Текст книги "Северное сияние ее глаз"

Автор книги: Александр Матюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Можно, я присяду?

– Спрашиваете! Конечно. Мне тоже интересно.

– Вот как?

Катя села и положила на колени раскрытый блокнот.

– Конечно, интересно. С психиатрами всегда интересно разговаривать. Они такие… необычные люди.

– А у вас, я вижу, был опыт?

Он рассмеялся – слабо, негромко:

– Встречался пару раз. Исключительно в кампаниях друзей. Всегда хотел узнать отличаются ли психиатры в обычной жизни от психиатров на работе? Или они и там и там одинаковые?

– В хорошем смысле или в плохом?

– Как знать, – отозвался Кирилл и добавил, – вы уже считаете меня сумасшедшим?

– С чего вы взяли?

– Ну, я думаю, в ином случае вы бы не пришли меня навестить. На севере, конечно, живут хорошие люди, но ни за что не поверю, что забота о ближнем тут стоит во главе угла… К тому же вы наверняка прочитали мои записки…

– В рюкзаке? Нет. Пока мне о них только рассказывали. К тому же я не из тех людей, которые лезут без спроса в чужие вещи.

– Не скромничайте. Рано или поздно любой человек лезет без спроса в чужие вещи. Человеческая натура такая.

– Но можно стараться не делать того, чего не хочешь, – заметила Катя.

– Можно стараться протянуть подольше и не делать того, чего не хочешь. Но рано или поздно это произойдет. Против природы не пойти, – Кирилл усмехнулся, – но чтобы оградить вас от проблемы выбора, я вам разрешаю почитать мои записки. Вам ведь все равно придется. У вас же есть начальство, которое скажет вам это сделать. Так что читайте на здоровье.

– Погодите, может, и не понадобится.

– Ну, вы же не просто так заглянули, верно?.. – Кирилл закрыл глаза и тяжело вздохнул, – пока я не оказался на севере, я и понятия не имел насколько здесь красиво, – сказал он, – столько снега… я в жизни так много снега не видел. Знаете, у нас на юге, там, где я жил, вообще проблемы со снегом. Бывали зимы, когда ни одной снежинки с неба не падало. Всю зиму серые тучи, холодное солнце, дожди, слякоть – и нет снега. Новый год без снега, представляете? Забавно. Никакого новогоднего настроения.

– Знаете, тут тоже не всегда праздник, – сказала она, – иногда и в Новый Год такое паршивое настроение, что все из рук валится.

– Я понимаю. Не от погоды зависит… Но так бы хотелось снега на Новый Год. До умопомрачения. Все-таки в нас заложено что-то, радоваться в Новый Год снегу. Даже если настроение хуже некуда, все равно смотришь на эти гигантские сугробы и зарождается в груди капелька радости.

Он мечтательно улыбнулся. Катя уловила его взгляд и быстро отвела глаза. Чтобы не провалиться в слепящую голубизну неба.

А внутренний голос сказал:

"Дрожь в коленках? Это к добру!"

– Когда я в первый раз увидел свой сон, то подумал, что сошел с ума, – продолжил Кирилл, – я столько снега видел разве что по телевизору. А тут вдруг снится мне, как я иду по дороге, а вокруг сугробы, которые выше меня во много раз. Снег был на деревьях и под ногами. Хрустел на подошве. И снег сыпал с серого неба. Снежинки кружились вокруг, падали на щеки, на губы, на ресницы. Я их даже во сне ощущал. Как они таяли от тепла моего тела…

– Вам снилось, как вы идете в город Вьюжный?

Кирилл замолчал и вздохнул:

– Вам уже все рассказали, да?

– Нет. Не все.

– Все началось два года назад, – сказал он, – мне каждую ночь снится одно и тоже. Понимаете, я иду к мечте. Странно звучит, но так и есть. Когда я первый раз ее увидел, я сразу так и понял, что эта девушка – моя мечта. Не что-то абстрактное, несуществующее, а именно молодая девушка из далекого северного города. Она приходит в "Северное сияние". Это такой ресторан во Вьюжном. Я не знаю, почему она мне снится, и почему я должен ее найти… но ведь в снах всегда так – непонятно и нелогично. Знаете, в груди сидит чувство уверенности, что я все делаю правильно. Что так и надо. Ведь у каждого человека в жизни должна быть мечта, и он должен к ней стремиться. Вот я и стремлюсь так, как могу… Я должен туда прийти тринадцатого числа, иначе она уйдет. А потом мне ее не найти. А ведь вы наверняка знаете, что бывает, когда упускаешь свою мечту.

Катя вздрогнула. На мгновение ей показалось, что Кирилл каким-то неведомым образом пробрался в ее голову. Он читает ее мысли! Он видит ее насквозь…

Боже, что за чепуха? Даже люди с пронзительными голубыми глазами не умеют читать мысли.

– Вот вы говорите – мечта. Как вы ее представляете? Это та самая девушка, или желание прийти к ней, добраться до нее?

Катя склонилась над блокнотом и с силой вдавила кончик ручки в белый лист. Ей вдруг захотелось очутиться где-то совсем далеко отсюда. В другом городе. В другом мире.

– Я имею в виду девушку с рыжими волосами, – сказал Кирилл, – Она мне снится.

– Вы знаете ее… в реальной жизни?

– Я очень хотел бы с ней увидеться, – ответил он, – знаете, я наверное, вот так сформулирую: моя мечта – найти девушку из ресторана и увидеть ее. Можете так и записать. Более точно я не смогу сказать.

– То есть, вы утверждаете, что эта рыжая девушка вам только снилась? Вы ее не видели раньше, не общались с ней, не встречались?

– Нет.

– И вы не знаете ее номера телефона? Вы не общались ни на каких сайтах знакомств или, там, среди друзей одноклассников?

– Нет. Можете проверить. У меня нет сотового телефона, а Интернетом я последний раз пользовался перед увольнением.

– Вы прошли от Армавира до Полярного только для того, чтобы найти девушку, о существовании которой вам ничего неизвестно наверняка? Я вас правильно сейчас понимаю?

– Она моя мечта, – сказал Кирилл едва слышно, – и я в нее верю. Разве нужно что-то еще?

– Я вас не понимаю.

– Вы многое не понимаете.

Катя медленно оторвала взгляд от блокнота и подняла голову. Кирилл смотрел в потолок.

– В каком смысле?

Кирилл продолжал разглядывать потолок с выражением крайней заинтересованности.

– А почему вы не спрашиваете меня, снится ли мне этот сон после столкновения с автомобилем? – произнес он.

– Потому что сейчас я пришла к вам не как психиатр…

– Тогда зачем вы задаете много вопросов? Разве девушка, общаясь с молодым человеком не как психиатр, задает такие вопросы? Спросите лучше, что мне больше нравится – чай или кофе?

Катя склонила голову на бок:

– А вы уходите от вопросов, Кирилл…

– Я от них не ухожу, я их не люблю. Тем более, когда их задает человек не совсем опытный и не осведомленный полностью. Раз уж пришли не как врач, то будьте любезны и разговаривать соответствующе. Я люблю кофе. Крепкий, горячий кофе без сахара. А вы?

– Я? – Катя запнулась, – тоже кофе… хороший кофе, молотый…

– Вам есть, что мне рассказать, – сказал Кирилл тихо.

– Вам тоже есть, что рассказать мне, – отозвалась она, подумав. Кончик ручки оставил на листе блокнота маленькую круглую дырочку, – ваша рыжая девушка… она снится вам уже два года, а вы добрались до нас только сейчас…

– Эх, Екатерина, вы снова уходите от обыкновенного разговора ни о чем и возвращаетесь в свою проверенную оболочку опытного врача. Зачем? Мы бы так хорошо пообщались, в самом деле… Ну, раз уж вы так хотите… все это время я шел пешком. И ночью. – Сказал он.

– Ночью? Вы шли по ночам?.. Знаете, если в то, что вы шли пешком я еще поверю, то в ночь…

– А нет ничего странного. В рюкзаке должна лежать моя медицинская карта. Почитайте внимательно. Ознакомьтесь. Может интересно, а, может, и нет.

Взгляд его переместился с потолка на собственные руки. Он разглядывал загипсованные кисти с выражением полной отрешенности. А потом сказал:

– Мне вкололи столько успокоительного, что я сейчас вообще не могу разобраться, сплю я или нет. Может, вы мне снитесь?

– Нет. Сейчас вы не спите.

– Откуда бы вам знать наверняка?

Катя моргнула.

– Потому что я уверена, – сказала она.

– Когда мне снится мой сон, я тоже уверен, что вокруг меня реальная жизнь. Там, в моем сне, кругом лежит снег. И мне холодно. И я знаю, что если подойду к дереву и дотронусь до ветки, то осыплется снег. И в лицо дует холодный ветер. Это же все вранье, что во сне ничего не чувствуется. Еще как чувствуется. Так вот я и не знаю, где сон, а где реальность. И вам не советую быть настолько категоричной…

– Я не категоричная, просто я… уверена.

– А вдруг вы спите и никак не можете проснуться?

– Это вряд ли.

– Но ведь нельзя упускать и такую возможность.

– Нельзя. Но если я не могу проснуться, значит, я и не сплю. Если мой сон растянулся на целую жизнь, то какой мне смысл задумываться над тем, что будет, когда я проснусь?

Левая бровь Кирилла поползла вверх.

– Я думаю, вы многое не понимаете в жизни, – повторил он, – вам следовало бы почаще прислушиваться к своему внутреннему голосу.

– Откуда?.. – вырвалось у нее.

"Откуда?" – взвизгнул внутренний голос и замолк, пораженный.

– Когда вы сможете посетить меня в качестве врача? – спросил Кирилл спокойным голосом.

Катя вскочила со стула, совершенно не понимая, что происходит. Стул опрокинулся, с грохотом ударившись о серый кафель.

– Потому что я хотел бы уточнить, почему меня держат привязанным. Я имею права отказаться от лечения, если считаю нужным. Я здоров. Я умею мыслить логически. У меня даже нет психических отклонений. А еще у меня осталось всего пять дней. Пять дней, понимаете?

– Я… – Катя сделала шаг назад, подальше от кровати, – я подумаю… может быть завтра…

Внутренний голос разрывал голову. "ОТКУДА?!" Бил барабанную дробь в ушах. "ОТКУДА?!" Плясал дикими танцами перед глазами. "ОТКУДА?!"

– Тогда жду вас завтра, – улыбнулся Кирилл, – у вас так бегают глаза, словно где-то в вашей голове кто-то кричит, а вы старательно делаете вид, что его не слышите. Хочу заверить, что у вас плохо получается скрывать. А еще я бы посоветовал вам хорошенько выспаться…

Выскочив из палаты, Катя еще долго шла по коридору настолько быстро, что стала вдруг задыхаться, пока не остановилась возле двери на лестничный пролет и не позволила себе перевести дух.

И чем дальше она удалялась от палаты, тем слабее становился ее внутренний голос. Когда Катя дошла до собственного кабинета, он стих совсем.

3.

Вечер не принес неожиданностей.

Какой бы случайной ни казалась иногда жизнь, порой она предсказуема до безобразия.

Ах, да. На этот раз Витя соригинальничал и надел очень красивый и дорогой костюм. По кинотеатрам обычно в таких не ходят, но на Вите он все равно смотрелся идеально. Витя ждал комплиментов. Витя их получил.

Поп-корн и холодная кола за его счет. Места на заднем ряду. Какой-то интересный приключенческий фильм про пиратов с огромным монстром в конце и до боли знакомым актером в главной роли. На протяжении всего сеанса Катя пыталась вспомнить, как его зовут, затем выяснилось, что "это же он – Джонни Депп", Катя успокоилась и досмотрела фильм до конца, прислонившись к могучему Витиному плечу. Впрочем, Витя уже давно не расценивал это как какой-нибудь намек. Витя уже давно привык. Если кто не верит в дружбу между мужчиной и женщиной, то вот вам настоящее, стопроцентное опровержение.

После кино заглянули в пиццерию, выпили по кружке пива и поболтали совершенно ни о чем. Работы не касались – тоже предсказуемо и затерто до дыр. Затем вышли на улицу, на морозный ночной воздух. В свете фонарей кружились снежинки.

– Как тебе пациент? – спросил Витя, надевая черные кожаные перчатки.

Катя закуталась в мягкий ворот дубленки.

– О! Не надо о работе, – простонала она, – лучше расскажи, что у тебя с блондинкой из неврологии.

– А это не по работе, говоришь?! Если бы что-то было, я бы с тобой сейчас не стоял.

– Ага! То есть все наши разговоры о старой дружбе и совершенной незаинтересованности псу под хвост? – Катя делано стукнула Витю по плечу, а он сгреб ее в охапку и прижал к могучему торсу, – еще и шею сломай!

– Я же врач, а не убийца, – буркнул он, ущипнув Катю за нос, – листала его тетради?

– Чьи?

– Пациента, блин. Я тебе говорил, что там какие-то рассказы. Он или неудавшийся писатель или свихнувшийся графоман.

– Что, в принципе, одно и тоже. Нет, не читала еще. Мне хватило с ним первой встречи. До утра нужно прийти в себя.

– Он плевал тебе в лицо ядовитой слюной? – хохотнул Витя, – или как Ганнибал Лектор задавал тебе интеллектуальные вопросы и по запаху различил цвет твоего нижнего белья? Кстати, какого?

Катя вырвалась из крепких объятий, нагнулась, загребла сухого, похожего на мелкую крупу, снега и швырнула Вите в лицо. Тот засмеялся гулким басом, пообещал жестоко наказать и присел на корточки, сооружая гигантских размеров снежок.

– Свои пошлости оставь на рабочее время! – крикнула Катя, отбегая на несколько метров.

– В рабочее время я занят блондинками из неврологии и депутатами из областной думы.

Снежок пролетел в нескольких сантиметрах от Катиной головы. Она засмеялась и показала Вите кулак. Совсем недалеко от кинотеатра выстроились в ряд автомобили частных такси: теперь из окон на странную парочку таращились удивленные водители.

– А с депутатами так же извращенно поступаешь? – из сухого снега все никак не получался достойный снежок. А вот Витя лепил нечто огромное и увесистое.

– Даже хуже. Для депутатов я храню кое-что в своем шкафу, купленное в интим-магазинах!

– Ммм! Покажешь как-нибудь?

– Вот станешь депутатом, тогда… – Витя швырнул снежок со всей своей директорской силой и тот угодил Кате в коленку.

Катя вскрикнула, поскользнулась и шлепнулась на спину. За шиворот мгновенно забился снег. Неожиданно, на короткое мгновение, ей стало вдруг так хорошо, что она не сдержалась и громко засмеялась ночному небу, падающим снежинкам, редким холодным звездам, краешку луны, выглядывающему из-за туч.

А затем над ней склонился Витя.

– Жива? – спросил он, потирая раскрасневшийся нос кулаком.

Не в силах сдержать смех, Катя закивала и жестами попросила помочь подняться.

Витя подал руку, обхватил Катю за талию и повел в сторону такси.

Загрузив Катю на переднее сиденье автомобиля, он протянул таксисту деньги и шепнул ей на ухо:

– Приятное было свидание. Хочу еще.

– Без проблем, – буркнула Катя, продолжая хихикать.

– И не забудь завтра отчет по Карпачеву, – Витя подмигнул.

– Умеешь же портить настроение!

Витя чмокнул ее в щеку, захлопнул дверцу – и остался позади отъезжающего такси.

Странное счастливое хихиканье не прошло, даже когда Катя добралась до дома. Ее словно наполнили до кончиков ушей веселящим газом. Разве что голос не сделался тонким и противным, как у Чипа или Дейла.

Остановившись на пороге квартиры, Катя включила свет, и некоторое время стояла, тихо хихикая, разглядывая комнату.

Однокомнатная квартира для преуспевающего психиатра – это маловато. Но с другой стороны, для одинокой женщины не достигшей еще и тридцати лет – даже слишком. Не многие верят, что на квартиру она заработала сама, ни с кем не переспав и даже не имея богатых родителей. Какое богатство? Бросьте! Два года откладывала с зарплаты на первоначальный взнос, а затем взяла кредит на десять лет – и кто будет говорить, что в современном мире рабства не существует? Потом еще полгода копила деньги на хорошую мебель. О личном автомобиле пока не задумывалась, но где-то на краешке сознания такая мысль уже зародилась.

Все-таки, в жизни на севере существуют свои плюсы. Зарплаты здесь высокие, а жилье – дешевое. Ведь все бегут от холодов, как от чумы. На юге так вообще ходят слухи, что здесь, за полярным кругом, условия едва ли не хуже, чем в сталинских Гулагах. Мол, отопления нет, горячей воды тоже, продукты привозят раз в неделю, а люди замерзают прямо на улицах. Не современный город, а Ленинград времен Второй Мировой… Так вот все это – чушь. Живется здесь ничуть не хуже, чем в любом другом городе. Не Москва, конечно, и даже не Питер, но все же. Разве что холодно, да лето проносится словно электропоезд… зато какое здесь чудесное северное сияние! Но ведь людей одним северным сиянием не заманишь. Вот и поднимают зарплаты, плюс надбавки всевозможные, премиальные… Если человек не стремится свернуть горы своим тщеславием, то жить на севере для него – одно удовольствие.

Вот и Катя решила, что уезжать с Полярного не будет. Звезд с неба она хватать не хотела…

Раздевшись, Катя приняла душ, накинула халат и, пройдя в комнату, остановилась перед зеркалом.

Внутренний голос молчал.

Из зеркала смотрела молодая преуспевающая женщина. Взгляд – целеустремленный. Легкий властный прищур, говорящий о том, что эта женщина не привыкла подчиняться приказам, и с гораздо большей охотой будет отдавать приказы сама. Мокрые волосы зачесаны назад, обнажая гладкий, без единой морщинки, лоб. Пухлые губы – вечно шелушатся – но мужчины, как правило, не обращают внимания на эту мелочь.

В целом – ох, какая красивая женщина. Мужчины должны сохнуть. Гроздьями вешаться. За платья цепляться и отваливаться, словно перезрелые фрукты…

В горле зародился победный смешок.

– Все у меня хорошо, – сказала Катя собственному отражению, – и никакой депрессии.

"Это тебе так кажется, – сказал внутренний голос, – что-то нет мужчин, которые бы вешались и отваливались. Не единого".

Катя вздрогнула. Лицо в зеркале изменилось – рот искривился, глаза испуганно расширились, на лбу проступили глубокие морщины.

"Ты все еще думаешь об Андрее, – сказал внутренний голос, – только не бери телефон. Умоляю тебя"

Сотовый лежал на кресле, возле телевизионного пульта. Катя отошла от зеркала, взяла пульт и включила телевизор. Комнату наполнили звуки какой-то дикой телевикторины. Она смотрела на сотовый.

Вчера вечером Катя писала Андрею, но он не ответил. Наверняка был занят своей девчонкой, как ее там звали?..

И позавчера писала.

И, кажется, два дня назад тоже.

Черт возьми, пора бы уже привыкнуть, что Андрея нет рядом. Пора бы уже привыкнуть, что дома ее ждет пустота и бесконечные телевикторины. Пора бы уже привыкнуть, что одиночество становится ее образом жизни.

И свет. Она всюду включает свет, чтобы разогнать тени по углам.

Но ведь никто не запрещает почитать последние сообщения. Просто почитать. И никому ничего не отправлять.

Катя села в кресло и взяла сотовый.

Ну, почему в контактах первый именно Андрей? Почему?

– Судьба у меня такая, – пробормотала она едва слышно, – мучаться.

Желание, непреодолимое желание, возникло в груди и начало стремительно разрастаться.

Ну, всего одно сообщение? Может быть, ему сейчас также… одиноко? Сидит в своей комнате, вертит в руках сотовый, и не решается набрать первым? А его девчонка – эта молодая курвочка – ушла в ночной клуб развлекаться. Андрей же не такой. Он не любит ходить по клубам. Он домашний человек.

"А, может, ты его просто плохо знала – шепнул внутренний голос, но он был слаб и далек, и слова рассыпались, не возымев должного действия.

– А, может, и плохо.

Катя повертела в руках сотовый и отложила его в сторону. Ведущий из телевикторины задал странный вопрос о жителях Канады.

Следовало бы отвлечься, придумать себе какое-нибудь дело, которое займет ее до глубокой ночи, чтобы можно было лечь в постель, закрыть глаза и беспокойно уснуть до завтрашнего утра. Потому что это же невыносимо – сидеть в пустой квартире слушать телевизор и смотреть на пластиковую панель сотового в надежде, что вот-вот засветится экран и придет новое сообщение. От Андрея.

В коридоре лежал рюкзак странного пациента. Витя попросил изучить записи в тетрадях, полистать медицинскую книжку. С заключением, конечно, не торопил (есть пациенты и важнее, вроде Карпачева), но призрачно намекнул, что затягивать все же не стоит.

Катя взяла рюкзак и вернулась в кресло. Рюкзак выглядел старым, побитым жизнью и испытавшим не одно приключение на своих кожаных боках. Синие лямки совершенно поистрепались. Прикрепленный к кармашку круглый значок наполовину стерся, оставив лишь таинственный обрывок фразы: "…ить нах…" Замок на верхнем кармашке был отполирован до зеркального блеска. Немало повидал рюкзак вместе со своим хозяином, ох немало. Путешествие в два года длиной. Сотни километров. Десятки городков, деревень, станиц, поселков. Тысячи людей, каждый день проходящих мимо, задевающих плечом, угрюмо смотрящих в землю, веселящихся, грустных, таинственных, болтливых, молчаливых, с открытой душой и с холодным сердцем. Сотни тысяч лиц. Миллионы мгновений.

Замок открылся плавно и без щелчка. Катя вдруг поймала себя на мысли, что не хочет изучать содержимое рюкзака прямо сейчас. Ну, не хочет и все тут. Просто отвлечься. На минутку.

Она запустила руку внутрь, нащупала и вынула тонкую школьную тетрадь на восемнадцать листов с зеленой обложкой. В том месте, где обычно школьники писали свою имя и фамилию, мелким ровным почерком было написано: "Ангел-грусти". Интересно, в каком значении?

Сделав звук тише, Катя поджала ноги и открыла первую страницу.

Без грациозности, в нелепой позе,

Ползает ангел, потеет, старается.

Грусть собирает глотками, вздохами,

Не понимает – не получается.

Руки в осколках, занавески – по ветру.

Кто-то сидит в тени, слезы глотает.

Дым сигаретный стелется по полу,

Грусть исчезает, в ночи пропадает…

Тетрадь зеленого цвета, в клеточку. На обложке написано "АНГЕЛ-ГРУСТИ". В тетради четыре листа, исписанных ровным мелким почерком. В тетради написано:

"…Я тот самый ангел. Вы наверняка видели меня. Ну, или слышали мой шепот, касались моих губ, чувствовали прикосновение моих крыльев.

Еще есть шелест. Шелест тех самых крыльев, что я ношу за спиной. Если вы слышите этот звук, а поблизости никого нет (и уж тем более не идет дождь), значит – это я. Пришел.

Я подозреваю, что я не ангел. Иногда просыпаюсь в кровати, а простынь пахнет человеческим потом, подушка мокрая и теплая, одеяло сбилось в ногах и сползло на пол. Разве ангелы так спят? Но меня продолжают называть ангелом. Каждый, с кем я встречаюсь, с кем веду беседы, кого слушаю и к кому прихожу во сне, каждый из них зовет меня ангелом. Может быть, и вы назовете, когда вам станет грустно. Я не против. Называйте, как хотите. В конце концов, это же ваша жизнь, ваши мысли и ваши слова. Мне кажется, что я не ангел, но, ради бога, зовите меня так, как удобно вам.

Я не прихожу сам, хотя очень хотел бы. Меня выбирают. Каким-то образом, непонятным мне, люди узнают, что я тот самый ангел. Даже когда не видно крыльев. Даже когда я просто пью кофе, читаю книгу, лежу в ванной или сижу за компьютером. Я притягиваю их грусть. Я тот самый огонек, который остается светить, когда все вокруг давно погрузилось в темноту. Дрожит огонек, как дрожит моя тень в свете фонарей.

Вот пришла Мира. Та самая девушка, кореянка. Она маленького роста, у нее черные глаза и тонкие губы. Она старший сержант, служит в какой-то воинской части за городом. В часть ездит дежурный автобус, ржавый по бокам, похожий на огромную консервную банку. Если забить туда достаточно военнослужащих, то издалека автобус можно принять за банку с зеленым горошком. Мира ездит на машине. Она пришла ко мне сама, села на стул и попросила разрешения закурить. Я никогда не отказываю людям, которые приходят ко мне. Пусть курит. Мои легкие за много лет втянули столько табачного дыма, что наверняка похожи на два гнилых, скользких гриба. Мира достала сигарету и закурила. У нее тонкие губы, я уже говорил. Красота девушки – выпускать дым уголком рта. А потом она начала рассказывать. Люди знают, что я буду их слушать. Я ангел, который впитывает их слова, словно сухая земля, долго не питавшаяся сладкими каплями дождя. И я их слушаю. Мне приятно их внимание, мне приятен их голос, мне приятно, что они заметили меня и пришли ко мне. В тот самый миг, когда Мира начала говорить, я уже был не человеком. Я открыл свои объятия и впустил грусть, слетавшую с губ девушки. Она знала, что может поделиться со мной всем, чем пожелает. Я слушал о ее бедах, о ее несчастьях и страданиях.

Она затягивалась, и вместе с дымом вылетали слова. Выдох – и я вижу ее мужа, собирающего вещи и уходящего к другой. Выдох – и я вижу двоих маленьких детей, которым нужна не только еда и тепло, но и простое материнское внимание. Выдох – и я вижу, как она после работы сидит за столом со стопками газет и ищет объявления, где могли бы предложить ночную работу, за которую можно получить хотя бы немного денег. Немного больше, чем она зарабатывает сейчас. Выдох – и… стоп. Я протянул руку, положил ей на плечо. Я впитываю ее грусть с каждый словом. Грусть витает вокруг нас, ею наполнен воздух в комнате. Я чувствую грусть и понимаю ее.

– Не грусти, – сказал я.

Слезы – не обязательное продолжение. Но Мира заплакала. От этого всегда становится легче. Грусть намного лучше уходит со слезами. И в тот миг, когда она заплакала, я взял всю ее грусть себе. Я собрал ее, нежно, по капле, высвободив в своей душе еще немного места. Положив руку на плечо Мире, я говорил ей какие-то слова. Не утешения, нет. Утешение лишь ложь, которая продляет, но не убивает боль. Есть другие слова. От тех слов действительно становиться легче. Я забываю их, стоит вернуться к нормальной жизни. Я всегда пытаюсь их вспомнить и записать. Но ничего не получается. А когда я ангел, нет времени для ручки и блокнота. В те моменты я забираю чужую грусть, забивая свою душу и отдавая свое тепло.

Мире я тоже отдал тепло. Ей стало легче. Она поцеловала меня и назвала ангелом, как и все. А я, как истинный ангел, затолкал ее грусть поглубже в свою душу. Там еще много места. Хватит всем…

Иногда я брожу ночью по улицам. Невидимый, как все ангелы. Кутаюсь в плащ, прячу подбородок в вороте свитера. У меня постоянно мерзнет кончик носа. Но я люблю ночные прогулки. Не в то время, когда молодежь собирается возле ночных клубов, а таксисты бодро пьют кофе и громко переговариваются меду собой. Не в то время, когда пьяная молодежь покидает эти самые клубы, а сонные таксисты развозят их по домам, рискуя собственной головой и зарабатывая хроническое нервное расстройство. Нет. Я люблю время между. В этот момент самая глубокая тишина. Даже если стук моих каблуков по тротуару слышен в каждом дворе, он все равно тише самых тихих звуков, которые рождаются с восходом солнца. Я могу расправить крылья. Я могу вздохнуть. Я могу проходить мимо темных окон и закрытых дверей, и оставаться невидимым. Я все равно чувствую вашу грусть. И в такие моменты я понимаю, что я всего лишь тот самый ангел. Я нужен вам, когда вам грустно. Когда грусть переполняет вас до такой степени, что вы больше не можете сдерживаться. Тогда вы приходите ко мне. Грусть я забираю себе.

Вот, например, приходила Анна. Девушка с черными кудряшками и большой грудью. Она не курит, но зато очень любить пить мартини. Она сильно любила человека, который не любил ее. Такое часто случается в нашем мире. Счастье и любовь многие воспринимают по-разному. Он был счастлив с ней, но не любил. Он хотел жить с ней вечно, но страсть не грела его душу, и поэтому он ушел. Возможно, Анна чего-то не понимала в этой жизни, она не смогла принять его уход. И грусть ее была настолько обильной, что я на мгновение испугался, как бы мне не пришлось освобождать место в душе, чтобы взять ее всю, до конца. Анна пила мартини из большого прозрачного бокала. Она не плакала. Не в ее стиле плакать. Но она пришла ко мне и долго рассказывала о том человеке, которого любила. Ей стало легче. Она ушла.

В те минуты, когда я брожу один по ночному городу, я понимаю, что все люди, которые приходят ко мне делиться своей грустью, эгоисты. На подсознательном уровне, точно. Возможно, их грусть заставляет их стать эгоистами. Возможно, они видят мои крылья.

Но почему, скажите, почему, им нужно от меня только одно? Отдать свою грусть! Они приходят, садятся в кресло, на диван, на табурет, на пол, скрестив ноги в позе "лотоса". Они закуривают сигареты, пьют пиво, хлыщут водку, потягивают вино. Они глотают слезы, их голос дрожит, дыхание прерывается. Они разговаривают со мной, делятся со мной своими бедами, своими переживаниями, своей болью, которой так много в груди, что уже и не вздохнуть свободно. Некоторые из них приходят неоднократно. Не всегда хватает одной ночи, чтобы излить всю грусть. И я слушаю их много дней и ночей подряд. Я собираю их грусть в ладони и запихиваю себе в душу. Я чувствую, что им становиться легче, и от этого легче мне.

Но почему потом они уходят?

Неужели, ангелу с невидимыми крыльями больше нечего сказать? Разве он не хочет услышать их радость? Разве он не хочет услышать их звонкий смех? Разве он не хочет прижаться к кому-то в постели, слышать, как шепчут на ухо слова благодарности, улыбаться в ответ, наслаждаться светом и уютом людских теплых жизней? Разве не в его силах расправить крылья, наплевать на грусть и тоску и заставить людей любить его? Разве нет?!

Но я иду по темной улице, и в свете редких фонарей я вижу, как дрожит моя сгорбленная тень. Я тот самый ангел. Я забираю грусть. Во мне нет той светлой радости, которая притягивает счастливых людей. Ко мне приходят люди несчастные. И я набиваю свою бездонную душу их грустью, выдирая с корнем то немногое свое, что еще греет меня изнутри. Это не мой рок. Это не моя судьба. Это мой выбор. Я такой, какой есть. И если я чувствую, что кто-то вот-вот захлебнется от горя, я двигаюсь к нему, и я буду слушать его, разговаривать с ним, пока не осушу колодец его несчастий, заполнив их свежей родниковой радостью.

И пусть уходят счастливые. Пусть они забудут про мои крылья, про мой взгляд и про мою улыбку. Наверное, им так легче. Не видя меня, они скоро забудут про то горе, которое оставили.

А я буду смотреть им вслед. Потом возьму их недокуренную сигарету или недопитый бокал мартини, со следами ярко-розовой помады на самом краешке и выброшу все это в мусорное ведро. В воздухе еще витает запах их дорогих духов, запах пота, запах одеколона после бритья. Но их уже нет. Со мной лишь их горе.

И пусто в квартире, но я-то знаю, что никогда не останусь одинок. Потому что несчастных людей на свете намного больше.

И иногда в темноте идет дождь. И я останавливаюсь на дороге, подставляю лицо теплым тугим каплям. Мои крылья дрожат от наслаждения. И меня охватывает грусть всех тех тысяч, которых мне удалось спасти. Но это не та грусть, от которой хочется лезть на стену. Моя грусть – радостная. Я испытываю счастье оттого, что кто-то с моей помощью, быть может, на одно мгновение, но стал счастливым.

И тогда я…"

Слово "плачу" перечеркнуто двумя горизонтальными линиями.

ОН

1.

Сны ведут меня на край света. Снится, как я иду по широкой дороге. Над головой бледное пятно зимнего северного солнца. Короткого солнца. Прыгучего, словно резиновый мячик. Вот оно подпрыгнуло – и застыло на мгновение над головой. И вот уже опустилось за горизонт, опрокинув все вокруг в темноту. В темноте легче. В темноте не так страшно.

И под ногами – снег. По обочинам – низкие деревья, раскорячили в стороны ветки, застыли в диких северных плясках. Позади – туман. Впереди, впрочем, тоже туман. Утро. И я чувствую, что холод пробирает до костей, а дрожащий бледный свет греет веки. И изо рта идет пар. А я иду по дороге, засунув руки в карманы, опустив голову, разглядывая чьи-то следы под ногами. Следы других людей, идущих куда-то или возвращающихся откуда-то… А я иду к своей мечте. Боюсь поднять глаза, потому что думаю, что свет снова сожжет меня. Как это было в каждом сне. Не один год. Каждый день. Свет сжигает меня.