Текст книги "Вуду"

Автор книги: Александр Лесовой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Всё время пока была оккупация, немцы боялись наших партизан, знали, что за каждого убитого поплатятся десятком своих смертей. Особенно после того как на железной дороге у самого вокзала подорвали целый состав набитый итальянскими вояками. Форма была у них какая-то интересная: разноцветные нашивки, шляпы с перьями. Погибло много и перья эти летали потом по всей деревне ещё с неделю. Отомстили за зверство над подрывниками цистерны. В лес посылали карательный отряд, но он назад не вернулся.

Женщин гоняли на работы, избивали, слабых стреляли. Отбирали всё, что увидят. За домом вырыли окопы в рост человека, там часто прятались от немцев и бомбежек. Голодовали страшно.

А когда отступали немцы, тогда уж вымещали свою злость на нас как могли. Забрасывали наши окопы гранатами, или просто подходили к нему и расстреливали всех, кто там находился. Через дорогу учительница жила, не успела прибежать в наш окоп, а спряталась в своем, возле дороги. Нашли её потом мертвой, обе ноги прострелили.

Дом наш разбомбили, ничего не осталось, одна печная труба! Всё унес огонь! Нет, ещё чудом осталась вот эта маленькая иконка со Спасителем, написанная на деревянной дощечке очень давно, небольшая – десять на двенадцать сантиметров, обшитая чеканным металлом, только в прорезях лик Иисуса и его руки. Надо же, даже краска не потрескалась, и глаза смотрят как живые! Мне её ещё моя бабушка подарила, когда я за Колю замуж выходила. Вот это чудо, так чудо!

Господи, сколько же испытаний в водовороте войны выпадает на долю ни в чем не повинных людей!? – заключала свой грустный рассказ бабушка, постоянно вытирая слезы.

Дети продолжали завтракать, когда в дом вошла матушка. Так они нежно называли свою мать.

Это была стройная и крепкая, ещё молодая женщина с длинными до пояса темно-русыми вьющимися волосами, с черными, в разлет, широкими бровями и голубыми глазами. Правильный овал лица, легкий румянец щёк, сочные и полные губы говорили о здоровье этой яркой представительницы женского стандарта красоты и стройности донского казачества. Увидев сидящих детей, аппетитно уминающих бабушкин кулинарный шедевр, она нежно улыбнулась и потрепала головы всех по очереди. Матушка порой была строга, особенно по отношению к Сашке, ведь он, хоть и младший, но – будущий мужчина и защитник, поэтому с него и спрос. На девчонок она покрикивала, а вот ему попадало. В ход шли веник, тряпка, лозина, тапок, в общем, всё, что было под рукой. Но Сашка не обижался, он знал, что получал поделом. Его шкодливый и неуёмных нрав, прямо, скажем, давал для этого достаточно поводов. Тем более что била она не больно, больше для острастки и видимости науки. Сашка это понимал, старался быть более сдержанным, но вскоре забывал про матушкины шлепки и получал новые.

– Сашка, там, у двора тебя ждут ребята. Наверное, побежите на речку? Только смотри, аккуратно там, глубоко не нырять и далеко не заплывать! Хорошо? – у матушки это было и приказание и просьба.

Речка, речка… Любимое место Сашкиного детства. Участок реки, проходящий вдоль деревни, выходил из лесной чащи, был очень красив и живописен, имел ширину метров шестьдесят, с почти незаметным, ленивым течением, с многочисленными тихими заводями, покрытыми крупными листьями лотоса и бутонами кувшинок, над которыми свисали ветви ракитника. Левый, дальний берег был невысок, но обрывист, покрыт низкорослым кустарником и выходил на широкую, заливную пойму, за которой, словно стена, стояли меловые горы с полуразрушенным, старинным графским замком на вершине.

Сашка любил приплывать к этому берегу. Тут, в многочисленных неглубоких боковых норах обрыва жили и прятались раки. Детская рука легко проникала вовнутрь. Раки кусались не больно, только щипали детские пальцы. Привязанная к поясу тряпичная сетка, быстро наполнялась копошащими серыми членистоногими. У ребят в кустах заранее были припрятаны котелок, соль, лавровый лист и спички. Сваренные на костре уже красные на вид, раки дарили детворе нежное белое, приятное на вкус мясо в своих хвостиках и клешнях, которое просто таяло во рту.

Правый берег имел пологий песчаный спуск, окаймленный густо растущими ивами и вербами. Часть берега реки, свободный от порослей, использовался под пляж. От пляжа вниз по течению, вдоль неторопливой водной глади, проходила узкая улица с десятком добротных домов-срубов. Напротив каждого из них на воде качались плоскодонки. Их обычно привязывали к забитым береговым колышкам или к склонённым у воды ивам простыми верёвками без замков. Лодки использовались не только для рыбной ловли, в основном для хозяйственных целей. На них перевозили скошенную на островках и лесных полянах траву для кормления домашнего скота и птицы, хворост и жердины из леса, срезанный камыш, рогоз и чакон, из которых делали маты-подстилки, покрывали крыши домов и сараев. Всё, что давали река и лес, всё использовалось, всё находило своё применение. Хозяева лодок разрешали детворе свободно пользоваться ими и давали вёсла с условием далеко не заплывать и при окрике возвращаться на место.

Река кормила всю деревню. Каждая семья имела свои зарыбленные, прикормленные места. Один-два раза в месяц Сашкин дедушка запрягал в дроги коня, брал с собой небольшую сетчатую пирамиду-кобылку, и за несколько часов набирал целую телегу щук, лещей, окуней, голавлей, краснопёрок, вьюнов и раков. Улов использовали рачительно: варили уху, рыбу жалили, солили, сушили, коптили в бане. Запасов хватало всем и надолго. А во время паводков дедушка надевал высокие рыбацкие сапоги, брал ружьё и выходил на залитый водой луг. Бродил по пояс в воде, высматривал. Потом слышались глухие выстрелы. Дед возвращался домой, еле неся на плечах огромных щук. Длинные хвосты рыб волочились по земле. Вот тогда весь дом радостно суетился и хлопотал вокруг такой чудной добычи, готовил из неё редкие и вкусные блюда. Со щук аккуратно снимали кожу, мясо рыбы перемалывали с различными специями и вновь заполняли в прежнюю оболочку, зашивали нитками. Рыбина приобретала прежнюю форму. Её отваривали, потом остужали, и нарезалась круглыми дольками, как колбасу. Получалось два блюда: из отвара ароматный рыбный суп и вкуснейшая фаршированная щука.

Детвора, как могла, обустраивала свой пляж. Каждый год, после весеннего паводка приходилось восстанавливать мосток-трамплин. Благо лес рядом, и им позволяли срубить несколько жердин для стоек и толстых веток для помоста. Недалеко от места купаний из земли бил родник с кристально чистой и до зубной боли холодной водой. С наступлением лета его чистили, укрепляли стенки импровизированной купели и делали ограждение. Выходящие к водной глади береговые пласты глины служили материалом для строительства очага в месте разведения костра. Мусор всегда собирался в яму, выкопанную подальше, в стороне леса. Порядок и чистота на пляже благодаря усилиям детей были идеальными. Ребята жарили пойманную рыбу, нанизывая её на ивовые ветки, варили в припрятанном в кустах котелке уху или раков, а когда не было уловов, то обходились печеной в золе картошкой и поджаренным на огне салом. Накупавшись до синевы губ и неудержимой тряски подбородков, закапывались в золотистый горячий от солнца песок, испытывая истинное наслаждение и блаженство.

Взрослые одобряли эти детские дела и заботу о пляже, и когда сами приходили по вечерам искупаться в реке, то не могли сдержаться и помогали в укреплении мостка, наведении порядка и прочей, как им казалась, благоустроенности места ежедневного летнего обитания и развлечения своих отпрысков. Сельский труд особенно весной и летом тяжел и многообразен, от зари до зари, не дающий времени на отвлечения, на должный догляд за детьми. Поэтому такая ребячья занятость и самостоятельность для них считалось благом.

Ниже по течению, река разделялась на несколько мелководных, чистых и быстротечных рукавов. Здесь когда-то, давным-давно, стояла водяная мельница. Сейчас от неё оставались торчащие из воды толстые деревянные обломки, часть бревенчатых перекрытий, только и всего. Зато это место славилось несметным количеством пескарей. И они были совсем не пугливы. Можно спокойно бродить по неглубокой воде в окружении целых стай этих проворных сереньких рыбок. Сашке нравилось рыбачить тут по двум причинам: во-первых, когда стоишь в воде и тихонько шевелишь пальцами ног, то поднимается донный песок. Тогда пескари просто набрасываются на поиски поднятой со дна пищи, пощипывая своими маленькими усатыми ротиками детские ступни. Было очень щекотно и приятно. Во-вторых: для ловли не требовалось удочки, достаточно метрового куска лески с грузилом и крючком. В чистой воде, совсем рядом видно как пескарь заглатывает наживку. Остаётся только вовремя подсекать и тащить глупую рыбёшку. Получаешь двойное удовольствие: вот тебе и улов, и массаж для ног!

Плавать Сашка научился в шесть лет. Научился быстро и просто: спрыгнул с лодки посредине речки и поплыл к берегу. Рядом плыли старшие ребята для подстраховки, но она не понадобилась. Река и Сашка подружились, скоро и надёжно, доверились друг другу. И с того дня он стал переплывать реку, научился правильно дышать, отдыхать на воде, широко раскинув руки и ноги, нырять на глубину до боли в ушах, чувствовать себя в воде легко и расслабленно. После того, как матушка увидела Сашкино умение плавать, у неё (как она сама сказала) отлегло от сердца. Речка была покорена, и он смело мог проводить с ребятами там целые дни без надзора старших.

– Будете бежать по лугу, смотрите под ноги. Клевер цветёт, пчел много, опять искусают, – не унималась матушка.

Тут она была права. Вчера Сашка вытащил с босых ног четыре пчелиных жала. Боль была привычная и быстро утихла, но правая щиколотка припухла, что не осталось не замеченным.

Луг для Сашки был особо любим. Он начинался сразу за огородом. Стоило только выйти со двора, перейти узкую, травяную, не наезженную улицу, перелезть через прясла и спуститься вниз по огородной меже до высоких верб, выросших из кольев, когда-то вбитых в мягкую и влажную, уже луговую землю. Заливаемый по весне, и ярко-зеленый, благоухающий сейчас, луг звенел стрекотом кузнечиков, жужжанием пчел, сухим шелестом почти прозрачных крылышек стрекоз и щебетом птиц. Для Сашки луг казался огромным, с множеством красок и наполненный жизнью. Среди жёлтых лютиков, бордового клевера, синих цветков чакона, величаво и гордо ходили аисты в поисках пищи. В мелкой протоке на одной ноге стояли цапли, выжидая момент для поимки зазевавшегося лягушонка, серые выпи при каждом шаге смешно вытягивали длинные шеи. По ровной и более сухой траве бегали друг за другом серые зайцы-русаки, уводя людей от места нахождения маленьких зайчат. Это зеленое травяное море представляло собой широкую низину, разрезанную вдоль, почки посредине неглубокой речной протокой, и отделяло деревню от леса. Направо луг спускался к реке, налево – уходил далеко, почти до соседней деревни. Перед лесом луг переходил в песчаный взгорок, где была колхозная бахча с одиноким неказистым шалашом сторожа деда Гриши и его лохматым псом по кличке Юденич. Многие старики в деревне воевали в гражданскую войну, и часто рассказывали ребятам о былых подвигах, а своим собакам давали такие клички, наверное, с целью не забывать о прошлом или подчеркнуть характер животного. В Сашкином дворе рос огромный кабель, названный дедушкой – хозяином дома, Колчаком.

Когда наступало время сенокоса, вся деревня была на лугу, все были заняты, всем было дело. Косари начинали звенеть косами рано-рано, когда солнышко только собиралось просыпаться, и утренняя роса, в виде мелких и свежих алмазов, покрывала тонкие стебельки трав. «Коси коса пока роса!»– говорили мужики, отбивали остриё полотен кос, крестились и становились в рядок друг за другом. И тут уже не отставай, не сбивайся с равномерного и строго ритма, одинакового и синхронного взмаха рук, иначе подрежут пятки!

Сашка с восторгом наблюдал как, казалось бы, неспешно, синхронно, словно единый, многорукий и многокосый организм, проходят косари, оставляя за собой ровные валки скошенной травы. Широкие, крепкие, потные спины и сильные руки, уходящих вдаль косарей вызывали у Сашки восторг и детскую зависть. «Вот скоро и я стану взрослым и таким же сильным, встану рядом и наравне с ними!»– была заветная Сашкина мечта.

По команде старшего косаря, этот единый организм останавливался. Мужики скручивали из газетных обрывков самокрутки, называемыми «козьими ножками», набивали их крепкой махоркой или табаком-самосадом. Перекуривали, вытирали пучком травы косы, отбивали их оселками, и вновь включался равномерный ритм работы. Когда солнце подходило к зениту, часам к одиннадцати работа прекращалась. Косари ели уху или крупяную юшку, приготовленную в большом котле на треноге, и ложились спать в шалаши, сооруженные заботливыми женскими руками. Часам к четырем по полудню, работа косарей возобновлялась и продолжалась до самого заката, а то и позже.

Женщины и девчата, красивые и стройные, с крепкими загорелыми икрами ног, в легких ситцевых платьях, с головами, укрытыми белыми косынками, завязанными на шее так, чтобы, максимально закрыть свои лица от палящего солнца, вооруженные граблями с длинными и острыми на конце древками, ворошили или сгребали уже подсушенную траву в небольшие копны. Такая работа не любит тишины. Над лугом в воздухе витали всеобщее веселье, смех, шутки и … песни. Это не просто песни, это протяжное, спокойное, идущее от сердца, из души, чистое и нежное выражение надежды и веры на счастье, на любовь! Поэтому, наверное, всякую работу в деревне женщины сопровождали пением. Так и работа спорится, и руки меньше устают.

Запах свежескошенной травы, клевера, который невозможно описать, до головокружения, до комка в горле наполнял Сашкины легкие! Чудесное, такое своё и родное женское пение, всеобщее весёлое людское настроение, заставляло усиленно колотиться Сашкино детское сердечко. Он восторженно воспринимал и впитывал в себя окружающий его мир, наслаждался удивительной природой родного края, и восхищался людьми, живущими в согласии с ней. Он был счастлив!

Сенокос для Сашки был ещё и трудовым крещением, которое он с честью выдержал ещё в прошлом году! Детям поручалось с утра наловить в протоке кобылкой рыбы для ухи косарям. Орудие лова – кобылка представляла собой сетку, натянутую на ивовый каркас в виде усеченного вдоль конуса, то есть плоское днище и полукруглый верх. Две детей брались за бока широкого конца кобылки и волокли её вдоль протоки, а третий заходил спереди и загонял в неё рыбу. За пару часов набиралось достаточно, чтобы прокормить и косарей, и женщин, да и ребятам было вдоволь.

Затем, самое интересное и ответственное дело. Уже просушенное и собранное в небольшие копенки сено надо стянуть к месту скирдования. Выполнялась эта работа ребятами с помощью лошадей и длинных веревок-волокуш, привязанных одним концом к лошадиным холкам. К копенке подъезжал седок, обхватывал её низ вторым свободным концом волокуши, закреплял его к лошади и тащил порцию травы к скирде. Тут главное – не размазать, не распылить чужой труд, а доставить сено до места с сохранением целостности копенки. Сперва, конечно, у Сашки не получалось, но к пятому – шестому разу он уже не слышал насмешек в свой адрес, а вот одобрения – были. Сашка этим очень гордился. Конечно, в успешной работе большая заслуга принадлежала Росинке, самой красивой в деревне кобыле, любимице и казацкой гордости Сашкиного деда. Каурая, с рыжевато-блестящим оттенком, высокая, стройная и тонконогая красавица с огромными умными глазами цвета свежескошенной травы, была уже жеребая. Маленький, игривый и резвый жеребёнок с белой отметиной на лбу по кличке Звездочка, не забегал далеко от своей матери и периодически подскакивал за своей порцией молока. Росинку Сашкин дедушка берёг, на тяжелые работы не давал, ухаживал за ней особо. Для тяжких трудов на подворье имелся старый мерин Молот, спокойный, неторопливый трудяга, основной помощник в хозяйстве. Как потомственный казак, дед считал, что двор не может жить без лошади и говорил: «Всё что угодно забирайте, только коня не трогайте! На пузе плясать буду, только чтобы быть с конём!».

Росинку дедушка приручал к Сашке постепенно. Каждое утро давал возможность кормить её яблочком или сахарком из Сашкиных рук. Они вместе убирались в стойле, посыпали пол свежим и чистым речным песком с опилками. Заставлял внука много и ласково разговаривать с целью привыкания лошади к нему и его голосу. Самое важное было приучить к послушанию и выполнению команд, поданных жестами. Лошади удивительно быстро привыкают и реагируют на движения рук человека. Так, поворотом кисти и предплечья рук влево – вправо, Росинка меняла направление ходьбы, согнутая в локте рука с открытой ладонью останавливает движение, а от резкого взмаха вверх такой рукой лошадь встаёт на дыбы. Но самый важный для Сашки жест, когда, согнутые в локтях две руки плавно опускаются ладони вниз! Росинка неспешно становилась одним коленом на землю и склоняла голову. Ребёнок, опираясь на её выставленную ногу, обхватывал руками волосатую холку. Подъёмом головы, он забрасывался на спину лошади и через секунду они вместе вставали с земли. Сашке казалось, что он парит в воздухе, даже дух захватывало! То ли действительно от высоты, то ли от счастья. Дедушка, всегда суровый и серьёзный , в этот момент широко улыбался и глаза его сверкали счастливым блеском. Ведь это он, не взирая, на протесты матушки, впервые посадил внука на коня, когда тот ещё не умел ходить. «Только так и вырастит настоящий казак, настоящий человек!» – говорил дед.

Когда Сашка впервые самостоятельно оседлал Росинку, та повернула голову на маленького седока, посмотрела своими травянисто-зелеными глазами и спокойно приняла такую незначительную для себя ношу. Сдавив коленями бока лошади, Сашка давал команду на остановку, отпустив колени – на продолжение хода. Подчинение командам седока было безукоризненным. Так и завязалась дружба коня и маленького человека.

Для всех было непонятным, как дедушка Коля, такой радетель и бережливый хозяин своего бесценного сокровища – Росинки, давал работать на ней в сенокос своему внуку. На подобные вопросы он, обычно, отмалчивался или же, усмехаясь в свои седые, прокуренные усы и бороду, говорил: « Ведь для внука и рощу свою Росинку, мне на ней не ускакать! Уж больно резва, красавица, уже не по мне!».

Дедушка Коля был уважаемым в деревне человеком. «Старая и закалённая гвардия, правильный человек, крепкий хозяин, настоящий казак» – говорили про таких людей. Ветеран двух войн, во время гражданской войны потерял один глаз. В Великую Отечественную войну даже добровольцем не взяли из-за этого, мол, староват уже и калека. Поэтому он пошел партизанить, говорил, что глаз правый видит мушку, а левый стрелять не мешает, все равно его надо закрывать. Был он невероятно сильным, кряжистым, не высокого роста с широченными плечами и крепкими руками! «Какой-то квадратный ты у меня, Коля», – говорила про него бабушка. Густые седые волосы, такие же белые усы и борода были всегда аккуратно подстриженные, черные брови и единственный черный глаз – он был похож на цыгана, если бы не казацкий говор и манеры. Крупный и правильный нос на загорелом, но практически без глубоких морщин, всегда спокойном и уверенном, редко проявлявшем какие либо эмоции, лице дополнял колоритный образ деда. Всё говорило в облике этого человека о силе физической, силе духовной и какой-то, просто не мыслимой, надежности.

В семье у деда царил «домострой», каждое его слово и решение не обсуждалось, и являлось законом. Поэтому Росинка была отдана Сашке на время сенокоса безоговорочно. Тем более что внук любил, понимал и хорошо ухаживал за кобылой. Каждый вечер после трудового дня ребята пригоняли лошадей к реке, мыли натруженных животных, клыкастыми металлическими щетками соскабливали присосавшихся клещей. Шкуры лошадей становились чистыми, гладкими, блестящими, гривы и хвосты расчесаны. Река, словно одеялом, накрывалась густым седым туманом, вода тёплая, как парное молоко, освежала, расслабляла натруженные тела и снимала усталость. Накупавшись вместе с лошадьми, ребята пригоняли табун на взгорок, где их уже ждал дед Гриша, бессменный сторож бахчи и негласный нянька для подростков на время косовицы. Догорающий костер, вокруг которого были разложены кожухи, говорили о том, что ужин готов. Стреножив передние ноги лошадей, ребята отпускали их на выпас, сами подходили к костру, располагались на пахнувших овчиной старых тулупах, принимались за ужин. Густой, с мелкими шкварками и дымком, горячий кулеш, запеченная в золе картошка вприкуску с зеленым лучком и ноздреватым пахучим хлебом после трудового дня казались невероятно вкусными и аппетитными. Правление колхоза выделяло деду Грише продукты для кормления подростков, а уж о его кулинарных способностях и любви к детям знали все в деревне.

Дед неспешно раздавал ребятам еду и спокойным голосом рассказывал военные и колхозные истории, старые интересные события из жизни деревни. К звездному небу струился белёсый дымок костра, слышались фырканья и редкое ржание пасущихся в темноте лошадей, от реки тянуло прохладой. Росинка со своим жеребенком обязательно, по нескольку раз за ночь, подходила к костру, как будто убеждалась, сыт ли и спит ли её второй приемыш-Сашка. Веки тяжелели, дым костра отгонял комаров, дед укрывал простенькими покрывальцами уставших ребят. Сон, самый крепкий и здоровый, самый сладкий, с добрыми цветными и красочными сновидениями наваливался на детей легким и мягким покровом.

Всегда, при удобном случае, дед Гриша учил ребят дружбе. Он говорил, что в жизни любого человека, а для казака в особенности – надёжность и преданность друга. «Сам погибай, а товарища спасай!» – таков главный девиз русского человека», – часто повторял дед.

– Вот почему нас никто и никогда не побеждал и не победит, пока в русском духе живет этот девиз. На войне надежный товарищ – значит, прикрыта твоя спина, в жизни в трудной ситуации – подставленное плечо друга, в семье надёжная жена – счастье в доме. Без надёжного друга жизнь скупа, обделена, сиротская.

Он приводил в пример давнюю и крепкую дружбу Сашкиных дедов Коли и Фёдора:

– С детских босоногих лет жили они бок обок, вместе ловили рыбу, шкодили в деревне, лазали по садам и огородам, получали ремнём по задам, вместе ушли служить царю и отечеству. Вернулись домой с Георгиями на груди и закалённой в боях дружбе, спасали друг друга не один раз, сами говорили, что если бы не их дружба давно бы были головы в кустах, а так – вся грудь в крестах. Дед Коля потом пошел на станцию работать машинистом паровоза, а дед Фёдор держал крепким свое хозяйство. Помогали друг другу обрабатывать землю. У Коли пять дочерей, у Фёдора – два сына и две дочери, рук рабочих всё равно не хватало. Приходилось нанимать батраков. Оба хозяйства были крепкими, но трудились от зари до зари, до кровавых мозолей, не покладая рук. Но тут грянула революция, продразвёрстка, а потом и раскулачивание. У кого был добротный дом и нанимал батраков, тот – значится, был кулак! В деревню приехали красноармейцы на телегах и с винтовками. Колю не тронули, ведь пролетарий был, а вот у Федора забрали всё, что было в доме и под домом, в сараях и клетях, всё зерно, скотину, птицу, даже с окон занавески поснимали. Самих погрузили на телеги и с небольшими узелками скарба отправили в Сибирь, на выселки.

Уже не помню, кто сообщил деду Коле о случившемся. Тот бросил паровоз, оседлал своего коня, взял два мешка зерна и большую бутыль самогона, загнал коня, но нагнал телегу с семьей Федора возле села Ольшан. Слава Богу, не успели доехать до райцентра. Там бы уже ничего не помогло. А тут Коля смог откупить у конвоя зерном и самогоном семью друга, вернул её домой. Что уж он им говорил и как это он сделал, никто не знает. Кто говорил, что грозился пустить под откос свой паровоз, а кто говорил, что просто разоружил весь конвой и пообещал сломать их винтовки к чертям собачьим, силы-то у него было немереное! В общем, вернул он Фёдора с семьёй в пустой дом и пустой хлев. И стали они делить один кусок хлеба и одну картошку на две семьи. Но с голоду не померли, выжили, выпрямились, устояли. Когда беда у одного, то человек может согнуться, не устоять одному под гнетом горя, а когда вместе, то беда делится на всех поровну, так и легче переносится.

Но ведь как жизнь устроена интересно, какие испытания приносит она людям! Прошло время и уже в Великую отечественную войну, когда наши войска гнали немцев и освобождали нашу деревню, в Колин дом попал снаряд от «Катюши». Дом полностью сгорел, осталась одна печная труба. Теперь Фёдор забрал к себе Колину семью! И опять две семьи выстояли, выжили, выстрадали, встали на ноги. И дом новый поставили и хозяйство укрепили.

Вот что означает настоящая дружба и надёжность! А потом и поженились сын Фёдора Кузьма и дочь Коли Настя – твои родители, Сашка! Жаль, что ты не помнишь деда Фёдора, умер он, когда тебе было всего полтора годика. И жена его Наташа, дивная на всю губернию красавица, ушла следом за Фёдором через месяц. Истопила баньку, вымылась, расчесала длинные до пят косы, надела чистое бельё, вышла на крылечко, поклонилась на все четыре стороны, попрощалась с солнышком, вошла в дом, легла в постель и тихо умерла, по-христиански. Не смогла без него жить, любила очень…

Так что Сашка, тебе есть чем гордиться, род твой крепкий, закалённый, прошел через такие испытания и основан он на настоящей человеческой, русской, казацкой дружбе и надёжности. Запомни это на всю жизнь и на веки сохрани память о своих предках!

Стопка блинов на столе таяла. Сашка отложил один блин для Росинки, на что бабуля одобрительно кивнула головой.

– Я тут тебе положила «тормозок», – сказала матушка, заворачивая в газету краюху хлеба сдобренного своим, домашним подсолнечным масло, толстый, с мясными прослойками кусок сала, пучок лука и два отваренных яйца.

– А если сильно проголодаешься, прибежишь домой, – явно безнадёжно добавила она.

Хлеб выпекала бабушка так, как никто в деревне. Он, испеченный в русской печи на березовых дровах, круглый, ноздреватый, с поджаристой коркой, с невероятным запахом и вкусом, мог быть использован просто как отдельное блюдо. Секрет такого особенного вкуса бабушкина хлеба состоял в том, что выпекался она его на крупных капустных листьях. Хотя бабушка легко делилась своим секретом с другими, но всё равно такого вкуса и запаха у них не получалось. А масло было выжато из своего, собранного на своём огороде подсолнечника на общей маслобойне в соседней деревне. По осени срезали зрелые шляпки подсолнухов, лущили семечку, просеивали во дворе на большую тряпицу, укладывали в мешки и ждали своей очереди на выжимку. Давили масло, как правило, зимой. Сашка хорошо запомнил, как дедушка и отец загружали на дровни мешки с семечками, в деревне собирался целый обоз из шести-семи саней, и по снегу, с раннего утра отправлялись в путь. Снег наметал сугробы по самые окна домов, женщины волновались, постоянно выглядывали, не идет ли обоз, всё ли то ладно.

Уже темнело, вьюга злилась и завывала, бросала в окна охапки рассыпчатого, сухого, морозного снега.

– Ну, всё, вроде бы едут! – с облегчением выдохнула бабуля, вглядываясь в тёмное, заснеженное окно. Крестилась и начинала хлопотать возле печи.

В доме поднимался настоящий переполох. Печь трещала горящими дровами, женщины суетились, звеня сковородками и кастрюлями, носились по передней комнате как угорелые! Предстоял праздник! Кто бежал открывать ворота, кто просеивал муку и готовил к замесу тесто. Сашке по душе была такая суета, он был в предчувствии чего-то нового, интересного. Были слышны ржание коней и громкие крики во дворе, потом возня в сенях, что-то сгружалось и расставлялось, и вот в передней открылась входная дверь. С клубами морозного, холодного пара входил дедушка, неся в руках большой молочный бидон. Открыв крышку, по всему дому расплылся, растёкся, расстелился как невидимый туман приятный плотный и густой аромат свежего, терпкого, вызывающего слюну, подсолнечного масла. Захватив черпаком тягучую, упругую жидкость, дед рассматривал на свет перетекающую, густую, темновато-желтую со стойким аппетитным запахом струйку.

– Добрый продукт! Удался отжим! – заключал дед Коля, – до следующей зимы хватит, да ещё и останется.

Почти до первых петухов в доме всё пеклось, кипело, шипело и жарилось. Пончики, выворотки, слойки, пампушки и всё, на что хватало женской фантазии, превращалось в праздник живота. Самовар кипел, челюсти с хрустом жевали, дети искали в пончиках запеченную бабушкой монетку, чтобы загадать желание, которое непременно должно исполниться!

– Может молочка налить в бутылочку? – матушка продолжала уже просящим голосом, собирая сына на речку.

– Нет. Мы же к деду Грише заглянем. Он нас арбузами накормит,– парировал Сашка.

Во-первых, он стеснялся ходить с посудой. А во-вторых, пробегая мимо бахчи, дед Гриша зазывал ребят и выдавал им по арбузу. Эти ягоды в средней полосе не вырастали до крупных размеров, максимум с детскую голову, но сахаристость и зрелость набирали достаточно. Сторож считал, что лучше давать ребятам арбузы самому, а не допускать возможной потравы бахчи ребячьими набегами. Хотя ребята строго блюли честь и не позволяли вольности воровства. Но, как говорил дед: «От соблазна и греха – подальше!».

И ещё дед Гриша был знаменитым мастером столярного дела и единственным в деревне непревзойденным печником. В его руках постоянно находился кусок дерева и различные резцы. Сделанные им свистульки и дудочки дарились каждому малышу в деревне. Ребята любили приходить в сарай к деду Грише и наблюдать, как из верха его рубанка выползали длинные завитые полоски светлой деревянной стружки, пахло свежим деревом и опилками. Почти все окна домов в деревне были украшены резными наличниками и ставнями с не повторяющимися дважды узорами, для каждого дома – свои, отличные от других.

На зиму для молодежи дед Гриша изготовил свой знаменитый во всей округе шедевр – деревянные, на десять человек, санки. Полозья, выточенные как на Новогодней открытке, с закрученными вверху спиральками. Пять спаренных рядов сидений со спинками и боковыми поручнями, высоким резным изголовьём последнего сидения. Все эти ряды мест были сделаны так, чтобы следующий ряд были немного выше предыдущего и не заслонял видимости сидящих сзади. Прямо как ряды мест в театре! Санки были большими, но легкими, гладкими и устойчивыми.