, я лежу и думаю, что красиво, наверное, смотрюсь со стороны. Словно звездная пыль покрыла все мое тело. Блестящая звездная пыль в темной траве на берегу безымянной реки.

Вдалеке вижу сверкающие огни города. Смотрю на огоньки, потом переворачиваюсь на бок, поджимаю колени к груди и закрываю глаза.

Я слышу, как по дороге едут автомобили, как визжат тормоза, как кто-то громко спрашивает у темноты, есть ли кто живой.

Темнота не ответит.

Да и я молчу. Разве меня не видно? Неужели не видно того сверкающего наслаждения света луны, который окутывает мое несчастное тело?

И когда приезжает скорая, и санитары начинают спускаться по холму, поскальзываясь на сырой траве, матерясь и переговариваясь, когда запахи дешевых сигарет, резких лекарств, одеколонов, мазей, пота выдергивают меня из темноты – в этот самый момент я ловлю себя на мысли, что вновь хочу умереть…

На следующую ночь лежу с открытыми глазами, разглядывая потолок. Маринка спит рядом. В комнате прохладно. Мигает лампочка зарядки аккумуляторных батарей. Занавески шевелятся. Лунный свет стелется по полу, разглаживая рваные тени. Дыхание жены ровное и спокойное. Она выпила валерьянки и уснула, положив руку мне на грудь. В таком положении спит уже третий час. Ей наплевать на то, что разбился автомобиль. Она рада, что я остался жив. Рада, что может вдыхать запах моего тела, шевелить мои волосы, прикасаться губами к моим губам, гладить меня, разговаривать со мной, ловить взглядом мои движения. Она счастлива, как любой влюбленный человек. Я тоже должен быть счастлив. И я бы тоже радовался, если бы был живым.

Но я то на самом деле мертв.

Час назад вставал и ходил в ванну. Специально для того, чтобы как следует осмотреть себя. Мария шевелилась, волнуясь, но спала крепко и не открыла глаз.

В ванной кафельный пол, прохладно, и кожа моя покрылась мурашками. С виду все со мной в полном порядке. Несколько царапин на животе и подбородке. Под левым глазом фиолетовая припухлость, к обеду точно превратится в небольшой синяк. В области ребер – ни одного ушиба. Дотрагиваюсь, ударяю, никакой боли нет и в помине. Только где-то в мозгу просыпаются воспоминания о том, куда именно попал руль, и что именно он разворотил внутри меня. С шеей так же все в порядке. Царапина за левым ухом, из которой мне выковыряли мелкий осколок стекла еще в больнице, и больше ничего.

Так и не спал всю ночь, размышляя, умер я или же нет.

И продолжаю думать сейчас – сон или смерть? Смерть или сон? Что это? Яркие галлюцинации или внезапно открывшая глаза реальность?!..

…А еще то странное чувство. Можно ли назвать это удовольствием? Можно ли его хоть как-то назвать? Ведь не удовольствие окутало меня – что-то гораздо большее. И, пожалуй, во много раз лучше. Такого не приходилось чувствовать никогда. До сих пор, при воспоминании о горячей волне бесконечного наслаждения, нахлынувшей и окутавшей, поглотившей и впившейся в каждый миллиметр моей израненной кожи, у меня начинают мелко дрожать пальцы. Трудно сознаться самому себе (да и кому бы то ни было еще), но мне кажется, что я только и делаю, что думаю об этом наслаждении. Ловлю себя на мысли о чудесном оргазме. Ловлю – и краснею, словно школьник, которого поймали за просмотром порнографического журнала. И стыдно, черт возьми, и хочется снова… И каждую секунду возвращаюсь к моменту, когда волна нахлынула…

Надо признать – да, я и вправду вновь хочу испытать чувства наслаждения смертью. Ведь именно так оно, наверное, и называется…

И стоял в ванной комнате, щупал свою грудь, пытался найти шрамы, трогал шею, которую должно было (обязательно!) срезать стеклом. Я чувствовал себя мертвым. Мое сознание раздваивалось. Ослепительное желание вернуться в никуда, на край невидимого моря, лечь под гигантскую волну, не покидало меня все время.

И когда я вернулся в спальню.

И когда лег в кровать.

И когда закрыл глаза и попытался уснуть.

А на следующий день понял – мертвый я. Мертвее некуда.

Убеждаюсь в этом, когда приезжаю на ремонтную базу, куда оттащили машину.

Сатир спел мне песню, и слова в ней поведали о смерти.

Автомобиль превратился в кучу бесполезного железа. Двери сорваны, крышка багажника смята в гармошку и болтается на одном единственном креплении. Бампер черт де знает где, от фар одни лишь воспоминания. Облепившая изогнутые оси обгорелая резина совсем не похожа на почти новенькие некогда колеса.

Внутри салон похож на декорацию из добротных фильмов ужасов. Крыша вогнута и порвана, острым углом обрыва вылезая через узкую щель, которая когда-то была лобовым окном. Все пространство впереди забито остатками сгоревших сидений. Часть бардачка, остатки кассет, радиомагнитофон, плюшевый слоник и еще всякая дребедень слиплись с сиденьями, из-за огня превратившись в однородную уродливую массу. Задние сиденья обуглились, во все стороны торчат черные пружины. Дно у автомобиля прогоревшее в нескольких местах.

Гляжу на все и понимаю, что выжить в этом аду я просто не мог. Не успел бы я выпрыгнуть. Даже в те секунды, пока машина летела с дороги на склон. Не хватило бы у меня времени, да и хорошей реакции в жизни никогда не было.

И в голове, зародившись тихим шепотом, возникает мысль – значит как есть, умер.

И опять ожил?

Почему? Не знаю.

Мне ли решать, для чего я вновь вернулся в мир живых людей? Будь моя воля, я бы остался в том раю навсегда… При мысли о пустоте и наслаждении у меня вновь дрожат пальцы. Даже секс с Маринкой час назад был каким-то пресным и бесцветным, по сравнению… я только и вспоминал о том, как в мое сознание ворвалась волна нечеловеческого удовольствия. То ведь было не телесное удовольствие, не нервы чувствовали, а что-то другое во мне. Может быть, сама душа? Или что-то еще?.. Разглядывая обгоревший автомобиль, я прихожу к мысли, что этот вопрос останется без ответа, как и множество других вопросов, возникших после моей смерти.

Автомобиль восстановлению не подлежит, я и сам вижу. Техники на базе удивляются, как это я умудрился так изуродовать машину. Судя по всему, слетев с трассы около самого моста, автомобиль перевернулся в воздухе и, упав на крышу, съехал со склона, врезавшись в ствол дикой абрикосы. И от этого, вероятно, загорелся.

Меня хлопают по спине, мне говорят, что я в рубашке родился. Я вижу вокруг улыбающиеся лица незнакомых мне людей. Каждый из них старается не упустить возможность ухватить из воздуха свой кусочек радости, своего наслаждения. Пусть он продлиться всего мгновение, пусть радость их улетучиться, стоит мне уйти, но сейчас все они радуются искренне. Они видят меня, живого, и получают свою порцию удовольствия. Их радость заразна, я тоже начинаю тихо радоваться. Я соглашаюсь, что жив остался только чудом, что у меня хорошая реакция, что точно родился в рубашке. Я пожимаю всем руки и приветливо отвечаю на хлопки по плечу.

Но я-то знаю, что все не так. И ведро радости не заменит каплю удовольствия, которое я получил на том свете. По мне, наверное, сумасшедший дом плачет.

Думай о смерти. Первое правило мертвых людей.

Выхожу из ремонтной мастерской, щурюсь на обеденном солнце, думаю: пожалуй, после обеда на работу не выйду, и завтра, наверное, тоже. Нужно отоспаться как следует, восстановиться, постараться выкинуть из головы весь мусор, а если не получиться, так просто запихнуть воспоминания о смерти в какой-нибудь самый пыльный уголок мозга.

Мысли мои какие-то вялые. Словно не хотят думать ни о чем другом, кроме…

Отвлечься.

На новый автомобиль пока денег нет. Придется снимать с Маринкиного счета, потому что мы так решили – на Маринкином счету лежат деньги для нас, а на моем – для детей. Андрюшка скоро заканчивает, ему многое понадобится.

Да, мне хочется вновь умереть!

Маринка по-прежнему не знает ничего, и я не собираюсь ей рассказывать. Постараюсь справиться сам с навалившейся депрессией и непонятно чем еще – то ли галлюцинациями, то ли каким-то кошмаром, в который вдруг превратилась моя жизнь. Или смерть? Я запутался и не могу сказать точно, где я сейчас нахожусь. В каком мире – жизни или смерти? Мертв я, наконец, или нет? Где та грань, что разделяет безумие от здравого смысла? Как отличить видения от реальности?

Отвлечься. Отвлечься. Рассказать все.

Спустя несколько дней после автокатастрофы, я будто вновь влился в обыденный поток жизни. Жил, как и прежде: ходил на работу, посещал с женой рестораны, все, как у нормальных людей. На выходные приезжали Маринкины родители, и мы довольно мило посидели в уютной, домашней обстановке. Желание умереть, навязчивые безумные мысли (а ведь я понимаю, что это безумие, разве разумный человек захочет умирать?) вроде бы отступило, напоминая о себе смутными, будоражащими кровь ощущениями. Особенно, когда занимался с Маринкой любовью. Мне уже не хватало обыденного секса. Словно съесть спелый сочный арбуз, и тотчас закусить лимоном. Я и хотел "арбузов". Но, стараясь жить как жил раньше, отмахивался от растущего желания.

А затем, в воскресенье, мне в первый раз приснился сон, который был связан с моей смертью. С него все началось снова. Когда закончится, не имею ни малейшего представления. С того дня он снится мне каждую ночь и не дает успокоиться.

Сон.

Закат в багровых тонах. Лишь на самом краю горизонта переливаются ярко-желтые, почти белые цвета. Облака висят низко, медленно и вальяжно плывут в сторону солнца, не пропуская сквозь себя ни единый его луч.

Теплый ветер слабо, почти играючи, теребит мои волосы, шевелит штаны, проникает под рубашку, приятно холодя мое тело. Но лишь приятно, и не больше того.

Море под ногами где-то далеко внизу. Берег его скрыт огромным, отвесным холмом. Зато дальше…

Дальше море во всем своем великолепии! Нетерпеливо дрожит, перекатывая волны, накатывая их друг о друга. Купается в лучах заходящего солнца. И, конечно, я почему-то уверен, что ждет оно меня.

Я тоже весь дрожу. В предвкушении того, что произойдет дальше. Ведь я знаю, что это за море, и какое нечеловеческое удовольствие несут в глубине его воды. Стоит только коснуться волн и больше уже ничего не нужно. Это море наслаждения. Море оргазма. Море смерти, которую желаешь.

Дрожь не проходит. Зубы стучат друг о дружку, дрожат пальцы, дрожат колени. Я чувствую настолько сильное влечение, что не могу сопротивляться. Да и не хочу, если говорить начистоту. Мне просто немного страшно, вот я и не решаюсь. Но и страх можно побороть. Особенно, когда есть желание.

В этом мире всем правит желание.

Толчок. Не прыгаю, а срываюсь, лишь немного оттолкнувшись босыми ногами от сырой травы – и стремительно падаю вниз.

Холм очень высок и на мгновение мне даже кажется, что я просто лечу в пространстве. В пустоте. Как в тот, первый, раз. В мгновение моей первой смерти.

Но море приближается, и я все сильнее и сильнее ощущаю внутри себя желание вновь окунуться в него, утонуть и испытать дикое наслаждение. Море приближается, желание становится невыносимым. Я кричу, не в силах сдержать крик внутри себя. Крик рвет мои легкие, мое горло. Ветер закладывает уши, я не слышу своего крика, но понимаю, насколько он силен. Расставляю руки в стороны, выгнувшись, готовый принять море в эту же секунду!.. Или оно готово принять меня. Ждет.

И когда ударяюсь о воду, мгновенно просыпаюсь…

Которую ночь подряд я еще несколько минут смотрю в темноту, ожидая, когда придет волна наслаждения. Хочу ее каждой клеточкой своего тела. И понимаю, что это вновь был сон. Всего лишь отраженье моих желаний. А потом уже до самого утра не могу уснуть, потому что, стоит мне закрыть глаза, я вновь вижу море.

Возможно, из-за этого я сильно похудел. Даже Маринка на днях заметила. Правда, отнесла это на счет не проходящего почти неделю кашля, и посоветовала обратиться-таки к врачу. Я отказался и, думаю, что был прав…

Понимаю, что надо думать о чем-то другом, и иногда даже получается, но не надолго. Все время возвращаюсь к воспоминаниям. И особенно ночью, когда остаюсь один на один со своими мыслями. Это невыносимо, но что поделать? Я и впрямь вновь хочу встретиться со смертью.

А вчера с утра впал в какую-то странную кому. Стою перед зеркалом, завязывая галстук, а отражение совсем не мое. В зеркале – тот же самый пейзаж, что и моих снах. Даже с того самого ракурса. А я машинально завязываю галстук, разглядывая игру волн и блики света закатывающегося за горизонт солнца. Изображение было настолько реальным, что, забывшись, я непроизвольно сделал шаг, пытаясь пройти к морю. В результате стукнулся лбом о зеркало. Это и привело меня в чувство.

Ну, когда же все закончится? Единственный выход – смерть? Но не оживу ли снова для того, чтобы опять мучиться в ожидании очередной смерти? Чтобы испытать те чудовищные удовольствия, наслаждения, если хотите? Вот именно, что чудовищные – иначе их никак не назовешь.