Текст книги "Побег"

Автор книги: Александр Лавров

Соавторы: Ольга Лаврова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Тетку Пелагею вторично за вечер оторвали от телевизора. Прежде всего Томин задернул шторы у Загорского, включил свет и не велел гасить. Расспрашивать предоставил Ивану Егорычу, с которым та держалась свободней.

Описанный теткой Пелагеей визит настолько органично ложился на Багрова, что почти и сомнений не оставлял. Рассказывала она четко, только со временем находилась не в ладах: час ли назад, полтора ли являлся неведомый посетитель – ответить не могла.

Томин позвонил дежурному, обменялись новостями: Виктор помчался в Новинск, вторая засада на месте. Участковому определили побыть все-таки в школе для верности, Томин возвратился в милицию, нещадно грызя себя. Сколько раз жизнь щелкала его по носу за гонор, но он опять впадал в самонадеянность. Ведь предупреждал Паша: «Нельзя недооценивать Багрова» и еще что-то про энергию и напор. Послушать товарищей по работе, этих-то качеств у Томина хоть отбавляй. А вот на поверку беглый зэк – изголодавшийся, изнуренный – проявил их куда больше.

На что еще он способен? Чем занят сейчас?..

В дежурке Гусев напутствовал группы захвата:

– Итак, имеем восемь адресов. Стесняться не приходится, в каждый курятник будем нос совать. Сверяем часы. Девять сорок шесть. Операцию назначаем на десять десять. Имеете добавления, товарищ майор?

– Старайтесь потише. Восемь адресов – это наше предположение. Кто поручится, что не двенадцать?

Гусев обернулся к «захватчикам»:

– Для пресечения слухов: по каждому адресу, где пусто, оставляем своего человека. Пусть следит, чтобы не перебежали из дома в дом шепнуть.

* * *

Багров как-то выпал из ситуации, переживая обманчивое впечатление, будто отныне все хорошо. Заговаривал о пустяках, по-доброму улыбался.

Майя Петровна с сожалением вернула мужа к действительности:

– Что же теперь, Миша?

– А что теперь? – все еще безмятежно отозвался он. – Спасибо, Загорского унесло. Постарался его ангел-хранитель.

– И твой тоже.

– Верно, и мой не подвел.

– Но что ты дальше?

Багров задумался, начал грустнеть.

– Поеду назад в ту же колонию. Придушу Калищенку, гада!

Прозвучало полусерьезно, и в том же тоне Майя Петровна «восхитилась»:

– Очень умно рассудил, Миша. То-то нам с Катей радости!

– Выходит, спустить ему? Пускай подличает дальше, как нравится? – скривился Багров.

– Да не о нем думай – о себе, о нас!

Багров опять помолчал и совсем потускнел.

– Конечно, придется сидеть. Эх… Только жди, Майка! Мне без тебя зарез!

– Подожду, Миша, – покорно согласилась она.

– Я знаю, прежнего нету, – с новой мукой покачал головой Багров. – Привычка тебя держит… Катька у нас, дом… А ведь было счастье, Маюшка! Куда делось?

– Все здесь, Миша, на донышке. И твое, и мое, – показала та на бутылку.

– Брошу! Веришь? Брошу! Я уже отвыкать стал. Отсижу, и уедем давай, как ты хотела. Опостылело тут теперь! Начнем по новой, а?.. Может, тогда вернется… обратно полюбишь?..

Майя Петровна ответила осторожно, выверив наперед интонацию:

– Отчего не полюбить, Миша. Мужчина ты видный, работящий.

То была ложь во спасение; ничего не стоило толкнуть на новые безрассудства буйную и переменчивую его натуру.

– Но сейчас-то ищут тебя, Миша. Объявись сам, скидка будет. Объясни, как было… люди же – поймут! Прошу тебя!

– Противно, Майка. Словно побитая собака на брюхе…

– Переломи себя, Мишенька! Пойдем. Пойдем вместе!

Вот и перегнула палку, сразу воспротивился:

– Еще не хватает, чтоб ты меня за ручку вела! На весь город потеха! Сам дорогу найду.

– Значит, пойдешь? Честно?!

Багров медленно обогнул стол, Майя Петровна встала навстречу.

– Поцелуй!

То было требование залога, обещания; или печать, скрепляющая договор.

Майя Петровна поцеловала мужа. Но губы-то лгать не умели.

– Я вещи соберу, продукты… – заторопилась она. – Принесу в милицию.

– Побудь еще, Майя…

Пока она была здесь, единственная его желанная, пусть хоть такая, только прохладно-ласковая, Майя принадлежала ему. А дальше – какие немеряные версты разделят их! Сколько они не увидятся!

Майя Петровна понимала, что муж ждет от нее еще каких-то слов, чувств. Но где их взять? Силы ее иссякали.

– Скорей надо, Миша, чтоб сам ты, пока не поймали!

– Ну… ладно, – смирился Багров. – Подожду, пока обратно полюбишь.

Она кое-как повязала платок, надела пальто и, уже одним рассудком, а не исчерпавшим себя сердцем сознав, что надо смягчить боль мужа, – прислонилась к его груди, дала себя обнять напоследок.

И вот – скрылась в сенях, мелькнула мимо окна и канула в темень за плетнем.

Багров окинул прощальным взором дедову горницу, прислушался, как тот заливисто похрапывает в каморке. На столе мутно зеленела бутылка. Багров отвел глаза, но их опять потянуло к зелени.

Лукавое самооправдание нарисовало картину сдачи властям, раздуло предстоящее унижение. Багров налил стакан до краев. Не пропадать же. Может, последний раз в жизни!

* * *

В милиции было пусто. Две минуты назад группы захвата приступили к операции. Еще через тридцать – сорок минут станут известны итоги. Томин и дежурный помалкивали. Обоим хотелось верить в удачу. Дежурному оно удавалось процентов на семьдесят, Томину процентов на двадцать.

Однако, если спросить, питает ли он надежду взять Багрова в ближайшие часы, Томин, не колеблясь, ответил бы «да». Но не облавой. Просто… ну не могла столь тихо завершиться эпопея Багрова.

Мысль эту Томин обнаружил в себе уже в готовом виде, не заметив, как она созрела. Но таким – подспудно рожденным – он внимал, пожалуй, больше, чем логически обоснованным. Внутренний голос предупредил: готовься к бурным событиям. Хорошо, если не трагическим.

По коридору кто-то бегом – и, запыхавшись, влетел в дежурку. Один из «штабистов» Виктора, приданный засаде в качестве связного.

– Меня послали… сказать на всякий случай… Катька на рысях усвистала.

– Тебе бы за ней бежать, а не к нам, балда!

– Да ведь не было распоряжения, товарищ майор… чтобы следить, – растерялся конопатый «штабист».

– В какую сторону ударилась? – спросил дежурный.

– По Пионерскому.

– Гм… куда ее понесло…

– А жена Багрова дома?

– Так точно, товарищ майор. Хотя… не наверняка.

– Желательно потолковей.

– Свет наверху горит. Но не видно, чтобы ходили.

– Подымись в квартиру, узнай. Под благовидным предлогом.

– Есть!

Он ринулся наружу, а Томин прервал задумчив дежурного:

– Пионерский куда ведет?

– Я вот как раз сижу, мозгую. Магазины закрыты, дальше – обувная мастерская, прачечная, всякие бытовые услуги. Детсад, стадион. Еще дальше – автобаза, заправка. А там уже огороды, поля. Куда ее понесло?.. Если только у лесопилки свернула, в жилой массив? По забору протоптано, но темень же! Шалая деваха…

Рассуждения дежурного ничего не объяснили. Как кольнуло Томина это «усвистала на рысях», так и торчала иголочка. Правда, Катя отнюдь не жаждала встречи с отцом. Но что погнало ее из дому в одиннадцатом часу вечера?

* * *

А погнало Катю именно желание встретиться с отцом.

Странное поведение мамы, от двери дома вдруг заспешившей прочь, и странное же явление старика пасечника наконец сцепились в ее уме; она уразумела их связь и смысл.

– Ох, мама… Ох, Маечка Петровна! Ну совершенно невозможная!

Что выйдет из свидания родителей? Что отец вообще задумал? Чего потребует от матери? Муровец предупредил: «опасен». А она тайком; даже слова никому не сказавши!..

Нет, мочи не было покорно ждать. Страх за мать, негодование, обида, что родную дочь как бы и не принимают в расчет – все смешалось и вихрем вынесло Катю на Пионерский проезд. Ее мнением не интересуются? Ну так она заставит поинтересоваться! Она им все выложит! Отцу, конечно, в основном. Мама – святая мученица. Но зачем она соглашается быть мученицей?! «Ах, человек в беде, его надо поддержать». Разве мы виноваты в его беде? Мы из-за него тоже в беде. И виноват он, он один! Пусть же сам и расплачивается!

Катя приостановилась, глотая злые слезы и соображая, где надо свернуть, чтобы попасть на дорогу к пасеке; тут важно не ошибиться, дальше фонарей не будет.

И увидела Майю Петровну, показавшуюся из-за детсадовской ограды. Слава Богу, цела! Возвращается! Первый порыв был – броситься навстречу. Приласкать, отругать, пожаловаться.

Но тогда мама все поймет и не пустит ее к деду Василию. У нее своя правда – у Кати своя. И Катина правда останется только клокочущими в горле фразами, ни на что не повлияет, ничего не изменит.

Майя Петровна ступала торопливо, но слегка неровно, как очень уставший человек. Руки зябко засунула в рукава, подбородок уткнула в воротник от ветра.

Катя только по матери и заметила ветер; самой он был нипочем. Отодвинувшись за палатку «Пиво – воды», пропустила Майю Петровну. «Точно с похорон, бедняжечка моя!» Хорошо, что ее не будет при Катиной схватке с отцом: в мамином присутствии язык не все выговорил бы.

…Багров шел сдаваться. Полушубок распахнут, шапка набекрень. Хмель размыл протест, чувство унижения. Захотелось покоя. Хоть под замком. Пускай они теперь решают, хлопочут, лечат его обмороженные ноги. И кормят. Первым делом пускай, собаки, накормят.

Вон впереди какая-то фигура, и можно не прятаться. Даже чудно… Ба, да фигура-то знакомая! Багров радостно раскрыл объятия:

– Катюха! Доченька!

Что-то подломилось в Кате, и несчастной девчонкой с тугими косичками она нырнула в распахнутый полушубок к родной груди. Но секундно. Сивушный запах вернул всю непримиримость ее восемнадцати лет.

– Пьяный! Опять пьяный. Вечно пьяный!

– Последний нонешний денечек, Катюха. Зарок дал.

– Заро-ок? Старая песня! Пусти меня, пусти! Чего облапил! Скажи, зачем ты явился?!

Она отпихивалась от отца, тот дурашливо придерживал ее за локти.

– По тебе соскучился! Дай, думаю, навещу.

– Слушай, с тобой можно нормально? Идет себе веселенький, как с праздничка. Или ты совершенно уже ничего не соображаешь?

Багров разжал руки:

– Ну, давай нормально. Авось пойму.

– Вот и пойми: хватит маму мучить! Ты нам не нужен. И мы тебе не нужны. Была бы водка!

– За мать не решай! – повысил голос Багров. – Мы с ней все обсудили, все добром.

– Видела я, как она от твоего добра шла: сама не своя и слезы в три ручья!

Про три ручья Катя приврала, даже не заметив. Главное было пронять отца. И проняла. Тот болезненно поморщился:

– Почему слезы?

– Не иначе как от счастья! – съязвила Катя. Впервые она вела себя столь решительно и враждебно, и только туповато-добродушный настрой от выпитого стакана не давал пока Багрову взорваться.

– Ну, хватит, потолковали. Мне пора, мать ждет, – он отстранил Катю и двинулся дальше.

Твердо помня, что Майя будет ждать в милиции, он нес ей последнюю – нетронутую! – поллитровку. Наглядное подтверждение обета, маленький подвиг.

«Мать ждет». Катя вообразила, что ждет дома. Это уж хуже некуда! Она повисла на отце, не пуская его.

– Нечего тебе в Еловске делать! Мало нам было сраму!.. Уходи, уезжай отсюда!.. Пусть тебя где подальше ловят!

Багров стряхнул ее и начал накаляться. Своя, кровная и вона что придумала – посылает его опять в бега!

– Ну сильна, дочка! Вот сокровище вырастил!

– Ты меня вырастил?!.. – взвилась Катя. – Ты мне всю жизнь отравил! Я из-за тебя в институт не попала!

– Готовиться надо было, а не с Витькой целоваться! – рявкнул Багров.

– Да меня Семен Григорьич так подготовил, что куда хочешь поступить могла! Вспомни-ка – время экзамены сдавать, а папашу посадили!

Имя Загорского дочь вонзила в такое еще кровоточившее, что Багров задохнулся. Объяснение с женой похоронило ненавистный призрак, но могила была слишком свежа. А тут – новость, представившаяся Багрову чрезвычайно многозначительной. Загорский занимался с Катей? Для чужих подобного не делают. И – скрытно!.. Что еще от него скрывают?

– Семен Григорьич подготовил? – переспросил тихо. – А я и не знал.

– Мало ли чего ты не знал! – подливала масла в огонь Катя. – К примеру, мама до сих пор во сне уроки ведет. Ты храпишь с перепою, а она бормочет: «Алабин, иди к доске…»

– А Семен Григорьича во сне не поминает?

– Отчего и не помянуть? Уж не хуже тебя!

– Катька!! – вне себя гаркнул он.

– Ну, ударь, ударь! Маму уже бил, теперь меня давай!

Багров схватил ее за плечи и затряс:

– Мать бил?!.. Я – бил?.. Пальцем не трогал!

– Своими глазами видела! Прямо по лицу!

– То один раз… тогда причина была… – оттолкнул он дочь, стремясь вместе оттолкнуть и постыдное воспоминание.

Но та не дала «закрыть тему»:

– Знаю, какая причина! Думаешь, спала, не слышала? Мама уйти хотела. И почему только не ушла!.. Я бы на ее месте без оглядки…

Земля на могиле зашевелилась, холмик стал осыпаться.

– Куда ж бы она ушла? – спросил Багров со зловещей вкрадчивостью. – К кому?

– Господи, будто на тебе свет клином сошелся! Жили бы сейчас тихо, культурно…

– Тихо-культурно… С Загорским, что ли?

Катя закусила удила:

– Да хоть бы и с ним!

Призрак полез наружу, обдавая загробным холодом. Призрак с незапятнанной репутацией, с двумя высшими образованиями, трезвый, уважаемый, очень культурный – первая любовь Майи, проклятие жизни Багрова. Оцепенение, с которым тот готовился вновь принять на плечи весь сброшенный было груз, внешне могло показаться спокойствием.

– Говори, дочка, говори, я кое-что соображать начинаю… – медленно и как бы равнодушно произнес он. – Только вопрос, будет ли ей с Загорским счастье?

Обманчивое спокойствие отца окончательно лишило Катю разума.

– Да Семен Григорьич – золотой человек! – закричала она в каменное его лицо. – Он бы с мамы пылинки сдувал! Еще бы не счастье! Это ты вот – горькое горе!

В раскрывшуюся могилу ухнуло все – покаяние перед Майей, ее умиротворяющие речи, решение идти с повинной. Туча бесов ринулась в душу Багрова.

– Та-ак… – протянул он, зверея под их натиском. – Так, Майя Петровна… Поверил, развесил уши… Иудиным поцелуем предала. «Иди, объявись». Чтобы, значит, место очистить!.. Ну, все. Кланяйся мамаше! Да пусть своему Загорскому учебник географии в гроб положит! Еще, поди, заблудится на том свете!

Он круто и четко развернулся и стремительно двинулся прочь от дочери, от города, от жены.

Разумеется, Катя не сознавала, что делала. Она просто закатывала скандал, чтобы дать выход накипевшему и спровадить отца. Накипело много, за полгода его заключения особенно, а за последние дни – прямо невыносимо. И она надеялась избежать хотя бы той бури пересудов, которая подымется, если его заберут «на дому». На этом Катя «зашкалилась».

И только сейчас поняла, на чем «зашкалился» отец, зачем – за кем! – рвался на волю. И что она порушила удачным скандалом. В ней взыграла лихая кровь, а отец воспринял злые реплики как откровение, как наконец-то достоверно узнанную правду.

– Папа! Папа, погоди!.. – не своим голосом завопила она и побежала следом.

Растолковать ему… признаться, что врала со зла… Семен Григорьевич готовил к экзаменам не ее отдельно – целую группу… мама никогда не звала его во сне… и совершенно ничего между ними не было…

Но Багров удалялся, Катя отставала. Отчаявшись, повалилась в сугроб. Когда вернулось дыхание, побежала обратно.

Дома записка от мамы добила ее: «Катюша, где ты? Приходи в милицию повидаться с отцом. И, пожалуйста, будь с ним поласковей».

* * *

В дежурную часть возвратилась первая, затем вторая группа захвата во главе с Гусевым. Обе разочарованные.

Конопатый связной сообщил, что Майя Петровна вернулась домой и, не раздеваясь, снует по кухне, а Кати пока нет. С ним послали кого-то из освободившихся людей; решено было не выпускать из виду жену и дочь Багрова: их вечерняя суета вызвала сомнения.

Так что дежурка встретила Майю Петровну удивленным и выжидательным молчанием.

– Добрый вечер, – сказала та с порога; она несла аккуратно перевязанный сверток и старенькую сумку со сломанной молнией, полную консервных банок, пачек сахара и другой провизии.

– Здравствуйте, Майя Петровна… – отозвалось несколько голосов.

Томин с любопытством всматривался в жену Багрова. После всего о ней слышанного ему рисовалось нечто яркое, впечатляющее. А в Багровой не было даже «изюминки». Никакого женского задора, кокетства. Хорошее лицо, спокойное благородство в повадке. Вроде бы не из тех, вокруг кого разыгрываются «роковые страсти-мордасти».

Томин представился.

– Вы по поводу моего визита?

– А-а, Лена мне говорила… – не поняла она. – Нет, я не к вам.

По лицам присутствующих догадалась, что ее появление неожиданно и, следовательно, мужа в милиции еще нет.

– Михаил в городе. Сейчас он придет… Я принесла теплые вещи и продукты. Надеюсь, это можно?

Обращалась она к дежурному как наиболее, очевидно, знакомому.

– Вы видели мужа? – скорее всех отреагировал Томин.

– Да.

– Где?

– У Василия Васильевича Полозова, – сообразив, что заправляет тут Томин, сосредоточилась на нем.

– У деда Василия! – ахнул в досаде Гусев.

– Как вы узнали, что он там?

– Василий Васильевич записку принес.

Томин укоризненно покосился на дежурного, тот развел руками:

– Думал, сороковины…

– Да-а… Старика Полозова мы не предусмотрели! – корил себя Гусев.

– Сколько времени назад вы расстались? – Томин задавал вопросы быстро, чтобы получить ответы раньше, чем Багрова оценит ситуацию.

– С полчаса примерно… нет, больше.

– И он сказал, что явится в милицию?

– Он обещал.

– Сколько ходу от Полозова до вас?

– Минут двадцать – двадцать пять, – отозвался за нее Гусев.

– От Полозова забежали домой и прямо сюда?

– Да.

– Дома пробыли долго?

– Вот только собрала…

– Ровно четверть часа, – доложил от дверей мальчишеский голос.

Это конопатый связной – согласно инструкции «контролировать передвижения» домочадцев Багрова – притопал за Майей Петровной.

– И до милиции от вас ходу… Быстро шли?

– Нет.

– Тогда еще пятнадцать, – определил сам Томин.

– Имеем пятьдесят минут, как минимум, – подытожил Гусев. – Напрямик от Полозова сюда два раза можно гуляющим шагом поспеть.

– Михаил вот-вот будет, – старалась убедить присутствующих Багрова. – Он понимает, что это единственный выход в его положении.

– Пора бы уже, Майя Петровна, если решил.

– Ну… надо и с духом собраться, Алексей Федорович.

Томин прислушался к себе… нет, не приближался Багров к милиции… все это розовые мечты – будто он мирно сдастся на милость правосудия.

Гусев нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

– Да, конечно, – сказал ему Томин.

И Гусев спешно отошел, чтобы сколотить группу и отправить к деду Василию. «Необходимо, но безнадежно», – мельком подумалось Томину.

– Муж объяснил вам цель побега? – осведомился он, отвлекая Багрову от суеты за ее спиной.

Под нацеленными со всех сторон взглядами Багровой стало душно. Она расстегнула пальто, сдвинула с головы платок.

– Пусть Михаил сам расскажет. Избавьте меня…

– Только одно: Калищенко замешан? – тихо спросил Томин.

Она немного отвернулась и кивнула. Томин спросил еще кое-что, осторожно уточняя суть происшедшего между супругами объяснения. Женщина говорила с неловкостью, через силу.

Помещение заполнялось сотрудниками, которые пачками прибывали с пустых адресов. При виде Майи Петровны у каждого новоприбывшего возникал естественный интерес, и вокруг нарастали говор и перешептывание. А она все тянулась взглядом к поминутно хлопавшей двери, надеясь, волнуясь, недоумевая, почему Михаила нет и нет.

Зазвонил телефон.

– Дежурный еловского горотдела милиции слушает… Спокойнее, гражданин, ничего не разберу. Фамилия ваша? Давайте по буквам.

Записывая, он прикрикнул на своих:

– Потише, мужики!

– А что там?

– Угон машины… Да, гражданин, слушаю вас… Ну ясно… Ясно. Номер какой?.. Кто?! Точно, без ошибки?.. Ясно, спасибо.

Выругался сквозь зубы, хлопнул трубку на аппарат и грузно встал. И сразу как-то все замолкли.

– Упустили Багрова, – мрачно сказал он Гусеву. – Остановил самосвал, вытряхнул водителя, сам за руль – и прощайте! По Новинскому направлению. В сильно нетрезвом виде…

– Давно?

– Точно сказать не может. Пока, говорит, добежал до автомата у заправки… Минут двадцать-то наверняка уж.

– Шофер еловский?

– Кто-то из Степановых, не разобрал кто.

Вот оно! – стало ясно Томину. Вот теперь началось то самое.

«А участковый сидит в школе. А он мне почему-то нужен».

– Ивана Егорыча сюда в темпе, – сказал он кому попало, пробираясь за Гусевым сквозь тесноту к карте района.

– До развилки, товарищ майор, одна дорога – прямо. Но тут нам его не достать. Развилку перекроем на всякий случай – вдруг свернет. Свяжемся с ГАИ области. Если проскочит дальше к Новинску, то где-нибудь здесь нагоним, машина у нас ходкая.

На карте палец Гусева шутя придавил самосвал с пьяным Багровым. Карта все сводит в одну плоскость, на ней – просто.

Дежурный дозванивался в ГАИ, излагал ситуацию, просил выслать мотоциклистов на перехват. Гусев распустил по домам лишних людей, достал из сейфа пистолет, привычно вставил обойму (но то была привычность тира); сделал знак успевшему появиться участковому, что берет его на задержание. И тот тоже передернул затвор пистолета, внимательно осмотрел и несколько раз перехватил в руке. Свой Томин всегда носил в кобуре под мышкой, проверять его не было надобности.

Майя Петровна все это время стояла почти в центре дежурки, вокруг нее сохранялся свободный пятачок, как бы зона отчуждения. У ног – сумка с провизией, сверток. Широко раскрытые вопрошающие глаза следили за военными приготовлениями.

«Почему именно я должен успокаивать жену Багрова? Здесь полно знакомых людей», – направляясь к Майе Петровне, ворчливо думал Томин.

– Неужели в него будут?.. – ошеломленно проговорила она.

– Ну-ну, надеюсь, до этого не дойдет.

– Вы обещаете?

Черты ее лица, до сей поры как бы затушеванные будничным спокойствием, проступили четко, открывая свою одухотворенную и трагическую красоту.

«А я, оказывается, подслеповат. Никакие изюминки не нужны, чтобы из-за этой женщины разыгрывались страсти».

– Разве кто-нибудь хочет? Оружие существует на случай крайней необходимости.

– Лена Сергеева хорошо говорила о вас… поэтому я прошу… Я понимаю, Михаила надо остановить во что бы то ни стало… Но с ним трудно силой. Он совсем взбеленится и может бог знает что…

– Понял, постараемся.

– Вы обещаете… не стрелять?

Томин еще раз заглянул в ее хрустальные, полные глубокого света глаза.

– Могу обещать только за себя.

«И здесь ходи в мягких тапочках!.. Удружила Шахиня. Поделом вам за сентименты, добренький старший инспектор».

– Сообщите в Новинск, – распорядился он, одеваясь.

– Есть! – вытянулся дежурный, приняв сердитый тон Томина на свой счет.

– Ни пуха ни пера, – пожелали вразнобой, но от души провожавшие.

Томин, Гусев и участковый Иван Егорыч чеканно отозвались положенной фразой.

Садясь в машину, Иван Егорыч зыркнул вдоль улицы:

– Катерина Багрова бежит!

Но дожидаться ее – с чем бы она там ни бежала – было некогда. Теперь единственной заботой, целью, желанием стал ревущий где-то на темном шоссе самосвал ЮКР 16-16. Опередивший их – на сколько километров? – неизвестно. Выкладки Гусева грешили приблизительностью.

Раз за разом они опаздывали! А выигрывал дистанцию не матерый преступник, имевший связи в уголовном мире, опытный в состязаниях с системой ловли разных «зверей», – выигрывал (в одиночку!) всего-навсего ревнивый муж, вооруженный только любовью и жаждой мести сопернику!

«Нельзя недооценивать Багрова. Нестандартность поступков. Энергия. Напор». Паша еще мягко выразился… Что-то он поделывает? Праздничное застолье, наверное, в разгаре.

* * *

В застолье наступила та пауза между ужином и чаем, когда все уже сыты, чуть под хмельком и каждый развлекается как может.

Пажеский корпус – бывшие подшефные Маргариты Николаевны кандидаты наук – были отправлены на кухню мыть посуду. И тоже попутно развлекались болтовней и анекдотами. Колька азартно играл в шашки со старейшим другом семьи.

– Ты, кажется, возмечтал пролезть в дамки, – хмыкнул тот сквозь полудрему.

– Возмечтал!

– И напрасно, братец, – маститый партнер сделал ответный ход, разрушивший все Колькины построениями

– А где же твой Граф? – задержалась рядом мать.

– Твой Граф! – горячо и неискренне возразил Колька.

– Хорошо, примем компромиссный вариант – наш Граф.

– Наш Граф наелся и спит без задних ног.

– Луж было много?

– Было и похуже. Но я все доблестно ликвидировал и каждый раз мыл руки.

– Образцовый ребенок! – мать подмигнула, указав незащищенное место в обороне противника, и Колька снова ринулся в атаку.

Кто-то затеял танцы под мелодии двадцатилетней давности. Пожилые танцы, лишенные прыти, танцы-воспоминания, молодившие этих женщин и мужчин, дома зачастую уже перешедших в разряд бабушек и дедушек.

Пал Палыч покружился с Зиночкой в вальсе, осчастливил скучноватую дальнюю родственницу бодрым фокстротом и вдохновенно провел мать сквозь сложные фигуры танго.

Номер был сольным и заслужил аплодисменты, сразу после которых Пал Палыч направился в переднюю, набрал 02 и попросил дежурного по городу. Всех их он знал по голосам и тотчас определил: Дайков. Этот много раз выручал.

– Добрый вечер, Григорий Иваныч, Знаменский. С личной просьбой можно? Запропал где-то в Еловске один мой друг-приятель. Некто Томин… Да, из МУРа. Нельзя ли поинтересоваться, когда он выехал в Москву?.. Есть, жду.

Он присел у телефона. Не потому что ждать предстояло долго, но шнур от трубки до аппарата был довольно коротким, и – если на ногах – приходилось гнуться. Машинально Знаменский отметил, что сиденье стула теплое. Только что кто-то долго с кем-то разговаривал.

Из комнаты Кольки вышел сонный Граф, присел, открыл крантик. По полу растеклась внушительная лужа и, найдя где-то уклон, побежала ручейком в сторону ванной. Ручеек истончился и иссяк, протянувшись сантиметров на тридцать. Следственная привычка фиксировать пустяки.

– Алло! Слушаете?

Дайков так поспешно передал сведения из Еловска, что Пал Палыч не успел и поблагодарить. Суббота, происшествий в столице, конечно, хватает.

Выглянула Зиночка, оценила ситуацию и призвала Кольку с его тряпками.

– Не будет Саши, – сказал ей Пал Палыч. – Поехал брать Багрова. А я-то держал для него заветный кусок судака и три дюжины пельменей на холоду – только в кипяток бросить.

– И держи. Завтра вернется – первым делом про пельмени спросит.

– Точно, – улыбнулся Пал Палыч.

«Явится с рассказами, как выслеживал и хватал Багрова, и примется уплетать пельмени. Сядем на кухне, по-семейному…»

Но мысль эта ничем не подкрепилась в воображении. Пельмени были реальны, а Сашу почему-то не удавалось поместить в кухне и попотчевать этими реальными, горячими, с маслом и горчицей, как он любил.

Озадаченно созерцал Пал Палыч пустоту, не желавшую заполняться Томиным. Чего проще? Завтра воскресенье, он свободен. Придет, как всегда, голодный, сначала съест заливного судака, потом… Нет, не приходил. И в понедельник не приходил. Странно.

Между тем народ снова потянулся к столу, где расставляли чашки и сладости.

– Павлуша! – окликнул старейший друг дома, застав Пал Палыча в задумчивости у телефона. – Можно подумать, гости тебе глубоко опротивели!

Пал Палыч сбросил вялость и присоединился к oбществу. Первым делом он ссадил Графа с Колькиных колен, приказав не портить собаку. Затем помог пажескому корпусу с включением электросамовара (его кто-то преподнес сегодня Маргарите Николаевне): шнур не доставал до розетки, требовался удлинитель. Следующим номером стало спасение Зиночки от посягательств Афанасия Николаевича. Сей милейший профессор на покое, пенсионер с незапамятных времен, пускался бурно ухаживать за женщинами, едва пригубив сухого винца.

– Спасибо, Пал Палыч, – потирая зацелованную до локтя руку, смеялась Зиночка. – Он уверял, что я напоминаю ему «утраченную в юные годы» мать… Слушай, как жаль, что Шурика нет. И спеть некому. Или сам рискнешь?

Знаменский, случалось, подпевал и аккомпанировал другу, благо гитарой владел отлично – еще отец обучил и пристрастил. И голосом Пал Палыча Бог не обидел. Но, поскольку своего он не сочинял, то при Томине держался в тени. Теперь же, не раздумывая, снял со стены семиструнную.

– Только для тебя, Зиночка!

Но запел не для нее и отнюдь не то, чего она ожидала – не из Сашиного репертуара, а из отцовского. Тот любил полузабытые народные песни минорного или шутливого толка.

Вниз по Во-олге реке

С Нижня Новгорода

Снаряжен стру-ужо-о-ок,

Как стрела-а-а летит… –

протяжно начал Пал Палыч и увидел осветившееся нежностью лицо Маргариты Николаевны.

Песня неспешно излагала убедительную просьбу одного из гребцов к товарищам: «Уж вы бросьте меня в Волгу-матушку».

Маргарита Николаевна осторожно поставила блюдо с пирогом и заслушалась. Ни родные, ни друзья не представляли себе, какую брешь в ее душе пробила смерть Пашки-большого, как сам себя именовал в кругу семьи Павел Викентьевич Знаменский. Всегда бодрая, приветливая, любившая посмеяться, Маргарита Николаевна сиротствовала по мужу втайне, не ища сочувствия, никого не отягощая своей печалью. Она не потеряла вкуса к жизни, не хлюпала ночами в подушку – нет, но знала, что до последнего вздоха будет ощущать себя вдовой.

А вот, оказывается, Павлик – Пашка-маленький – чувствовал ее вдовство. Как бережно выводит мелодию, повторяя отца даже в интонациях… Только не задрожать подбородком!

Но Пал Палыч тоже уловил опасность и концовку пропел утрированно, с расчетом на юмористический эффект:

Лучше в Во-олге мне быть

У-утопи-има-аму,

Чем на свете мне жи-и-ить

Нелюби-и-има-аму!

При этом он адресовался к Зиночке, переключив на нее общее внимание.

Водворив на место гитару, Пал Палыч принялся показывать фокусы с колодой карт, с яблоком, исчезавшим под шляпой. И коронный: потолкавшись меж гостей, выложил перед ними носовые платки, авторучки, записные книжки – все, что повытащил из карманов. Публика обомлела и заставила шуточное воровство повторить. Тут уж все бдительнейше оберегали свое имущество, но два-три отвлекающих приема позволили Пал Палычу даже умножить добычу.

Подобным штукам обучил его не так давно один карманник, косвенно проходивший по делу о разбойном нападении. В ответ на изумленные восклицания окружающих Пал Палыч торжественно пообещал не использовать своих способностей в условиях городского транспорта и пояснил, откуда сии способности взялись.

Возник дружный интерес к его работе. Собравшиеся очень далекие от повседневных занятий Пал Палыча – предлагали либо чересчур серьезные либо чересчур наивные вопросы. Что им расскажешь?..

За чаем Пал Палыч воспроизвел допрос «подзалетевшего» ревизора, с которым толковал накануне. Сценка была разыграна на два голоса, Знаменский пародировал и себя и подследственного. Сам был сочувственно-вежлив, добродушен и мягок. Собеседника изображал сумрачным упрямцем.

– Анатолий Иванович, свидетели вот утверждают, знаете ли, что после проверки магазинов вы еле стояли на ногах.