Текст книги "Хроники тринадцатого отделения (СИ)"

Автор книги: Александр Любославин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

   Опять начал просить билет. Нет, говорят, поезд проходящий, ничем помочь не можем. Расстроился, психанул. Зря, конечно. Подошел милиционер, типа, что за шум, ваши документы. Начальник вокзала подсмеиваться начал, мол рыбак, поймал акулу в Черном море. Милиционер заинтересовался. Рассказал и ему.

   Подошел поезд, хотел договориться с проводниками, милиционер следом идет, все про рыбалку расспрашивает. Ушел поезд. Опять пошли к начальнику. Еще какие-то люди подошли, смотрят как на экспонат. Хмель начал выветриваться. Надо думать о ночлеге, ехать в гостиницу. Пошел в кассу, купил на утро билет. Ну как на утро, на десятичасовый. Дома, стало быть, удастся добраться уже к ночи. На работе прийдется обьясняться. Милиционер увязался хвостиком. Обозлился на него, поругался. Тот обиделся, видать, – пройдемте, гражданин. Привел опять к начальнику вокзала. Опять стали расспрашивать про акул и про самочувствие. Повели в медпункт давление померять. Чего они там намеряли – не сказали. Вызвали «скорую». Приехали медики. Опять про акулу стали спрашивать – да что ж такое?! Далась им эта акула! Доктор подначивать стал, дескать, что за рыбак, который приврать не может. Опять стал горячиться, доказывать. Говорят, у вас нервное расстройство и давление высокое, поехали в больницу. Какая больница, вы что?! Вознамерился было силой протолкаться к выходу – куда там, скрутили, повели в машину.

   – Егоровна, давайте с утра новеньких посмотрим, на обход потом пойдем. Начнем с этого рыбака. Какая-то тут непонятка.

   Врач-ординатор «острого» мужского отделения номер тринадцать областной психбольницы переместилась в «гостевое» кресло, а заведующий этого же отделения остался сидеть за столом своего кабинета.

   Привели больного. Мужичок лет под пятьдесят. Лицо помятое, глаза красные. Растерян. Видок еще тот – в дурдомовском нижнем белье : белых «хэбэшных» рубахе и подштанниках с завязками-веревочками.

   – Здравствуйте, Иван Лаврентьевич! Я правильно вас назвал?

   – Здравствуйте! Да, правильно.

   – Какими судьбами к нам?

   – Да и сам не знаю, как получилось.

   Поведал свою историю: приехал с командой своего главка на республиканскую спартакиаду, как представитель. Решал разные административные вопросы. К спорту прямого касательства не имел. Соревнования шли неделю. В субботу команду отправил, сам задержался на день, встречающая сторона, хозяева уговорили остаться еще на денек. Традиция такая, вроде как проявление уважения к гостю. Вечером поехал на вокзал. Бронь была на утренний рейс, на вечерний билетов уже не было. Пошел к начальнику вокзала просить продать ему запасную бронь, отказали. Поругался слегка, пошумел. Подключили милицию, потом задержали, привезли сюда. Понял, что права качать бессмысленно, не сопротивлялся. За что задержали, почему сюда привезли – ему неизвестно. Не хулиганил, циничными словами не бранился.

   – А вот это было : «кричал, размахивал руками, заявлял, что он из министерства. Рассказывал, что ловил акул в черном море, сердился, когда ему возражали»? Что на это скажете?

   Мужичок опустил голову:

   – Да, было, виноват.. Кричал и сердился. Но почему меня задержали-то? Почему сюда привезли?

   – А как насчет акул? В самом деле? В черном море?

   – Ну а что тут такого? Там их все ловят, катранов, черноморских акул. Только и название, что акулы, а меньше леща будут. Вкус правда специфический, но мне не понравился.

   Заведующий пристально посмотрел на понурого мужичка, потом на улыбающуюся коллегу и зашелся хохотом.

   – Ох, извините, Иван Лаврентьевич, не над вами смеюсь. Но и вы хороши. Устроили спектакль одного актера. А наши... Бдительные граждане... Ой, не могу.

   Докторша тоже начала смеяться. Мужичок в конце-концов тоже стал посмеиваться за компанию.

   Отсмеялись наконец.

   – В психбольнице лечились когда-нибудь?

   – Да ни в жизни!

   – Билет, говорите, куплен?

   – Да, где-то у вас, вместе с документами.

   – Посидите пару минут в коридоре, я вас потом позову.

   Мужичок вышел.

   – Ну что делать будем с нашим рыбаком?

   – Да гнать его отсюда.

   Заведующий взял телефонную трубку, набрал номер.

   – Алло, Людмила Николаевна! Доброе утро! «Тринадцатое» беспокоит. Я по поводу рыбака, которого ты нам ночью приняла.... Какая там гипомания, ты че? Ну, выпил человек, побузил слегка... Да, ладно не оправдывайся, я ж без претензий, с кем не бывает. Если не возражаешь, позвоню сейчас на приемник, попрошу, чтоб вычеркнули его из журнала поступлений. Ладно, ладно, сочтемся, давай, будь здорова!

   – Иван Лаврентьич! Вы человек неглупый, сами понимаете, что не в ваших интересах об этом эпизоде кому-то рассказывать. Конечно, мы можем вас и оформить как положено и даже больничный лист выдать... Вот-вот, и я об этом.

  Одним словом, ни вы нас, ни мы вас не видели. На том и расстанемся. И не пейте много в командировках! Сейчас вам дадут одежду и документы и бегите на остановку, через полчаса будет автобус, довезет вас до вокзала. До свиданья, а лучше прощайте!

  3. Пророчество.

   – Васька, бросай все, поехали пиво пить!

   – Какое пиво, на часы посмотри!

   – А я говорю бросай все, тут такие события начинаются!

   – Какие еще события? Что-то случилось?

   – Все расскажу, но не по телефону. Давай, сваливай, руби концы. Да не боись, начмед уехал в областную на консилиум, это надолго. Катерина тебя, что не отпустит разве?

   Действительно, Екатерина Егоровна, заведующая отделением номер тринадцать областной психбольницы, всегда отпускала по первой просьбе своего молодого ординатора, не вникая в мотивацию. Поэтому подставлять ее перед их общим начальником, заместителем главного врача по медицине, в просторечии начмедом, было нежелательно. Но, раз уж высокое начальство отсутствует, грех не воспользоваться случаем. Тем более, на носу новый год, большая часть больных уже разьехались по домам, отделение полупустое.

   Встретились на автобусной остановке. Сашка Курзов, Васькин приятель со времен интернатуры, такой же врач ординатор из соседнего отделения был не просто возбужден, но скорее, даже, взбудоражен.

   Пропустив мимо ушей Васькино недоумение по поводу неподходящего для пивного абузуса сезона, он патетически возглашал:

   – Вот оно, наступило! Эпоха заканчивается! Чувствуешь, Васисуалий?

   Но Василий чувствовал только промозглую сырость: и этот канун нового года– ни снега, ни мороза, оттепель– не оттепель, самая мерзкая погода.

   Подьехал автобус, народу было не то, чтобы битком, но для такого времени дня немало. Устроились на задней площадке, лицезрея убегающую дорогу.

   – Ну, давай, уже, колись! – Потребовал Васька.

   – Неа, только после первого бокала. – Категорично отказал Сашка.

   Автобус проехал перекресток и повернул.

   Перед взором друзей предстала эпическая картина: на самом перекрестке, на месте, где мог бы стоять регулировщик, стоял странный человек в стеганом ватном халате -так называемом бушлате, в белых подштанниках и тапках на босу ногу. Василий с ужасом узнал в нем своего больного из тринадцатого отделения по фамилии Коваленко. Как он сюда попал в таком виде было непонятно, но оставлять его здесь было невозможно.

   Сашка сразу все понял:

   – Твой?

   – Угу...

   На их счастье, сразу за поворотом было остановка. С криками : «Шеф не спеши, не все вышли!» Приятели вывались из автобуса.

   Коваленко на их появление отреагировал невозмутимо, спокойно дал отвести себя на обочину.

   – Пани Деменция Глобарна*? -Высказал догадку курзов.

   – То так, пан ма рацию. – Также по-польски ответил Василий и добавил по-русски: – Корсаковец*.

   Обьект диагностического диалога психиатра равнодушно смотрел вдаль, не проявляя никаких эмоций. Время от времени он начинал дрожать, цокая зубами.

   – Бля буду, придется ему еще и пневмонию лечить. Ну, и что теперь делать? – Курзов перехватил поудобнее рукав больного. – Слышь, Коваленко, ты куда шел?

   Больной внимательно посмотрел на Курзова и ничего не ответил.

   – Он что, мутичный*? -Курзов переадрсовал вопрос коллеге.

   – Да нет, просто он все уже сказал, я думаю. – Ответил Вася. – Пошли на остановку, придется везти его на автобусе. Попутка таких пассажиров не возьмет.

   – Представляю, каких п...здюлей Катя выпишет дежурной смене. – Позлорадствовал впрок Курзов.

   В сторону больницы проехало несколько автомашин. Водители притормаживали, рессматривая необычную троицу: двух пижонов в пыжиковых шапках, с портфеля-"дипломатами", державшими под руки человека в кальсонах.

   Показалась машина «Скорой помощи».

   -Кажись повезло, к нам в больничку, наверное, везут кого-то – а куда им тут еще ехать? – предположил Василий.

   Курзов присмотрелся и сказал: – Да это наша машина, дурдомовская.

   «Рафик» затормозил, передняя дверца приоткрылась, выглянул пассажир, в котором друзья-психиатры узнали начмеда, и весело спросил:

   – Что, беглеца поймали? Садите его скорее, пока не простыл.

   Назад ехали молча. Начмед вышел возле административного корпуса, больного повезли «домой», в отделение.

   При «разгоне» дежурных в исполнении шефини Василий не участвовал, они с Курзовым последовали примеру героя песни Высоцкого: «А если я чего решил, то выпью обязательно».

   В пивной было душно и шумно. Курзов отхлебнул из кружки и скомандовал:

   – Пошли!

   – Куда?

   – На воздух, пройдемся.

   – С кружками?

   – Ну да.

   Вышли. Курзов в расстегнутой дубленке и сдвинутой на затылок шапке вдохновенно размахивал кружкой.

   – Ты, Васька не понимаешь, тебе менталитет советский мешает.

   – Да ладно, телись уже! Нагнал интригу.

   Сашка Курзов остановился и торжественным голосом изрек:

   – Союзу п...здец!

   – Какому союзу? – Спросил Василий.

   – Какому? Советскому, конечно.

   Василий, на всякий случай, оглянулся, не слышит ли кто.

   – Сашхен, ты че, от больных заразился? Что ты несешь!

   – Истинно глаголю вам, самый полный, всеобьемлющий п...здец!

   – С чего ты взял?

   – А ты слышал, что вчера передали? Советский союз ввел войска в Афганистан!

   – Тю, удивил. Мало ли кто чего кому ввел. Вон в Чехословакию вводили войска и ничего. Апокалипсиса не произошло.

   – Эх, Васюта, Васюта! Как же ты не понимаешь! Ведь это начало конца. Афганистан это горы и ислам. Коготок увязнет, птичка пропадет.

   – Да что там того Афганистана, нашел кого бояться.

   – Не скажи. Партизанская война дело такое. Да и Запад им поможет.

   Василий не мог поверить, что Курзов, главный умник больницы, эрудит, острослов, вдруг несет явную ахинею.

   – Ладно, жизнь подскажет – член покажет. – Подытожил диспут Сашка.

   Новый год прошел как-то незаметно. На крещение ударили морозы. Василий отчаянно мерз в своем полушубке на искусственном меху. Потом наступил февраль с его оттепелями. В отделении текла рутинная жизнь с незначительными событиями. Шефиня собиралась по весне женить сына и постоянно обсуждала эту тему с другим ординатором, Ольгой, дамой такого же предпенсионного возраста, как и сама. Василию скучно было это слушать. Женитьба ему в ближайшее время не светила. С Тонькой они рассорились, похоже окончательно. Пару молоденьких медсестричек строили ему глазки, но начинать ухаживания ему было лень.

   Незаметно подкатила весна. Можно было, наконец, повесить в шкаф надоевший полушубок.

   Жизнь скрашивали беседы с Сашкой Курзовым, который тоже маялся, но не от скуки, а от неопределенности. Он «наводил мосты» для поступления в аспирантуру или, если не выйдет, в клинординатуру. Провинциальная больница ему наскучила, хотелось столичного размаха и уровня. Вася скептически оценивал его шансы на успех. Курзов же был воодушевлен примером своего предшественника, врача этой больницы, которому подобное удалось несколько лет тому назад.

   Обсуждали все подряд, но преимущественно профессиональные вопросы. Курзов имел на все свою точку зрения, нередко радикально расходившуюся с общепринятыми канонами. Политику они почти не трогали. Но она напомнила о себе неожиданным образом.

   Василий снимал «однушку», принадлежащую пожилой тетке, живущей тут же, через стенку в двухкомнатной квартире, одну из комнат которой хозяйка сдавала еще двум квартиранткам– студенткам. Для Василия сьем жилья обходился дороговато, но оно того стоило: было удобно в транспортном отношении, а главное, хозяйка не требовала привычного «не шуметь и не водить», ей вообще было неинтересно, как и кто проживал в ее квартире, лишь бы оплата была во время.

   Поэтому Василий немало удивился внеплановому визиту хозяйки. Она принесла ему повестку в военкомат.

   – Пришлось мне расписаться в получении. Семеновна, почтарка наша, знает, что я всегда дома, мне занесла. Я подумала, вдруг что-то важное.

   На грубой желтовато-коричневой бумаге бланка был указан кабинет и дата ожидаемого визита.

   Курзов озадаченно рассматривал повестку.

   – Да, братец, похоже тебе не отвертеться.

   – Это еще почему? Я ж офицер запаса, срочную службу не должен проходить. – Возмутился Василий.

   – А тебя и не на срочную службу хотят отправить, а призвать как раз, как офицера запаса. Имеют право. Вот тебе и Афган. Но не бзди раньше времени, тебя туда вряд ли погонят, туда кадровых направляют, а их заменить кем-то надо. Хотя, лучше откосить, для надежности.

   Судя цвету лица, красным глазам и сиплому голосу было видно, что товарищ майор с похмелья и это состояние для него привычно.

   – В общем, слушай сюда. Лучше приходи по-хорошему. Вздумаешь прятаться, все равно найду. Да ты сам подумай, как тебя не забрать: ты молодой, не женатый, детей нет. Так что послужишь родине.

   Василий неожиданно для себя обозлился. С какой стати его судьбу должен решать этот алкоголик? На его памяти никого из врачей не призывали даже на сборы, видно майору надо кого-то отмазать от призыва, вот он и нашел дурика.

   – Ну, это еще вилами по воде писано, товарищ майор.

   – Чего?! Да ты... Да я тебя... А ну, пошел на х...й!

   Через пару дней бумага из военкомата пришла в больницу. Кадровичка вызвала Василия, зачитала текст, согласно которому администрации лечебного заведения предлагалось «оказать содействие» в исполнении соответствующего закона.

   Василий пригорюнился. Зря он тогда поругался с майором, начальником отделения военкомата, ведавшего призывом. Идти служить не хотелось. Да и мутные слухи про войну в Афганистане не радовали. Якобы шли бои и были большие потери.

   Курзов был категоричен.

   – Отмазываться тебе надо. Риск большой. Ты не представляешь, какой бардак в армии, наш майор – интеллигент по сравнению с другими отцами-командирами. Будем думать.

   Обдумывание привело Курзова к категоричному выводу, что единственный шанс у Васьки откосить – по здоровью.

   Курзов разглагольствовал.

   – Как известно, нет здоровых людей, есть недообследованные. Что имеем в запасе по части болячек?

   Наскребли хронический бронхит, такой же гастрит и радикулит.

   – Не, не подходит. Только при условии жирной подмазки или крепкого блата. Что имеем по этой части? Хрен собачий. Давай искать еще.

   Нашелся еще геморрой. Оба рассмеялись такому добавлению в букет болезней, но Курзов тут же восторжествовал.

   – Вот! Это оно! Узлы выпадают? Не? Скажешь, что выпадают. А у меня однокурсник в областной проктологии работает. Сделает тебе операцию.

   – Да ты что? Ложиться на операцию?!

   – Ага, еще уговорить проктологов надо на эту операцию. А ты что думал?

  За Родину-мать не стыдно и пострадать. Кому-то служить, кому-то жопу резать.

   Сокурсник Курзова был деловит и самоуверен.

   – Да запросто! Я бы и сам сделал, но зав наш, Григорьич, шибко принципиальный, хочет, чтоб все через него шло. Но я с ним договорюсь, он ко мне прислушивается.

   Заведующий проктологией, похоже прислушивался к своему ординатору не всегда. Он с интересом разглядывал Василия.

   – Ты что, в самом деле хочешь операцию? Ну, смотри, это совсем не обязательно. К тому же проктологическая операция, ты же врач, сам понимаешь что такое... Ну, если решил, давай приходи, скажем, в четверг. Будь готовым на месяц выйти из строя.

   Саму операцию Вася перенес неплохо, думал будет хуже. Может потому, что оперировал сам Григорьич, курзовскому сокурснику это дело не доверил.

   Муки начались на вторые сутки. Периодически в заднем проходе болело так, что хотелось плакать. Вася готов был отслужить и в Афгане, и в Египте, и в Анголе и где там еще требуются воины-интернационалисты. Курзов пришел проведать приятеля, пришел с пустыми руками: «тебе ведь есть ничего нельзя», но тут же подмигнул и вытащил откуда-то из-пазухи «мерзавчик» с водкой.

   – Тебе глоток можно, я узнавал, остальное я сам, за твое здоровье.

   В посетительской было холодно, от дверей дуло, Васе хотелось вернуться в палату, улечься в койку, но Курзов не спешил уходить.

   – Так что, Васисуалий, ты мой должник, я тебе, можно сказать, жизнь спас. Но ты не расстраивайся. Когда я стану светилой психиатрии, ты будешь моим самым верным адептом, будешь проповедовать мои идеи. Но тогда уже и Союза не будет, все будет по-другому. Однако, психиатрия останется.

   Вася кое-как спровадил захмелевшего Курзова и вернулся в палату. Смешной этот Сашка. Надо же до такого додуматься : Союза не будет. А что взамен? Психиатрия? Интересно, как оно будет, лет, скажем через десять. Или через двадцать. Катерина с Ольгой на пенсию уйдут, меня поставят завом. Курзов, небось, уже и докторскую защитит. Угу, так уж и защитит, кто ж ему позволит, там своих защитников хватает. Но, если Союза не будет, то может и диссертации отменят. Надо Курзова поддеть, пусть спрогнозирует, нострадамус хренов.

   Третью неделю после выписки Вася валялся дома на «больничном». За это время почтальонша еще дважды приносила повестки. Приходила делегация из отделения, почтить традицию, проведать болезного. Принесли сок, апельсины. Новостей особых не было, рассказывать было нечего. Предложили помощь по хозяйству, которую Вася благоразумно отклонил. Приходил Курзов, приносил водку и книжки. Водку пил в основном сам, так как Василий после операции никак не мог восстановить свою алкогольную толерантность и быстро пьянел.

  Зато книжки шли на ура. Это было понятно: по телевизору смотреть было нечего. Общение с внешним миром ограничивалось визитами Курзова, да изредка звонками родителям.

   Пришла Антонина с подругой. С порога заявила:

   – Мы пришли сделать уборку, ты и здоровым был еще тем засранцем – уж я то знаю, а сейчас и тем более. Хоть ты и этого и не заслуживаешь, но мы люди гуманные.

   Гуманистки перевернули квартиру вверх дном, при этом Тонька смачно комментировала увиденные ею «сугробы пыли» и «завалы грязи». Ее подружка больше молчала, изредка с любопытством поглядывала на Васю. Когда Антонина отправилась выносить мусор, застенчиво спросила:

   – А вы правда врачом в психбольнице работаете?

   Получив утвердительный ответ, вздохнула.

   – Интересная у вас работа, не то, что у меня, целый день бумажки перебираю.

   – И где же вы этим занимаетесь?

   В городском военкомате, я там по вольному найму работаю.

   – Майора, начальника второго отдела знаете?

   – Конечно знаю, хороший такой дядька, добродушный. Один недостаток – пьет много. Но военных это заведено.

   – Можете кое-что узнать? Мне тут повестки приходят. Не вы их, случайно, выписываете?

   – Нет, я другим занимаюсь. Но я узнаю, обязательно узнаю. Мне вам позвонить или лучше вы мне?

   Обменялись телефонами. Как раз вовремя, перед приходом Антонины, которая закомандовала завершать процесс.

   Перед уходом она сочла нужным развеять возможные Васины сомнения.

   – Ну, все, дальше сам убирайся или живи засранцем, как хочешь. И не надейся, больше убирать не приду. Вот, можешь попросить Галину, ей еще интересно с психиатрами общаться.

   Галина после этих слов густо покраснела. Но Тонька ее смущение проигнорировала.

   – Так что, ауфвидерзейн. Галка, ты идешь?

   Та еще больше покраснела и засуетилась одеваться.

   – Спасибо за уборку и за компанию! – сказал Василий и подумал: «а тебе, Тоня и за Галину».

   Добровольные уборщицы ушли. «А ведь она симпатичная», подумал Вася– «хотя рядом с Тонькой, может и проигрывает, но Тонькина красота какая-то надменная, что ли, а Галка более женственная».

   Выждав несколько дней, Василий позвонил по указанному номеру. Трубку сразу взяли.

   – Алло, галину можно пригласить?

   – Да я слушаю, а кто это?

   – Вася, врач, вы ко мне с Антониной приходили.

   – Ой, извините, по голосу не узнала. Зато я все разведала. Вам отсрочка положена по болезни, выписку из больницы мне передадите, я ее в нашу медкомиссию занесу. А через год, когда отсрочка кончится, другая разнарядка на призыв резервистов будет. Маловероятно, что вас призовут.

   – Слушай, а переходи к нам машинисткой. Будешь числиться санитаркой психстационара с процентной надбавкой, отпуском в сорок девять дней.

   Галина усмехнулась.

   – Нет, дорогой, спасибо. Ваш Боливар двух таких, как мы не повезет. Хватит тебя одного.

   – Я серьезно говорю, подумай.

   – А я подумала. Я всегда обдумываю твои предложения. И если один раз согласилась, то это не значит, что буду соглашаться всегда. Найду я себе работу, не беспокойся. Да и на теперешнем месте не так уж плохо. Кстати, как там твой дружок Курзов?. Ты его на свадьбу будешь приглашать?

   – С Курзовым все в порядке. Ждет официального вызова в аспирантуру. На свадьбу я его конечно приглашу, вот только вряд ли он приедет.

   – А что так?

   – Да такой уж он человек. Считает свадьбу и другие обряды социальными условностями. Хотя, может и приедет. Как он говорит, жизнь подскажет – чл..., гм, то есть жизнь покажет.

   *Глобарная деменция, Корсаковский синдром – формы слабоумия. Мутизм – отказ от речи

  4. Элина.

   Ну, все. Пора приступать к делу. Последнему делу в ее жизни. А как?

   Мысли о таком конце давно призодили ей в голову, способ она никогда конкретно не обдумывала.

   Опять отложить? Но сил никаких уже не было. Может, все таки повеситься? Да, грубо и неэстетично. Но не все ли равно теперь? Все же лучше таблетки. Но это долго и ненадежно. С другой стороны, куда спешить? Что там у не есть в аптечке? Таблетки от давления должны быть точно, недавно попадались под руку. Ну и ее любимый транквилизатор, как же без него. И тут пригодится. Где-то слышала, что может быть реакция в виде рвоты при передозировке. Рвота...она представила себе на миг, как исторгается на ковер содержимое ее желудка и страх вновь накатил волной. Она вскочила и помчалась, роняя тапки в ванную. Судорожно разорвала пакетик с одноразовым мылом и стала мыть посиневшие от холодной воды руки. Утро только началось, а теплой воды в бойлере уже не было – все успела израсходовать. Страх понемногу отпустил.

   Пошла на кухню, вытащила коробку с лекарствами, вывалила их на стол, стала рыться.

   Клацнул дверной замок. Это отец. Больше ни у кого ключей от ее квартиры не было.

   – Привет, дочка! Давай, быстренько собирайся, я за тобой!

   – Я уже сказала, что никуда не поеду.

   – Поедешь-поедешь, давай, не задерживай людей.

   – каких еще людей?

   – Занятых людей. Внизу ждут в машине. Раз гора не идет к доктору, доктор сам приезжает.

   – Пусть поднимаются, раз приехали. Но все равно говорить ни с кем не буду!

   И не надо из меня дурочку делать.

   – А ну, быстро одевайся!

   Похоже отец переходил от своего обычного в состояние ярости, которое с детства пугало Элину и сейчас вызывало такой же ужас, как и ее мизофобия.

   Она тихо заплакала без слез и пошла одеваться.

   В машине она сидела рядом с врачом, который поначалу что-то пытался спросить, но она проигнорировала его вопрос и он замолчал. Так, молча, они доехали до места.

   Пока ее оформляли «на койку» Элина формально отвечала на вопросы. Теперь, после принятого решения, психушка уже не казалось ей такой страшной. Да, мучения продлятся и усилятся, но свет в конце туннеля ее страданий уже показался. Может там не свет, но тьма, никто не знает. Где-то она читала, что умирающий видит яркий свет. Интересно, к самоубийцам это относится?

   Наконец, хождения по разным кабинетам и дурацкие расспросы закончились.

  Они пришли в отделение, зашли в кабинет врача.

   Доктор попытался расспросить Элину, но она отвернулась от него, тупо глядя в окно. Отец взял инициативу в свои руки.

   – Ничего, доктор, время теперь у не есть, все расскажет. А пока давайте я.

  Проблемы появились с полгода назад. Хотя, задним числом, некоторые сигналы были еще раньше. Так вот, стала много тратить денег. Зарплата у нее мизерная – минимальная ставка артистки театра, без каких-нибудь надбавок. Поэтому мы с женой помогали ей, естественно. Живет она скромно, совсем нетипичная актриса, людей сторонится, в компаниях не бывает. Так что, тратиться не на что. Есть молодой человек у нее, но такой, знаете – ни рыба, ни мясо. Думали, может у него трудности, требующие денежных решений, – так нет, все благополучно. Короче говоря, что вяснилось: у не уже давно навязчивый страх грязи и заражения. И пока она не помоет руки, не сделает уборку, страх не проходит. До чего дошло: каждое утро нужно чистить зубы новой щеткой и мыть руки новым мылом. Уже и уговаривали и ругались, все без толку. Только хуже и хуже. Есть почти перестала, чтоб, значит реже испражняться, меньше пачкаться. На работе стали странности эти замечать. Слабая такая стала, что в обморок упала на репетиции. Начальник ее мне позвонил, обратите, дескать внимание, с дочкой что-то происходит. Главное, все понимает. Литературу научную читала о своей болезни – мизофобии. Но считает, что она неизлечима. Еле-еле уговорил к вам ехать. Так что, теперь дело за вами.

   Жуть началась сразу после того, как Элина вышла из врачебного кабинета.

   Вокруг были явно немытые, неухоженные люди. Вот эта тетка в выцветшем халате, наверняка сегодня в душе не была. Да никто из них каждый день, в отличие от тебя, не моется. Им это не надо. Они могут жить без этого. А ты не можешь. Почему ты до сих пор живешь?

   Элине хотелось бежать, кричать от страха и спрятаться куда-нибудь, чтобы не видеть всех этих людей. Но сил не было даже отвечать на вопросы.

   Ее повели в палату, показали кровать и тумбочку, куда санитарка сама сложила ее вещи, а потом повели делать укол. Она вяло попыталась сопротивляться, но все было сделано так решительно и быстро, что она не успела как-то проявить свой протест.

   Завели в кабинет, где за столом сидела медсестра и что-то писала. Усадили на кушетку, сказали сидеть пока здесь. Вскоре она почувствовала действие лекарства – приятную вялость и расслабленность в теле. Захотелось спать.

   Медсестра закончила писать и стала измерять Элине давление. Видимо результат ее удовлетворил – разрешила идти в палату. Голова слегка кружилась, хотелось скорее добраться до постели. Страх ушел куда-то вглубь. Такое состояние у нее бывало после приема транквилизатора, когда он еще действовал. Последние месяцы ни одна, ни две, ни даже четыре таблетки страх не снимали. Большая доза вызывала лишь головокружение и нарушение координации движений.

   Как она добралась до кровати, Элина не помнила. Очнулась, когда ее кто-то сильно тормошил за плечи:

   – Девушка, вставайте, скоро ужин.

   Женский голос сказал:

   – Надо сестру позвать, как бы она не упала, когда встанет. Видно, первый раз такой укол получила. У меня тоже так было.

   Глаза не хотели открываться. Пришла медсестра, опять померяла давление. Принесла какую-то горьковатую на вкус жидкость, микстуру что-ли. Велела пока с кровати не подниматься.

   Палата опустела. Откуда-то стучали посудой, раздавались голоса. Может обьявить голодовку? Надо подумать. Но думать не получалось, мысли путались. Временами из глубин сознания начинала подниматься прежняя паника, но без каких-либо усилий от Элины оседала сама собой.

   Ужин подходил к концу, в палату стали возвращаться соседки. На нее поглядывали, но никто к ней не обращался.

   Пришла то ли медсестра, то ли санитарка, повела под руку в столовую. За столом никого не было. Поставили тарелку с кашей и чем-то типа котлеты. Дали ложку в руку.

   – Сама есть можете? – спросил кто-то сзади.

   Элина не ответила, стала ковырять ложкой кашу. Ложку у не забрали и стали кормить как ребенка. Ей стало смешно и одновременно хотелось заплакать.

   – Я сама. – Ложку вернули.

   Стала есть. Такую кашу она не ела со времен учебы в училище, когда ходила в студенческую столовку.

   – Вот молодец, умница, почти все сьела. – похвалил ее голос сзади.

   Прием пищи, казалось, забрал остатки активности. Хотелось скорее лечь в кровать и сладко потянуться.

   Отвели назад в палату. Соседки о чем-то говорили, вроде бы о том, что было в последней серии телефильма. Ну да, они собирались идти смотреть телевизор. А она останется одна. Наверное, надо попытаться убежать. Надо обдумать. С этой мыслью она задремала.

   Вечером ей опять меряли давление, дали принять какие-то таблетки.

   Очнулась Элина ночью. Кто-то из соседок мерно похрапывал.

   Палата освещалась светом фонаря за окном. Она встала и вышла в коридор. Голова слегка кружилась, но прежней путаницы мыслей уже не было, хотя какая-то тупость в голове сохранялась.

   Пошла по коридору на свет. В комнате без дверей сидела дежурная медсестра и читала книгу.

   – Не спится? – спросила она. – Заходите, поговорим.

   Элина машинально зашла и села на кушетку, хотя говорить ей особо не хотелось.

   – Вы новенькая из третьей палаты, верно? Как себя чувствуете?

   Элина вдруг поймала себя на мысли, не может ответить на такой простой вопрос. В самом деле, что она чувствует? Ей тут тяжело, тут все чужое. Но тут она впервые за долгое-долгое время не ощущает с беспощадной периодичностью наплывающие волны панического ужаса.

   – Да так...– промямлила она.

   – Ничего, по-первах всегда так, потом, вот увидите, легче станет.

   Медсестра вытащила из бумагу из стопки и спросила:-

   – В истории болезни написано, что вы артистка театра, это верно?

   – Да. – Хотя какая она артистка, так, участник массовки.

   – Ой, как интересно. Когда будете себя чувствовать получше, расскажете про театр, хорошо?

   Из вежливости согласилась.

   Медсестра предложила таблетку от бессонницы. Ну уж нет, хватит и того, чем ее напичкали вечером. Вообще, надо с врачом поговорить. Ведь они не имеют права держать ее здесь насильно. Почему насильно? Ведь она сама вчера подписывала кучу каких-то бумаг, даже не читая. Наверняка там была и бумага о ее согласии на лечение.