Текст книги "Хроники тринадцатого отделения (СИ)"

Автор книги: Александр Любославин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

   Вернулась в палату, легла. Надо обдумать свое положение, пока голова работает. Это психушка, здесь из тебя в два счета овоща сделают. Будешь такой, как вчера после укола. Но, с другой стороны , здесь она еще не мыла руки. Ее бросило в пот от этой мысли. Как, она села за стол, не помыв руки перед ужином. Стоп, ей же вытирали руки полотенцем, значит руки были мокрыми. Но она не помнит об этом! Возникло желание бежать прямо сейчас помыть руки. Быстрее-быстрее! Вскочила, с трудом вписавшись в дверной проем и чуть не упав за порогом палаты, пошатываясь попыталась побежать в сторону медсестринского поста. Дежурная выглянула на шум шагов и спросила громким шепотом:

   – Что случилось?

   Элина уже добежала до кабинета и таким же шепотом ответила:

   – Пожалуйста, не смейтесь, дайте мне помыть руки. С мылом, пожалуйста!

   – Медсестра нисколько не удивившись, как будто у нее каждую ночь на посту пациенты моют руки, указала на раковину в углу кабинета.

   Элина мыла руки и чувствовала, что успокаивается и, как всегда, ей становится стыдно.

   – Все в порядке? Пойдете спать?

   Молча кивнула и отправилась в палату.

   Кто-то собрался выписываться. Ты же попала по адресу. Ты же сумасшедшая. Разве нет?

   Пришла в палату, юркнула под одеяло, свернулась клубочком, немножко поплакала и кснула.

   Утро было мрачным. Гудела голова, в рту сушило. На душе было премерзко. Душевный коктейль состоял из тоски, стыда и тяжелого, хорошо настоянного страха. Вставать не хотелось. Жить тоже, но вчерашние намерения казались постыдными и глупыми. Хотя ничего конструктивного взамен не предлагалось.

  Ела она опять после всех, за отдельным столом, но уже без уговоров и похвал.

   Уколы, анализы. Она терпеливо сносила боль и неудобства. Ведь ничего взамен она предложить не могла. Да, ей здесь плохо, а дома разве было хорошо?

   Вот то-то и оно. Так что терпи и помалкивай.

   Прошел врачебный обход. Без ее доктора. Врачиха в возрасте, крашеная блондинка формально поинтересовалась ее самочувствием. Ответила ей, дескать, уже лучше. Ответ устроил, судя по отсутствию дополнительных вопросов. Открыли столовую на полдник, ее не звали, она не пошла. Вызвали к старшей медсестре в кабинет, попросили расписаться за какие-то деньги. Какие деньги, зачем они ей тут? Ну, поставила подпись, раз просили. Деньги остались в сейфе «на хранении». Перед обедом спросили, не хочет ли она есть за общим столом, сказала нет, не хочет.

   Страх временами накатывал, но не настолько, чтобы бежать в умывальник, да и умывальник здесь, скажем, ненадежный в гигиеническом плане. По крайней мере, с ее точки зрения.

   После обеда пришли родители. Пытались ее покормить тут же, в вестибюле, она отказалась: и есть не хотелось и неудобно как-то, кругом люди ходят. Ну и, грязновато, конечно. Мать выглядела испуганной, отец, наоборот, все время шутил. Разговор не клеился. Элина понимала, что просить их забрать ее из больницы бессмысленно. Посидела, помолчала, послушала отцовские шутки, попросила отпустить ее в палату, сославшись на самочувствие, головокружение и сонливость от лекарств. Мать с тревогой посмотрела на отца, но тот пропустил мимо ушей эти жалобы.

   Ушла в палату. Никаких чувств к родителям она не испытывала, кроме, разве что, страха перед отцом. Боже мой, как же она скучала за ними в детстве, когда те уезжали на два месяца на гастроли. Как она боялась, что они не вернуться. И, ведь, уже не маленькая была, понимала, что абсурд, но все равно... Боялась наступать на трещины в тротуаре – наступишь– родители не приедут. Считала машины по дороге в школу. Если успела насчитать десяток, значит все хорошо будет. Если не успевала, шла мимо школы на другую улицу, где машины ездили чаще, считала там.

   Хотела артисткой стать, как мама. А что получилось: культпросветучилище она закончила, но в театральный институт не прошла по конкурсу. Дали понять, что не с ее талантом. Но отец сумел впихнуть ее в труппу, с его-то возможностями. Он как раз тогда ушел с поста директора театра в управление культуры. Да и мать следом за ним пошла туда же. Правда, отец в том управлении надолго не задержался, пошел на повышение.

   Ее детские мечты сбылись как издевка. И артисткой она стала, и родители никуда не ездят. Вот только она оказалась у разбитого корыта. В театре над ней откровенно посмеиваются, да и по делу – ну какая из нее актриса? А мужества не хватает уйти. Куда? Совсем сесть на шею родителям? Как ни крути, но жизнь ее бессмысленна и, к тому же, наполнена мучениями. Сама она какая-то ошибка природы. Таких нужно усыплять, как больных животных, чтобы сами не мучались и других не мучали.

   Соседки в палате особого внимания на нее не обращали. Говорили между собой, о чем именно – Элина не прислушивалась. Выглядели они обычно, и не скажешь, что пациентки психушки, кроме одной, которая, как и Элина, ни с кем не разговаривала, лежала больше в кровати, чему-то постоянно улыбалась и что-то шептала.

   На третий день, с утра ее вызвали к врачу.

   Поначалу она неохотно отвечала на вопросы, потом постепенно разговорилась. Проговорилась о суицидальных мыслях, потом спохватилась, но было уже поздно. Врач, хоть и стал расспрашивать подробности, однако никакой особой реакции на это известие не проявил. По крайней мере, внешне.

   Вопрос о выписке врач упредил, рассказал о вариантах лечения – добровольных и принудительных. Получалось, что при добровольном лечении она быстрее окажется дома.

   Похоже, не обманывает, насчет волокиты в наших судах она была наслышана.

   Еще что-то собирался ей рассказать, но она откровенно устала, хотелось скорее вернуться в палату. Напоследок не удержалась, спросила:

   – А вы из меня овоща не сделаете?

   – А я не умею – ответил.

   Врет небось.

   Элина думала, что ей здесь запретят так часто и тщательно мыть руки, как это требовал ее страх. Но, оказалось наоборот: медсестра предупредила, что для нее есть специально нарезанный «порционно» новый кусок мыла и если потребуется, сразу дадут. Это помимо пакета одноразовых упаковок мыла, которые ей передал отец в день поступления. Но руки здесь она мыла гораздо реже. И не из-за ограничений, а... Она сама не знала почему. Страх оставался, но как бы не такой агрессивный, без паники.

   После разговора с врачом она боялась, что ее переведут в жуткую «наблюдательную» палату («для суицидников», как говорили ее соседки) у дверей которой постоянно дежурила санитарка. Что там происходило, было непонятно, а расспросить соседок она стеснялась. Ее никуда не перевели и, вообще, у нее складывалось впечатление, что окружающим, даже персоналу до нее нет дела. Конечно, если она вовремя не приходила в столовую или за лекарствами, ее шли звать, но остальное время она была предоставлена сама себе.

   За окном был март, холодная слякотная погода. Однако, соседки по палате регулярно выходили на прогулку. Их верхняя одежда висела здесь же, на вешалке, за белой шторкой. Куда делись ее пальто и сапоги она не знала. Ну и пусть! Все равно ее никуда не выпустят. И, как в насмешку, тут же в палату зашла санитарка и скомандовала: «Девочки, на прогулку». Все, кроме Элины и странной соседки стали одеваться. Элина решила не обострять отношения с персоналом и

  спросила, где она может получить свое пальто. Санитарка обещала узнать и ушла. Вернулась с ее сапогами и больничным длинным стеганным ватным халатом вместо пальто. Возле выхода столпились больные. Элина вышла со всеми во двор отделения. Гулять предполагалось по малюсенькому скверику с, по-зимнему, прозрачными кустиками низенькой зеленой изгороди и накрытыми грязной пластиковой пленкой клумбами.

   День тянулся медленно и перемежался тоскливой апатией с тревогой и страхом. Никто так и не пытался завязать с ней разговор. Кроме ее доктора.

   На четвертый день она, как ей показалось, созрела для «серьезного» разговора с врачом. Наметила план этого разговора. Главная цель была выяснить, как долго ей здесь придется находиться и по каким критериям врач будет определять ее готовность к выписке.

   Она с нетерпением ждала, когда ее позовут на беседу. Но день перевалил за середину, прошел обед и прогулка, а ее все не звали. Тогда она набралась храбрости, пошла на сестринский пост и сказала дежурной, что хочет видеть своего лечащего врача. Та первым делом поинтересовалось, что случилось. Когда выяснила, что ничего особенного не произошло, обещала доложить о таком желании.

   – А как я узнаю, когда меня вызовут?

   – Если ничего особого не произошло, то есть срочности нет, то врач позовет, когда у него будет время.

   – И когда оно будет?

   – Откуда же я могу это знать? Ждите, позовут.

   Вот так, оказывается. Врач тоже может не хотеть разговаривать.

   Наступил вечер. Элина поняла, что сегодня ей не доведется общаться с доктором. Зря она себя настраивала. Соседки ушли смотреть телевизор. Ту странную соседку, которая постоянно шептала, перевели в другую палату и Элина осталась одна. Родители сегодня не приходили. Вова, «претендент на должность бойфренда», как она определила его статус, по ее просьбе не был родителями извещен о том, где она находится, равно, как и на работе об этом не знали. Узнают, конечно, такую тайну не сохранить.

   Книжку какую-нибудь почитать, что ли? Но книг у нее с собой не было. Попросить у кого-нибудь? Неудобно как-то.

   Дверь открылась и в палату зашел ее врач.

   – Добрый вечер, смотрю скучаете? Можем поговорить сейчас, если не передумали.

   Прошли к врачу в кабинет.

   – Я сегодня дежурю, вечер свободный, если, конечно в больнице все спокойно будет.

   – В такой больнице бывает спокойно?

   Врач улыбнулся – Представьте себе, бывает. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

  Присаживайтесь, располагайтесь, будем надеяться, что меня не вызовут в ближайшее время.

   – С чего начнем? У меня конечно есть к вам и другие вопросы, но я хочу, чтобы вы рассказали мне о театре. Стыдно признаться, но уже не припомню, когда был там последний раз. Наверное, еще интерном.

   И он начал расспрашивать, задавать смешные и наивные вопросы. Элина развеселилась. Тоже мне, интеллигент, не знает элементарных вещей. Но доктор с таким интересом ее слушал, так умилительно удивлялся обычным для театрала вещам, что она почувствовала к нему даже некоторое расположение.

   – Теперь ваш черед, задавайте теперь свои вопросы. – предложил доктор.

   Ей казалось уже неуместным переводить беседу на серьезные темы и приступать к реализации своего плана на разговор.

   – Вы йдавно здесь работаете? -спросила она.

   – Как сказать... Где-то с конца семидесятых.

   Вот как оказывается, а она думала, что они почти сверстники. Моложаво выглядит.

   – Что вас привело в психиатрию?

   – Хм.. Ну и вопросики у вас... Но ладно, отвечу. Романтика и прагматизм.

  Спросите, как это понимать. Разьясняю: все просто. Согласитесь, психиатрии присущ ореол некоторой таинственности – это романтика. А прагматичность связана с процентной надбавкой и длительностью отпуска. Тогда это имело значение, впрочем, и сейчас тоже.

   Вспомнила, что хотела найти книгу. Спросила, есть ли в отделении библиотека. Библиотека оказалась рядом, в соседнем кабинете, где располагалась медсестра по «реабилитации». Зашли туда, библиотека занимала несколько книжных полок и с первого взгляда Элина поняла, что читать тут нечего – репертуар исчерпывался потрепанными томиками детективов и женских романов. Увидев разочарование пациентки, доктор предложил посмотреть еще в его шкафу.

   «Щедрый какой» подумала Элина, « мягко стелет». И тут же устыдилась этой мысли. С чего бы ему стелиться передо мной? У него таких больных на голову половина отделения.

   Книг было явно меньше, но качество – не сравнить.

   – А зачем вам здесь художественные книги? – спросила она.

   – Так уж получилось: много лет мыкались по квартирам, вещи накапливались, переезды усложнялись, а книги это такая вещь, которую можно и в служебном кабинете держать. Никому до них дела нет.

   Переключились на литературу. По части литературы, а потом, как оказалось, и музыки, доктор был на высоте и кое-где превосходил Элину.

   В общем, после беседы она возвращалась с обилием впечатлений и «Альтистом Даниловым» под мышкой.

   Лечение началось на следующий день. То, что она принимала таблетки и получала уколы, оказалось только прелюдией.

   В первой половине дня ее позвали в сестринский кабинет, где измерили давление, после чего отвели в манипуляционную, где ее ждали врач и медсестра. Врач пояснил, что сейчас ей сделают особый укол, после которого у нее может наступить некоторое опьянение и врач проведет ей сеанс лечебного внушения с целью освобождения от тревоги и страха.

   Действительно, еще медсестра не успела выдернуть уголку, она уже почувствовала приподнятое настроение и даже веселье. Она, смеха ради, пульнула свой тапок под кушетку и залилась смехом.

   – Следующий раз на два кубика меньше. -Сказал врач медсестре.

   Впрочем, веселье быстро пропало, но ощущение блаженного покоя оставалось. «Наверное, наркотик» лениво шевельнулась мысль.

   Голова слегка кружилась. Звуки она ощущала четко, но как бы издалека. Зазвучал голос врача, ритмично повторяющий фразы о расслаблении и спокойствии. Потом она уснула и проснулась уже в своей палате. Немного болела голова.

   Ну и что это было? Стоп, тебе же вечера между делом обещали начать психотерапевтическое лечение. А наркотик зачем? А ты уверена, что это наркотик? Черт, но это было приятно. А с тапочком неудобно вышло. Что это за игривость на нее нашла? Ладно, это психбольница, здесь подобным никого не удивишь.

   Дни стали проходить быстрее. Страх, нещадно уничтожавший ее уполз куда-то в свою пещеру подсознания и лишь время от времени злобно рычал оттуда. Беседы с врачом постепенно превратились из напрягающей необходимости в лучшее время дня. Казалось, они переговорили уже обо всем: начиная от литературных вкусов, заканчивая юридическим обоснованием ее лечения. Родители, последнее время только мать -отец, как всегда, опять был чаще занят, приходили уже не каждый день. Соседки по палате оказались отзывчивыми и простодушными сельскими тетками. Медсестры и санитарки успели удовлетворить свое любопытство, касающееся ее профессии и места работы. Та медсестра, которая дежурила в ту первую ночь после поступления Элины в больницу, оказалась заядлой театралкой и была даже в курсе некоторых театральных интриг.

   Однажды к ней в палату заглянули две смущенные молоденькие медсестры и попросили аудиенции. Повели в «комнату для арттерапии» – по прежней терминологии «красный уголок», где по вечерам народ смотрел телевизор. Там ей поведали о том, через полтора месяца, ко дню медсестры, в больнице будет проведен традиционный конкурс среди представительниц этой профессии и каждое отделение должно подготовить номер художественной самодеятельности. По итогам аудиенции Элина обязалась приготовить сценарий для сценки в жанре эстрадной миниатюры на злобу дня и специфику места.

   Пошла третья неделя пребывания Элины в больнице. Она чувствовала себя если не совсем здоровой, но, по крайней мере, не настолько больной, чтобы валяться днями на койке без всякого дела. В тоже время проситься на выписку она опасалась. И не потому, что боялась отказа, а потому, что не была уверена в своей свободе от болезни – временами ей казалось, что ее хорошее самочувствие и настроение возможно только в этих стенах.

   Она все больше и больше привязывалась к врачу, замечая, что стала выискивать предлоги и оправдания для более частых визитов в его кабинет. Иногда появлялась пугливая мысль о своей влюбленности и каждый раз ее окатывала волна стыда и страха. Она чувствовала растущую симпатию к этому человеку и никак не могла понять, чем вызвано его расположенность к ней – взаимной симпатией или никакой расположенности нет и вовсе, а она видит лишь проявления его профессионализма.

   Элина стала ревниво отмечать, что врач пользуется популярностью среди других больных. Пару раз соседки в палате устраивали импровизированный диспут на тему кто лучше «он или она», сравнивая доктора с его коллегой-женщиной предпенсионного возраста и приходили к выводу, что «мужик всегда лучше бабы». Не укрывалось от ее наблюдательного взгляда и кокетство молодых медсестер в присутствии доктора.

   Ее позвала дежурная медсестра и спросила, когда придут родители на свидание.

   – Пусть кто-то из них подойдет сюда, на пост и напишет заявление на отпуск.

   – Какой отпуск? – не поняла Элина.

   Медсестра тоже удивилась:

   – Доктор вам разве не сказал? Он отпускает вас в лечебный отпуск. Домой на выходные. Заявление это так, формальность, расписаться на бланке и все.

   Вот так сюрприз! Ура-ура! Наконец-то она будет дома. Примет нормально ванну, напечет себе оладий. Просто поваляется на своем диване.

   По этому поводу попросилась позвонить своим. Трубку взяла мать. Сказала, что они с отцом будут завтра.

   Наконец наступило завтра. На обходе врач подтвердил свое решение отпустить ее на выходные дни -"но только к родителям, к себе, одну, пока не могу отпустить, потерпите". Ладно, уговорю мать, сьездим ко мне хоть на часок.

   На этот раз отец приехал один, без матери. К ее удивлению, к дежурной медсестре он идти отказался.

   – Но меня же не отпустят без твоего заявления!

   – И правильно, что не отпустят. Рано тебе еще домой.

   – Это врач решает, не ты!

   – Все, что касается тебя решаю я. Пока. Думаешь, я не догадывался, что ты хотела сделать с собой? Врач выпишет тебя и забудет. А я мне с тобой возиться всю жизнь. Ну, может не всю. Но пока ты себя не сможешь обеспечивать или мужа найдешь надежного.

   – Хорошо! Выйду замуж за Вову!

   – За Вовика? Не смеши. Тоже мне, нашла опору.

   – Но меня уже сняли с питания, мне есть не дадут два дня!

   – Покормят, никуда не денутся.

   Расплакалась, убежала в палату. Когда успокоилась, пошла к медсестре. Та отвела к врачу.

   Доктор сидел хмурый, не смотрел в глаза.

   – Знаю, уже рассказали. Он ваш отец. Он в чем-то прав. Мне нужно было согласовать с ним.

   Помолчал. Потом предложил:

   – А давайте, вы поговорите еще и с психологом. Наша в декрете, как-то привыкли без нее обходиться. Я договорюсь с психологом из соседнего отделения.

   – Вы мой психолог, другой мне не нужен.

   Доктор коряво улыбнулся.

   – Спасибо, конечно за доверие. Буду думать, как лучше сделать. Но на эти выходные придется поскучать в отделении.

   Прошло несколько дней.

   Явившись по вызову врача для беседы Элина обнаружила там еще одного человека в белом халате.

   – Здравствуйте, Элина! Я заместитель главного врача по медчасти, зовут меня Виталий Андреевич.– Представился незнакомец.

   – Ваш доктор попросил меня пообщаться с вами по причине, о которой чуть позже. Вы не против со мной поговорить?

   Конечно, Элина была не против. Она время от времени посматривала на своего врача, пытаясь по его мимике определить, что происходит. Но тот был невозмутим.

   Заместитель главврача стал задавать вопросы, на которые она отвечала не один раз при поступлении и в первые дни лечения. Потом ее ресспросили про семейные отношения, обстановку на работе. Врачебный начальник оказался неплохо осведомлен о теаральных делах, поинтересовался местными примами и звездами. И, наконец, поведал основную причину своего визита.

   – Вы, небось уже знаете наши порядки: в отличие от коллег, врачей других специальностей, у нас все очень строго по юридической части. Вот сейчас мы с вашим доктором представляем комиссию врачей-психиатров, которая решает о вопрос о возможности вашей выписки, нуждаетесь ли вы в постоянном психиатрическом наблюдении и можете ли продолжить работу.

   – Меня выписывают? – не поверила Элина.

   – Ну, вопрос о выписке сегодня еще не стоит, насколько я понимаю. Мы решаем в принципе, сможем ли мы выписать вас самостоятельно? Сможете ли вы продолжить прежнюю работу? Нуждаетесь ли вы в посторонней помощи?

  Вы сами как считаете?

   – Конечно могу! И выписаться сама и работать! Я ведь сама пришла на лечение.

   Врачи переглянулись. Начальник полистал бумаги на столе.

   – Да, вы правы. Есть ваше заявление с просьбой о госпитализации.

   – Вот видите! – торжествующе воскликнула Элина.

   – Хорошо-хорошо. Если у вас нет к нам вопросов, можете идти в палату.

   Элина посмотрела на своего доктора. Тот взглядом указал на дверь.

   Через час ее снова позвали во врачебный кабинет. Доктор был один.

   – Похоже, мне не удасться поговорить с вашим отцом. Я ему дважды звонил с просьбой о беседе. Но он занят. Поэтому вам самой предстоит обсудить с ним вашу предстоящую выписку. Насколько мне известно, он хотел чтобы мы не спешили с этим. Поговорите с ним. Вы же его знаете. Постарайтесь решить вопрос по-хорошему. Конечно, он авторитетный человек в области и наш главный врач относится к нему с уважением, но... В подобных случаях у нас превалирует формальный закон над «позвоночным» правом. Мы вас выпишем в установленные сроки по любому. Но, лучше сделать это без конфликта с вашим отцом.

   – А установленные сроки это сколько? – Тут доктор улыбнулся и подмигнул: – А как договоримся. Я бы вас отпустил через недельку. Но вам придется еще дней десять поездить на дневной стационар. Вам туда ближе будет, чем к нам. А уж оттуда на работу.

   Ну, наконец-то! Всего через неделю. Но отец! Что же делать?

   Вечером позвонила отцу, сообщила, что ее выпишут через неделю.

   – Это кто тебе сказал?

   – Мой врач.

   – А, этот... Ну он там не самый главный. А с главврачом завтра поговорю.

   Вот, хотела как лучше... Завтра отец нажалуется главному врачу на ее доктора.

   Эх, папа, папа... А ведь он всегда таким был. Всегда все решал за всех. Она не могла вспомнить ни одного случая, чтобы кто-то из родственников или коллег смог ему возразить. Вернее, те, кто был с ним не согласен, исчезали, переставали для него существовать. Есть, существует где-то его брат, которого она никогда не видела и о котором в их семье не принято говорить. Когда начала работать в театре, до нее доходили слухи, что прежний директор не терпел возражений и все недовольные вынуждены были уйти.

   Все произошло так, как сказал доктор. Перед выходными ее выписали. Выдали больничный лист, рецепты и инструкцию, как принимать самостоятельно лекарства. Рассказали, как попасть в дневной стационар и когда туда нужно явиться.

   За день до выписки она позвонила Вовке.

   – Привет! Заберешь меня завтра из больницы?

   – О, так ты в больнице? А думаю, куда пропала. Звонил твоим родителям, сказали, что уехала не то на курсы, не то в командировку.

   – В общем, слушай. Надо чтобы ты завтра с одиннадцати до двух приехал в... психушку, в тринадцатое отделение. Пока не перебивай, подробности потом расскажу. С собой иметь бутылку хорошего коньяка. И что-нибудь к нему : ну там, салями, лимоны, сам подумай – это для доктора, кторый меня лечил. И торт для медсестер.

   – Да, понял: джентльменский набор для доктора и торт для сестер.

   – Молодец, правильно понял. Сможешь все сделать?

   – Обижаешь! Конечно смогу.

   Ближе к вечеру ее позвали к телефону. Звонил отец.

   – Главный врач уговорил тебя забрать. Завтра пришлю машину после обеда.

   – Не надо меня забирать, я сама выпишусь. Вовка заберет.

   – Не дури. Машина будет в два. Успеют тебя оформить?

   – Успеют...

   – Ну, все. Пока!

   На следующий день к десяти часам она была уже свободна. Вещи собраны. Больничный и рецепты получены. Старшая медсестра вручила ей так и не истраченные деньги. Напутственная беседа в доктором состоялась вчера.

  Набралась храбрости, спросила, не было ли у него нагоняя от главного врача.

  Тот удивился. Рассказала о последнем разговоре с отцом. Врач улыбнулся.

   – У нас тут своя мафия. А наш главный тоже крутой начальник и своих просто так не сдает.

   Намекнула, что завтра зайдет попрощаться.

   – Это уж как получится. А не получится – не переживайте.

   Как в воду глядел. К одиннадцати Вовки не было. Не было ни к двенадцати, ни к часу. Позвонила, никто не взял трубку. Ровно в два приехал шофер, присланный отцом. Поволынила еще минут двадцать. Вовка так и не приехал.

   Жарким летним днем они шли по городу вчетвером – отец с матерью и она с Вовкой. Впереди на троллейбусной остановке толпился народ. Из толпы навстречу им вышли женщина и мужчина, нагруженный двумя сумками. Судя во виду, дачники со своим урожаем. Элина встретилась взглядом с дачником и остановилась от неожиданности. Вовка, за руку которого она держалась, потянул ее вперед. Дачник тоже тормознул и широко улыбнулся. Это был ее бывший лечащий врач. Доктор открыл было рот, очевидно, чтобы поздороваться, но отец, шедший ближе всех к врачу, ловко обошел его, оставив позади вместе с сумками и открытым ртом. Вовка, не понимая, в чем дело, продолжал ее тянуть. Она повернула голову и успела заметить, что доктор, качнувшись вперед, продолжил свое движение, что-то сказав вопросительно посмотревшей на него женщине, наверное, жене. Она растерялась и когда решилась вернуться, было поздно, врач скрылся в толпе.

   Элина проплакала половину ночи, ничего не обьясняя недоумевавшему Вовке. Утром она сказала, они расстаются, потребовала забрать свои вещи и отдать ключ. Когда Вовка, наконец, закончил психовать и ушел, полезла в свой тайник, где лежали сэкономленные деньги. Пересчитала их. Должно хватить, по крайней мере на первое время.

   Села, задумалась. Опять она не попрощалась со своим врачом. И даже не поздоровалась. Значит, еще ей рано с ним расставаться. Она не все для этого сделала. Ну, теперь уже завершит задуманное.

   Зазвонил телефон, ответил на ее «алло» отцовским голосом.

   – Ты чего, опять Вовку прогнала? Звонил только что, жаловался.

   – Да, выгнала. И назад не пущу.

   – Ну и молодец, давно пора. – Согласился отец и повесил трубку.

   Как родителям сказать? Да никак. Пришлю письмо. Ключи с собой заберу, у них свои есть.

   Встала, прошлась по квартире. Столько лет здесь прожила, а не жалко оставлять, нисколечки. Много раз обдумано, что с собой брать. Сложиться за час, наверное сможет.

   Достала заветную папку, в который раз посмотрела бумаги. Все верно. Время позволяет. Даже копии документов обновлять не нужно. Вот официальный ответ на ее запрос. Курсы переподготовки специалистов культуры, специальность хормейстер – пожалуйста, приезжай, учись. Все, можно ехать, хоть сейчас. Да, только так, нырнуть, как в холодную воду. Да никакая она не холодная.

   Ехать, ехать. Поживет с месяц на новом месте, осмотрится, может подработка какая найдется, а там и учеба начнется.

   Опять села, улыбнулась: а вовремя доктор встретился, так бы еще тянула и тянула. Встала, пошла собирать вещи.

  5. Мистика.

   Это было уже не первое самостоятельное дежурство Даши. Ну как самостоятельное– формально она была дежурная смены, а поддежурной числилась Викторовна. На деле, конечно, старая страховала молодую, но виду не показывала. Даша все делала сама и даже командовала, хотя в глубине души была спокойна – Викторовна рядом, не даст ошибиться.

   Да, трудно было привыкнуть поначалу к новым порядкам, все не так, как у них было на практике. Но она быстро почувствовала, что у нее получается. Кто бы ей сказал год назад – не поверила, что будет работать в психушке. В колледже она представляла себя только операционной медсестрой в хирургии. Боже, какой романтичной дурой она была. Как поначалу переживала, что попала на «дурку», даже плакала втихаря. А сейчас – дежурная медсестра смены, все отделение ей подчиняется. Проблемы решает на уровне завотделением и дежурного врача. Целый год в психбольнице – это что-то значит. Пришла неумеха-неумехой. Стыдно вспомнить – уколы толком не умела делать. А теперь? Да что угодно. А главное, чему она научилась за этот год, это самостоятельности и бесстрашии в принятии решений. Ясно, что ей еще учиться и учиться, но и теперь понятно, что как медсестра она состоялась. И старшая, уж на что придирчивая и скупая на похвалу, на планерке, при всех отметила, что «Дарья Артемовна становится профессионалом».

   Своя смена подобралась, не абы кто, а хорошие девчата, хотят с ней работать. Не то, что у некоторых, бесконечные скандалы и жалобы.

   Прошлась по палатам, вроде все спокойно. Слава богу, сегодня не их день поступлений, хотя дежурный врач завсегда может к ним направить: или по просьбе, или по «показаниям». Долго она не могла понять, почему в больнице много одинаковых отделений, почему нет специализации, как в других, «нормальных» больницах. Ну почему же нет? Есть детское, есть туберкулезное, есть геронтология.

   Звонят подружки одногруппницы, хвастаются, что умеют делать перевязки, кровь вливать. А самой определить «острый живот» слабо? А-а, на то дежурный врач есть. А как ты узнаешь, вызывать его или не вызывать? Вот то-то же. А она уже знает и умеет. Ну, уж насчет купировать психомоторное возбуждение и спрашивать нечего. Они и понятия не имеют, что это такое. Ладно, колите свои антибиотики, а мы будем колоть наши нейролептики. Да, за двадцать пять процентов надбавки и сорок дней отпуска. А вам пусть остается романтика хирургии.

   Закончился ужин. Сейчас надо раздать таблетки, потом сделать вечерние иньекции. Викторовна сядет за раскладку утренних таблеток, а она выпишет направления на анализы.

   Вечерняя суета постепенно утихала. Потянулись пожилые больные измерять давление. У всех нормальное, что удивительно – по такой погоде у гипертоников нередко зашкаливает.

   Вернулась Викторовна, подошли девчата-санитарки. Основную работу сделали, пора было по постам расходиться. Но поговорить-то хочется. А Викторовна любительница байки травить.

   – Викторовна, это правда, что раньше были отделения для буйных?

   – Не знаю, я не застала. Пришла сюда, когда здесь мужское отделение было. Всякие поступали. И возбужденные и спокойные и суицидники. На моей памяти суицидов в отделении не было. Так помирали, от болезней.

   Девчонки притихли. Все были суеверными и боялись говорить на работе о смерти, чтобы не накаркать. Хватит и того, что они работали в отделении под номером «тринадцать».

   – Вот еще случай мне рассказывала одна старая медсестра. Вы не помните ее, она еще перед ремонтом на пенсию ушла, Терентьевна. Работала здесь, в отделении с первых дней и до этого, в других отделениях, еще в старой больнице. Сидит она, значит, вечером одна в сестринской. Заходит старый шизофреник, который у них лет двадцать лежал. Совсем овощ, никто не помнил, чтобы он хоть слово сказал. Так вот, заходит и говорит: « Если бы вы знали Терентьевна, как тяжело жить среди людей и молчать». Та обомлела конечно, но виду не показывает и отвечает: « Что ж ты Женя (или Петя, не помню имени) все молчишь, если разговаривать умеешь?». А он и отвечает: «Да и сам не знаю, что-то меня к людям не пускает». И начал рассказывать все про врачей, про сестер, про персонал, про больных. Все, оказывается, помнил и все знал, что в отделении происходило за те годы, что там лежал. Потом и говорит:" Ладно, Терентьевна, пойду я к себе в палату, спасибо, что выслушали". Она, конечно, утром заведующему все это рассказала. Врачи к нему, а он как молчал, так и молчит. Так больше ни слова не произнес.