Текст книги "Дальше некуда"

Автор книги: Александр Белаш

Соавторы: Людмила Белаш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Людмила и Александр Белаш
ДАЛЬШЕ НЕКУДА

– Хипанская сабля, называется катана, – хвалился оружием Сашка Бирюк, поворачивая клинок так и эдак; гладкая сталь сверкала отблесками. – Самураи, хипанские шляхтичи, этой саблюкой сносят головы как одуванчики. Крикнут: «Катай! Банзай!» – и ну рубать вправо-влево! Оттого и зовётся – катана. Головы с плеч прямо катятся…

– Вострый тесачок, – одобрил японскую саблю Славка Гончарь, пощупав пальцем лезвие. – В самый раз лучину щепать. Ох и жарынь нынче! – утерев лоб, он снял лохматую шапку.

Была весна. Сочно цвела тундра, ярко пестрели сопки и долины. Артели на побережье добывали морского бобра, а в море-океане, за полуденным маревом, охотники промышляли кита. У жироварни выстроились бочки, ящики наполнялись китовым усом. Объевшись багровой китятины, валялись сонные собаки. В бухте Матери Тамары пахло рыбой и ворванью.

– Лучину! – Бирюк возмутился и загнал катану в ножны, чтоб Гончарь её не лапал. – Тебе не казаком, а дровосеком быть!

– А что, я могу, – поиграл Гончарь испанским абордажным топором, служившим ему вместо сабли. – Обыкновенные-то сабельки мне легковаты, я люблю что поувесистей. Чтоб уж хрястнуть по-простому – и напополам!

– Еле выпросил свою желанную, – не стерпев даже минутной разлуки, Сашка вновь обнажил катану и залюбовался ею, будто хотел лизнуть. – Лавочник Янкель никак не хотел отдавать. Еле сторговались. Десять рублёв я заплатил и пять бобровых шкур.

– А мне за саблю, кроме топора, гишпанцы дали семь папушей табаку, индейскую смолу и два пистоля с чеканкой, – принялся со смаком вспоминать Гончарь.

Делать казакам было нечего, вот они и гордились – у кого что есть и как досталось. Они сидели на валунах у корабельного сарая, где в тиши и забвении гнил и рассыпался ветхий фиш-гукер «Оказия».

Мариинский Порт на Пойнамушире ждал судов из Новоархангельска, которые повезут в Кантон драгоценные шкурки, сорокаведёрные бочки с жиром и пудовые ящики с гибким усом. С юга шли корабли из России – до грот-бом-брамселя отполоскавшись ледяной водой у мыса Горн и перевалив пекло экватора, парусники несли в Русскую Океанию новых поселенцев.

– Сарайчик и гукер пора на дрова, – хищно оглянулся Гончарь. – Дровишки, конечно, трухлявые, но на нашей лысой земельке и щепка – полено. Будет чем зимой согреться.

При слове «согреться» казаки, не сговариваясь, поглядели на лабазы Российско-Американской компании, где под замками, за железными засовами томились бочонки с водкой. Обоим враз вспомнились зимние страсти.

Уныние простиралось зимой над Пойнамуширом – выли собаки, буран– упунтрепал снасти и терзал суда у причала. В обступившей Мариинский Порт угрюмой тундре бродили горбатые призраки, а за штормовой мглой рокотал и мерцал адским маяком вулкан на острове Фора. Тряслась неспокойная земля. Мохнатые айны-ряпунцы, алеуты и камчадалы в своих землянках грызли юколу и простодушно дивились тому, какая окаянная судьба им выпала. Ссыльные утешались ряпунским саке, но слабенькая бражка на варёном рисе настоящего утешения не приносила, и в воображении всё ярче проступали города, улицы и прочая роскошь цивилизации.

– Чем эту рухлядь сторожить, – распалялся Славка, – выдала бы канцелярия по чарке и велела бы: «Ломай, ребята!»

– Почём ты знаешь, вдруг гукер им зачем-то нужен?

– Какое там! ко дну пойдёт, сорок саженей не отплыв! Такелаж в дым истлел, парусов нету, мачту черви съели.

– Мачту… Паруса! – востроглазый Бирюк, как всегда, первым что-то заметил и вскочил с камня. – Э, да никак «Варвара» подходит с зюйда!

– Где?! Куда? – встрепенулся и Гончарь, поспешно нахлобучивая шапку.

– Вон же, гляди! Живём, Славка – комендант пожаловал! По такому случаю меньше полштофа на брата не выставят, это верняк.

– Едут! Едут! – раздавалось по берегу. Заслышав этот клич, все бросили работу и устремились к пристани. Работа не лисица, в сопки не сбежит, а уважить начальство радостной встречей – первейший долг верноподданного.

– Вот он, батюшка! Отец наш! – плакали и ликовали у причала. – Насилу дождались!

Шлюп «Св. Варвара» доставил в порт коменданта Лотаревских островов полковника Володихина, его супругу Лусию Изабеллу Аламеда де Гудинья-и-Сантадер (в православном крещении Ирину Николаевну), а также его пышного сибирского кота Ирода.

– Отъелся, понежился – пора и службу справлять, – бормотали некоторые, не уточняя, о коте или о ком другом это сказано.

Его высокоблагородие Сергей Петрович, едва начинало дуть холодом с Камчатки, устраивал себе для поправки здоровья отпуск на юг и отплывал на шлюпе к наместнику. Островитяне провожали его с завистью в глазах: «Никак, наш морж двинул к Бенедиктову ананасы трескать».

С Покрова до Пасхи Володихин нежился в блаженном климате, принимая массаж с пальмовым маслом и попивая кокосовое молоко, а далёкими промозглыми Лотарями управляли канцелярист Скирюк, агент компании и протопоп Логинов.

Но вот приходила весна, и вновь над бухтой Матери Тамары плескался андреевский флаг – Христос воскрес! Володихин вернулся!

К разгрузке «Св. Варвары» сбежался весь Мариинский. Ананасы от наместника перебрасывали с борта из рук в руки, приговаривая:

– Дай Боже здоровья его превосходительству и их супруге!

Денщик, согнувшись вбок, нёс за Володихиным дорожный погребец, где сладко позвякивали штофы с полуштофами. Полковница Ирина Николаевна из собственных ручек наделяла конфектами грязных камчадальских детей.

– Отец Леонтий! друг мой! – воскликнула прекрасная испанка, завидев протопопа в фиолетовой рясе и скуфейке.

– Графинюшка! – бархатным басом отозвался сдобный, цветущий Логинов. Начались лобзания, объятия и взаимные поздравления.

Затем общество разделилось. Графиня Аламеда с матушкой протопопицей, агентшей и котом Иродом пошла в комендантский дом, чтобы за чаем обсудить привезённые обновки и полные соблазнов модные парижские журналы, а мужчины направились в присутственное место, дабы отметить приезд. Канцелярист Скирюк наскоро докладывал, как обстоят дела на Лотаревских островах, Володихин оживлённо шевелил моржовыми усами, а денщик проворно расставлял напитки и закуски.

– А ведь у нас оставалось шампанское с прошлого года!

– Никак нет-с, ваше высокоблагородие.

– Почему это, Скирюк?!

– Ссыльно-поселенный Дивов намедни проник в кладовую и всё шампанское единолично вылакал-с.

– Опять Дивов! Сколько я здесь комендант, только и слышу: «Дивов то! Дивов сё!» Этот корнет – Господне наказание! – гремел Володихин. – Можно подумать, он задался целью выпить всё хмельное от Иркутска до Охотска! Где он?!

– Под арестом, ваше высокоблагородие. Посажен в рыбное пу, чтобы протрезвел.

– Проступок, конечно, прискорбный, – мягко заговорил милосердный протопоп Леонтий. – Однако же, Сергей Петрович, неуместно дворянина и офицера в рыбном пу держать. Ему надлежит вместе со всеми радоваться, а вместо этого он в пу бессолую юколу поедает и запивает одной водой, – Логинов взором сосчитал бутылки на столе. – Надо ему поблажку сделать.

– Всё-то вы, батюшка, ссыльным покровительствуете. Слишком вы о них печётесь, – укорил комендант протопопа. На сердце у Володихина горела обида за пропавшее шампанское. – Кто есть ссыльно-поселенный Дивов? Он есть бунтовщик против императора. Мало ему досталось, неоправданно мало!

Портрет государя, призма с указами Петра Великого, вся казённая атмосфера присутственного места возбуждала коменданта и окрыляла его административные чувства.

– За такое прежде язык и ноздри рвали, клеймили и после наказания кнутом отправляли на рудники! с этапом каторжников! В цепях, знаете ли, пешком!

– Значит, не заслужил корнет Дивов рудников, – вздохнул отец Леонтий. – Избежал их чрез то же самое шампанское.

– Ну ещё бы, если его вёдрами хлестать! – фыркнул в усы Володихин. – Напился пьян и бунт проспал! Дружков его, что на Сенатской площади бесчинствовали, уже похватали, а он всё дрых без задних ног… Оставим эти разговоры, господа – обратимся к тому, что Бог послал. Вот, рекомендую вам – текила, мексиканская водочка. Его превосходительство наместник очень её хвалит. Он её, представьте, с солью потребляет!

– Вот как! – подивился агент компании. – И каким же образом? вприкуску или соль в водке размешивает?

– Не угадаете! Граф Константин Викентьевич текилу солью занюхивает! Соль мелкого помола, словно пудра, насыпается дорожкой на серебряное блюдо и вдыхается в ноздрю через гусиное перо. Ррраз – дорожки нет! а следом – рюмочку текилы.

– Чтоб, значит, в голову сильней шибало, – с пониманием кивнул агент. – Лихо. Однако, если это часто повторять, мозг в солонину обратится.

– Ничуть не бывало. Взгляд светлеет, сознание проясняется, а речь становится необычайно плавной и разумной.

Граф Бенедиктов, правивший Русско-Океанским наместничеством, слыл сибаритом. Рассказывали, что его ставка в Александрове-Паланском – волшебный сад чудес, прямо-таки Версаль или Альгамбра, Эдем в субтропиках. Скирюк, агент и даже отец Леонтий ждали, когда Володихин разгорячится напитками и поведает, как обольстительные паланки в одних юбочках из перьев (грешно, зато красиво) умащают полунагого Бенедиктова, паланы овевают наместника опахалами, а на ветвях гибискуса поют райские птицы.

– Это ничего, господа, что у нас тундра! – веселился Володихин, приняв чарочку горячительного. – Зато мы обеспечиваем приток капиталов, – он потёр мясистыми пальцами воображаемые монеты. – У Александрова-Паланского морской бобр не водится, и рыбы там не густо. Без тех долларов и соверенов, которые стекаются к Пойнамуширу, ел бы Бенедиктов репу с постным маслом, а не печёнки райских птичек в винном соусе…

Скирюк попытался нюхнуть соли под текилу по примеру графа Константина. Смелого канцеляриста едва не пришлось отливать. Сочли, что соль не того помола, слишком крупная.

Протопоп Логинов сочным, глубоким, внушительным голосом рассказывал Володихину, как айны охотятся на тюленей:

– …и камнем в голову. Прямо в темечко. Кость трещит, мозг выступает… Восчувствуйте, господин полковник, каково это – камнем в голову.

Логинов был замечательный рассказчик. Володихина зримо передёргивало.

Вдруг в канцелярию ворвался казак, стоявший на посту снаружи.

– Ваше высокоблагородие! Ссыльно-поселенный Дивов просит допустить его до вас!

– Toujours lui! [1]1
  Всегда он! ( фр.).


[Закрыть]– во гневе встал Володихин. – Как он здесь очутился?! он же должен сидеть в рыбном пу!

– Не могу знать, ваше высокоблагородие! Должно быть, убёг из пу. Явился растрёпанный, в нижней рубахе и подштанниках, как под арест садился. Сказывает за собой слово и дело государево…

– Ну, если врёт!.. Веди его сюда.

Незадачливый бунтовщик, гусар и гуляка, ныне порядком одичавший, запутавшийся в амурах с ряпунками и камчадалками, предстал коменданту босым, в одном исподнем.

– Говорите, господин Дивов, зачем пришли. О вашем побеге из-под ареста побеседуем позднее. Ну-с, милостивый государь, я жду!

– Господин комендант, имею доложить о важном происшествии, – трезво и чётко отрапортовал Дивов. – Только что, часа не прошло, как я собственными глазами наблюдал русалку и имел с ней разговор на французском языке.

– Это у нас «слово и дело» такое, – клюнул агент пьяной головой.

– А на Благовещенье он бегал с топором и кричал, что-де на упырей охотится, – ядовито заметил Скирюк, кое-как отдышавшийся от понюшки соли. – Еле-еле ряпунцы на него сеть набросили, иначе б порубил кого-нибудь в бреду. Белая горячка, ваше высокоблагородие! Он ведь у нас того-с… фантаст!

Володихин скептически усмехнулся. В подпитии он был добр, насколько может быть добрым имперский полковник. Так, бывало, и говорил о себе в минуты откровенности: «Au fond, je suis bon». [2]2
  В сущности, я добр ( фр.).


[Закрыть]

– Приберегите свою сказочку до Рождества, господин Дивов! Если сочините пару приличных святочных рассказов – приходите к Скирюку на ужин… в декабре, не ранее. А об охоте за упырями и свиданиях с водяными девами – забудьте. Я прощаю вам визит в столь экстравагантном облике…

– Вы, дражайший Сергей Петрович, истинно милосердный христианин! – умилился Логинов.

– …но за побег прибавлю два дня ареста. На сколько ему было велено сесть в амбар? – справился комендант у канцеляриста.

– На трое суток, ваше-ство!

– Отец Леонтий, в моё отсутствие вы чудесным образом смягчили сердце Скирюка. Или Дивов поделился с ним шампанским… Сколько бутылок он приговорил?

– Семь-с, в одно горло.

– Итого десять суток. Извольте вернуться в пу, господин Дивов, иначе вас проводят казаки.

– Бей, но выслушай, – упрямый гусар не двинулся с места. – Ваше высокоблагородие, я действительно узнал нечто важное. Если вы услышите это через неделю из других уст, принимать меры будет поздно.

Доброта медленно, но неотвратимо улетучивалась из мощного тела Володихина. Чтобы ощутить новый прилив милосердия, ему требовалось добавить чарку-другую.

– Вы пререкаетесь со мной? Осторожнее, сударь. В моей власти послать вас ещё дальше…

– Дальше некуда, ваше высокоблагородие, – настал черёд Дивова усмехаться. – Дальше – океан, три тысячи миль до Ванкувера. А здесь кончается империя и начинаются чудеса, в чём я убедился лично. Впрочем, если вам будет угодно снарядить «Оказию», чтобы доставить меня в Америку…

– На Аляску! – громыхнул Володихин. Штофы на столе испуганно покачнулись.

– В Захарьевский острог, – Леонтий укоризненно сократил размах коменданта. – Посидит месяц-другой, одумается… У нас так мало образованных и благородных людей, Сергей Петрович! Как можно лишать себя светского общества?

– Итак, я готов рассказывать, – предложил Дивов, словно и не звучало угроз. – Вот, господа, сижу я в пу. Скука смертная. Кто сомневается, может провести там денёк – меланхолию гарантирую. Опять же, юкола. Собаки, не премину заметить, и те сейчас китовым мясом обжираются…

Дивов поднял глаза горе и сделал художественный полуоборот туловищем, набираясь вдохновения. Комендант единым махом заглотил порцию мексиканской водки – как воды выпил, – после чего утёр свои знаменитые усы.

– …а люди водочку попивают.

Поняв, что полковника намёк не проймёт, Логинов нацедил Дивову текилы и молча подал, сопроводив этот жест красноречивым взглядом, буквально приказывающим: «Пей!»

– Сердечно вам благодарен, отец протоиерей… Ah! c’est bien, bien barbare, cette boisson – là! [3]3
  О, это очень, очень варварский напиток! ( фр.).


[Закрыть]Тут, представьте, ко мне в окошко кто-то царапается. Явно не собака – пу на сваях, нарочно над землёй поднято, чтобы лайки или каменные мыши не залезли. Приоткрываю я окно, а там… обнажённая девушка, voilà une vraie beauté! [4]4
  вот настоящая красота! ( фр.).


[Закрыть]прекрасная, как сама весна!

– Ко мне бы кто залез, – вслух позавидовал агент.

– Боюсь, ваша половина окажется у окна первой и поприветствует гостью чем-нибудь тяжёлым. Например, камнем. В голову, – отозвался Логинов.

Здесь и Володихин заинтересовался рассказом, но вида не подал. Просто сел и расстегнул воротничок мундира, а то что-то душно стало.

– Я в изумлении. Это была не лотарянка, господа, даже не из русских поселенцев. Волшебные волосы, словно мантия! Как те чудесные кудри, что скрыли святую Инессу от нескромных взглядов. Не успел я воскликнуть: «Кто вы, прелестница?», как она обратилась ко мне по-французски.

– А рыбий хвост? – нарушил начальственное молчание полковник. – Где рыбий хвост, обязательно присущий русалке? Вы его видели?

– Господин комендант, у вас была няня? – раздражённо бросил Дивов. – Я надеюсь, вас не батюшкины денщики воспитывали? Нянюшка непременно сообщила бы вам, что феи иногда сбрасывают оперение, крылья и прочие атрибуты фауны. Людям они предстают в чём мать родила. Могу я просить вас не перебивать меня? Так вот, эта чаровница сказала: «Монсиньор, я вижу, что вы русский офицер и дворянин. Я умоляю – помогите нам!»

– Дичь, – пробурчал Володихин. – С чего бы фее, едва увидев вас в окошке пу, делать столь далеко идущие умозаключения?

– Во-первых, феи – волшебницы, им открыто тайное знание, – легко парировал Дивов. – Во-вторых, не надо никакого чародейства! Если на затерянных островах, на краю мира, небритый мужчина сидит взаперти в рыбном амбаре, одетый в одно исподнее и распевает на чистом языке Вольтера «Давайте любить, танцевать и петь!» – то это непременно русский офицер. Я благодарю Бога, что не затянул тогда «Марсельезу», иначе бы красотку ветром сдуло…

– …а я бы задумался о переводе вас в Захарьевский острог за пение революционных песен, – закруглил Володихин. – Дальше!

– Она сказала «нам», – Логинов не упускал ни единого слова. – Что же, их было несколько?

– Господа, – агент прикрыл зевок ладонью, – стоит ли всерьёз обсуждать чьи-то галлюцинации? Кроме корнета, никто это морское чудище не наблюдал, а мы толкуем о небылицах как о чём-то натуральном. Мсье Дивов, вы умелый охотник на бобров – но ради Бога, не утомляйте нас побасенками. Сейчас я напишу приказчику записку, чтобы он выдал вам штоф водки… если комендант позволит… и отправляйтесь в пу!

– Вы не верите слову дворянина, милостивый государь? – выпукло и враждебно взглянув на агента, помрачнел Дивов. – Но может быть, вы поверите своим глазам?

С этими словами он извлёк из-под нательной рубахи…

«Пистолет!» – мелькнуло в уме у Володихина. Несмотря на обширный торс, полковник был на диво скор в движениях и мгновенно изготовился запустить в ссыльного полным штофом. Но предмет в руке Дивова оказался лорнетом – несомненно золотым и украшенным драгоценными камнями. Раскрыв его, ссыльный с презрением лорнировал застольную компанию, словно старая княгиня на балу – выводок молодых графских дочек.

– Как вы можете объяснить появление этого предмета на Пойнамушире? Держите. Его мне дали в доказательство. Надеюсь, вам ясно – будь эта вещица моей, я бы нашёл возможность продать её и не прозябал бы в роли зверобоя.

– Весомо, – куда тише, чем прежде, заметил агент, вместе со всеми склонившийся над изящной вещью. – Парижская работа, причём старинная.

В том, что касалось ценностей и денег, агенту можно было доверять всецело. Он начал служить компании, когда ещё были в обращении английские гинеи. Через его руки прошло много дорогого товара, и Володихин подозревал, что не весь товарец дошёл по назначению.

– Присаживайтесь и продолжайте, господин Дивов, – комендант скосился на босые ноги ссыльного, но решил стерпеть присутствие за столом расхристанного арестанта.

Иностранные русалки с золотыми лорнетами, плавающие без надлежащих паспортов в российских территориальных водах – это уже не байки удалого гусара, а повод для разбирательства.

Через бесшумно приотворившуюся дверь в канцелярию проник комендантский кот Ирод, блестя огромными берилловыми глазами и топорща усы, белые, гладкие и упругие, будто очищенные ивовые прутья.

Очевидно, легкомысленные беседы с дамами утомили его и он решил присоединиться к серьёзному мужскому разговору. Незаметно стянув со стола звено горбуши, кот устроился у мягких сапожек протопопа, внимательно прислушиваясь к докладу Дивова.

– Пожалуй, я освобожу вас из-под ареста, – решил полковник. – В роли офицера вы будете куда полезнее.

– Какая наглость! – бушевал тем временем агент. – Какое беспардонное нахальство! Промышлять бобра в наших угодьях! Сергей Петрович, настоятельно прошу вас принять самые безотлагательные меры к пресечению незаконного промысла!

– Я готов! – пылко предложил свои услуги Дивов. – Ваше высокоблагородие, дайте мне шлюп и отряд морской пехоты! Вдребезги разнесу этот разбойничий притон, а главарей доставлю в кандалах. Господин полковник, неужели вы допустите, чтоб всякий сброд хозяйничал у вас под носом? Кровь русалок вопиет к возмездию!

Протопоп Логинов некоторое время молчал в тряпочку, затем смиренно высморкался в неё и вкрадчиво промолвил:

– Сие вопрос сугубо юридический. Коль скоро государи, начиная с Павла Петровича, даровали компании привилегии касаемо земель от Аляски до Сахалина, то бобры, лисы, песцы и прочие твари неукоснительно принадлежат компании. Такоже и люди, вошедшие в российское подданство, суть россияне. Но как мы должны трактовать человекообразных, обитающих в воде и наделённых разумом и речью? Подлежат ли они покровительству властей или их следует расценивать наравне с китами, морскими свиньями и восьминогами?

– Никакого вопроса нет, – отрезал Володихин. – Власть империи объемлет всё – землю, недра, морскую бездну и простор небесный. Каждое беспаспортное чудище, объявившееся в пределах России, должно назвать своё имя, сословие, род занятий и вероисповедание, после чего надлежит занести его в соответствующую графу реестра. У нас всё просто!

– Мяу! – согласился Ирод.

– Но поскольку русалки скрытно и самовольно проживают тут уже…

– Седьмой год, – подсказал Дивов.

– …им следует либо убраться восвояси, либо оптироваться как российским подданным. Препятствий последнему выбору я не вижу. Достаточно принять православную веру и записаться в надлежащее сословие.

– Сергей Петрович, голубчик, что вы такое говорите?! – воздел руки Леонтий. – Может, у русалок и души-то нет! Не могу же я окрестить тюленя… или вашего котика!

– Мррр, бррр, – обиженно заурчал Ирод, как бы намекая, что он разумный.

– Отец протоиерей, я богословских дел не касаюсь. Моя обязанность – учесть всех жителей и следить за сбором податей в казну. Уверен, что у вас есть инструкция Святейшего Синода: как определить наличие души. Вот ею и руководствуйтесь. Дружески рекомендую вам, – Володихин мрачно набычился, – бездушием нереид не отнекиваться, а должным образом отправлять свои пастырские обязанности. От архиерея вам будет наградной крест с украшениями и слава первого крестителя русалок, а нам – прибыль населения без всяких трат.

– Как же насчёт шлюпа? – Дивов не унимался.

– Экий вы быстрый, корнет! Сразу вам шлюп подай!.. Уймитесь и сядьте. Вы, как ссыльно-поселенный, возглавить экспедицию не можете. Для этого нужен моряк с хорошей аттестацией.

– Где вы на Лотарях такого сыщете? – иронически скривился Дивов, наливая себе текилы.

– А вот, к примеру, мичман Громов.

– Мя! – Ирод одобрил выбор полковника. Кот немного побаивался молчаливого мичмана, но признавал, что сей бледный, длиннорукий и костистый офицер – превосходный моряк и отменный боевой командир.

– Громов! – корнет поперхнулся спиртным, что редко с ним случалось. – Он беспробудно пьян который месяц! Неизвестно, в какой землянке валяется. Ряпунцы устали для него саке квасить…

– Ничего, зато под судом и следствием не состоял. Эй, хорунжий! Пригласи-ка сюда Громова, братец. Позаботься его отрезвить и привести в божеский вид. Скирюк, подайте нам карту.

Дивов с агентом сдвинули в сторону блюда, рюмки и бутылки; канцелярист развернул большой лист – полную географию Русской Океании. Поглаживая усы, Володихин в раздумье навис над необъятными владениями Бенедиктова и Российско-Американской компании.

Ирод беззвучно вспрыгнул на стол и тоже пристально вгляделся в карту. Обязанностью кота было всё знать и видеть; на Лотарях каждое дело государственной важности происходило с его участием.

Россыпь островов, по форме схожая с веслом или метлой, располагалась на линии, соединяющей Командоры с западным охвостьем Гавайев. По Высочайшему повелению граф Бенедиктов распоряжался землями общей площадью чуть меньше Гаити, раскинувшимися от тундры до субтропиков; лишь на юге испанцы сумели урвать себе клок до прихода русских.

Комендант провёл зубцами вилки от Мариинского Порта на юг, до тесно сближенных Царакотана и Кимукотана. Почти двести морских миль. Громов за два дня дойдёт, для него нет противных ветров.

– Значит, они промышляют здесь.

– Так точно! Их стоянка – в укромной бухте на юго-западе Кимукотана. В пролив меж островами не входят – рифов боятся. Они туда посылают вельботы. Там-то русалок и побили!

– Если не на шлюпе, так на чём нам плыть? – недоумевал Логинов. – На промысловом судёнышке? или на байдарах путешествовать?

– Сказано: шлюп не дам. Я не могу оставить порт без боевого корабля, и не просите. Вот разве что… Скирюк, кто из казаков в охране при старом сарае?

– Сегодня – Бирюк с Гончарём, ваше высокоблагородие.

– Вызвать их бегом в канцелярию.

– Опять-таки, – не унимался протопоп, – нельзя снаряжать экспедицию впопыхах. Надо всё основательно обдумать, взвесить «за» и «против». Наконец, русалки имеют естественнонаучное значение! Их следует зарисовать, взвесить, обмерить, составить обстоятельное описание… Надлежит привлечь к делу Прашкевича, как учёного.

Володихин почувствовал нечто вроде зубной боли, но не там, где следует, а в затылке. Он был окружён своенравными людьми, которые чудили кто во что горазд.

Взять того же Логинова. Как он угодил сюда? Прогневал благочинного тем, что издал под псевдонимом книжицу «О целебных свойствах плесени». Быв уличён в материализме, назначен служить на Лотаря, а по пути через Сибирь накатал целое землеописание «Дорогою широкой, или Как проложить тракт от Байкала до Амура».

Остальные были не лучше. Дивов посягал на шампанское, пел в рыбном пу французские песни и якшался с нереидами. Ссыльный шляхтич Казимир Прашкевич составлял свод флоры и фауны Лотаревских островов – он открыл здесь морских свиней, морских коней и морских коров, о чём с каждым попутным судном отправлял пространные реляции в академии де сиянс Санкт-Петербурга, Парижа и Лондона; правда, донесения его попадали главным образом в Охотск, где приказчики завёртывали в них селёдку.

Даже Скирюк от зимней скуки и тоски впал в грех сочинительства и страдал мучительной славянофилией – он тайком писал лубочное древнерусское сказание о богатыре Жупане, а как это имя произносил Володихин, так и повторять зазорно.

– Хватились вы, батюшка, вовремя, – отмахнулся от Леонтия канцелярист. – Давеча Прашкевич прислал с каюром записку – мол, остаюсь летовать в сопках, буду питаться ягодой и корневищами, ибо открытий предстоит немерянно. Каюр свалил мне гербарий от пана Казимира – пуд, не меньше. Куда это сено девать? В суп класть или в ступе толочь, мышей травить?..

– Донимают? – сочувственно и тихо спросил Логинов. Нелюбовь Скирюка к каменным мышам была общеизвестна – оглушительный топот грызунов терзал тонкие нервы канцеляриста, мешал ему спать, есть и думать.

– Сил нет. Всех бы изничтожил. Лучше с пауками жить – те не так громко топочут…

– Выходит, отец Леонтий, обойдётесь без Прашкевича, – подытожил Володихин.

– Ваше высокоблагородие! – возникли в дверях бравый светлоглазый Бирюк с катаной и медведистый кудряш Гончарь с топором за поясом. – Какие будут приказания?

– Расторопные ребята, молодцы! – похвалил их комендант. – Относительно фиш-гукера…

– На дрова? – воодушевившись, Славка поплевал в широкие ладони и схватился было за топор.

– Зачем на дрова? Вы на нём в океан поплывёте.

– Куда? – Гончарь опешил.

– Куда купец Садко плавал, – пояснил Сашка краем рта. – Я ж говорил – гукер ещё понадобится.

– Так он же, ваше-сковородие, совсем того-с… – затараторил Славка.

– Отнюдь нет, – с живостью возразил Скирюк, радушно улыбаясь. – Корабль состоит на балансе, почти исправен. Собирайтесь, казачки, в дорожку.

– И вы, господин коллежский секретарь, собирайтесь, – прибавил Володихин. – Что с вами?.. Отчего вы побледнели?.. Корабль хороший, сами сказали. Корнет на нём аж в Америку плыть намеревался, а тут всего ничего… На случай боестолкновения есть Дивов с солдатами, для священнодействия – отец Леонтий, а вы позаботьтесь всех русалок поимённо сосчитать и список мне представить. Итак, в путь!

«Непорочные в путь», – отчего-то вспомнилась Логинову погребальная кафизма.

Мичман Громов открыл мутные с похмелья глаза и мечтательно заговорил:

– Снилось мне, будто нету никакой Америки. И от Лотарей до Финского залива – только море… Ставь паруса и плыви на ост.

– Проснитесь, ваше благородие! – сказала грубым голосом возникшая пред ним расплывчатая персона и потрясла мичмана за плечо.

– Изыди, бестия. Дай мне саке. А ещё снилось, словно Южный материк, который Лазарев и Беллинсгаузен открыли, сам собой переполз на экватор, и мы там основали государство…

– Господин мичман!.. Аркадий Кузьмич! – лицо, маячившее перед Громовым, проступало словно рифы из тумана. На лице мало-помалу обозначились усы.

– Ты кто? – приподнялся Громов с ложа.

– Казак я, Гончарь.

– Где мы?! – Громов рывком сел, оглядываясь по сторонам.

– На «Оказии», в море.

– Хм! Вот как… А куда плывём?

Рядом с усатой физиономией курчавого верзилы возникла ещё одна – со светлой бородкой, с хитрыми глазами, – и произнесла:

– Вам виднее, ваше благородие. Вы капитан «Оказии» – куда поведёте, туда и мы с вами. Комендант приказал нам обратить русалок в истинную веру.

– А-а-а, Бирюк, и ты мне снишься, – успокоено прилёг мичман, закрывая глаза. – Раз уж ты здесь – принеси, братец, водки…

– Никак не возможно, Аркадий Кузьмич. Их высокоблагородие сами проследили, чтоб на фиш-гукере и капли водки не было. Мол, если вернётесь, тогда и напьётесь, а если нет, то вечная вам память.

– Как это – нет водки?! – от ярости Громов прямо-таки взлетел и оказался на ногах. – Кто следил за погрузкой? Кто провизию укладывал? Кто, чёрт подери, у штурвала стоит?!

– За рулевого у нас корнет Дивов, – доложил Бирюк. – Крутит-вертит, куда-то правит. Господин коллежский секретарь над компасом мудрует – норд ищет, а протопоп Леонтий молится за гибнущих на море.

Громов ощутил что называется «мороз по коже».

– А кто паруса ставил?.. «Оказия»? – вдруг проняло его. – Мы на этом гробу в море вышли?! У него же нет ни парусов, ни мачт!

– Это мы запросто, – добродушно поведал Гончарь. – Скирюк показал жерди, сказал: «Мачты». Мы те лесины вколотили куда следует. Какие-то холсты натянули. Порядок! Ветер дует, мы плывём…

Торопливо надев мундир и головной убор, мичман в ужасе бросился на палубу, ярко представляя себе, как Дивов направляет гукер прямиком на скалы.

Однако вне каюты всё дышало миром и покоем. По шканцам слонялось несколько солдат морской пехоты и казаков. В ожидании команд кемарили матросики. Плескали в борта волны, рассекаемые форштевнем. Паруса туго полнились свежим ветром, океан светился живой синевой, а вдали, словно длинное облако, виднелся дымный шлейф вулкана Фора.

Служивые дружно приветствовали мичмана, матросы резво повскакивали и встали навытяжку, а отец Леонтий благосклонно кивнул и сделал ручкой. Громов немедля двинулся к Дивову.

– Милостивый государь! – обратился он к корнету, орлиным взглядом изучавшему морскую даль. – Давно ли вы обучились судовождению?

– С добрым утром, Аркадий Кузьмич! – солнечно ответил Дивов, выполняя манёвр «право руля». – Сердечно рад видеть вас в добром здравии! Когда вчера вас нашли и принесли, нам показалось, что экспедиция сорвётся…

– Дивов, ведь вы кавалерист. Как вам взбрело в голову встать к штурвалу? Сейчас вы потеряете ветер.